Умный дикобраз (сборник)

Геннадий Снегирев

Умный дикобраз. Рассказы и повести

Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок – и сразу же приведи в порядок свою планету.

Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц

Художник Н. Устинов

Оформление серии

С. ЛЮБАЕВА

Предисловие

Э. ИВАНОВОЙ

Геннадий Яковлевич Снегирёв – москвич, родился 20 марта 1933 г. Отец его погиб в сталинских лагерях, мама работала библиотекарем при паровозном депо Октябрьской железной дороги. Мальчик с детства узнал, что такое нужда и голод. После начальной школы учился в ремесленном училище (были тогда такие учебные заведения, где подростков обучали рабочим профессиям). Но и ремесленное училище закончить не пришлось: надо было зарабатывать на жизнь.

В тринадцать лет будущий писатель начинает работать учеником препаратора на кафедре ихтиологии Московского университета. И здесь ему встретился человек, заменивший отца, – учёный Лебедев Владимир Дмитриевич.

Вместе – учитель и ученик – лечили рыб, делали раскопки на Чудском озере, на месте проживания племён-рыбоедов четвертичного периода, изучали рыбьи кости и чешую (оказывается, по чешуе, как по срезу дерева, можно определить, сколько лет рыбе). Однажды в отсутствие учителя ученик впервые вывел в аквариуме дальневосточную креветку и амурскую рыбку бычка. Здесь же, в университете, Г. Снегирёв начал заниматься боксом (мальчишкам надо уметь постоять за себя), и хотя был худым, если не сказать тощим, небольшого роста, стал чемпионом Москвы среди юношей наилегчайшего веса. Но, видимо, сказались недоедание и большие физические нагрузки – в шестнадцать лет у него обнаружился порок сердца. Врачи сказали: лежать. Лежал год, потом решил: лучше пойти в ледовое плаванье, куда мало кто шёл, и направился с ихтиологическим отрядом на экспедиционном судне «Витязь» зимой 1951/52 г. из Владивостока через незамерзающий Сонгарский пролив в Тихом океане к берегам Чукотки. Экспедиция изучала глубоководных рыб Охотского и Берингова морей. Из экспедиции юный исследователь вернулся здоровым.

Теперь его заинтересовали бобры. Целый год он ловил этих удивительных зверьков в глухих болотах Белоруссии и в товарных вагонах перевозил их для акклиматизации на приток Иртыша, реку Назым. Наблюдал, как они расселяются, живут, и позже описал в цикле рассказов «Бобровая хатка», «Бобровый сторож», «Бобрёнок». А когда увидел результаты своего труда, отправился с геологической экспедицией в Центральные Саяны, в Туву.

В 1964 г. вместе со своим учителем, теперь уже профессором Лебедевым, Снегирёв отбыл в необыкновенную экспедицию – на спасательной шлюпке, без мотора, под парусом, без запаса продуктов, имея при себе лишь соль, сахар, спиннинг для ловли рыбы и карабин для охоты. Путешественники за два лета проделали экспериментальный рейс на выживание по сибирской реке Лене, начиная с верховьев и кончая дельтой на севере Заполярья. Экспериментаторы не только выживали, но и изучали экологические изменения Якутской тайги и реки Лены. Об этом путешествии была позже написана книга «На холодной реке». Потом было ещё много путешествий: на Курильские острова, Камчатку, Белое море, Телецкое озеро Горного Алтая, в Бурятию, Ленкоранский и Воронежский заповедники, и было немало профессий: с оленеводами Чукотки Снегирёв гонял оленей, работал егерем в Копетдагском заповеднике Южной Туркмении, – но ни одна из них не стала делом жизни, как и наблюдения над животным миром не вылились в научные труды, что предрекали коллеги из университета.

Делом жизни стали книги, которые родились из устных рассказов своим друзьям и товарищам по спортивной секции. Знакомая – поэтесса Вероника Тушнова – отнесла рассказы на радио. Там их сразу же взяли и пустили в эфир. А в это же время редакторы из Детгиза искали новых интересных писателей, им на радио и посоветовали обратить внимание на Г. Снегирёва.

Первая его книга – «Обитаемый остров» – о животном мире Тихого океана вышла в 1954 г. С тех пор было немало книг в разных жанрах – рассказов, повестей, очерков, которые пользовались неизменным успехом и много раз переиздавались, потому что книги эти поразительны, исполнены удивления и восхищения увиденным в многочисленных путешествиях. «Когда я путешествую по нашей стране, я всегда удивляюсь кедрам в Саянских горах и китам в дальневосточных морях… когда удивляешься, хочется рассказать, какая у нас огромная страна, и всюду столько интересного!» – так писатель начал свою книгу «В разных краях» и выразил надежду, что его читателю, когда он вырастет, тоже захочется всюду побывать, всё увидеть своими глазами и полюбить чудесные создания природы…

Как-то при чтении книги К. Чуковского «От двух до пяти» меня невольно зацепили слова: «Мама, посмотри, какая прекрасная гадость!» Так сказал маленький ребёнок. Возможно, он имел в виду лягушку или жабу, гусеницу или дождевого червя: для человека трёх-четырёх лет всё живое – прекрасно, ибо оно живое, и ему близки «собака и птица, ровня – бабочка и цветок, в камушке и ракушке он видит братьев» (Я. Корчак).

Но тот же ребёнок, вероятно, от взрослых уже слышал, что червяк, паук или лягушка – «гадость». Потому-то и столкнулись в его парадоксальной фразе эмоциональное, собственное отношение к окружающему миру и рациональное, навязанное взрослыми. Рациональное пока не усвоено малышом навсегда, и поэтому «гадость» ещё прекрасна. Но ребёнок, как правило, верит взрослым, и спустя какое-то время собственное восторженное отношение отойдёт на задний план, затем, может быть, и вовсе исчезнет, уступив навязанному извне мнению. И тогда червяк будет раздавлен, лягушка убита, щенок или котёнок отброшен пинком в сторону. А потом? Потом юный человек может почувствовать себя покорителем природы, властелином, меняющим русла рек.

Нынче всё больше стали говорить об экологии: разрабатываются многочисленные программы, издаются указы и постановления об охране окружающей среды, ибо мудрено не заметить, как буквально на глазах пропадают красивейшие уголки природы, возникают безжизненные пустыни, безвозвратно исчезают многие виды растений и животных. А ведь в прошлом, теперь почти сказочном, всего-то век назад, был настоящий «культ природы», связанный с именем знаменитого французского философа и писателя Ж. Ж. Руссо. Для Руссо природа была и лоно всех вещей, вселенская родительница человека, давшая ему могучий инстинкт свободы, цельность характера, нравственное чувство, доброту, великодушие – всё то, что исчезает или фальсифицируется в цивилизованном обществе, и необъятный простор Земли, горы, реки, моря, любуясь которыми он, человек, забывает о своём «я», с его преходящими радостями, печалями, обидами. Сравним это возвышенное воззрение с утилитарным отношением нынешнего царя природы – человека, и суть экологического воспитания станет яснее – нам всем, большим и маленьким, надо стараться всеми силами быть поближе к живой природе, пестовать в себе доброту, человечность, которая начинается с любви и уважения ко всему живому – цветку, птице, щенку, лягушонку.

Книги Г. Снегирёва полны восхищения «прекрасной гадостью». В обыкновенной луже он видит маленьких улиток, которые притаились в своих домиках-ракушках, рогатых икринок, прицепившихся за морские травы или камни. Его восхищает «мёртвая» куколка, которая оживает и становится прекрасной бабочкой, и паучок с серебряным брюшком, и жук-водомерка на своих тонких ножках.

Все рассказы Снегирёва – свидетельства очевидца, только в одних случаях историю рассказывает взрослый путешественник, в других – человек, скажем так, младшего школьного возраста, и читателю становится интересно отгадывать возраст рассказчика, которого выдаёт угол зрения, интонация, если, конечно, взрослый и ребёнок не сливаются в едином радостном удивлении от увиденного и услышанного. А удивительного здесь много. Писатель владеет множеством приёмов и способов заставить нас увидеть то, что мы прежде не замечали, почувствовать то, над чем, может быть, никогда не задумывались: оказывается, у паука-серебрянки домиком служит воздушный шарик, в котором живут паучата, и родитель носит им воздух; а маленькие мышата по два, по три спят и летают, вцепившись в шёрстку мамы – летучей мыши; и кто бы мог подумать, что осьминог любит, чтобы его погладили, приласкали, а свою икру он приклеивает на камень и та покачивается под водой, будто белые ландыши на тонких стебельках!

Целая портретная галерея зверей нарисована писателем, и у каждого – характер. Тут и зазнавшаяся собака Чембулак, и хитрый бурундук, и любопытный путешественник воробей, сластёна ручной медведь Михаил, гордый, как настоящий князь, белый олень Князёк, и чадолюбивый пинагор, и ласковый тюленёнок Федя. «Хитрость» же самого писателя состоит в том, что тех, кого мы видим часто и оттого замечать перестали, самых малых и ничтожных, он превращает в сказочных незнакомцев, и наоборот, заморских чудищ, обитателей морей и льдов, приближает к нам, делает родными и близкими. Так, знакомый нам всем ворон в изображении Г. Снегирёва вырастает в грозного, мощного властелина гор: «Далеко слышен шум его крыльев, даже горный ручей не может их заглушить… даже олень вздрагивает от его карканья и тревожно озирается вокруг» («Ворон»). И в этом избранном писателем ракурсе, образность которого построена на философских размышлениях о жизни, меняются все привычные размеры пространства и временные соотношения всего лишь от одного замечания о том, что ворон отморозил себе крыло «лет сто, а может, и двести назад. Кругом весна, и он совсем один».

«Морской сазан» тоже создание мифологическое. «Днём я увидел морского сазана. Он весь был закован в красную чешую, как рыцарь в латы. Валялся в пыли, а сам всё к воде, к воде полз и красным глазом на рыбаков косил, как дикий жеребец». В конце рассказа тот, кто назван «рыцарем» и «жеребцом», придёт в камыши «тереться брюхом, выпускать икринки в прохладную, сладкую воду». А между этими конечными точками передано ощущение могучей стихии, которая гонит это удивительное существо по горьким водам Каспия, через жар пустынь, чтобы совершить предназначенное природой, главное дело своей жизни. Жар, сжигающий его, опаленность переданы повторением слова «красный»: красная чешуя, красный глаз. Чем ближе к концу, краски делаются прохладнее, появляется «розовое», затем «белое», потом возникнут эпитеты «снежный» и «прохладный», и ритм движения, вначале бешеный, постепенно замедляется, чуть ли не до полной остановки, последний раз слабый отсвет «красного» мелькнёт в заключительной фразе: «…и краски раскалённых песков гаснут на его чешуе».

А вот осьминог, этот ужас водолазов, у Г. Снегирёва похож на ёжика («Осьминожек»). И тут мы видим ещё одну «хитрость» писателя – чтобы сделать существо, непохожее на человека, даже грозное, близким и родственным, он изображает его детёнышем, да ещё заблудившимся. Пингвинов же рисует мальчишками, озорными, любопытными, среди которых встречаются и забияки, и драчуны, и смельчаки («Про пингвинов»). Впрочем, жизнь их отнюдь не идиллия. На берегу подстерегает пингвинов поморник, в море – морской леопард. У читателя возникает чувство жалости к беспечным, озорным существам, хотя они и очень далеки от нас, и желание оберегать их, защищать. Из-за тюленьего детёныша люди даже корабль повернули, чтобы доставить его к маме («Белёк»). Моряки сняли его со льдины, но на судне белёк затосковал, от молока отказался, «и вдруг из его глаз покатилась сначала одна слеза, потом вторая, и так и посыпали градом. Белёк молча плакал». Особенно тревожно становится оттого, что малыша отвезли на прежнее место, но положили на другую льдину. И мы в очередной раз переживаем вместе с автором: найдёт ли он, как и «маленькое чудовище», свою маму?

Вызывая чувство сострадания и ответственности за живых существ, повествование становится уроком добра. Так происходит и в рассказе «Верблюжья варежка». Мальчик отрезал кусок хлеба, посолил и отнёс верблюду – это «за то, что он мне дал шерсти», при этом шерсти он настриг с каждого горба понемножку, чтоб верблюд не замёрз.

Часто в рассказах Снегирёва возникают романтические картины: «ветерки летают над степью и видят, как распускаются по ночам маки; верблюды танцуют «танец весны», радуясь, «что прошла зима, греет солнце, и они живы»; на утренней заре, когда над рекой поднимается туман, ива видит, как ходят в реке стаи краснопёрых язей и раскрываются белоснежные кувшинки». Символом вечного древа, древа жизни, становится кедр. Он всех кормит: белка вылущит орешки, уронит шишку, а на земле её мышь подберёт. Синицы, кедровки, бурундуки, даже медведи кормятся шишками. «А кедру не жалко. Стоит он весь живой и тянется зелёными ветками всё выше и выше к солнцу» («Кедр»).

Но чтобы не впасть в патетику или внешнюю красивость, писатель вдруг разрывает описание неожиданными деталями, вроде тех, как олени бодали рогами шкуру ненавистного медведя, мстя за гибель своего собрата («Про оленей»). И от этого рассказ становится и более убедительным, и необычным.

Рассказы Снегирёва правдивы и сказочны, верность изображения людей и зверей подкрепляется здесь ёмким, точным словом, энергичным и чистым языком, напоминающим стиль детских рассказов Л. Н. Толстого тем же неспешным течением повествования, сдержанностью и лаконизмом, благородством и человечностью.

Эльвира Иванова,

кандидат педагогических наук

Чудесная лодка

Рассказы

Чудесная лодка

Мне надоело жить в городе, и весной я уехал в деревню к знакомому рыбаку Михею. Михеев домик стоял на самом берегу речки Северки.

Чуть свет Михей уплывал на лодке рыбачить. В Северке водились огромные щуки. Всю рыбу они держали в страхе: попадались плотвички прямо из щучьей пасти – на боках чешуя ободрана, как будто оцарапали гребёнкой.

Каждый год Михей грозился поехать в город за щучьими блёснами, да никак не мог собраться.

Но однажды Михей вернулся с реки сердитый, без рыбы. Он молча затащил лодку в лопухи, велел мне не пускать соседских ребят и уехал в город за блёснами.

Я сел у окна и стал смотреть, как по лодке бегает трясогузка.

Потом трясогузка улетела и к лодке подошли соседские ребята: Витя и его сестра Таня. Витя осмотрел лодку и стал тащить её к воде. Таня сосала палец и смотрела на Витю. Витя закричал на неё, и они вместе спихнули лодку в воду.

Тогда я вышел из домика и сказал, что брать лодку нельзя.

– Почему? – спросил Витя.

Я сам не знал почему.

– Потому, – сказал я, – что лодка эта чудесная!

Таня вынула палец изо рта.

– А чем она чудесная?

– Мы только до поворота доплывём и обратно, – сказал Витя.

До речного поворота было далеко, и, пока ребята плыли туда и обратно, я всё придумывал что-нибудь чудесное и удивительное. Прошёл час. Ребята вернулись обратно, а я так ничего и не придумал.

– Ну, – спросил Витя, – чем же она чудесная? Простая лодка, один раз даже на мель села и течёт!

– Да, чем она чудесная? – спросила Таня.

– А вы разве ничего не заметили? – сказал я, а сам старался поскорей что-нибудь придумать.

– Нет, ничего не заметили, – сказал Витя ехидно.

– Конечно, ничего! – сказала сердито Таня.

– Так, значит, ничего и не заметили? – спросил я громко, а сам хотел уже удрать от ребят.

Витя замолчал и стал вспоминать. Таня сморщила нос и тоже стала вспоминать.

– Видели следы цапли на песке, – робко сказала Таня.

– Ещё видели, как уж плывёт, только головка из воды торчит, – сказал Витя.

Потом они вспомнили, что зацвела водяная гречиха, и ещё видели белый бутон кувшинки под водой. Витя рассказал, как стайка мальков выпрыгнула из воды, спасаясь от щуки. А Таня поймала большую улитку, а на улитке ещё сидела маленькая улиточка…

– Разве всё это не чудесно? – спросил я. Витя подумал и сказал:

– Чудесно!

Таня засмеялась и закричала:

– Ещё как чудесно!

Верблюжья варежка

Вязала мне мама варежки, тёплые, из овечьей шерсти.

Одна варежка уже готова была, а вторую мама до половины только связала – на остальное не хватило шерсти. На улице холодно, весь двор замело снегом, гулять меня без варежек не пускают – боятся, что отморожу руки. Сижу я у окна, смотрю, как синицы прыгают на берёзе, ссорятся: наверное, не поделили жучка. Мама сказала:

– Подожди до завтра: утром пойду к тёте Даше, попрошу шерсти.

Хорошо ей говорить «до завтра», когда я сегодня гулять хочу! Вон со двора к нам дядя Федя, сторож, идёт без варежек. А меня не пускают.

Вошёл дядя Федя, снег веником отряхнул и говорит:

– Мария Ивановна, там дрова на верблюдах привезли. Будете брать? Хорошие дрова, берёзовые.

Мама оделась и пошла с дядей Федей смотреть дрова, а я выглядываю из окошка, хочу увидать верблюдов, когда они выезжать будут с дровами.

С одной подводы дрова выгрузили, верблюда вывели и привязали у забора. Большой такой, лохматый. Горбы высокие, как кочки на болоте, и набок свешиваются. Вся морда верблюда покрыта инеем, и губами он что-то всё время жуёт – наверное, хочет плюнуть.

Смотрю я на него, а сам думаю: «Вот у мамы шерсти на варежки не хватает – хорошо бы остричь верблюда, только немножко, чтобы он не замёрз».

Надел я быстро пальто, валенки. Ножницы в комоде нашёл, в верхнем ящике, где всякие нитки, иголки лежат, и вышел во двор. Подошёл к верблюду, погладил бок. Верблюд ничего, только косится подозрительно и всё жуёт.

Залез я на оглоблю, а с оглобли сел верхом между горбами.

Повернулся верблюд посмотреть, кто там копошится, а мне страшно: вдруг плюнет или сбросит на землю. Высоко ведь!

Достал я потихоньку ножницы и стал передний горб обстригать, не весь, а самую макушку, где шерсти больше.

Настриг целый карман, начал со второго горба стричь, чтобы горбы были ровные. А верблюд ко мне повернулся, шею вытянул и нюхает валенок.

Испугался я сильно: думал, ногу укусит, а он только полизал валенок и опять жуёт.

Подравнял я второй горб, спустился на землю и побежал скорей в дом. Отрезал кусок хлеба, посолил и отнёс верблюду – за то, что он мне дал шерсти. Верблюд сначала соль слизал, а потом съел хлеб.

В это время пришла мама, дрова выгрузила, второго верблюда вывели, моего отвязали, и все уехали.

Мама меня дома бранить стала:

– Что же ты делаешь? Ты же простынешь без шапки!

А я правда забыл надеть шапку. Вынул я из кармана шерсть и показал маме – целая куча, совсем как овечья, только рыжая.

Мама удивилась, когда я ей рассказал, что это мне дал верблюд.

Из этой шерсти мама напряла ниток. Целый клубок получился, варежку довязать хватило и ещё осталось.

И теперь я хожу гулять в новых варежках.

Левая – обыкновенная, а правая – верблюжья. Она до половины рыжая, и когда я смотрю на неё, то вспоминаю верблюда.

Скворец

Ходил я гулять в лес. В лесу тихо, только слышно иногда, как деревья от мороза трещат.

Ёлки стоят и не шелохнутся, на ветках подушки снега намело. Я ногой по ёлке ударил – целый сугроб мне свалился на голову. Стал я снег отряхивать, смотрю – идёт девочка. Снег ей по колени. Отдохнёт немножко и опять идёт, а сама вверх на деревья смотрит, ищет что-то.

– Девочка, что ты ищешь? – спрашиваю.

Девочка вздрогнула, на меня посмотрела:

– Ничего, так просто!

И дальше пошла. Сама маленькая, а валенки большие.

Вышел я на тропинку, с тропинки в лес не сворачиваю, а то и так полные валенки набралось снега. Погулял я немножко, ноги замёрзли. Пошёл домой.

На обратном пути смотрю – опять эта девочка впереди меня по тропинке тихо-тихо идет и плачет. Я её догнал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.