Путешествие в Тмутаракань. Проза

– А прочти, пожалуйста!

– Я только четыре строчки помню…

– Всё равно! Хоть четыре!

– Хорошо…, – напряг Генка память, – Твоё сердце – цветок моей жизни! В ночном небе сверкаешь звездой! Каждый день умираю от мысли – у тебя есть кто-то другой… Вот…

– А что… совсем даже неплохо. – мило улыбнулась девушка.

И тут он рассказал ей всё о себе, раскрыв такие тайны, о которых не рискнул бы рассказать и лучшему другу. Ничего в них позорного не было, но это были тайны, касающиеся первых мужских сомнений, вопросов…

Аня не опешила, не была сражена шоком. Только посмотрела внимательно ему в глаза и ответила со всей девичьей мудростью, имевшейся на то время.

Уходил домой Толстиков, словно летел на крыльях. Он не думал, что перед ним так быстро откроются перспективы романтического увлечения, и – плевать, что при этом он переходил дорогу новому приятелю. В любви – каждый сам за себя.

Вскоре он убедился в своей правоте. Васька сам оказался не из правильных моралистов.

Однажды вечером он ему предложил принять участие в заманчивой авантюре:

– Ген, недалеко есть – пионерский лагерь. Там, наверняка, классные девчонки есть. Мы завтра туда с ребятами на великах собрались. Ты с нами поедешь?

Генка помялся: неизвестно, даст ли дядька гоночный велосипед… Но и отказываться не хотелось.

– Знаешь, завтра транспорт будет занят…, – с грустью произнёс он.

– Мы чего-нибудь придумаем. В городке почти все на колёсах, – приободрил Котов, и Генка сдался.

На следующий день они впятером отправились в непростое путешествие через несколько населённых пунктов ловить за хвост юношескую мечту. По дороге никаких приключений не произошло, кроме того, что Генка чуть не свернул себе шею, рухнув в кювет. Отделался лёгким испугом. В пионерлагере их, естественно, никто не ждал: внутрь не пустили. Они побродили, побродили вокруг в поисках дырки в заборе, но так и не нашли её. Васька виновато молчал – ведь это он всех взбаламутил… Правда, никто, признавая его авторитет, и не решился высказать претензии. Несолоно хлебавши ребята вернулись назад уже затемно.

После неудавшейся поездки настроение у Толстикова испортилось. Утром он достал последнюю бутылку плодово-ягодного, оставшуюся после совместных возлияний с дядей, и «с горя» выпил около половины содержимого. Сразу потянуло на подвиги.

Семья Ани жила в соседнем подъезде и до её квартиры он добрался за 5 минут.

Когда Генка позвонил, она открыла ему сама.

– Что случилось? – спросила девушка, заметив его «необычное» состояние.

– Поговорить надо очень, – Толстиков попытался выглядеть важным и серьёзным.

– Ну, проходи, – неуверенно разрешила Аня, – скоро отец должен вернуться.

– Я недолго, – заверил Генка.

Он прошёл в её комнату и без разрешения уселся на диван.

– Что случилось? – повторила Аня вопрос более твёрдым голосом.

– Понимаешь… понимаешь… ты… мне очень понравилась….

Лицо Ани сделалось на мгновение каменным, но потом она взяла себя в руки и спокойно произнесла:

– Гена, ты выпил сегодня – вот несёшь всякую ерунду… По тебе заметно… Иди домой. Я не люблю выпивающих.

– Но я люблю тебя с тех пор, как увидел, – грохнул Генка решающей фразой, из- за которой, собственно, и пришёл, и сам в это поверил.

– Не смеши меня, – рассмеялась Аня, – Ты знаешь, что мы дружим с Васькой, а тебя я знаю всего несколько дней. Милый мальчик… и всего-то… И не думай даже!

Генка попытался что-то возразить, но его «возлюбленная» встала, показывая всем своим гордым видом, что разговор окончен!

Он понуро вышел из квартиры, вернулся домой и погрузился в думы: городок стал ему противен.

Родственники восприняли его решение уехать с удивлением, но так и не добились толкового объяснения. С утра пораньше автобус местного значения уже вёз его в направлении вокзала.

5 ГЛАВА

ПЕРЕФИРИЙНОЕ УТРО И ЧЕЛОВЕК

Я ещё не вынырнуло бесшумно из-под покрывала ночи и меня ещё не разбудил состав, прибывающий в три часа на станцию Лосево. Сладко посапывая, развалившись на кронах деревьев, я передаю флюиды человеку из этого поезда, зачем-то выбравшему этот задрипанный полустанок для высадки. Мне уже сообщили, что это Гена Толстиков. Покопавшись старательно в памяти, нахожу о нём скудную информацию, помеченную далёким прошлым.

Итак, в то последнее, предармейское лето он всё-таки попал в Деревню. Добирался один. Туда ему билет купили, а на обратную дорогу наказали оставить из общей суммы – пятнадцати рублей, выделенных на пару недель отдыха. С собой, кроме повседневной одежды, он взял тренировочный костюм, в котором стоял в воротах во время дворовых футбольных матчей, бутсы, гетры, белые спортивные трусы, вратарские перчатки и настоящий мяч. В пути никаких происшествий не произошло, и ранним утром, чуть пьяный от лишённого вредных примесей воздуха, он постучался в прогнившую дверь покосившейся избы. Громко заскрежетала с той стороны щеколда, и через минуту на крыльцо выползла Ведьма. Её лицо, изрезанное вдоль и поперёк глубокими морщинами, изобразило подобие улыбки, а из широко раскрытого рта угрожающе торчала пара острых клыков.

– Геначка пряехал! – запричитала фальшиво она, – Чта стаишь, в избу прахади… Нябось устал с дарогя. Сичас малачка прянясу с прянякам.

Толстиков не захотел пряника, а от молока не отказался. Ведьма принялась его подробно расспрашивать про московское житьё-бытьё.

– Как там Валя с Федяй? Чта ня пряехали. Федя када пряязжал – засегда тута памагал мне. А тяперя некаму…

Генка промолчал – не хотел вникать в их отношения, хотя краем уха и слышал о раздрае. Ему не терпелось, несмотря на раннее утро, отправиться по друзьям и в первую очередь к Мишке. Поэтому он залпом выпил оставшееся молоко и, невнятно ответив на Ведьмин вопрос «куда-а-а?», выскочил быстро на воздух из угнетающего плена затхлой избы.

Мишкин дом находился по соседству. Его мать, Тамару Алексеевну, крохотную женщину лет сорока, одетую в чисто деревенскую одежду – грубое платье и простые тапочки, он увидел, подойдя к калитке. Та хлопотала на дворе с утра пораньше.

– Ой, ктой-та пожаловал к нам? – всплеснула она руками, когда Толстиков вошёл внутрь, – Генаааа…