Вещное право

Важно также отметить, что обязательная государственная регистрация прав (титулов) на земельные участки, имеющая правоустанавливающий (конститутивный) характер, согласно действующему закону 2002 г. (Land Registration Act 2002), требуется только при переходе или приобретении титулов «свободного владения» (freehold estate) и «арендного владения» (leasehold estate) на срок свыше семи лет. Но при первой регистрации прав на участок даже эти два титула в зависимости от конкретной ситуации могут быть установлены в различных формах:

• «неограниченного титула» (absolute title), т. е. «полного» права freehold или leasehold (связанного только зарегистрированными ограничениями или договорами с участием самого приобретателя);

• «владельческого титула» (possessory title), уступающего тому, кто сможет доказать наличие более «сильного» права на данный земельный участок;

• «квалифицированного титула» (qualified title), который может уступать требованиям, вытекающим из ранее установленных на данный участок трастовых отношений.

Кроме того, титул leasehold может иметь еще и форму «добросовестного арендного титула» (good leasehold title), который вообще не гарантирует его обладателю более «сильного» права на свой участок.

Остальные титулы регистрируются по желанию правообладателей. При этом права (титулы), не требующие регистрации, но прямо поименованные в этом качестве в Land Registration Act 2002 (overriding interests), действуют независимо от того, знал ли о них новый приобретатель участка (хотя он может установить их наличие при необходимой заботливости). Наибольшее значение среди них имеют:

• сервитуты и обязанности выдач (profits), возникшие в силу закона;

• права нанимателя участка, в том числе краткосрочного (до семи лет);

• права супруга собственника участка;

• публичные ограничения и обременения;

• права, вытекающие из обычаев.

Наличие таких нерегистрируемых overriding interests существенно подрывает значение обязательной государственной регистрации, хотя указанный Закон 2002 г. предусмотрел необходимость постепенного сокращения их количества. Следует также отметить, что они не связывают добросовестного приобретателя участка, получившего его возмездно, так как он обычно обладает более «сильным» правом; такой приобретатель фактически получает участок свободным от любых незарегистрированных обременений.

Все иные права (interests), не поименованные в названном Законе 2002 г. (например, преимущественное право покупки), составляют категорию «прав более низкого порядка» (minor interests). Такие права также могут быть внесены в реестр, но если этого не сделано, то они не связывают приобретателя земельного участка даже тогда, когда ему известно об их существовании.

Это во многом архаичное, по сути полуфеодальное правовое регулирование стало также незыблемой основой американского Property Law, которое не предпринимало каких-либо мер по упрощению этой «системы», подобных реформе, предусмотренной английским Law of Property Act 1925 г. В настоящее время американское право закрепляет едва ли не еще более сложную «систему» владельческих титулов (estates in possession) по общему праву и по праву справедливости, а также различные виды future interests и разнообразные комбинации всех этих титулов[26].

При этом в США вместо государственной регистрации вещных прав на недвижимость используется особая система записей (recordation), опирающаяся на «договорные гарантии» титулов (deed warranties) и их страхование (title insurance). В этой связи в современной отечественной литературе справедливо отмечается, что, «несмотря на то, что основы правоотношений собственности на недвижимость в США никогда не осложнялись началами, присущими феодальному праву, действующая американская система регистрации вещных прав на недвижимость сохраняет ряд коренящихся в common law черт, которые в современном английском праве считаются устаревшими»[27].

Еще более сложно представить, каким образом все эти исторически сложившиеся категории и понятия могут быть логически объяснены постулатами современной «теории сокращения издержек», разработанной на базе столь популярной среди многих отечественных экономистов и юристов американской доктрины «экономического анализа права» (Law and Economics), которая предлагает «рациональное» истолкование любых правовых явлений и в особенности отношений собственности. Рассмотренное положение свидетельствует и о том, что распространившееся у нас в последнее время мнение о большей гибкости и прогрессивности правопорядков, основанных на системе общего права, в действительности далеко не бесспорно и, во всяком случае, вряд ли может быть отнесено к вещно-правовому регулированию.

Вместе с тем можно констатировать, что и в европейском континентальном праве, и в англо-американском common law весьма последовательно проводится четкое различие гражданско-правовых режимов движимых и недвижимых вещей, причем некоторые имущественные (вещные) права допускаются только в отношении недвижимости. Очевидна также полная нелепость попыток использования в отечественном праве основанной на феодальных традициях категории «прав собственности» (property rights) вместо современной юридической конструкции вещных прав (свойственных российскому гражданскому праву, исторически относящемуся к европейским континентальным правопорядкам).

§ 3. Вещное право в российском гражданском праве

1. Вещное право в дореволюционном российском гражданском праве

В силу различных исторических причин в дореволюционном российском праве не сложилось единой концепции (и даже терминологии) вещных прав, хотя в цивилистической доктрине, в конце концов, был выработан достаточно продуманный общий подход к этой проблематике, в основном базирующийся на пандектных взглядах и учитывавший передовые для того времени кодификации вещного права (в виде соответствующих разделов германского (1896 г.) и швейцарского (1907 г.) гражданских кодексов), отраженный в проекте Гражданского уложения Российской империи.

Как известно, понятие недвижимости появилось в российском праве сравнительно поздно – лишь в XVIII в., когда «Петр I, отменив различие между поместьем и вотчиной, слил то и другое в одном качестве в названии недвижимого имущества»; однако вскоре после его смерти «различие вотчин родовых от купленных и выслуженных» было восстановлено и легло в основу существовавших до революции различий правового режима «родового» и «благоприобретенного» имущества[28]. Право же «полной собственности» (почти свободной от разнообразных «обременений» в казенном интересе) было установлено в российских законах еще позднее – при Екатерине II (1785 г.), причем только для дворян и других привилегированных слоев населения. Фактически основания говорить о полноценном институте (или подотрасли) вещного права в европейском смысле появились в России лишь во второй половине XIX в., после отмены крепостного права[29].

При этом как в действовавшем законодательстве, так и в доктрине царил серьезный разнобой в терминологии: вторая и третья книги ч. 1 т. X Свода законов Российской империи говорили о «правах на имущество», под которыми в большинстве случаев подразумевались именно вещные, или «вотчинные», права. На этом последнем термине особенно настаивал К.П. Победоносцев, благодаря усилиям которого книга третья проекта Гражданского уложения получила название «Вотчинное право», тогда как в дореволюционной учебной литературе обычно говорилось о вещном праве. В действовавшем законодательстве ограниченные вещные права именовались «неполными правами собственности», или «неполными правами на имущество», а в проекте Гражданского уложения – «вотчинными правами в чужом имуществе». Это объяснялось «относительной юностью законодательства нашего и языка, не успевшего еще выработать свою терминологию для науки права, едва только зарождавшейся у нас при издании Свода Законов»[30]. Кроме того, к вещным правам в то время в большинстве случаев относили абсолютные по своей юридической природе авторские и патентные права, а также права на фирму и на товарный знак («художественную» и «промышленную» собственность), что было прямо закреплено в ст. 740 проекта Гражданского уложения Российской империи[31] (хотя Г.Ф. Шершеневич выделял их в особый вид гражданских прав – исключительные права).

Вместе с тем существом вещного права в отечественной доктрине гражданского права уже в XIX в. считалось «господство над имуществом, имеющим значение вещи», и «притом господство непосредственное… без отношения к какому-либо другому лицу, и не через другое лицо», в противоположность «личному» (обязательственному) праву как «праву на действие другого лица»[32]. Поэтому, например, пользование чужой землей по арендному договору не могло считаться «вотчинным» (вещным) правом независимо от срока своего действия и от обеспечения интересов арендатора, ибо таким договором устанавливается «не непосредственная власть лица над имуществом, но личное отношение между сторонами, из которых одна – владелец и собственник – обязывается доставить другой – наемщику – спокойное пользование имуществом»; «из него не родится вотчинная власть над имуществом… а только приобретается некоторое более или менее полное, более или менее ограниченное право пользоваться хозяйственными выгодами имущества»[33].

Правда, в отличие от пандектных подходов в российской цивилистике всегда признавалось широкое понятие недвижимости, охватывавшее не только земельные участки, но и находящиеся на них строения и сооружения, в том числе возведенные на чужих земельных участках (ст. 384 ч. 1 т. X Свода законов и ст. 32 проекта Гражданского уложения). По классическим пандектным представлениям, такие объекты являются не самостоятельными вещами, а лишь составными частями земельного участка как недвижимой вещи. Но и в русском дореволюционном праве вещные права на чужие вещи (ограниченные вещные права) касались лишь недвижимостей, придавая этим юридическим отношениям необходимую прочность[34], отсутствующую в обязательственных правах.

При этом К.П. Победоносцев отмечал, что «право залога стоит как бы на границе между областью вотчинных и личных прав, примыкая к первым преимущественно по вотчинному характеру обеспечения, которое составляет его содержание»[35]. В связи с этим залоговое право уже тогда выделялось в самостоятельную группу (разновидность) вещных прав, обособленную от других «прав в чужом имуществе» (ст. 740 проекта Гражданского уложения). Таким образом, в дореволюционном российском праве сложилась собственная система вещных («вотчинных») прав, в целом вполне соответствовавшая основным континентально-европейским представлениям о вещном праве.

2. Вещное право в советском гражданском праве

В советский период земля была национализирована, изъята из оборота и первоначально объявлена «всенародным достоянием». Согласно Декрету «О земле» от 26 октября 1917 г. «вся земля – государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная, крестьянская… обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней», а согласно Декрету «О социализации земли» от 6 февраля 1918 г. «всякая собственность на землю… отменяется навсегда» и «земля отныне переходит в пользование всего трудового народа» (курсив мой. – Е.С.)[36]. Такие формулировки закона позволяют говорить об особом правовом режиме всенародного достояния, отличном от режима права государственной собственности (и существовавшем в российском праве с октября 1917 г. по февраль 1919 г.).

Лишь в ст. 1 Положения о социалистическом землеустройстве от 14 февраля 1919 г. было установлено, что «вся земля… считается единым государственным фондом» [37], а согласно ст. 21 ГК РСФСР 1922 г. она являлась «достоянием государства», т. е. вновь стала объектом собственности, но только государственной. В ст. 94 и 95 ГК РСФСР 1964 г. земля хотя и объявлялась «общим достоянием всего советского народа», однако по-прежнему находилась в исключительной собственности государства, а «общенародное достояние» уже не составляло никакого особого правового режима и превратилось лишь в политическую декларацию.

«Владение землей» в советское время допускалось «только на правах пользования» (ст. 21 ГК РСФСР 1922 г. и ст. 95 ГК РСФСР 1964 г.), которые, однако, не считались гражданско-правовыми. Даже использование государственной земли колхозами и отдельными гражданами (вне рамок государственной собственности) в форме «прав колхозного и трудового землепользования» не рассматривалось в качестве гражданско-правовых (тем более вещно-правовых) отношений, ибо, как убедительно доказывалось в тогдашней литературе, с государством-собственником все эти «пользователи» состояли в сугубо административно-правовых отношениях[38] (в том числе и при передаче земли колхозам «навечно» в соответствии с примерными уставами колхоза 1935 и 1969 гг., в которых речь шла о «бесплатном и бессрочном пользовании» ею). Иначе говоря, отношения землепользования носили исключительно административно-правовой (публично-правовой) характер, несмотря на использовавшуюся терминологию («права владения» и (или) «пользования» земельными участками), и не входили в сферу гражданского права, составляя часть предмета новой правовой отрасли – земельного права.

Вместе с отменой частной собственности на землю было упразднено и деление вещей на движимые и недвижимые (примечание к ст. 21 ГК РСФСР 1922 г.), ибо главный вид недвижимости – земельные участки – был исключен из гражданского оборота. В связи с этим сама категория вещных прав утратила практическое значение, поскольку объект ограниченных вещных прав (кроме залога) в их классическом понимании составляют именно и только земельные участки. Уже в ГК РСФСР 1922 г. в качестве вещных прав, кроме права собственности, остались лишь право застройки и право залога. Право застройки было отменено в 1948–1949 гг., а залог с начала 60-х гг. стал рассматриваться исключительно как способ обеспечения надлежащего исполнения обязательств, т. е. как институт обязательственного права. Впоследствии это обстоятельство стало главным основанием для его современной трактовки в качестве «смешанного», «вещно-обязательственного» или даже чисто обязательственного, а не вещного права. После этого ГК РСФСР 1964 г. вообще упразднил категорию вещных прав. Их место заняло всеобъемлющее право собственности, которое в советском гражданском праве полностью заменило свойственное прежней пандектной системе вещное право[39].

Именно на этой законодательной основе в отечественном правосознании глубоко укоренилась отдающая феодализмом идея о многообразии «видов и форм собственности» и права (различных «прав») собственности. В свою очередь она стала базой для труднопреодолимых взглядов о том, что единственной адекватной правовой формой экономических отношений собственности является право собственности во всех своих «разновидностях» (государственной, общественной, личной и «иных формах»). В ходе социально-экономических преобразований конца 80-х – начала 90-х гг. прошлого века борьба с данным подходом стала одной из важных задач при разработке законов о собственности и в целом при подготовке нового гражданского законодательства рыночного типа. Однако полностью и последовательно преодолеть его удалось лишь однажды – в Основах гражданского законодательства 1991 г., в нормах которых даже в отличие от действующего ГК РФ отсутствовало указание на различные «формы собственности» и «виды права собственности» (ср. ст. 44 названных Основ и ст. 212–215 ГК РФ), а говорилось о едином по содержанию праве собственности.

Правда, в гражданском законодательстве начала 60-х гг. прошлого века наряду с правом собственности появилось право оперативного управления (ст. 21, а затем ст. 26.1 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик 1961 г.; ст. 94, а затем – ст. 93.1 ГК РСФСР 1964 г.). Но это принципиально новое «гражданское право» было искусственно создано для нужд огосударствленной, планово управляемой экономики, а потому и не характеризовалось в качестве вещного права[40]. Господствующим было мнение о том, что «правомочия государственных предприятий и хозорганов в качестве самостоятельных субъектов гражданского права представляют собой один из способов осуществления прав государства-собственника в гражданском обороте» (курсив мой. – Е.С.)[41]. Иными словами, право оперативного управления было лишь необходимым дополнением, придатком к праву государственной собственности и не имело самостоятельного, тем более «вещно-правового» характера (вещным оно было объявлено лишь в начале 90-х гг. прошлого века – сначала в ст. 5 Закона «О собственности в РСФСР» 1990 г., а затем – в разделе II Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г.).

Российский Закон о собственности 1990 г. и Основы гражданского законодательства 1991 г. возродили категорию вещных прав и, признав возможность существования частной собственности на землю, допустили «другие» (ограниченные) вещные права на земельные участки. Основы 1991 г. в п. 2 ст. 4 восстановили и деление имущества (вещей) на движимое и недвижимое. Впоследствии все эти шаги были закреплены в части первой Гражданского кодекса РФ 1994 г. Таким образом, лишь в начале 90-х гг. прошлого века в отечественном правопорядке была восстановлена категория вещных прав. Возможно, это было сделано не во всем последовательно и не всегда в полном соответствии с классическими представлениями об этом институте. Это отразилось даже в названии соответствующих разделов Основ 1991 г. и ГК РФ 1994 г.: они были названы не «Вещное право», а «Право собственности и другие вещные права». Но важно, что при этом вновь была подтверждена неразрывная связь вещных прав с признанием частной собственности на землю и важнейшей для рыночного хозяйства категорией «недвижимость».

Вместе с тем приходится констатировать, что объективно обусловленное отсутствие института вещных прав в гражданском законодательстве советского периода привело и к его забвению в отечественной цивилистической науке. Данное обстоятельство еще в конце 50-х гг. прошлого века отмечал О.А. Красавчиков, объясняя пренебрежение традиционным делением правоотношений на вещные и обязательственные тем, что «наука гражданского права не смогла показать полезность указанного разграничения и место, где оно может быть практически использовано»[42]. После завершения второй кодификации отечественного гражданского законодательства в середине 60-х гг. прошлого века даже сам термин «вещные права» уже не встречается в теоретических исследованиях[43].

В результате этого в современной отечественной литературе до сих пор не только господствует разнобой в принципиальных подходах к определению содержания данного гражданско-правового института, но и высказываются сомнения в самой его целесообразности. Так, Ю.К. Толстой до сих пор рассматривает вещное право как «литературный образ», а не юридический термин и не исключает сомнений относительно того, «приживется ли эта категория в нашем законодательстве»[44], как будто бы она представляет собой нечто чужеродное для гражданского права. Между тем вещное право (или его исторически сложившиеся аналоги в других правопорядках) представляет собой необходимый элемент правового регулирования экономических отношений собственности, которые в сколько-нибудь развитом хозяйстве не могут юридически оформляться только с помощью института права собственности.

3. Вещное право в современном гражданском праве Российской Федерации

Длительное отсутствие в отечественном правопорядке права частной собственности на землю, как и самих понятий недвижимости и вещных прав, оказало влияние на новое российское законодательство, вынудив его отступить от ряда классических подходов. Такие отступления стали неизбежными в условиях, когда свыше 90 % земельных ресурсов остаются в государственной и муниципальной собственности. Это обстоятельство способствует сохранению в качестве общего правила исключительной для обычного правопорядка ситуации: в девяти случаях из десяти земельный участок принадлежит публичному собственнику, а находящееся на нем (или возводимое) здание или сооружение, как правило, частному собственнику. При этом здания и сооружения традиционно (а в условиях сохраняющегося господства публичной собственности на землю – еще и вынужденно) рассматриваются как вполне самостоятельные объекты прав – недвижимые вещи, особенность которых состоит не только в их физической, но и юридической связи с земельным участком, на котором они находятся[45].

Данное положение ясно отразилось в появлении специальных норм, допускавших раздельное отчуждение земельных участков и находящихся на них строений и сооружений (ст. 552 и 553 ГК РФ в первоначальной редакции 1996 г.).

В связи с этим в отечественной доктрине получила обоснование возможность свободного распоряжения собственником здания, расположенного на чужом земельном участке, как самим зданием, так и принадлежащим ему вещным или обязательственным титулом на земельный участок (разумеется, при одновременном запрете отчуждать свое право на земельный участок отдельно от расположенного на нем здания)[46]. Предполагалось, что у собственника такой недвижимости имеется хотя бы обязательственный титул, например, право аренды на занятый его объектом земельный участок (ибо в некоторых случаях у таких «землепользователей» вообще не было никакого титула либо его невозможно было определить даже из содержания правоустанавливающих документов[47]). Лишь в будущем четкое определение титула на землю должно было позволить перейти к рассмотрению здания (сооружения) и земельного участка как «единого объекта недвижимости», а после этого – к постепенному восстановлению классического принципа superficies solo cedit.

Кроме того, земельное законодательство было кардинально обновлено значительно позднее гражданского законодательства и к тому же почти в полном отрыве от него (не говоря уже о том, что в новый Земельный кодекс РФ 2001 г. были включены многочисленные нормы гражданско-правового характера, не всегда соответствующие общим нормам ГК РФ). Результатом данной ситуации стало появление содержательных противоречий между ними. Так, Земельный кодекс в прямом противоречии с гл. 17 ГК РФ даже не упоминает категорию ограниченных вещных прав на земельные участки.

В качестве одного из основных принципов земельного законодательства подп. 5 п. 1 ст. 1 ЗК РФ закрепил принцип «единства судьбы земельных участков и прочно связанных с ними объектов», что фактически ведет к восстановлению традиционного гражданско-правового правила superficies solo cedit (тогда как ГК РФ в первоначальной редакции его фактически проигнорировал). Одним из проявлений этого подхода является запрет на отчуждение земельного участка без находящегося на нем здания, строения, сооружения, если все они принадлежат одному лицу (абз. 3 п. 4 ст. 35 ЗК РФ)[48]. Вместе с тем Земельный кодекс допускает возможность перехода права собственности на здание (строение, сооружение) отдельно от права собственности на земельный участок: в этом случае приобретатель лишь получает некое «право на использование соответствующей части земельного участка» (п. 1 ст. 35 ЗК РФ), в действительности совпадающее с тем титулом на землю, который имел прежний собственник здания.

Круг ограниченных вещных прав на земельные участки и на находящиеся на них объекты недвижимости также существенно различается в Земельном и в Гражданском кодексах: земельные участки не могут стать объектами прав хозяйственного ведения и оперативного управления, тогда как здания и сооружения, напротив, не могут стать объектами прав постоянного пользования и пожизненного наследуемого владения. Более того, новый Земельный кодекс постарался вообще устранить эти ограниченные вещные права на землю (п. 1 ст. 20 и п. 1 ст. 21 ЗК РФ, п. 1 и 2 ст. 3 Федерального закона от 25 октября 2001 г. № 137-ФЗ «О введении в действие Земельного кодекса Российской Федерации»[49]), сохранив в качестве титулов землепользования лишь право собственности и аренду, а также некоторые сервитуты и стремясь тем самым максимально упростить правовой режим землепользования.

Примечательно, однако, что отказ от ряда вещных прав привел к появлению других таких же прав, ибо даже весьма примитивный современный отечественный оборот земли не смог обойтись только правом собственности и арендой. При этом «новые» вещные права были урегулированы крайне неудачно, поскольку, назвав их, закон не раскрыл их содержания. Так, в п. 1 ст. 35 ЗК РФ появляется «право на использование соответствующей части земельного участка», возникающее у приобретателя строения, находящегося на чужой земле; в п. 3 и 4 ст. 36 ЗК РФ (в настоящее время утратила силу[50]) было закреплено «право ограниченного пользования» для казенных предприятий и (или) учреждений, являющихся «правообладателями помещений» в здании, расположенном на неделимом земельном участке, и т. д.