Человек неразумный

– Почему и зачем затеял Драганов тот разговор о Боге? Что он проверял? Или, может быть, шефа гложут сомнения в верности официальной идеологии? И он искал помощи у неопытного юнца? – Заломов задумался: – А мог бы я сам ответить на вопрос, что такое Бог? и откуда взялось у людей это странное понятие? Едва ли боги пришли к нам из мира абстрактных рассуждений. Да и как могли дикари конца каменного века строго рассуждать, если в их языке, фактически, отсутствовали абстрактные понятия? И всё-таки именно этим охотникам за мамонтами и небрезгливым собирателям всего, что съедобно, принадлежит слава изобретения духов и богов. Чудеса, да и только! Быть может, в те времена боги были зримыми и вполне осязаемыми человекоподобными существами, жившими неподалёку от людей? – Заломов засмеялся и… наконец-то узрел ликующую вокруг природу.

Прошло больше месяца после его последней экскурсии в эти места. Весна стремительно переходила в лето. Знакомый склон долины ручья теперь был оранжевым от бесчисленных огоньков – цветов с множеством лепестков, свёрнутых в ярко-оранжевые шарики. Заломов развернул несколько таких шариков и в каждом обнаружил миниатюрного жёлтого жучка с чёрными поперечными полосками на надкрыльях и с необыкновенно длинными членистыми усиками. Усачок сидел на рыльце пестика и явно питался цветочной пыльцой. Заломова охватило чувство восторга перед красотой и сложноустроенностью мира и, пренебрегая опасностью подцепить энцефалитных клещей, он лёг прямо на оранжевый цветочный ковёр. Небо было бездонным и совершенно голубым. Оно было выше и голубее, чем над задымлённым Ленинградом. Заломову было сладко смотреть в это голубое окно, обрамлённое светло-зелёными кронами берёз. Внезапно закуковала кукушка, суля молодому человеку долгую жизнь. Так начиналось его первое сибирское лето. На календаре было 13 июня.

ГАРМОНИЧНЫЕ МУДРЕЦЫ

Заломов вышел на дорожку и снял одежду для проверки на клещей. Клещей не оказалось. Спустился к ручью и пошёл вниз по его течению. Внезапно ручей разлился в живописный пруд, в его безупречном зеркале отражался противоположный берег, поросший молодым березняком. Над самой водой летали крупные стрекозы с коротким и широким брюшком, он знал с детства их красивое родовое имя – Libellula. Одна такая либелюла сидела на остром кончике листа осоки и методично пережёвывала комара.

С дамбы, запрудившей ручей, открылся вид на широкий безлесный косогор, уходящий высоко вверх к синему небу. Светло-зелёный склон был прорезан бурой дорогой, которая, судя по всему, вела в Городок. Не успел Заломов пройти и полусотни шагов по этой изъеденной талыми водами дороге, как на верху холма появился легковой автомобиль. Осторожно объезжая многочисленные рытвины, он стал медленно спускаться. Поравнявшись с Заломовым, Волга остановилась, и дама за рулём опустила боковое стекло. Изумлению Заломова не было границ: на него смотрела и улыбалась самая красивая женщина на свете.

– О, донна Анна! – вырвалось у него, – что вы тут делаете?

– Вероятно, то же, что и вы, Гуан, – дышу свежим воздухом.

– В автомобиле с закрытыми окнами?

– Влад, мне ужасно нравится местность, но совсем не нравятся комары.

Действительно, идиллия слегка нарушалась тоскливым комариным писком.

– Ну, да бог с ними, с этими комарами. Как поживаете, Влад? – в слегка расширенных глазах девушки читалось нечто большее, чем простое любопытство.

– Средне, Анна. Не так хорошо, как бы хотелось.

– Чего же вам недостаёт?

– Приятного общества.

– И что вам мешает его иметь?

– Работа и врождённая стеснительность.

– Первое понятно, второе – не очень.

– Анна, я бы с удовольствием поболтал с вами, но боюсь показаться навязчивым.

– Ну и зря. Я тоже не прочь поболтать, но только не в обществе этих занудно зудящих кровососов. Давайте поболтаем у меня, – и, видя непонимание в глазах молодого человека, добавила: – У меня дома. Хотите заодно и пообедать, я как раз затушила курицу?

– Не откажусь, – ответил он, искренне радуясь своему везению.

– Ну и славненько! Вас подвезти? – глаза Анны сузились, а полнокровные, не тронутые помадой губы напряглись, с трудом сдерживая улыбку.

В однокомнатной квартире Анны царила скромная, почти спартанская атмосфера. Мебель состояла из дешёвенького дивана, письменного стола, полированного журнального столика, пары полумягких кресел и стандартного книжного шкафа новоярского производства. Анна усадила гостя на диван и, предупредив его естественный вопрос, сказала:

– Видите ли, Влад, эту квартиру мне снимает мать. Она работает в одном ящике под Томском и неплохо зарабатывает. А машина перешла мне от отца. Пока я разогреваю обед, можете что-нибудь почитать.

Заломов подошёл к шкафу и стал рассматривать книги. По большей части это была русская и мировая классика. Естественно, были здесь и книги по биологии, а на краю нижней полки он заметил пособие по вязанию и изданную ещё в cталинские времена изрядно потрёпанную «Книгу о вкусной и здоровой пище».

Обед прошёл на высшем уровне. И курица, и салаты показались Заломову необыкновенно вкусными. В середине чаепития Анна сказала:

– Влад, у меня не выходит из головы ваша лекция моим ученикам. Помните, вы говорили, что чуть ли не девяносто процентов нашей ДНК – вовсе и не гены. Получается, что большая часть нашего наследственного вещества лишена наследственной информации. Вы не находите, что это звучит довольно странно?

– Нет, не нахожу. Ген – это отрезок молекулы ДНК, помогающий организму выживать в среде его обитания, а негенная ДНК – просто линейный полимер, полинуклеотид, и смысла в нём не больше, чем у какого-нибудь полиэтилена.

Анна расхохоталась:

– Ну, Влад! Ну, вы даёте! Бросьте шутить, а лучше ответьте, как же получилось, что в наших клеточных ядрах так много вроде бы совершенно никчёмной ДНК? А может быть, у этой бессмысленной ДНК всё-таки есть какой-то смысл?

– Ох, Анна, спросили бы что-нибудь полегче, – Заломов печально улыбнулся. – Мы-то с вами хотя бы пресловутый венец эволюции. А вот почему у архаичных саламандр и у ещё более архаичных двоякодышащих рыб количество ДНК в десятки раз больше нашего? Я не знаю ни одной хорошей теории, объясняющей это странное явление, этот так называемый Си-парадокс.

– А может быть, двоякодышащие рыбы превосходят нас по числу генов? Ведь у них, кроме жабр, есть ещё и лёгкие.

– Едва ли. Конечно, может статься, что немало генов у них представлено многократными копиями, но я уверен, что, главным образом, те допотопные твари превосходят нас в количестве именно негенной ДНК.

– Ой, Влад, как бы я хотела в этом разобраться! Как бы я хотела попробовать удалить хоть малую долю, хотя бы чуть-чуть той негенной ДНК и посмотреть, что из этого выйдет! Жаль, что вы этим не занимаетесь.

Анна хотела что-то добавить, но, видимо, передумав, махнула рукой и заключила свой экскурс в молекулярную генетику словами: – Ну да бог с ней, с этой непонятной ДНК, давайте сменим тему.

– Давайте, – послушно согласился Заломов.

Анна вздохнула и задала совершенно неожиданный вопрос:

– Влад, а не могли бы вы объяснить мне, почему люди (особенно представительницы моего пола) больше всего на свете любят сплетничать?

Этот вопрос показался Заломову несерьёзным, и он попробовал отшутиться:

– Я думаю, людям хочется эмоционального разнообразия. Наверное, в обычной, рутинной, хорошо отлаженной жизни им недостаёт острых ощущений. А сплетничая, человек может пережить без особого вреда для себя самые дикие драмы чужих домов. Возможно, потому же любят и театр.

– Удивительное объяснение. А почему среди мужчин (да и не только среди них) так много любителей политики? Что? это тоже любовь к театру?

– Пожалуй, нет, – Заломов задумался. – С политикой, наверное, немного сложнее, а может быть, и попроще. Тут, пожалуй, задействованы первобытные инстинкты, связанные с защитой охотничьих угодий. Ведь любая популяция любых живых существ постоянно стремится увеличить свою территорию – это, можно сказать, закон природы. Но расширяя охотничьи владения, коллектив первобытных людей неизбежно входил в конфликт с соседями, а это уже война и политика.

– Так вы хотите сказать, что империализм великих держав не нужно объяснять жадностью власть имущих, стремящихся увеличить свой доход грабежом и эксплуатацией покорённых народов.

– Пожалуй, да. Едва ли только алчность толкала к мировому господству Александра Македонского, Цезаря, Чингисхана, Тамерлана, Наполеона и прочих так называемых героев (а вернее, негодяев) прошлого. Вполне возможно, немалую роль сыграла тут и первобытная, вписанная в наши гены тяга к безудержной территориальной экспансии.

– Выходит, страшные и ужасные чингисханы всех времён и народов, по сути, ничем не провинились перед человечеством? – воскликнула Анна и весело засмеялась.

– Честно сказать, я так не думаю, – ответил Заломов серьёзно. – Человек, чтобы оставаться человеком, должен постоянно держать в узде свои первобытные инстинкты.

– И не только территориальные, – Анна, с уважением взглянула на своего гостя. – А теперь ещё один вопрос. Почему большинство людей на удивление мало интересуют такие фундаментальные проблемы, как устроена Вселенная, атомы, да и те же гены?

– А вы, наверное, замечали, как ведут себя собаки, сопровождающие на прогулке своих хозяев? Как рвутся бедные животные друг к другу! Часто видишь, как роскошную даму просто тащит за поводок немецкая овчарка, желающая во что бы то ни стало познакомиться с микроскопической моськой, сидящей на руках другой роскошной дамы.

– Да, я часто такое видала, и мне тоже приходило в голову, что для любой собаки другие собаки интереснее и важнее людей. Хотя люди, по сути, управляют их судьбами.

– Верно, – засмеялся Заломов. – По идее, собакам мы должны казаться богами.

– Влад, похоже, вы снова склонны шутить. Но ответьте, ради бога, почему же большинству из нас не очень интересно знать, как устроены галактики и атомы?

– Наверное, людям трудно иметь дело с невидимыми и неосязаемыми вещами.

– Не хотите ли вы сказать, что им просто не хватает воображения? – спросила Анна с несколько показным раздражением.

– Возможно, дело именно в этом, – неуверенно согласился Заломов.

– А не кажется ли вам, что любители абстрактных вещей, так называемые мудрецы, на самом деле просто больны вяло текущей шизофренией. Может быть, эти субъекты просто не любят своих ближних, а потому и не интересуются их переживаниями? Может быть, именно поэтому невидимые атомы и сверхудалённые галактики для них ближе, чем соседи по лестничной площадке.

– Таких субъектов я не назвал бы истинными мудрецами. Но ведь есть же на Земле и вполне гармоничные, ничем не ущемлённые люди, которым нравятся и цветы, и женщины, и абстрактные вещи. А сильное воображение позволяет им без особого труда переноситься в мир невидимых и неосязаемых объектов.

– По-видимому, таких гармоничных мудрецов особенно много среди крупных учёных? – спросила Анна.

– У меня здесь небольшой опыт, но, мне кажется, что бОльшая часть учёных по своим интересам мало отличается от обычных людей, то есть секс с карьерой в молодости и политика с карьерой в пожилом возрасте.

– Но не слишком ли вы категоричны?! Ведь учёные, чисто профессионально, просто обязаны заниматься абстрактными вещами, – возмутилась Анна, и на лице её Заломов не заметил даже тени улыбки. Более того, на её нежных щеках цвета созревшего персика поигрывали желвачки – явные свидетели раздражения. Заломову уже не хотелось продолжать спор, но он, что называется, сам загнал себя в трубу, так что пути назад ему не было.

– Абстрактные вещи для большинства учёных – это то, что обеспечивает их работой а, стало быть, и зарплатой. Мне кажется, даже открытия зачастую интересуют их лишь как средство для достижения таких прозаичных вещей, как материальное благополучие и высокий социальный статус.

Заломов говорил это и вспоминал заседание Учёного совета, на котором недавно побывал. Он не мог поверить, чтобы титулованных особ, сидевших в президиуме, серьёзно интересовала абстрактная материя. «Чем же они были так заняты? – спросил себя Заломов. – Едва ли сплетнями. Может быть, политикой? Но какой?»

– Влад, а вы знакомы хотя бы с одним гармоничным, как вы изволили выразиться, мудрецом?

Он открыл было рот и осёкся, внезапно осознав, что не знает ни одного такого. Анна ждала ответа, но Заломов молчал. В голове его бушевал шторм. «Почему же я верю в то, чего сам никогда не видел?» – спрашивал он себя, но безотказный внутренний голос молчал.

– Я не видел ни одного гармоничного мудреца, – наконец признался слегка обескураженный Заломов.

– Вот это да! Согласитесь, получилось презабавно! – с удовольствием рассмеялась Анна. – Послушайте, Влад, а с чего вы взяли, что ваши гармоничные мудрецы вообще существуют на белом свете?

– Но они просто обязаны существовать.

– И это всё, что вы можете привести мне в качестве аргумента?

Анна ласково улыбалась, но этот странный допрос почему-то стал доставлять Заломову душевную боль.

– Пожалуй, да, – выдавил он из себя, и ему стало печально. Его мозг почему-то не справлялся с такой простенькой с виду проблемой.

– Но, Влад, вы так и не объяснили мне, почему же вашему брату (и особенно нашей сестре) так нравится копаться в межличностных отношениях? Едва ли дело тут в отсутствии воображения.

Заломов смотрел в горящие умом глаза девушки, но их чары на миг прекратили воздействие на его слабую мужскую душу. Глядя сквозь собеседницу, он тихо и бесцветно промямлил:

– Миледи, мне очень жаль, но я не могу ответить на ваш вопрос. Я никогда об этом не думал. Вы просто загнали меня в угол.

По дороге в Институт он снова и снова прокручивал заключительную часть их беседы. Прощаясь, Анна подала ему руку и без всякого кокетства сказала: «Влад, если бы ваши гармоничные мудрецы существовали, они были бы идеальными людьми, но помните, вы уже говорили когда-то, что в природе нет идеальных объектов».

Но Заломова не покидало чувство неудовлетворённости. Странная ограниченность подавляющего большинства людей требовала объяснения, и он попробовал разобраться. «Есть какая-то пелена, облепившая наше сознание, – начал Заломов свой анализ. – Из-за этой пелены мы плохо видим удалённые вещи, и поэтому нас не интересуют – страстно, по-настоящему – ни звёзды, ни атомы, ни даже эволюция. Главное для подавляющего большинства моих собратьев – это межлюдские, межличностные отношения… фактически, сплетни, – по спине пробежала волна лёгкого озноба, чёткое свидетельство, что он зацепил за что-то важное. – Но почему же лично мне хочется, чтобы людей волновали вопросы, связанные с генами, звёздами и атомами? Почему законы, по которым живут эти бесконечно далёкие от быта объекты, кажутся мне чрезвычайно важными? Почему моя душа так стремится к ним? Здесь что-то кроется. Приходится предположить, что где-то во мне, возможно, в моём подсознании, таится нечто, толкающее меня за грань обыденного. И большой вопрос – хорошо это или плохо».

Заломов вполне разделял мнение большинства, что для получения знаний нужно учиться и много читать, но, может быть, именно поэтому его всегда поражало, что не так уж редко к волнующей новизне можно прийти, совсем не корпя над книгами, а просто свободно рассуждая или споря с умным человеком. Да, на этот раз он был разбит в споре и был разбит девушкой. Однако он не испытывал досады. Напротив, Заломов был в восторге от Анны. Благодаря ей он вышел на интересную проблему.

ДРУГИЕ СТРОКИ

15-го июня Заломов должен был приступить к углублённому анализу способности личинок обесцвечивать красители фиолетового цвета. Однако, проявляя привычную строптивость, он снова потянулся к пробиркам уже, казалось бы, завершённого эксперимента. Сначала осмотрел контроль, где мухи развивались на чистом корме, затем перешёл к пробиркам с красителями и отметил, что здесь почти всюду живых насекомых меньше. В принципе, этого следовало ожидать, ибо едва ли химические вещества, созданные для окрашивания тканей, могли прибавить мухам здоровья. Единственным исключением были пробирки с КСК. В них было довольно много дрозофил цвета алой зари, бодро перепархивающих с места на место и занимающихся любовью на вертикальных стеклянных стенках. Подсчёт показал, что число живых алых мух превышало даже контроль. Этот результат выглядел странным и нелогичным. Впрочем, серьёзно судить о чём-либо на основании лишь трёх небольших пробирок было делом рискованным, поэтому Заломов решил повторить опыт с КСК в гораздо большем объёме.

И тут в его душу ворвалась какая-то дикая радость. Ему вдруг привиделось, что этот КСК выведет его на крупное открытие. И тогда сбудется его главная мечта. Это будет потрясающе! Он пошлёт статью в лучший научный журнал планеты – в Nature. И великие люди прочтут её, и придут от неё в восторг, и пригласят его сделать у них доклад. А директор Института спросит: «А кто такой этот Заломов? и почему я ничего о нём не знаю?» А Анна, конечно, тут же упадёт в его объятия. «Да что там Анна?! – вскричал его обезумевший внутренний голос. – Ведь если ты станешь великим человеком, то самые шикарные женщины Москвы, Ленинграда и Киева почтут за честь стать твоими любовницами».

Заломову стало смешно и грустно: «Боже, неужто и я, как какой-нибудь честолюбивый охотник времён позднего палеолита, мечтаю убить шерстистого носорога, чтобы родная пещера одарила меня ещё одной женой?» Он охватил голову руками и попытался притормозить полёт своих диких фантазий: «Зачем думать о наградах, если никакого эффекта КСК на самом деле нет? Не лучше ли обуздать свои радужные мечты в самом зародыше и настроиться на более прозаический лад».

Он покинул свою трудовую келью и бесцельно побрёл по захламлённому коридору нулевого этажа. И тут его чуть не сбил с ног парень в драном почти белом халате. В руках у него была широкая стеклянная посудина, полная мелкоколотого льда, из которого торчало несколько пробирок с красноватой жидкостью. Добежав до комнаты 012, парень ногой распахнул дверь, и тотчас послышался его бодрый восклик: «Заводи центрифугу, Макс!». В Заломове проснулась страсть к слежению (та, что заставляет нас читать до конца пошлый детектив или ждать последнего боя в идиотском кинобоевике). Заглянув внутрь кабинета, он увидел двух молодых людей, лихорадочно уравновешивающих на грубых лабораторных весах центрифужные стаканчики. В одном из парней – в том, что чуть не сбил его – он узнал косноязычного недотёпу, задававшего на Учёном совете неудобный вопрос Марату Ивановичу. Видно было, ребята спешат и очень увлечены своей работой. «Выходит, всё-таки есть и тут нормальные люди», – не без удовольствия отметил Заломов.

Он пришёл в библиотеку и стал читать свежие журналы. И тут началось! Впервые в жизни Заломов начал грезить наяву. Перед его глазами возникло лицо Анны. Её губы улыбались, приоткрывая воспетый поэтами Востока сверкающий жемчуг зубов. Невольно вспомнилось из «Онегина»:

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки. В них-то он

Был совершенно углублён.

Неожиданно эти стихи оживили в памяти Заломова некоторые эпизоды его уже подзабытой школьной жизни. Тогда он учился в десятом классе и был безнадёжно влюблён в Танечку – самую симпатичную и самую умную девушку в классе. Это была его первая любовь. На беду Заломова, в Танечку влюбился и его ближайший друг Юрка. Злополучная любовь превращала ни в чём не повинного Юрку в соперника, и Заломов должен был решить, что для него важнее – любовь или дружба. Каждый вечер засыпал он с мечтами о Танечке, и каждое утро ему казалось, что должен добровольно отказаться от соревнования с другом. Впрочем, у этих колебаний была ещё одна весьма весомая причина – Владислав боялся! Боялся оказаться отвергнутым. Юрка был умным, сильным и смелым юношей, и ко всему он был хорош собой. Несколько одноклассниц по нему сохли, и внутренний голос, незадолго до того поселившийся в душе Заломова, каждое утро твердил: «Уходи со сцены. Она любит Юрку». Впрочем, сдержанная девушка своих чувств никак не выражала.

В конце первой четверти Заломов всё-таки решил, что так просто, без всякой борьбы уступать другу-сопернику нельзя. У него не было шансов превзойти Юрку в спорте и телесной красоте, но оставалось попробовать себя на интеллектуальном фронте. И случилось непредвиденное: заставив себя учиться, Заломов увлёкся и математикой, и физикой, и историей, и даже литературой, и… уже в конце третьей четверти попал в отличники почти по всем предметам.

За пять месяцев активной работы над собой в его мировоззрении произошли серьёзные сдвиги. Во-первых, он узнал, что может развивать себя сам – без учителей – в соответствии со своими собственными планами. Во-вторых, ему открылось, что мир велик, прекрасен и полон нераскрытых тайн. И в-третьих, он стал сомневаться, так ли уж важно побеждать в борьбе за расположение одноклассницы. Всё чаще его сексуальные грёзы перемежались грёзами иного рода. Воображение переносило его то в лаборатории, набитые сложными цифромигающими приборами, то в болота каменноугольного периода, где на моховых кочках сидели огромные звероподобные амфибии, а в воздухе реяли стрекозы с полуметровыми крыльями. Может быть, этими мечтами Заломов пытался скомпенсировать горечь неминуемого поражения в борьбе за Танечку, а может быть, его душой завладевало иное божество, не менее могучее, чем Эрос. (Заметим, что последователи Фрейда усмотрели бы тут типичный случай сублимации либидо в иные формы психической энергии.) И наконец, именно тогда Заломов открыл, что в сутках лично ему, ему одному, принадлежит от силы полтора-два часа. Остальное время поглощала школа, общение с друзьями и родственниками, еда, сон, подготовка уроков, помощь матери по хозяйству, стояние в очередях за продуктами и прочие необходимые дела. Остаётся лишь удивляться, как ему удавалось отыскивать в этом потоке «я должен» не так уж мало времени для «я хочу». Своим сугубо личным временем Заломов страшно дорожил, и если в течение дня ему не удавалось оторвать для себя хотя бы с полчаса, он считал тот день потерянным. Именно тогда он начал вести дневник, занося в него свои впечатления, размышления, планы и мечты.

Всё, что он до того знал, всё, во что он до того верил, подверглось серьёзному пересмотру. Досталось не только советской идеологии, но и куда более общим вещам. В частности, его вдруг начал интересовать извечный вопрос – что делать, чтобы стать счастливым? Школа учила, что счастье обретается самоотверженным трудом на благо Родины. Быт же учил, что счастье – это приятная видом домовитая жена и хорошая зарплата. Он попробовал разобраться в очевидном противоречии. Ему нравилась идея трудового подвига, трудового страдания, когда работаешь не за деньги, а за что-то более высокое и важное. Однако же, если человек ради высокой цели ежедневно страдает, то не перевесит ли сумма его страданий однократную радость от реализации мечты? Особенно нелепой выглядела ситуация, когда, несмотря на каторжный труд, на все вынесенные страдания и терпения, конечная цель оставалась недостигнутой. И в то же время, если вообще отказаться от высоких целей и согласиться быть неброским гражданином с приличной зарплатой, миловидной женой и благовоспитанными детьми, то чем же тогда его жизнь будет отличаться от жизни любого обывателя? В конце концов Заломов решил, что человек должен всегда стремиться к цели высокой, почти заоблачной, но всё-таки реалистичной, достижимой. И путь к ней должен быть тщательно продуман и просчитан.

И, конечно же, он мечтал о науке и об открытиях. Но каких? Странно, но его не интересовали открытия-изобретения, приносящие людям практическую пользу. Нет, он мечтал об открытиях, просто удовлетворяющих его любопытство. Так, например, он хотел знать, почему неандерталец, несмотря на рекордный вес своего головного мозга, бездарно вымер, не совершив ничего великого; или почему природа так долго готовилась к созданию мыслящего существа. Такого рода вещи его страшно волновали, и он был готов отдать многое, чтобы в них разобраться.

За годы студенчества Заломов слегка откорректировал свои юношеские представления о жизни. Наблюдая за горожанами, болтая за бутылкой с друзьями и подругами, слушая нравоучения старшего поколения, он утвердился во мнении, что практически всё у людей вертится вокруг денег. Величина зарплаты является для его современников не только мерой их труда, но и мерой их самих. И ещё он заметил, что именно гонка за жёлтым металлом ломает человеку жизнь, заставляя его отказаться от прекрасных мечтаний юности. Значит, – решил Заломов, – для того, чтобы всегда оставаться самим собой, чтобы всегда делать то, что хочешь, совершенно необходимо воспитать в себе равнодушие к деньгам. Изучив биохимический состав продуктов питания, он оценил стоимость не изысканного, но полноценного пищевого рациона. Прибавил расходы на простую одежду, транспорт и государственное жильё, и у него получилось, что уже зарплаты простого технического лаборанта более чем достаточно для вполне сносной жизни. Вот эту-то ставку технического лаборанта и объявил Заломов своим разумным минимумом, ниже которого падать не стоит. Ну а всё, заработанное свыше, он счёл роскошью, хотя и приятной, но вовсе не обязательной.