Лёгкие глупости незрелого возраста

Лёгкие глупости незрелого возраста

Наталья Алексеевна Юлина

Журналист Наталья Павловна Коноплева

© Наталья Алексеевна Юлина, 2019

ISBN 978-5-4490-7732-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

лежу в темном углу и смотрю, как сокращается

до маленького блестящего пятнышка

на ободке будильника

кусок неба

дошкольное образование

свидетельство о рождении

Не то, чтоб долго я рождалась, но препорядочное время. Помню, плаваю я в теплой маминой воде, и никакие дурные мысли мне в голову не приходят, и тут природа вдруг стучится в моё убежище и властно приказывает выходить.

Я начала стараться, я старалась почти сутки и вот, посиневшая от нечеловеческого труда, я своею окостеневшей головой, наконец, пробилась на этот свет, так некстати названный белым.

Мама лежала чуть живая, истекая кровью, и тут я издала победный клич на октаву ниже писка всех моих сверстников. Моя часть работы оказалась смертельно опасной, но я одержала первую победу. И вот она началась – жизнь.

Тяжесть моего рождения объяснялась тем, что природа долго не желала давать мне сигнал на выход, и от этого я появилась, имея большие преференции – у меня оказалась твердая голова, лишенная всяких недостатков, что позволило устремиться к цели семимильными шагами. В полгода я уже говорила и (хотелось написать писала, но это было бы враньем) ходила, держась за руку, за лавку, за диван и за всё, что для этого годилось. Ползать мне просто не приходило в голову.

Но тут немцы начали бомбить мой город.

Помню, все спускались в бомбоубежище с плохим настроением, кроме, конечно, меня. Я подбадривала каждого, на меня взглянувшего, ослепительно беззубой улыбкой. И тут бомбежка кончилась сразу за тем, как бомба попала в наш дом. Бабушка падает без памяти, потому что в квартире остался мой дядька Витька. Он всю ночь дежурил на крыше нашего дома, собирая фугаски, но вместе со звуком сирены его дежурство кончилось, и он ушел спать.

К счастью, бомба упала в середину дома, и наше крыло выстояло. И вот мы поднимаемся на наш четвертый этаж – дядька Витька спит сном праведника, прикрытый поверх одеяла настенными часами с маятником и боем. Ни грохота от взрыва бомбы, ни боя часов, упавших со стены, он не слышал.

Я вполне обжилась в этих не простых, но упрощенного комфорта, условиях. Так как не было никаких натуральных продуктов, ни молока, ни сахара, то врачи рекомендовали маме кормить меня грудью столько, сколько она сможет. Я ела и пила исключительно продукт, произведенный моею мамой: подбегала к ней и требовала грудь. Потом мама начала работать в школе, а нянькой пристроили дядьку Витьку. Чем он меня кормил, трудно сказать. Будучи неробкого десятка, к тому же с природной склонностью к экспериментам, (нечего и добавлять, что я унаследовала эти, неплохие в сущности, черты), время от времени он сажал меня на абажур, чтобы поглядеть, как я буду добывать пищу. Даже такому неглубокому уму, как мой, быстро становилась очевидной ошибочность его действий, и я требовала компенсации.

Тогда дядька Витька клал меня в коляску, привязывал к ее ручке длинную веревку и отпихивал коляску в дальний конец коридора. Коляска верещала ржавыми сочлененьями, уж не помню, смеялась я или плакала. Тут он выбирал петли веревки, я возвращалась к нему, благодарная за спасение, А он повторял аттракцион снова и снова.

мы играем в сказку

Мой дед, как теперь и я, не мог спокойно жить, если не узнал последние новости. В пять лет моей обязанностью стало читать ему, вернувшемуся с работы, свежую газету. Учили меня читать или я сама овладела этим искусством, еще сидя в утробе мамы, трудно вспомнить. Если у деда выдавался свободный и беззаботный часок, он становился моей куклой. Я собирала его мягкие, тонкие волосы в кисточку, заворачивала лентой и завязывала бантик, эта игра мне нравилась, а вот кукол тряпочных, целлулоидных и прочее барахло я презирала.

Я могла часами играть с большой коробкой карандашей. Каждый карандаш был членом многочисленной группы людей. Там было много детей, много взрослых, и все они увлеченно чем-то занимались. Подробнее про эту игру сказать ничего не могу, потому что я выросла и сделалась туповатой.

То, что хочу сейчас рассказать, произошло много раньше карандашей. Это было время, когда голову никак не тормозило тело, я просто не знала о его существовании, да, тело тогда еще не добавилось к моей голове.

Я просыпаюсь в полдень одна и иду по коридору в кухню. Я иду, а под ногами у меня солнце. И вот вхожу в кухню, а она вся – солнце. До этого я, наверняка, видела солнце и раньше, и в кухне оно иногда лежало после обеда, но этот миг я запомнила, потому что он и был тем самым недосягаемым счастьем жизни. Это произошло в первый раз.

Конечно, никто меня больше на абажур не посадит. Время моё прошло. Но немножко я продолжаю жить на абажуре. И не высоко, но сверху. А пока в квартире со счастьем живет еще одна семья и в ней мальчик Миша. У него большая голова и полное отсутствие интеллекта. Как только его выводят на улицу, он, не раздумывая, бросается под машину, и взрослые с трудом вытаскивают его из-под колес. Не думаю, что Миша так отважен, мол, выскочу и одержу победу над этим чудищем. Скорее он теряет голову от страха, поэтому бежит не от машины, а прямо на нее. Одно слово – мальчик.

Не подумайте, что я такая злая, и не люблю сверстников: у Миши была сестра Оля, на год меня старше, моя душевная подружка.

Любимой, тайной игрой у нас с Ольгой была игра в ёлку. Ставили в коридоре один табурет, на него другой, перевёрнутый, в него горшок с цветком, самый большой, какой могли поднять. Ёлка готова. Вернее не ёлка, а её начало. Ёлка – это, когда наряженная.

Сначала всё это заматывается бельевой веревкой. Чем больше, тем лучше. На веревке можно вешать всё: носовые платки, фантики, платки другие, шапки, мамину старую шляпку, её прозрачную кофточку, а чтобы блестело, можно втыкать гвозди, засовывать стеклышки от секретов, ложки, скрепки, вилки. Мы работали с Ольгой уже два часа, но всё чего-то не хватало.

Вдруг Ольга оборачивается и кричит: «мама», так что я вздрагиваю. Ее мама с ней не живет, потому что она умерла. Они приехали из Средней Азии после землетрясения уже без мамы. Я поворачиваю голову и вижу очень красивую женщину. Она, ласково улыбаясь, смотрит на елку, потом в полной тишине начинает нам помогать. Как только Оля называет её мамой, она прикладывает палец к губам, как бы говоря: «тише, если будешь шуметь, я исчезну».

Ёлка переливается всеми цветами радуги, ёлка торжествует вместе с нами. И тут у мамы в руках появляется серебряная звезда. Она прикладывает ее к самой верхушке, и мы, не отрывая глаз, смотрим на звезду. В углублениях серебра вспыхивают красные огоньки и змейками выскакивают наружу. Оля плачет. Сначала про себя, потом появляется голос, и в этот момент мама со звездой исчезает. Она просто тает в воздухе.

Больше мы с Олей в ёлку не играли, зато рассказывали друг другу случаи из жизни. Вот случай из Олиной жизни:

Оля была такая маленькая, что не разбиралась, кто красивый, а кто нет. Кто добрый, тот и красивый, получалось у нее.

И поселилась она в необитаемой деревне. Никто там не жил, кроме Крокодила. Он оказался таким добрым, что Оля его полюбила и считала самым красивым.

Но Крокодил, как часто он повторял, быстро старился и боялся умереть. Однажды он колол дрова и упал. Оля не хотела, чтобы он умер, и ждала, когда Крокодил встанет. Он не встал, и девочка принялась плакать. Она плакала так сильно, что вокруг образовалось море слез. Плавать она не умела, но когда начала тонуть, забила руками-ногами и поплыла. Скоро она научилась плавать, совсем не уставая и глядя в небо, и, наконец, приплыла к маме. Войдя в дом, она увидела, что пьют чай. За столом сидел Крокодил и дул в блюдце.

Мы не очень твердо знали, кто такой крокодил. Олин папа звал «этим крокодилом» своего начальника на работе. Но в истории начальнику не было места.

Когда подружка пошла в школу, не очень я ей завидовала, потому что всё равно считала себя старшей. Помню, как Оля спросила меня, а как пишется Онекдот или Анекдот, и я, надув щеки, обучила ее релятивистскому подходу к проблеме. Объяснила, что пишут, и так, и так – всё дело в содержании анекдота.

Истории из жизни, вроде крокодильей, мы рассказывали друг другу в охотку и не часто, зато каждый день носились по коридору, выдумывали разные придумки и еще выбегали из кухни на балкон посмотреть на трамваи. Это зрелище захватывало нас сильнее всяких сказок. Близко от нашего подъезда, на трамвайной остановке скапливался народ. И вот высокий домик с окнами, мелодично прозвенев, подкатывал, из него кубарем вываливались люди, как муравьи расползались в разные стороны, а в это время дребезжащее чудо, изобразив пылесос, уже всосало всю прежнюю толпу. Бесконечная повторяемость и неповторимость движений приковывали – это, как смотреть на огонь в печи.

Иногда со звоном проходил грузовой трамвай, где-то задетый бомбой и залеченный синей высокой фанерой, стоявшей вертикально по бортам. Во времена, когда я не могла, в силу объективных причин, выходить из комнаты, я рассматривала улицу, стоя на подоконнике. Тогда, за неимением жизненного опыта, я называла такие штопаные трамваи рваными.

Но вернемся к нашим с Ольгой играм. Балкон, с широкими выходами в небо между ржавых железных брусьев, был старым и каменным. Чтобы мы, разгоряченные игрой, прямо из кухни не выскочили с четвертого этажа, между брусьями навязывались проволочки, их легко можно было отвязать, но старшие запрещали это делать. То ли дед, то ли дядька Витька, то ли я сама, кто-то из нас выступил автором такого толкования: если отвязать даже одну проволоку, балкон сразу обвалится. Мы с Олей, находясь на первобытном уровне развития человека, боялись даже дотрагиваться до проволочек. В жизнь входило колдовство, тайна, не подчинявшаяся никакому разуму.

Вот еще одно волшебное место, это уж Олина придумка. Живет она в деревенском двухэтажном домике на втором этаже. Чтобы попасть в это место, надо сначала слезть по крутой лестнице вниз, потом подняться по другой, потом опять спуститься, опять подняться, открыть гигантскую дверь, включить ослепительную огромную лампу в черной пречерной комнате с названием ОМ. Попасть ночью одной в такое место – не приведи Бог.

мальчики

А с мальчиками всё как-то не клеилось. Первый раз, конечно, Миша. Второй раз случилось еще в доязыковый период, время, когда я не безмолвствовала, но объяснялась звуками и жестами.

Везла меня мама в трамвае. Сижу у нее на коленях, в руке держу любимый совочек. Не смогли его у меня вырвать после песочницы. А напротив сидит пренеприятный мальчик, его лицо мне принципиально не понравилось. Терпела, терпела, терпела, и тут терпенье лопнуло, и я совочком залепила в ненавистное личико. Младенец завопил, а моя мама, схватив меня в охапку, выскочила из трамвая.

И третий раз, это уже учусь. После уроков выхожу из школы в коллективе подруг, и тут едва замеченный мною мальчик, тоже в коллективе, только своем мужском, оттягивает резинку на рогатке, и металлический заряд летит мне в ногу. Боль сливается с яркой ненавистью не только к этому, но ко всем лицам мужского пола на Земном Шаре. Дед к тому времени уже умер, а дядька Витька уплыл за горизонт. Пришло время соприкосновения с неприятными людьми. И прошла жизнь, и я научилась прощать, как теперь выражаются, стала толерантней, и пришло мне в голову, а чем черт не шутит, может быть, мальчик с рогаткой это тот самый, кого я так не мотивированно (с его точки зрения) атаковала, вооруженная совочком.

В развеселое дошкольное время папа был на фронте, а мое человеческое общество состояло из деда, бабушки, мамы, дядьки Витьки и соседки, ровесницы Ольги. Никаких садов-яслей не было, и первый мой выход в общество состоялся в туберкулезном санатории. Что такое этот санаторий? Пожалуйста. Передо мной ветка орешника – листья широкие большие, сзади меня такая же ветка, и невысокая трава в стороне. Всё. Это и есть санаторий, где я провела три месяца.

А в Москве природы вокруг еще меньше. Любимая природа появлялась весной – ледоход. Наш дом отделялся от Москва-реки большим пустырем, местом моих юношеских подвигов. Там мы жили большой компанией, и я оказывалась, по слухам, не последним атаманом (слухи до моего слуха донес дядька Виктор Макарыч уже много лет спустя). Но ледоход… Я в школе, а перед школой мы уехали в сухопутное место, хотела где-нибудь описать, рассказать, что такое ледоход, но всем было не интересно. И вот он, случай.

Приходишь на берег и тут же с большой скоростью начинаешь уплывать. Всё серое, вспученное, каменное, ледяное стоит на месте, а ты летишь мимо. Страсть к такому полету – это первое наркотическое переживание. Поймать кайф от затяжки сигаретой, разве не то же. Если б в детстве я не плыла перед ледяными завалами, то не была бы такой… глупой или инертной, или вообще была бы другой.

С тех пор я никогда не видела ледохода. Во… от, вот почему я становлюсь с каждым годом всё глупее.

первый класс и дача

школа 629

И вдруг уже школа.

30-го августа собрали класс. Чужая тетя учитель нарисовалась страшной угрозой.

Огромная – и я поняла свою крошечность. Усатая – и я осознала, что у меня совсем голое лицо. С агрессивным мужским голосом – и моя колоратура превратилась в писк.

Вернувшись после казни домой, я категорически отказалась хотя бы раз добровольно пойти в школу. Но угроза была ложной, наша учительница Анастасия Ивановна, старенькая, худенькая, с тихим мягким голосом, ничем не напоминала того усатого гренадера.

Тем не менее, в первый день от страха девочка Никифорова, высокая, как нам, колобкам, казалось, с вишневыми напуганными глазами, описалась посреди урока. Никто не смеялся, все смотрели на нее с ужасом. Если с ней это случилось, так что – и с нами может? А девочка Никифорова уже никогда не будет, как мы. Она будет великомученицей, снявшей с нас первородный грех недержанья.

В классе не было мальчиков. А я неделю назад победила Альку из квартиры под нами. Мы только переехали с берегов Москва-реки в новый дом. Спускалась с лестницы, и тут вполне неизвестный мне Алька молча замахнулся на меня, я молча врезала ему, и больше он никогда ко мне не приставал. Я хотела побеждать еще, но в классе не было мальчиков. Пришлось их выдумать. Всех девочек класса я рассортировала на мальчиков, девочек и нейтральных персон.

Мальчики это громкие, кривобокие пофигистки. Девочки – тепленькие мягонькие тихони. Все остальные – нейтралы.

С первых дней я произвела хорошее впечатление, и одноклассники доверили мне свои уши. Я ходила в школу с белой повязкой на кофте, повыше локтя. На повязке стоял красный крест. Моя специализация называлась санитарка. Мне вменялось перед уроками стоять у входа в класс и заглядывать каждой входящей в уши. Я ни разу не заметила грязи в ушах, за что меня уважали, но не любили, потому что любовь в этих сердцах проснется классу к пятому. Мы были стадом овечек, снимавших свои шкурки при выходе из школы.

Тарычёво

После первого класса, а также после второго, третьего, четвертого я вместе с колонной родственников по папиной линии отправлялась в Тарычево. Овечья шкурка так прилипла к моему тельцу, что кузина Лиза, на два года младше меня, считала меня барашком. Кем еще может быть существо, нырявшее с книжкой на целый день в заросли золотых шаров.

Первый класс, школа не могли стать причиной моего изменения. Дело было в другом – перед началом дачной жизни умер дед. Вот она старая фотография. Я стою ближе всех к гробу и с растерянным недоверием смотрю в лицо деда. Выглядит эта малютка не по годам юной. Больше четырех ей не дать. И вот смерть деда переломила младенчество.

кузины

Слава Богу, кузину Лизу с хорошеньким личиком в форме колеса можно было увидеть только за полчаса до сна. Где она пропадала, никто не знал, но судя по ее иногда выскакивающим матерным словам в случае, если что-то казалось этому шестилетнему ангелу не правильным, она всё своё рабочее время посвящала дружбе с деревенскими ребятами. Если Лизаньке на ее пути попадался барашек, она без всяких слов объясняла, кто в доме главный, походя сунув свой крепкий кулачок мне под ребра. Я старалась ей на глаза не попадаться, зато старшая сестра Ксюша Лизавете не могла не попасться на глаза, поскольку спали они на соседних кроватках. И что же? Еще не открыв глаза, Ксения урезонивала сестричку за вчерашнее и, наконец, разочаровавшись в нотациях, в сердцах выкрикивала: «стерва ты». На что получала молниеносный ответ: « А ты ябеда».

Это означало, что они проснулись и готовы к новым свершениям, но до завтрака не хватало энтузиазма, чтобы начать боевые действия, а после завтрака оказывалось, что у каждой дел невпроворот, и они разбегались.

Просидев полдня с книжкой под окном нашей комнаты, барашек шел на травку. Лес был далеко, а кругом тропки бегали по лугам и спускались в овраг. В тот год я часто уходила побродить там одна. Мои размышленья привели к мысли о смерти. Я не похожа ни на Лизку, ни на Ксюху, ни на других родственников – значит, я должна скоро умереть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.