Пашка с Макаронки. Мальчишки военных лет

Вот он – пятилетний мальчуган. Взрослые говорили, что он родился в 1932 году. Что это означает, он тогда не понимал, так как до тысячи еще считать не умел. Живут они с мамой и папой в Муроме, в маленькой полуподвальной комнатушке. Дом большой, двухэтажный. Наверху живет хозяин дома, дедушка Григорий. Внизу – несколько семей родственников, которые берут Пашку на руки и поднимают высоко-высоко, чтобы он сорвал яблочко. Яблоки растут в большом саду рядом с домом. Он еще пока по деревьям лазать не научился, но по забору – вполне сносно. Дедушка – машинист на паровозе, а еще он очень хорошо делает сапоги, и поэтому к нему часто приходили важные гости в черных кожаных тужурках, которым дедушка делал эти сапоги. Часто, когда к нему приходили гости, из кухни с первого этажа им носили жареное мясо. Что такое жареное мясо, Пашка не знал, но чувствовал, что это вкусно.

Потом Пашка заболел. Когда он уже стал большим и пошел в школу, мать рассказала, что он болел то ли скарлатиной, то ли дифтеритом, то ли и тем и другим одновременно. Свободных мест в больнице не было, и отец не уходил из нее, держа Пашку на руках, пока главный врач не сдался и не принял ребенка в эту больницу. Пашка пролежал там без памяти одиннадцать дней. А когда очнулся, первое, что он увидел, было существо с тонкой-претонкой шеей и огромными удивленными глазами. Это существо сидело в такой же койке, как и Пашка. Они глядели друг на друга и удивленно хлопали глазами. Каждый из них думал: «Это как же можно быть таким тощим?» А еще он тогда запомнил на всю жизнь острый запах рисового супа. Когда Пашку взяли домой, ему еще долго мерещилось что-то страшное. То волки на улице, то в окно вдруг заглянет красно-коричневая рожа страшной обезьяны. Однажды Пашка нарисовал человечка: большой кружочек, а над ним поменьше, точка, точка – глаза, черточка – рот, палка, палка – руки, палка, палка – ноги. Нарисовал, и вдруг этот человечек начал двигаться. Пашка закричал и забился в истерике. Шло время, страхи постепенно уходили и вскоре совсем пропали. Пропал и дедушка. Куда – никто не говорил. Тетя Груша говорила, что его подвели знакомства. Делал, делал сапоги всяким усатым дядям в галифе и кожаных куртках, вот его и забрали. Больше Пашка дедушку Григория не видел.

Шел 1937 год, и семья Пашки переехала. Стали жить в городе Павлово-на-Оке в доме, где родилась Пашкина мама Евстолия Ивановна. Жизнь в Павлове тоже оставила в памяти много впечатлений.

Во-первых, пятилетний Пашка впервые попал в настоящий коллектив. Каждое утро папка отвозил его на саночках в детский садик, где у каждого ребенка был свой шкафчик-пенал для одежды. А чтобы дети не путали пеналы, у каждого на дверке шкафчика свой рисунок. У кого – самолет, у кого – кораблик, у кого – курица. Отец нарисовал на дверке Пашкиного шкафчика красивого гуся, которым Пашка очень гордился.

Гордостью всего садика был построенный во дворе из снега большой корабль с трубой и красным флагом. Над созданием этого монумента трудилась под руководством воспитателей вся ребятня, включая самых маленьких.

В помещении садика было много игрушек, и, тем не менее, то в том, то в другом углу часто разгорались страсти в борьбе за обладание наиболее интересной. Борьба, как правило, заканчивалась ревом побежденного. В борьбе за обладание дефицитом Пашка получил однажды этим дефицитом по голове от старшего товарища. Поскольку сопротивление было бесполезно и единственно, что оставалось Пашке в этой ситуации, так это зареветь, то он и заревел. Он еще не успел вывести ту трель, на которую был способен, как почувствовал мягкое, доброе поглаживание по головке. Пашка обернулся, увидел голубоглазую сверстницу и перестал реветь. Вместо этого он подарил девочке разноцветный мячик и, как настоящий джентльмен, стал защищать ее в сложных перипетиях детских взаимоотношений. А когда вырос достаточно, что отец разрешил ему самостоятельно возвращаться домой из садика, он ежедневно провожал свою подружку, пристраиваясь к саночкам, на которых ее увозили родители. Провожал до моста через овраг, за которым, как ему казалось, начиналась какая-то совсем другая, незнакомая страна.

А еще Пашка на всю жизнь запомнил, как тонул. Шел, шел по песчаному берегу и… бульк! Руками-ногами молотит, а перед глазами как будто водяной водоворот. Купались большой толпой родственников. Вдруг раздается удивленный крик тети Тони:

– А Пашка-то где?

Дядя Леня, а ему тогда было уже восемнадцать лет, нырнул, нашел Пашку, схватил его за ногу и вытащил на берег. Матери решено было ничего не говорить. Но она как-то узнала о происшествии и напрочь запретила Пашке купаться.

А вскоре отличился младший братик Юрка, которому к тому времени было уже около двух с половиной лет. Он вдруг пропал. Поиски ничего не давали. А через три часа этот гражданин, только что научившийся ходить на двух ногах, вдруг появился из за угла улицы, сосредоточенно топая по направлению к дому. Оказывается, он прошелся по близлежащей улице и на автопилоте нашел свой дом. Район, по которому он бродил, состоял из одних деревянных одноэтажных построек, транспорта, кроме гужевого, там не знали, поэтому никто и не обращал внимания на серьезного озадаченного гражданина «в возрасте». Все считали, что соседский ползает.

Но самое яркое впечатление оставило у Пашки воспоминание о том, как он лазал по заборам, представляя себя лихим казаком, летящим на коне с шашкой наголо.

– Ура-а-а, – кричал он бабушке.

– Перестань орать, – возмущалась бабушка, вооруженная грязной половой тряпкой.

Проползая по забору над огромной кучей жидкого коровьего навоза, Пашка, уцепившись за металлическую скобу, вдруг обнаружил, что летит с забора вместе с этой скобой прямо в центр кучи. Отмывали долго. Но запах оставался еще дольше.

Прошел год, и сфера познания районов города расширилась. Теперь сверстники Пашки без сопровождения старших бегали от своих домов на Седьмой новой линии, состоящей из деревянных лачуг, до центра города с его трехэтажными каменными домами и еще дальше – до улиц, расположенных рядом с берегом Оки. Память на всю жизнь запечатлела жуткую картину: к маленькому окошечку в огромной каменной стене лезла, расталкивая друг друга, толпа раскрасневшихся мужиков для того, чтобы добраться до этого окошечка, сунуть туда деньги и получить пару селедок. И это рядом с полноводной рекой. На глазах у малолеток дело кончилось дракой, в которой два здоровых мужика в кровь расквасили лицо молодому парню.

«Так ему и надо, – говорили очевидцы, – не будет по карманам лазить».

А в магазине рядом на витрине лежали завитушки пирожных и большие конусообразные головки сахара. В этих магазинах, догадывался Пашка, на сладости можно было только смотреть.

Совсем рядом с Седьмой новой линией располагался большой парк, который обрывался крутым откосом правого берега Оки. Там было интересно смотреть на спортивные соревнования взрослых дядь. Пашку особенно заинтересовало, как один из них разбегается, прыгает, летит над площадкой из песка и при этом в воздухе выделывает ногами выкрутасы, как будто продолжает бежать.

А вечером Пашка вместе со своим товарищем Славкой бродили около освещенного двухэтажного деревянного здания школы. Школа располагалась посредине парка и работала в две смены. Пашка чувствовал какое-то благоговение перед этим храмом знаний и, конечно же, не решался войти в него, потому что, как говорила мама, ему туда пока рано. Наконец из школы вырывалась гурьбой шумящая толпа старших товарищей, и Пашка, возвращаясь с ними домой, пытался по их отрывочным высказываниям понять, что же происходило сегодня в школе.

Потом Пашка с замиранием сердца слушал скрипящий голос из круглого черного репродуктора, рассказывающий чудесные приключения о подводном путешествии группы мореплавателей с участием такого же, как он Пашка, мальчишки. Огромные акулы, живые морские звезды, гигантские осьминоги, ползающие в океанских глубинах светящиеся существа, поражали Пашку и продолжали жить в его воображении, в том числе и во сне.

А потом Моховые горы. Там отец стал начальником котельного цеха на стеклозаводе. Когда приехавшая к отцу семья в составе матери, Пашки, братика Юрки и только что родившейся Женечки открыла комнату, где им предстояло жить, они увидели на столе несколько пирожных. Отец, уходя на работу, оставил эти сладости, чтобы доставить им сладкую радость. Пирожное Пашка ел тогда впервые. Но дальнейшая жизнь оказалась не совсем сладкой. Есть было нечего. Пашке шел восьмой год, и он помогал матери в поездках в Горький за продуктами.

А в это время трехлетний Юрка с малюсенькой Женей лакомились дома конфетами. Чтобы этих конфет было побольше, мама делила их на две, на четыре дольки. Хлеба не было. Ничего не было. Что-то должно было случиться. И оно случилось. От дизентерии умерла Женечка. На похоронах Пашка нес крышку гроба и еле сдерживал слезы. Шел 1939 год.

Одним из событий, которое осталось в памяти, было нечто необъяснимое. Пашка бегал по берегу озера по бело-желтому песку, как вдруг над головой возник большой светло-розовый шар. Несмотря на то, что шар поворачивался медленно, Пашка почувствовал в нем что-то бурно-клокочущее. Он смотрел на шар, не отрываясь, не испытывая страха. И вдруг шар взорвался, превратившись в массу искр. Пашка никому ничего не сказал об этом, не желая расстраивать родителей. Но память об этом осталась и воспроизводит это явление так же ясно, как это было тогда.

Недалеко от двухэтажного кирпичного дома, где в небольшой комнатушке жила семья, расположилось что-то вроде ярмарки. Там было много ларьков, где можно было купить иногда даже пряники. А вот хлеба или молока не было. Зато там было большое крутящееся колесо с креслами для отдыхающих. На этом колесе можно было подняться высоко-высоко. Иногда, когда отец был свободен, вся семья прогуливалась по ярмарке. И это были счастливые дни. Правда, на колесо отец Пашку с Юркой не пускал. Вдруг испугаются.

На дальнем краю ярмарки играл духовой оркестр, а чуть дальше, вдоль узкой дорожки, справа и слева от нее были высажены невысокие, тонкие стволы кустарника. Там готовилось какое-то представление. Взрослые кавалеристы на конях в военной форме выстроились вдоль дорожки. Один из них пришпорил коня и на скаку стал энергично направо и налево рубить саблей кустарник. Кусты разлетались в стороны, оставляя в земле столбики высотой в один метр.

– Чего это они делают? – спросил Пашка.

– Учатся владеть саблей, – ответил отец.

– Это чтобы воевать?

– Вот именно – воевать.

– А если будет война, ты тоже пойдешь воевать?

– Все пойдут, Павлик, и я пойду, если будет надо.

Пашка задумался: «Зачем воевать? Почему эти взрослые не могут просто так, если уж очень хочется, поиграть в войну и разойтись?»

– Калусели, калусели! – затараторил Юрка, показывая туда, где ребятня крутилась на деревянных оленях, волках, конях и козликах.

На каруселях каталось все семейство. Пашка устроился верхом на коня и видел себя уже лихим кавалеристом, размахивая воображаемой саблей.

Этой осенью отец сколотил Пашке из фанеры небольшой ранец, раскрасил его, и восьмилетний Пашка шагнул через порог школы. Начались уроки. Чтение букваря, где по слогам надо было читать МА-МА, ПА-ПА, не составляло трудностей. Вскоре он уже бодро читал:

Идет бычок, качается,

вздыхает на ходу:

«Вот досточка кончается,

сейчас я упаду».

На рисунке действительно был нарисован бычок, который шел по доске, положенной поперек бревна. Бычок шел вверх, подходя к середине доски, туда, где доска под его тяжестью должна была опуститься на землю другим концом. «Ничего с ним не случится, – решил Пашка, – устоит».

По арифметике – сложение и вычитание с использованием палочек. Пашка быстро усвоил эти премудрости и вскоре научился складывать и отнимать в уме. А вот по чистописанию было не все в порядке. Пашка держал в руках деревянную ручку с перышком номер восемьдесят шесть, макал это перышко в чернильницу-непроливашку и сосредоточенно выписывал в тетрадке палочки. При нажатии на перышко полоска чернил становилась шире, шире и потом неожиданно превращалась в кляксу. В результате страница в тетради была испещрена этими кляксами.

Молоденькая учительница, которая вела этот класс, хвалила Пашку за все уроки, кроме чистописания. После уроков она оставляла его вместе с такими же грязнулями и показывала, как надо писать. Написанные ее рукой черточки и закорючки выглядели произведением искусства. Когда ученики стали осваивать написание букв, выполнять задания учительницы стало еще труднее. Заглавная буква Д у Пашки получалась то с длинной петлей внизу, напоминающей вытянутую вперед кривую ногу, то с огромной, вытянутой вперед петлей вверху, напоминающей нависшую над буквой шляпу.

Поощряемый учительницей Пашка овладевал премудростями чистописания и, может быть, достиг бы на этом поприще совершенства, если бы зимой семья не переехала, теперь уже в Горький. Отец поступил работать начальником котельной на макаронной фабрике. Пашку родители устроили учиться в начальную школу военного клуба имени Фрунзе, принадлежащего Тобольским казармам. Те дети, чьи родители жили и работали в военном городке, переводились из этой школы для дальнейшей учебы в специальную школу-семилетку на территории этого городка «за каменной стеной». Остальные «чужие» дети должны были продолжать учебу в другой школе Ворошиловского района, которая находилась далеко от макаронки, на Караваихе.

Иногда круглое отверстие в металлической двери открывалось, и в нем появлялся равнодушный глаз очередного охранника или просто любопытствующего работника тюрьмы. Пашка отвлекался от воспоминаний и ждал, что будет. Но ничего не происходило. И Пашка снова проваливался в прошлое.

Летом 1941 года девятилетнего Пашку отправили в пионерский лагерь. Там было очень интересно. Например, там была война между белыми и синими. Отличались одни от других цветом повязок на левой руке. Надо было сорвать повязку у противника. Значит, убит. Пашка не ввязывался в драку, надеясь выполнить главную задачу – упереть знамя из штаба противника. Когда он вместе с таким же «разведчиком» неожиданно появился в штабе, оказалось, что война уже закончена. Кто-то более шустрый спер знамя синих, за которых воевал Пашка.

Когда Пашка вернулся из пионерского лагеря домой, он понял, что война бывает более жесткой и опасной. На эту войну ушел отец, так и не попрощавшись с Пашкой. Его отправили куда-то на восток на подготовку, а зимой, когда его часть направлялась через Горький на запад и поезд был задержан на неопределенное время, он рискнул и неожиданно появился дома. Возвращался на вокзал ночью. Потом из письма семья узнала, что ему пришлось идти не по мосту (там задержат), а по молодому еще льду через Оку. Добрался.

Началась жизнь без отца.

Осенью Пашка ходил на картофельное поле с рюкзаком, собирая мелкую, недособранную картошку. Мать из нее пекла лепешки, добавляя небольшое количество муки.

Вскоре подошло время идти в школу. Первого сентября веселая ребятня расселась по партам на втором этаже клуба имени Фрунзе. В класс вошла учительница Ксения Александровна:

– Здравствуйте, дети.

– Здра-а-вствуйте, – невпопад зашумели ученики.

– Поздравляю вас с началом учебного года. Теперь вы уже второклассники. Будете изучать арифметику, русский язык, будете учиться писать, заниматься военным делом. У нас будут уроки пения, рисования.

Ксения Александровна была высокая, черноволосая и очень добрая женщина. Детвора с первых встреч привязалась к ней, как к маме. Уроки проходили очень интересно, и даже мальчишки с макаронки: Пашка, Васька Софронов, Арий Лихвор, Мишка Новиков – не позволяли себе нарушать дисциплину во время уроков. Ксения Александровна водила учеников на сцену киноконцертного зала, где она играла на пианино, а школьники пели хором. Некоторые пели отдельно от хора. Особенно хороший голос был у Люды Скородумовой. Потом они занимали места в зале и смотрели кино: «Тимур и его команда», «Светлый путь», «Веселые ребята» и многие другие. Рисование у Пашки не получалось. Зато маршировать под команду Ивана Петровича, участника Гражданской войны, и ползать по-пластунски – получалось лучше, чем у других мальчишек. Девчонки вообще были освобождены от таких уроков и бегали по стадиону в догонялки. Это у них называлось уроками физкультуры.

Прошлогодние мучения по чистописанию у Пашки кончились в основном потому, что Ксения Александровна разрешила пользоваться перышками, которые назывались скелетиками. На концах этих перышек небольшие миллиметровые шишечки, и они этими шишечками гладко скользят по бумаге, оставляя ровные линии букв.

После уроков скрытая в мальчишках энергия выходила наружу шумным гиканьем, и уже на лестнице любимым их развлечением было дернуть за кончик цветной ленточки, завязанной бантиком, на миниатюрной головке какой-нибудь девчонки. Бантик развязывался, освобождая уложенные в мудреные клубочки волосы, превращая девчонку из прекрасной принцессы в лохматое, обиженное и иногда рассвирепевшее создание.

Возвращаясь домой, макароновские облепляли со всех сторон стучащий на стыках рельсов трамвай и, уже подъезжая к макаронке, сыпались с него, как осенние яблоки с отяжелевшей плодами яблони.

По ночам участились налеты фашистских самолетов. Рядом с жилдомом, между откосом и Арзамасским шоссе, все было изрыто окопами. Несколько зенитных батарей разместились в непосредственной близости. Однажды ночью тишина взорвалась пронзительной сиреной, за которой последовала дробь артиллерийских залпов. Жилдом заходил ходуном от залпов орудий. Со стола посыпалась посуда. На этот раз мать работала в дневную смену и сейчас спала дома. Она наспех схватила кое-какую одежонку и потащила Юрку с Пашкой с пятого этажа в подвальное помещение, переоборудованное в бомбоубежище.

Соседи десяти коммунальных квартир забились в одну большую комнату. Сосредоточенные и побледневшие люди ждали, когда этот кошмар кончится. Привыкнуть к этому было трудно. Вдруг Пашка встал, удивленно посмотрел на ноги и сказал:

– Мамк, это что это я надел?

Все повернули головы туда, куда глядел Пашка. А тот стоял, и вместо штанов на нем красовалась мамашина юбка. Не рассмеяться было невозможно. На душе у всех сразу полегчало.

Четвертого ноября до мальчишек дошло страшное сообщение. Во время бомбежки Мызинского района немецкий самолет сбросил бомбу на завод имени Ленина. Погибло много людей. Тут же решили ехать – посмотреть. Три человека пристроились на буфере трамвая. Комфорт! Остальные разместились между вагонами, там, где два вагона состыковываются между собой. Это было излюбленное место мальчишек. Можно было бесстрашно показать язык, то одному кондуктору, то другому. Можно даже было показать кукиш контролеру. Самое устойчивое состояние, это когда одна нога стоит на выступе одного вагона, а другая – на выступе второго. Под ногами пролетают километры. Трамвай позвякивает, подпрыгивая на стыках рельсов, при поворотах приходится перемещать одну ногу по выступу. Иначе ноги разъедутся. Страшновато только в первый раз. А потом, приноровившись, малец, да и взрослый, чувствуют себя комфортно. Главное – бесплатно. Между вагонами гремят друг об друга два буфера, толстый электрошланг провисает на уровне живота. Есть за что уцепиться.

И вот интересно – не было случая, чтобы кто-то из ребят когда-либо свалился вниз. Только однажды, когда Пашка со своими двумя товарищами ехал сзади на буфере, под трамваем что-то загромыхало, треснулось о буфер, и из под трамвая вылетел солдат. На лице у него не было никакого выражения. Полнейший шок с вытаращенными глазами. На удивленье, солдат вскочил и побежал к проходной в Тобольские казармы. Шок, который он испытал, еще не прошел, и солдат еще не знал, какие из костей у него переломаны. «Еще немного, и он это узнает», – подумал Пашка, стоя на буфере заднего вагона.

Итак, трамвай ехал на Мызу, а на буфере его заднего вагона стоял, как всегда спиной к трамваю, Пашка. Вот миновали Тобольские казармы. Напротив, через дорогу, – клуб имени Фрунзе, куда Пашка ежедневно бегает в школу. Буфер угрожающе скрежещет по балке, подвешенной на цепях к корпусу вагона. После остановки «Щелковский хутор» трамвай круто поворачивает направо, и буфер снова скрежещет.

«Почему Щелковский хутор?» – думает Пашка. Никакого хутора он там не видел. Зато озера! Озера прекрасные. Там этим летом Пашка научился плавать на боку. Почему на боку? Да потому, что левой ногой он все время помогал себе двигаться вдоль берега, отталкиваясь ею от вязкого, облохмаченного тиной дна. А к осени того же года он уже свободно плавал и саженками, и на спине, но больше всего ему нравилось плавать на левом боку, загребая воду, как веслом, правой рукой. И скорость высокая, и не устаешь.

На Караваихе трамвай снова круто повернул, и Колька Караванов с Толькой Дементьевым, стоявшие на том же буфере, что и Пашка, только лицом к трамваю, вцепились в рейку окна вагона, прижав Пашку к трамваю, потому что буфер опять заскрипел и сдвинулся по балке. Еще десять-пятнадцать минут, и вот она – Мыза.

Ребята высыпали на остановку. Там, за мостом, с правой стороны шоссе они не увидели, но почувствовали то, что потрясло весь мызинский район. Фугасная бомба попала в главное здание завода с кабинетом директора, и сейчас оттуда тянуло гарью. Слышно было, как там работали люди, машины, разгребая руины обрушившегося здания. «Сколько этих несчастных, находившихся на работе, погибло в один момент, – думал Пашка, – и за что? Почему? Какая звериная сила понесла сюда этих фашистов? Кто они? Неужели такие же люди, как и мы? И куда лезут? Неужели не понимают, что нас победить нельзя? Нас много. Если не справятся наши отцы, то вырастем мы и будем давить этих гадов». Еще немного подумав, Пашка решил: «Я буду летчиком. Я найду тебя, гад, и раздавлю прямо в воздухе своим самолетом, чтобы от тебя даже пыли не осталось». Возвращались ребята подавленные. До них начинало доходить, что такое война, с каким сильным, безжалостным и лютым врагом воюют сейчас их отцы.

А потом Пашка вспомнил, как ему в библиотеке клуба, седая библиотекарша выдала почитать сначала книгу про зайчика, потом про медузу Горгону. Пашка с каким-то благоговением потрогал толстую книгу, на обложке которой были нарисованы казаки.

– Тебе еще рано читать такие книги, – сказала библиотекарша, – приходи почаще.

И Пашка приходил, а потом дома по вечерам читал эти книжки.

Становилось холодновато. От неподвижного сидения на куче моркови ноги отекли, но сидеть, кроме этой кучи, было не на чем. Голые стены и маленькое окошечко наверху. Связь с внешним миром осуществлялась только через круглое смотровое отверстие надзирателя. «Что они меня, в карцер, что ли, засунули? И чего я тут, голодный буду сидеть? Или они ждут, когда я эту морковь лопать начну?» Походив по карцеру, Пашка снова устроился на кучу моркови и снова углубился в воспоминания.

Этой весной на склад, рядом с молочным заводом, приехал грузовик, груженный чем-то вкусно пахнущим. Следующий такой грузовик был немедленно атакован на подходе к складу, около макаронки, перед подъемом по Арзамасскому шоссе. Один из мешков был располосован, и из него посыпались сухари. Оставалось только собирать. Но в это время из задней машины выскочил сопровождающий и бросился за мальчишками. Пашка проскочил мимо Мраморных домов и дал стрекача к откосу. Сзади слышался тяжелый топот преследователя.

Когда Пашка достиг откоса, он припустил по узкой дорожке вниз. Пора было торжествовать победу. В левой руке сухарь, впереди узкая дорожка. Там его уже не найти. А там! Там оказалось нечто, что ввело бы в транс любого взрослого. На дорожке лежал и смотрел на Пашку пустыми глазницами абсолютно голый череп человека. Остановиться было невозможно – слишком большая скорость. Пашка сделал еще два шага и прыгнул. Приземлился на сидячее место и полетел с откоса уже не по дорожке, а сначала с глинистого обрыва, а потом через кусты. Возвращаясь, решил посмотреть, откуда взялся череп. Нашел поляну. На ней было много костей, черепа и огромные могильные плиты с выбитыми на них крестами и другими непонятными знаками.

Выбравшись наверх, увидел, что рядом с откосом ведутся раскопки. Подполз к яме и понял, что это не просто раскопки, а довольно глубокая яма с ходами в разные стороны. «Какой-то склад, наверно», – решил Пашка. На следующий день с соблюдением всех правил конспирации Пашка, Герка Паскевич, Колька Караванов, Виталька Маркелов осматривали склад. Гена Барнуковский, как всегда, был на атанде. Изъяли два ящика с какими-то темного цвета макаронинами. Поднимали ящики на веревках. Спускались в склад и поднимались из него по длинной доске. Вторая попытка на следующий день оказалась неудачной: у склада стоял часовой. Макаронины оказались артиллерийским порохом и горели ярким пламенем. То, что в ящиках был артиллерийский порох, узнал кто-то из знакомых. Проверка боевых качеств производилась ночью. В обрыве откоса вырыли небольшую пещеру, засунули туда порцию пороха и подожгли. Полыхнуло, но не рвануло. Закралось сомнение – порох ли это? Но ведь обыкновенный порох или спичечная сера тоже горит, а не взрывается. А в поджиге так бабахнет, что шариком от подшипника можно доску прошибить.