316, пункт «В»

Эдуард Лимонов

316, пункт «В»

© ООО Издательство «Питер», 2019

© Серия «Публицистический роман», 2019

© Эдуард Лимонов, 1998

© Дизайн обложки, Э. Кулемин, 2019

Предисловие

Я написал две третьих «316…» в Париже в 1982-м, последнюю, третью треть, дописал уже в ельцинской Москве.

«316…» – безошибочно антиутопия. Тогда, в 1982 году, дата 2015 казалась мне дичайше удаленной во времени. Ну чего вы хотите, я не планировал дожить и до 2000-го.

Вкратце сюжет романа таков: земляне борются с перенаселением планеты, Штаты, как всегда, впереди, по практичному закону Соединенных Штатов Америки стариков, достигших 65 лет, «гуманно» уничтожает государство.

В России в 2015 году возраст ликвидации стариков в моем романе обозначен в 67 лет. Почему? Возможно, из симпатии к России.

Интересно, как протагонист романа, как раз ему исполнилось 65 лет, из этой неприятной ситуации выпутается, да? Вот об этом и роман.

Положа руку на сердце, хочу признаться в том, что переиздание книги связано с сегодняшней дискуссией по поводу повышения пенсионного возраста. С целой бурей эмоций общества по этому поводу. Ну как не переиздать, если в воздухе тысячи раз на дню возникает это «65 лет!» «65 лет!», в голову тебе вдалбливают «65 лет!».

Дальше будет хуже – утверждает моя антиутопия.

Эдуард Лимонов

2 июля 1015 года

Выходя из Национального центра здоровья на Бродвее, Ипполит прижал привычным движением подушечку большого пальца правой руки к темному стеклу гардиен-дактилографа, но identity card[1] из щели не выскочила. Красная надпись «Withdrawn»[2] зажигалась, исчезала и зажигалась в окошке гардиен-компьютера, пока Ипполит не убрал палец.

Ошеломленный, Ипполит проделал операцию еще раз, но и при второй попытке гардиен-дактилограф не вернул кард, и сочащееся кровью «Withdrawn» вновь вспыхнуло несколько раз в окошке. Ипполит щелкнул выключателем «переговоры» и, согнувшись, чтобы слова шли аккуратно в черную решетку микрофона, помещающуюся над темным стеклом дактилографа, задал компьютеру вопрос:

– Причина?

– Твой возраст, – коротко ответил компьютер. – Второго мая тебе исполнилось шестьдесят пять лет. Сегодня второе июля две тысячи пятнадцатого года.

Спорить было не с кем. Согласно демографическому закону номер 316, пункт «В», от 2011 года Ипполит Лукьянов, литератор, подлежал изъятию из общества, то есть уничтожению. Как и все граждане Соединенных Штатов, достигшие шестидесяти пяти лет, если только они не имеют особых заслуг перед государством.

Ипполит поднял с полу спортивную сумку, пересек старый холл и вышел на Бродвей.

Бармену было на вид лет пятьдесят, но его звали Тони, как мальчика. У Тони, подумал Ипполит, все еще впереди. У Тони в запасе пятнадцать лет.

Тони подал Ипполиту вторую текилу, потом обслужил вошедших из июльского ада двух юношей в красных джинсах и красных же тишотках с серпом и молотом на груди. В последние несколько лет в Штатах свирепствовала эпидемия «красной моды» и большинство молодежи расхаживало по городам Америки русскими комсомольцами середины прошлого века. Налив «комсомольцам», как их мысленно назвал Ипполит, два пива, Тони вернулся к нему:

– Как дела, мистер Лукьянов, какие новости?

– Ноль новостей, и столько же дел.

– Эй, бармен, – крикнул один из парней, блондин с жирным лицом, – вруби нам Ти-Ви-консоль.

Тони состроил недовольную гримасу, которую, впрочем, мог видеть только Ипполит, и, нагнувшись под прилавок, нажал на кнопку. Над баром, над бутылками, под потолком зажглась стена телеконсоли. Розовые большие лица команды ведущих новостей зашевелили большими губами, засверкали зубами, и, радостно улыбаясь, самое большое лицо объявило:

– Согласно ставшим доступными сегодня данным Чикагского Мирового демографического центра, население земного шара в прошлом, две тысячи четырнадцатом году уменьшилось на двадцать девять миллионов пятьсот сорок семь тысяч четыреста десять человек.

– И все же рекордным останется две тысячи седьмой год, – сказал Тони вполголоса, наклонившись к Ипполиту, – тогда население уменьшилось сразу на пятьдесят шесть миллионов человек.

Тони имел в виду «суточную войну» 22–23 ноября 2007 года. Точнее говоря, она продолжалась 21 час. Тогда Соединенные Штаты и Россия сошлись в ядерной войне. Половина территории Германии, часть Польши, южная часть Британских островов, большие города Калифорнии, часть штата Вашингтон, несколько больших городов Украины до сих пор лежат в развалинах и объявлены национальными заповедниками-памятниками. Большинство этих несчастливых кусков Земли до сих пор сохраняют высокий уровень радиации, и посещение их запрещено. Дороги, ведущие в безумные пустыни, блокированы…

– Где ты был двадцать второго ноября две тысячи седьмого, Тони?

– Здесь, в Нью-Йорке. Мы думали, что городу остается жить минуты, может быть, часы… Но у русских были для нас, оказывается, другие планы… У меня не было еще этого бара, я тогда работал в «Хиггинс-бар» на Лексингтон. Где были вы?

– В Африке.

– Счастливчик. Предполагаю, что ни в одном самом безумном военном плане Африке не предназначалась эйч-бомба, разве что последняя, которую уже некуда было запулить… Тут был сумасшедший дом с восемнадцатью миллионами пациентов… Пили, еблись, кололись, прощались, целовались… Большинство даже не пыталось никуда убегать. Говорили, что русские ракеты с подводных лодок могут достичь нас за тринадцать минут. Кто-то поправлял – за семнадцать минут. А куда ты убежишь даже за семнадцать минут?.. Я так и не могу понять, почему русские не тронули Нью-Йорк…

– Никто этого не знает, – сказал Ипполит. – Мы до сих пор даже не знаем, кто же, собственно, начал войну.

Тони посмотрел на него настороженно, и Ипполит подумал, что он слишком далеко зашел, что они оба слишком далеко зашли в этом разговоре, и посему, спросив себе еще текилу, уставился в телеконсоль.

На вид Ипполит Лукьянов моложе своих шестидесяти пяти. Он всегда выглядел моложе своих лет. В двадцать восемь ему давали восемнадцать. Сейчас он натягивал на пятьдесят пять. Если остричь длинные, не очень опрятные волосы, лицо будет казаться еще моложе. Однако людям из Демографического департмента наплевать, как он выглядит. Тем более этим мясникам из Отдела уничтожения. Ипполит осторожно огляделся по сторонам. Никого, кроме самого Лукьянова, Тони и двух мордатых парней в красном, в баре не было. Парни, подумал Лукьянов, вполне могут быть из Отдела уничтожения. Именно такие там и работают – молодые и мордатые. Они, казалось, не обращали никакого внимания на Лукьянова. Ипполит осторожно расправил воротник своей спортивной куртки, в уголке которого был приколот значок с флюоресцентными буквами «S. Е.».

«S. Е.» означали «self-employed»[3] и, помимо права таскаться по улицам без того, чтобы быть каждые полчаса остановленным какой-нибудь из многочисленных полиций, означало еще, что обладатель значка принадлежит к определенной категории граждан. Рабочие фабрик носили значки с «F. W.» – «factory worker»[4], у Тони был значок «F. D.» – «food and drinks»[5]. Ипполит не знал всех видов значков, но, без сомнения, все они были известны полиции. В таком городе, как Нью-Йорк, невозможно выйти на улицу без значка и не быть остановленным полицией в пределах первых десяти минут. Если ты был без значка, тебя просили предъявить айдентити-кард. У Ипполита был значок, но не было уже айдентити-кард.

Смакуя текилу и посасывая лимон, Ипполит Лукьянов попытался обдумать свое положение. И в предшествующие сегодняшнему дню годы он время от времени обдумывал свое положение, созывал с самим собой генеральные советы, и тема смерти была неизменной и главной темой на всех без исключения генеральных советах Ипполита Лукьянова. К необходимости когда-то умереть он относился безо всякого страха или каких-либо особых сантиментов. Но быть уничтоженным, как крыса, только потому, что идиотам из Демографического департмента удалось провести закон 316, пункт «В», напугав ебаных буржуа еще большим увеличением тринадцатимиллиардного населения земного шара!.. Ипполит Лукьянов не хотел умирать. Он сидел, пил свою текилу и вовсе не хотел быть уничтоженным.

Никто доподлинно не знает, как они приводят в исполнение «уничтожение». Говорят, что самыми различными способами – от вскрытия вен до героиновых уколов. Остряки утверждают, что из тел стариков делают консервы, дабы поддержать экономику. Год назад Ипполиту Лукьянову пришлось увидеть, как у выхода из ресторана «666» в Гринвич-Вилледж несколько молодых людей, выскочив из закрытого белого вана с красными крестами на новеньких боках, набросились на старика. Молодые люди оторвали нарядно одетого старика от его спутницы и, облепив, как жирные муравьи личинку, втащили в кузов. Дверцы захлопнулись, ван с красными крестами, завывая, рванул вверх по Шестой авеню. Женщина упала у дверей ресторана, и прохожие равнодушно заскользили, обтекая ее тело, как вода обтекает вдруг упавший в ручей камень.

В основном же изымание стариков из общества производится как можно более незаметно. У них дома, может быть, при выходе из офисов, если они работают. По TV и в газетах об уничтожениях не сообщают, и, хотя закон существует, его нелегко увидеть на бумаге. Демографический департмент не очень любит афишировать свои действия. В старые добрые времена, думал Лукьянов, все, что происходит сегодня, было бы немыслимо. Но война 2007 года, эти кошмарные 21 час с минутами, прочно отделили старые добрые времена от мира сегодняшнего. И 56 миллионов трупов за одни сутки сломили волю человечества. Может быть, навсегда.

Домой, в теплую обжитую дыру на West, 108-й улице, возвращаться было нельзя. Уж если даже компьютер небольшого центра здоровья на углу 56-й и Бродвея получил информацию Демографического центра, то та же информация, очевидно, попала в центр-секьюрити их микрорайона и в местное Демографическое бюро. Почему только они не побоялись спугнуть его, отобрав айдентити-кард? Они могли спокойно прийти к нему домой в любой день и арестовать по закону 316, пункт «В». Может быть, ошибка компьютера? Компьютеры все время ошибаются. Информация попала вначале в центр здоровья и только потом попадет (попала?) в Демографическое бюро микрорайона?

Ипполит спустился в сабвей, решив поехать к Кларисс. Кларисс не могла быть в его досье по одной простой причине: Ипполит встретил Кларисс два дня назад. Никто не станет искать Лукьянова у Кларисс.

Через год после «суточной войны» в Манхэттене было запрещено движение частного транспорта, кроме такси, промышленных ванов и траков с продовольствием и товарами да особо авторизованных автомобилей и автобусов различных компаний, расположившихся на острове. Количество автомобилей на улицах, увы, не уменьшилось. В тот же год, однако, подновили легендарный нью-йоркский сабвей. Отскрести вековую ржавчину мощных колонн и балок подземного царства не удалось, посему их окрасили поверху черной промышленной краской, которая в последующие несколько лет, в свою очередь, была съедена ненасытной ржавчиной, и в зависимости от того, какие сточно-промышленные воды протекали вблизи каждой отдельной станции, окрасились и потолки – в кроваво-черный, в черно-зеленый, в буро-кроваво-черный цвета. Ипполиту сабвей всегда казался воплощенной в реальность идеей ада. Лукьянов представил себе Вергилия, который, подобрав полы халата, сопровождаемый испуганно озирающимся Данте, спускается на загаженную платформу, и ухмыльнулся. Бедные, робкие, беспомощные древние мечтатели и книжники… Их робкая фантазия…

Пришлось ждать. Так как и спустя восемь лет после войны Соединенные Штаты не оправились от ее последствий, энергетический кризис заставил нью-йоркские власти сократить количество поездов, но максимально увеличить их длину, насколько позволяла платформа. Поджидая поезд, Ипполит опасливо рассматривал толпу. Толпа состояла в основном из «Y. W.» – «youth workers»[6]. Было два часа дня – как раз конец четвертой смены, и «youth workers» отправлялись из Манхэттена, где они работают в ресторанах, офисах и обслуживающим персоналом в зданиях больших корпораций, на север, в Южный Бронкс, в казармы. Ипполит осторожно огляделся. Лица «youth workers», испуганные, простые и часто грубые, изобличали классовую принадлежность владельцев. Вследствие проведенной недавно перетасовки – «размешивания» населения (практика была позаимствована у коммунистического Китая), несколько миллионов молодых людей из крупных городов были отправлены в провинцию. Взамен Нью-Йорк набили молодыми людьми из глубины Америки.

– Shit, man,[7] – услышал Ипполит за спиной, – дэмы кого-то ищут. Ты видел, они переговаривались по своим Си-би у турникетов?

– Это их работа, – констатировал другой голос. – Именно за это им платят такие большие бабки… Меня они не колышут, за мной ничего нет.

– Ты носишь активатор?

– А что делать? Говорят, если тебя пару раз поймают без активатора, то переводят в «сопы». Быть санитарным помощником, ну его на… А ты, что ли, ходишь без активатора?

Ипполит не дослушал разговор и не повернулся, чтобы посмотреть в лица ребят, потому что обеспокоенно вспомнил, что у него, Ипполита, нет айдентити-кард, но к подкладке его легкой спортивной куртки привинчен активатор. И, значит, любая из многочисленных полиций города, задержав его во время рутинной облавы и не обнаружив при нем айдентити-кард, найдя в годовой активаторной книге его сигнал и идентифицировав его как скрывающегося от закона, будет обязана арестовать его. После дополнительной процессуальности (как то: идентификация его отпечатков пальцев через главный компьютер) он будет передан мясникам из Департмента Демографии.

По платформе, раздвигая «youth workers» (их обязательные синие джинсы отступали в стороны, давая место красным комбинезонам), шли дэмы. Их было пятеро. Один из дэмов, высоченный черный, неотрывно смотрел на кисть своей левой руки. Ипполит не видел, но знал, что там у него индикатор, ловящий сейчас его, Ипполита, личный сигнал. Ипполит осторожно попятился, обогнул нескольких «youth workers» и пошел, виляя по платформе, вначале медленно, чтобы его отход не заметили красные комбинезоны, затем быстрее, сунув руку под куртку и на ходу отвинчивая активатор. Fucking[8] активатор, носить их было обязано все население Соединенных Штатов.

– Мистер! – закричал один из дэмов. Дэмы его увидели. – Остановитесь, мистер. Мы хотим с вами…

Лукьянов не стал дожидаться конца фразы, знал, чего они хотят, слишком хорошо. Расталкивая «youth workers» и попадавшихся ему на дороге белыми пятнами «с»[9] – раковых больных, их в стране были миллионы, – Лукьянов побежал по платформе. Куда он бежит, он не совсем себе представлял, но просто так отдаться в руки дэмов он не хотел. Далеко сзади загудел поезд, а прямо впереди, огражденная железными поручнями, кончалась платформа. Ипполит (прижавшаяся к стене «youth worker», судя по утолщениям груди и миловидному лицу – девочка, с ужасом смотрела на него) соскользнул на край платформы и осторожно, целясь ногами в середину между рельсами, прыгнул. В последние мгновения перед прыжком он увидел, как несколько пуль, невидимые сами, откололи старый кафель со стены, посыпались осколки, а девочка «youth worker» (а на вид ей было лет семнадцать), коротко крикнув, держась руками за живот, сползла на асфальт платформы. Ипполит побежал, стараясь бежать ровно посередине между рельсами, – где-то, он не совсем себе представлял, где именно, должен был быть электрический рельс, попав на который Ипполит сгорит, как бабочка на лампе, именуемой «смерть насекомым», оставив после себя только жирный запах горелого мяса. «Старого мяса», – подумал Ипполит, продолжая бежать, и, наконец сорвав с куртки активатор, отшвырнул его далеко в темноту.

Пробежав минут пять, Ипполит наконец позволил себе оглянуться. Светлый проем станции был уже невидим. К счастью для Лукьянова, трак в этом месте не был прямым, но нора, предназначенная для поезда, – туннель, – изгибалась влево. Дэмы, может быть, и стреляли в него, но, поскольку их ручное оружие было снабжено специальными эффективными глушителями – «городская модель», пистолет-автомат «G.P.-20», – Лукьянов не мог слышать выстрелов. Но поезд он услышал. И увидел. Приближался поезд.

Ипполит не успел подумать, куда он может спрятаться. За исключением желтых фар поезда, пока только одной, впрочем, фары, в подземелье, и так достаточно дорого обходящемся городским властям, не горела ни одна лампа. Когда показалась вторая фара и поезд всей своей массой выскочил на Ипполита, он сделал так, как поступали герои фильмов, виденных им в ранней юности, в добрые старые времена: он увидел неглубокую нишу в стене и, прыгнув через рельс, вжался в нишу и прилип к сырой стене. Из-под ног у него выскочили две крысы, которые, очевидно, тоже задолго до Ипполита нашли сырую каменную щель, опутанную старыми трубами и кабелями в старых резиновых одеждах, привлекательной. В свете, уже ослепительном, надвигающегося поезда Ипполит увидел, как раздраженные крысы – даже шерсть на спине одной стояла дыбом – нырнули куда-то под рельсы.

Груды старого железа проносились в каком-нибудь десятке сантиметров от Ипполита, взметая собой пласты дрянного подземного воздуха, и на некоторое время Ипполиту показалось, что он сейчас задохнется. Долго, казалось, никогда, не кончится специальный удлиненный состав, увозящий из Манхэттена четвертую смену «youth workers». Наконец еще кусок старого грязного металла, мазутом воняющие горячие колеса продышали мимо, и за поездом сомкнулась масса подземного воздуха. Одновременно с этим по Ипполиту мазнул вдруг свет прожектора, направленный из открытых дверей заднего вагона, и рядом с ним он услышал несколько хлопков свинца о сталь рельсов. У прожектора с двух сторон стояли две темные фигуры – дэмы, понял Ипполит, и стреляли по нему. На расстоянии двух десятков метров от Ипполита поезд остановился, и один из дэмов соскочил в рельсы.

Ипполит выпрыгнул из ниши и побежал назад к станции. К счастью для него, первый виток туннеля у станции опять прикрыл его от пуль. Однако возвратиться на станцию Ипполит не мог. Там его наверняка ждали. Опытные дэмы наверняка оставили одного из своих и, может быть, даже уже вызвали подкрепление. Поэтому, как только прожектор дэмов скрылся из виду, Ипполит позволил себе, наклонившись к земле, осторожно нащупать ногой левый рельс. Ничего не случилось. Его не затрясло от удара электричеством. Посему он, плотно прижимая ступню в кроссовке к рельсу, осторожно передвинул ее. Там, где-то в темноте, лежал этот опасный один рельс, по которому текло невидимое глазу испепеляющее электричество. Побалансировав некоторое время над темной пропастью, Ипполит осторожно опустил ногу туда, где, по его мнению, должна была находиться территория за ужасным рельсом. Нога коснулась гравия, и Ипполит твердо оперся на нее, затем перенес туда и вторую ногу. Перебравшись на другой трак, он ощупью нашел стену и побежал, время от времени проверяя, не исчезла ли она, в противоположном направлении.

Из подземелья он выбрался только с наступлением темноты через один из вентиляционных люков, оказалось, что на углу 93-й улицы и Бродвея. В мире шел теплый, противный июльский ливень, шел, видимо, уже давно, так как тротуары были залиты толстым слоем воды. Последние годы борьба с влагой стала основной заботой города. Количество дождей, выпадающих за год над каменным Манхэттеном, увеличилось после 2007 года, вдвое Специалисты, пока такие рапорты не были запрещены, объясняли потопы, вспомнил Лукьянов, нарушением химического баланса атмосферы, наступившим в результате многочисленных термоядерных взрывов. Не говоря уже о десятках миллионов раковых больных, несчастных «с» (точное число больных охраняется как государственная военная тайна), постоянно умирающих в госпиталях страны, даже дожди, говорят, все еще небезопасны. Обычно Лукьянов, как и большинство населения страны, надевал в дождь специальный комбинезон из особой, абсолютно водонепроницаемой ткани; комбинезон, как и специальная дождевая шляпа, остался в сумке. Сумку Лукьянов бросил на платформе Колумбус-серкл, станции 59-й улицы. Посему, подняв над собой вентиляционную решетку, как можно невозмутимее Лукьянов поднялся по последним металлическим ступенькам на уровень Бродвея, ступил на асфальт и так же невозмутимо опустил за собой решетку. Несколько прохожих в желтых комбинезонах, такой же остался в лукьяновской сумке на платформе 59-й, удивленно посмотрели на него. Дэмов вокруг не было видно. Не глядя по сторонам, Лукьянов торопливо сошел с Бродвея и вильнул в 93-ю улицу.

Кларисс Голдстин не выказала никакого удивления по поводу внезапного появления Ипполита. «Входи», – коротко сказала она в микрофон, и дверь дома, гнусно загудев, распахнулась перед Ипполитом. Он вошел в холл и проследовал в элевейтор мимо мертвых глаз давно не работающих телекамер. Телекамеры вместе с видеотелефонами были установлены в старом доме на Вест-Сайд-авеню в конце восьмидесятых годов, но после «суточной войны» обе системы пришли в упадок, у города не было денег, чтобы их поддерживать. Технический прогресс в сфере ежедневной жизни ограничивался поддержанием системы контроля за поведением граждан.

Элевейтор принес Ипполита прямо к уже открытой двери квартиры Кларисс. При виде Лукьянова улыбка исчезла с лица Кларисс Голдстин, сменившись выражением тревоги, – Кларисс озабоченно покрыла часть верхней губы своей нижней губой. Узкие очки в псевдочерепаховой оправе, прикрывающие лицо женщины, чуть сползли на кончик носа.

– Здравствуй! – Поцеловав Кларисс в щеку, Ипполит вошел в квартиру.

Кларисс закрыла за собой дверь и, нажав на одну из кнопок управляющего щита, находящегося за дверью, зажгла телевизионную стену. Стена задергалась всеми цветами, затем остановилась, на ней возникло лицо дантиста Тома Бакли Джуниор – Президента Великих Соединенных Штатов.

– «Американцы! – начал он патетически. – Граждане! Великий Американский Народ!»

Только после этого Кларисс спросила Ипполита, повалившегося на единственный в однокомнатной квартире Кларисс старый, зеленым бархатом покрытый диван:

– Что случилось?

– Я бежал от дэмов. Через подземелья сабвея.

– Но почему? – Кларисс уселась рядом с Ипполитом, который глядел на большое розовое, во всю стену, лицо Президента.

– Мне шестьдесят пять. Демографический закон 316, пункт «В».

– Shit! – сказала Кларисс. – Что ты думаешь делать?

– Понятия не имею. Могу я принять ванну?

– Разумеется.

Спросив разрешения принять ванну, Ипполит, однако, не сдвинулся с места.

– «…наше основное достояние – трудолюбивый Американский Народ…» – сказал Президент и романтически прищурился, глядя в невидимую Ипполиту и Кларисс даль.

– Есть ли какая-нибудь возможность уладить дело? – Кларисс встала. – Может быть, Союз может что-нибудь сделать для тебя?

– Союз? Ты смеешься. Всеамериканский Союз Литераторов не пошевелит для меня пальцем, не говоря уже о том, что его рекомендация ничего не значит для всесильного Демографического министерства… Плюс… – Лукьянов улыбнулся, – официально я уже семь лет как не литератор. Моя последняя книга вышла сразу после войны, и с тех пор я живу на пособие ВСЛ, которого я не просил, но которое мне дали принудительно, поскольку отказали в лицензии. Чтобы не писал…

– «…Братский великий русский народ – народ коммунистической демократии, – пропел Президент, – в содружестве с которым мы неутомимо…»

Камера вдруг съехала с Президента и показала ряд сидящих сзади него членов правительства. Игнорируя десяток министров, камера наплыла на секретаря Департмента Демографии. Сол Дженкинс сидел прямой и сухой в светло-зеленом костюме с красным галстуком и внимательно слушал Президента, может быть выискивая в его речи слабые места, на которые он потом укажет Президенту.

– Дженкинсу – семьдесят три… – прокомментировала Кларисс и посмотрела на Лукьянова.

– Дженкинс необходим американскому Его Величеству народу… так решил сам Дженкинс. – Ипполит встал.

– Ебаный Великий Американский Народ вместе с ебаным Великим Русским Народом… нуждаются в гении Дженкинса… – Лукьянов ушел в ванную комнату, и Кларисс, задумчиво опять усевшейся на диван, было слышно, как Лукьянов открыл воду и заплескался, издавая звуки удовольствия.

– Нет, – Ипполит сел в темноте в углу комнаты на куче всевозможных тряпок, где ему постелила Кларисс (сама она разместилась на диване). Ипполит закурил. – Я вовсе не оспариваю их право сильного. Я только отказываюсь умирать, когда они хотят, чтобы я умер, Я хочу умереть тогда, когда я этого захочу. Вопреки их идиотским демографическим теориям в шестьдесят пять лет я далеко не развалина физически, и мой мозг функционирует так же, как десять, двадцать и тридцать лет назад. Поэтому я буду жить. Так долго, как мне удастся…