Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Так это или не так, насколько можно говорить об «общественном гнёте» в Париже начала XX века, можно поспорить, тем более, когда есть с чем сравнивать. Но, несомненно, Париж начала XX века был богемным в лучшем смысле этого слова. Атмосфера этого времени наполнена предчувствием грядущей мировой войны, предчувствием того, что мужчины уйдут на фронт героями, а вернутся «потерянным поколением», которое надолго (навсегда?) разрушит чувство мужского превосходства. Но, как ни странно, а может быть, и не странно, предчувствие Большой войны делает взаимоотношения мужчин и женщин более обострёнными и более печальными.

Мужская дружба…

Жюль и Джим – друзья, но признаемся, «мужская дружба» понятие настолько расплывчатое и неопределённое, что требует множества уточнений.

Жюль и Джим подлинные друзья, не только потому, что у них общее восприятие жизни, общие интересы, но и в силу особой трогательности их отношений. В ситуации любви к одной и той же женщине, они предельно деликатны друг с другом, это даже не деликатность, это – убеждение, философия, выбор должна сделать женщина, а каждый из них не просто примет этот выбор, у них не возникнет скрытой обиды, ведь женщина не является их собственностью. Они могут грустить, печалиться, по поводу выбора женщины, но не враждовать.

Далее. Жюль – немец, или, скажем более деликатно, немецкого происхождения.

Джим – француз, или скажем боле деликатно, французского происхождения.

Но, когда волею истории, в мировой войне, они оказываются по разные стороны линии фронта, Жюль и Джим думают не о победе «своих», а только о том, как бы ненароком не убить друг друга.

Мы должны признать, что ни национальная принадлежность, ни даже война, в которой они должны были проявить свой патриотизм, не разрушила их мужскую дружбу.

…далее, когда пойдёт разговор о «Фиесте» Хемингуэя, мы столкнёмся с мужчинами, которые вернулись с войны «потерянным поколением». В «Жюле и Джиме», эта «потерянность» чуть приглушена, может быть потому, что они не были «патриотами», не мечтали о том, что война поможет им проявить свою мужскую удаль…

Что до героини, Катрин, мать у неё англичанка, по отцу она француженка, но, прежде всего, она женщина. И если назвать её француженкой, то не по крови, не по рождению, а только в том смысле, что французское (французский дух, французская ментальность) позволяют женщине в большей степени оставаться женщиной.

Катрин хотела бы жить повсюду, нигде надолго не останавливаясь. И не только географически. Переходить из одного состояния в другое, от одного мужчины к другому. Менять ситуацию, если выхолостилась из неё жизнь, оставляя только рутину.

В присутствии Катрин, Жюль и Джим становятся более раскрепощёнными, более непосредственными, хотя инерция тянет их к более привычной, стабильной жизни, где меньше неожиданностей и потрясений. Где мужчина и женщина живут «долго и счастливо», а мужчины могут дружить десятилетиями.

Но, в конце концов, мужчины не выдерживают этой раскрепощённости и непосредственности. Катрин становится им в тягость.

Скульптура, которая превращается в живую женщину…

Как-то Жюль и Джим открывают для себя загадочную скульптуру из камня, женское лицо обработано грубо, без чёткости деталей, только в уголках губ застыла улыбка. Скульптура манит их к себе, они не могут от неё оторваться, целый час ходят вокруг неё, не подозревая, что это не просто прообраз женщины, которая вот-вот им явится, это предчувствие их будущей судьбы, в которой эта женщина сыграет роковую роль. Из этой скульптуры и является живая Катрин, как окажется, не менее загадочная, чем каменная скульптура.

Мгновения счастья, которые невозможно удержать…

Долгое время Жюль, Джим и Катрин проводят вместе, и это самое счастливое время их жизни. Счастливое, поскольку безмятежное, поскольку нет «окаянных страстей», которые способны разрушить их безмятежность.

Эта безмятежность и сделала возможными счастливые мгновения их жизни, всех троих вместе.

…Беспечная и бесцельная жизнь, в городе, за городом, на велосипедах, пешком, в лесу, среди деревьев, Катрин переодевается в мужчину, бегут наперегонки, смеются, что-то находят, показывают друг другу, снова смеются, все вместе бегут дальше, по очереди бросают в озеро камешки, небо совсем близко, можно достать рукой, вслух читают книгу, пьют вино в уютном шале[124], мужчины играют в домино, Катрин тут же рядом…

После спектакля, который они посмотрят втроём, Катрин, в задумчивости, скажет: «и всё-таки мне эта девушка понравилась, она хочет быть свободной и творить жизнь в каждый момент», но мужчины, занятые собой, не обратят внимания на её слова.

У каждого из них своя роль, Жюль более меланхоличен, Джим более рассудителен, но средоточие всего, только Катрин. Жюль и Джим включаются, как могут, но именно Катрин обладает искусством творить жизнь в каждое её мгновение, наполнять эти мгновенья жизни юмором и нежностью, не искать особый смысл, сверхсмысл, вне этих мгновений жизни.

Треугольник, у которого нет острых углов, треугольник без треугольника. Невыносимая лёгкость бытия.

В эту невыносимую лёгкость бытия погружаешься, забывая о морали, о смыслах и сверхсмыслах, и если искать философию фильма, то, пожалуй, она в том, что эти мгновенья прекрасны, то ли потому, что они мимолётны, остановить их невозможно, они улетучиваются сами по себе, то ли потому, что такова жизнь, тяжести не избежать, как не избежать притяжения земли, то ли по другим, неведомым нам причинам.

…может быть, мы ничего не понимаем, может быть, счастье, это когда останавливается время, когда ни к чему не стремишься, когда не отягощаешь себя обманчивыми и обманывающими иллюзиями, когда просто так пешком, бегом, на велосипедах, радуешься, смеёшься.

Живёшь…

…недавно я видел счастье

Возможно под воздействием фильма Трюффо, недавно увидел мгновения счастья воочию, не столько воочию, сколько виртуально, но тем не менее. То ли кино стало жизнью, то ли жизнь вывалилась из экрана.

…Дочь разговаривала с сыном, моим внуком, по скайпу. Он студент, изучает архитектуру в университете, в Сеговии, близ Мадрида.

У архитектурного факультета, на котором учится мой внук, есть специальная студия для работы над проектами. Там студенты пропадают днями, работают, делают свои проекты, ночуют, спят прямо на полу, хотя чтобы добраться до своих постелей им требуется не более пяти минут.

В студии есть небольшой мощёный двор, и узкий навес по периметру двора, под которым можно спрятаться от дождя.

Когда мы говорили по скайпу, внук был под навесом, но было видно, что идёт дождь, и по двору внутри студии, прямо под дождём, босиком бегают две девушки. Туда – обратно, туда – обратно.

Как выяснилось, одна из них была из Японии, другая из Индии. Студентки того же университета, того же курса. Они бегали, просто так, от переполнявших их чувств. Потому что молоды, потому что дождь, а всё равно тепло, потому что жизнь кажется беззаботной, и ничто её не в состоянии потревожить. Может быть и потому, что нет рядом этих назойливых взрослых.

Как позже рассказал внук, после нашего разговора, он присоединился к ним, только не снял кроссовок. Он не мог не побежать, не только потому, что это было весело и приятно. Ещё и потому, что девушки насмехались над ним, с чего это вдруг он ведёт себя не как их ровесник, а как их «мама».

Сейчас я думаю, «треугольник»? Несомненно. Любовный? Вряд ли. Только чуть-чуть, как предчувствие чего-то другого, более глубокого, более драматического. Скорее всего, не внутри этих троих. Вне.

Счастливое мгновение, долго не продержится, не удержать, придёт и уйдёт, но что-то запомнится, если даже не запомнится, запомнится.

Невольно вспомнилась другая история, происшедшая не со мной, рассказанная женщиной. Из другой страны, другой культуры, другого времени, где нормы (точнее сказать, нормативы) предков незыблемы, где всякое отклонение жёстко порицается, невольно станешь изгоем.

В этом случае была женщина и двое мужчин. С мужчинами не знаком, женщина яркая, острая на язык, нетерпеливая, взрывная.

Женщина ратует за традиционность, называет себя уродом, разумеется, это не так, почему любое отклонение от нормы, от традиций, мы должны называть «уродством»?

Не трудно вообразить, что женщина была центром этой маленькой группы. Не трудно вообразить, что именно она на корню пресекала любые попытки выйти за границы дружбы.

Сколько это длилось, не знаю, были ли мужчины влюблены в неё, не знаю, скорее всего «да», скорее всего втайне мечтали о другом, о том, чтобы женщина покорилась одному из них, стала его собственностью, но женщина не позволила.

Именно поэтому, она периодически вспоминает о тех днях.

Если не о днях счастья, – слишком обязывающие слова, – то о днях безмятежности.

Тереза-пароход…

…Совершенным выражением этой лёгкости бытия становятся в фильме не эти трое, не Жюль, не Джим, и даже не Катрин, а другая героиня, Тереза, Тереза-пароход, которая получила своё прозвище, потому что любила не столько курить, сколько дымить как пароход. Она появляется в начале фильма, потом исчезает, потом появляется вновь, встречает растерянного Джима, который в это время уехал от Жюля и Катрин, взахлёб, не обращая внимания на окружающих, рассказывает ему о своей жизни.

Приведём её рассказ без купюр и знаков препинания, чтобы лучше передать её интонацию:

«две недели счастья но я его обманула сказав что куплю трубку его мечты он узнал разозлился запер меня на три недели сначала это льстило мне потом надоело я сбежала через окно по лестнице встретила на ней художника и уехала с ним другой тип предложил мне горы золотые я уезжаю с ним в Каир где он оставляет меня в борделе полиция передаёт меня монашкам меня спас англичанин я переезжаю на его виллу на Красном море играю в теннис катаюсь верхом потом получаю письмо лечу домой расстраиваю его свадьбу и выхожу за него замуж уважаемый человек я бегаю за ним он ничего не хочет знать муж которого я бросила наконец дал мне развод предприниматель женится на мне вконец покорённый идеальный брак но детей нет единственный кого я не могу обманывать он не оставляет мне ни сил ни времени я пишу мемуары для европейского филиала Санди Таймс[125] вот так а вот и мой муж»

…меньше её ростом, совершенно заурядный, но какое это имеет значение…

Так и хочется сказать, Тереза-пароход – истинная француженка, и не будем больше на этом останавливаться.

Разрушение любовного треугольника: «женщина чудовище, следует её остерегаться»…

Как мне представляется, в фильме «Жюль и Джим» есть два (условно, назовём их так) «явления», которые лишают жизнь героев лёгкости и беспечности. Это Война.

И это убеждение, что в любви возможна только «любовь вдвоём», мужчина и женщина.

Эти «явления» кажутся разнопорядковыми, несоизмеримыми, но в художественном мире нет ничего несоизмеримого, чем парадоксальнее, тем правдивее.

О войне в фильме предельно кратко. После войны, разрушений, массовой гибели людей, с которыми столкнулись Жюль и Джим, многое в них изменилось. Они уже не могли вернуться к прежней беспечности и лёгкости, горечь отложилась в их словах и поступках, горечь отложилась в их отношении к женщине.

Более подробно о втором «явлении».

Рано или поздно в дружбу втроём вторглась «любовь вдвоём». Мужчины давно сделали свой выбор, но не решались открыться, ждали, когда свой выбор сделает женщина. И она его сделала. Этот выбор не был окончательным, она любила обоих, хотела любить обоих, но всё-таки сделала выбор. Она колебалась не долго, просто в какой-то момент решила в пользу более нежного и хрупкого, того, в ком меньше было тестостерона[126].

Они поженились, у них родилась дочь, но через какое-то время выяснилось, что Катрин утомляет эта размеренность, эта монотонность жизни, утомляет принадлежность одному мужчине, и она решает возвратить себе свободу. Жюль и раньше знал, что у Катрин были другие мужчины, знал и сейчас, она и не скрывала, он не устраивал сцен ревности, больше всего на свете боялся, что Катрин уйдёт от него. Он считал естественным, что в какой-то момент Катрин отдала предпочтение Джиму, он был даже согласен на жизнь втроём, только так можно было вернуть былые беспечные мгновенья жизни, но Джим не мог на это решиться. Он уехал, сначала по делам службы, дав обещание вернуться, а потом решил не возвращаться.

Катрин с этим не могла смириться, не только потому, что выбрала Джима, и ничто не должно было ей помешать, она не могла смириться с тем, что невозможно вернуть прошлое, не видела причин, по которым это было невозможно. Тогда она сделала свой выбор, который оказался настолько же простым, насколько трагическим, пригласила Джима за руль своего авто и направила его прямо через разрушенный мост.

Жюлю пришлось участвовать в кремации и похоронах Джима и Катрин, и он сокрушался по поводу того, что любовь к женщине ворвалась в их жизнь и прервала трогательную дружбу с Джимом. Кому нужна эта любовь, эти бури и страсти, эта непредсказуемость, которая приносит столько неприятностей.

Однажды, после спектакля, на который они ходили втроём, они рассуждали о том, что увидели. О чём говорила Катрин, было сказано выше. Каково же оказалось мнение мужчин?

«Это конформистская пьеса ещё одного типа, которая раскрывает пороки, чтобы научить добродетели», сказал Джим, возражая Катрин.

А когда мужчины остались одни, они стали вспоминать некоторые реплики из спектакля: «женщина – чудовище, следует её остерегаться», «удивительно, что женщин пускают в церковь, о чём они могут беседовать с Богом», «женщина естественна, следовательно, отвратительна». И приходят к выводу: «Катрин не особо умна, не особо красива, не особо честна, но почему-то именно эту женщину мы любим». Без неё, признаётся один из них, я просто любил бы Хельгу, если бы не любил Люси. Так просто.

Может быть, всё дело в том, что они думали, что жаждут любви, а на самом деле искали добродетель? Даже не догадывались, что не в состоянии разгадать непостижимую улыбку каменной скульптуры без чёткости деталей.

И случилось то, что случилось.

Откровенно иронично назвал свой фильм Трюффо: «Жюль и Джим», «жюльиджим», мужчины без женщины. Рискнул бы предложить другое название:

…в духе фильма Андрея Кончаловского[127] об Асе-хромоножке[128]…

«Жюль и Джим, которые любили Катрин, но так и не смогли её понять». Или другой вариант: «Катрин, которая хотела полюбить одновременно Жюля и Джима, но оказалось, что это невозможно».

Стоит ли сокрушаться по поводу этого «не смогли понять» или «оказалось невозможным»?

Своеобразный римейк[129] фильма снял американский режиссёр Пол Мазурски[130]: «Уилли и Фил»[131]. Римейк в самом прямом значении этого слова, ведь именно после просмотра фильма «Жюль и Джим», Уилли и Фил становятся друзьями.

Итак, Уилли и Фил становятся друзьями. Уилли – еврей, Фил – итальянец, но, в сущности, они типичные американцы, которых объединяет любовь к Трюффо, общее чувство юмора, и многое другое. Они дали друг другу слово, что женщина никогда не будет стоять между ними, что они не будут делить одну и ту же женщину, и всё было бы прекрасно, если бы в их жизнь не ворвалась Жанет (между собой они назовут её Анной Карениной). Жанет именно ворвалась, сказала, что никому не будет принадлежать, но когда пришло время, кинула монетку, выбрала Уилли, родила ребёнка, потом не захотела делить его образ жизни, предпочла ему Фила, а когда друзья не знали, как выпутаться из этой истории, ушла от них обоих, позволила себе влюбиться в русского эмигранта, который водил такси и любил танцевать.

Когда они поняли, что Жанет ушла от них обоих, они страшно разозлились друг на друга, стали обзывать друг друга «евреем» и «итальянцем», даже вцепились друг в друга, но всё-таки остались друзьями.

Римейк оказался совсем не похожим на оригинал.

…прошло десять лет: фильм «Две англичанки и "Континент"»

Через десять лет после фильма «Жюль и Джим», Трюффо снимает фильм «Две англичанки и "Континент"». Вновь трое, теперь не женщина и двое мужчин, а две женщины, две сестры, и мужчина, вновь короткая идиллия, которая вскоре разрушается. Но за эти десять лет что-то изменилось, «что-то кончилось», если использовать название рассказа Хемингуэя[132]. В новом фильме трудно представить себе уровень беспечности Терезы-пароход. А это своеобразный камертон всего фильма «Жюль и Джим».

Что изменилось?

Беспечности в мире стало меньше? Беспечность больше невозможна? Другие причины?

Как и во многих других случаях, вопросов будет больше чем ответов, вопросы не всегда будут предполагать окончательные ответы.

Во-первых, несомненно, изменился сам Трюффо.

«Жюль и Джим» он снимал, когда ему было 30 лет, до смерти было ещё целых 22 года, целая вечность. «Две англичанки и "Континент"» он снимал в возрасте 40 лет, до смерти оставалось всего 12 лет. Для такого чувствительного человека как Франсуа Трюффо, огромная разница.

Если говорить языком художников-импрессионистов, многое сохранилось и через десять лет, то же дерево, то же озеро, те же люди, но тогда всё происходило сразу после полудня, а сейчас ближе к вечеру, в самом начале сумерек, сейчас и дерево уже другое, и озеро другое, и люди другие. По крайней мере, для художника, воспринимающего мир как импрессионисты.

Во-вторых, разница «культурных ландшафтов»[133].

У молодого человека, парижанина, персональный учитель английского языка, молодая девушка, приблизительно одного с ним возраста. Она родом из Уэльса, и приглашает его погостить у них в Уэльсе, где она живёт с матерью и сестрой, которая младше её на два года. Так из Парижа, где молодые люди гуляли по художественным музеям, они попадают в Уэльс. Чуть огрубляя, из мира культуры попадают в мир природы.

Ландшафт здесь довольно суровый: море, дюны, утёсы, мало растительности, редкие, по-своему красивые, цветы. Дом стоит на возвышении, создаётся впечатление, что вокруг нет никаких поселений. Внизу, прямо у моря, зелёная лужайка, натянута теннисная сетка (Уэльс та же, Британия!), но теннисное поле не размечено, можно играть и без счёта. Рядом одна скамейка, наверно для зрителей, если таковые найдутся.

Молодой парижанин и молодая англичанка (валлийка) начинают пикировать чуть ли не с первых дней знакомства, сначала в Париже, потом в Уэльсе. Продолжается пикировка между молодым парижанином и уже младшей сестрой в Уэльсе.

«Англичане менее живые, чем люди в Париже, англичане менее открытые, зато они логичны и по-своему сумасброды».

«Вас не шокировали французские привычки?» «Шокировали? Нет, но удивили. Французы больше лгут, чем мы, но когда знаешь процент этой лжи, это не мешает».

«В большинстве своём те, с кем приходилось мне встречаться, кажутся мне высокомерными, спорщиками, мало чувствительными, и без воображения». «Вы испорчены, вы поистине пример единственного сына. Вы француз в самом худшем значении этого слова. «Вы грубы, строите из себя, что всё знаете, а на самом деле ничего не знаете». «А вы что знаете?» «Я знаю, что такое физическая любовь».

…он, парижанин, мужчина, он всё «знает», он даже знает, что такое «физическая любовь», что может знать она, провинциалка, валлийка, женщина…

Чтобы завершить с «культурными ландшафтами» добавим, что эта разница во многом нивелируется эпохой и, как сегодня принято говорить, близким «бэкграундом»[134] молодых людей.

Молодой парижанин – художественный критик, старшая сестра – скульптор, младшая сестра – воспитатель. В целом их художественные вкусы достаточно близки (пикировку не будем принимать в расчёт) и разница «бэкграундов» почти не чувствуется.

Сближает молодых людей и эпоха, начало XX века, перед Большой войной[135].

В Англии завершилась или близка к завершению «викторианская эпоха»[136]. Если не вся Франция, то, по крайней мере, Париж давно преодолел викторианскую мораль по-французски. По поведению (ещё больше по мировоззрению) дети всё больше отличаются от своих родителей.

Для валлийской матери характерна «основательная британская сдержанность». Она старается не вмешиваться в дела дочерей, не навязывать им свою волю, хотя и не скрывает, что по её мнению «международный брак не приносит счастье».

Парижская мать с одобрением относится к любовным связям своего сына, готова их поощрить, лишь бы не торопился с женитьбой. Культурные (светские) манеры не мешают ей оставаться деспотичной, и умело контролировать любые поступки сына.

…Вариации «сильная женщина – слабый мужчина», постепенно станут лейтмотивом всего фильма. Вдруг подумалось, может быть, всей книги, шире, всей моей исповеди, всего моего высказывания?..

Молодые люди, что-то унаследовали от своих матерей, но нет в них ни этой основательности, ни этого ханжества. Главное для них не репутация, не мнение окружающих, а возможность разобраться в самих себе. Это не просто смена поведенческих моделей, сколько окончательный разрыв с коллективной моралью, которую навязывают традиции.

«Они были свободны, и это было прекрасно», говорит рассказчик, который комментирует события фильма.

С этим не поспоришь, если «свободны» и «прекрасны» включает в себя и боль, и страдание. «Прекрасно», если готов согласиться со словами поэта: «живёшь и болью дорожась».[137]

Трое молодых людей, здесь, в Уэльсе, были неразлучны. Гуляли, играли в теннис, ездили на велосипедах, много разговаривали. По вечерам записывали свои впечатления, молодой француз писал о них в письмах своей матери, младшая сестра записывала свои впечатлениях в дневник.

Сёстры назвали молодого парижанина «Континент», но поскольку это плохо звучит на слух, они каждое утро приветствовали его словами «Здравствуй, Франция». Молодой человек писал матери, что ему с сёстрами легко и естественно, что он относится к ним как к сёстрам, к обоим в равной степени, что ему нравится смотреть на них, но эти взгляды вполне невинны, хотя он чувствует, как движутся в такт походке их молодые тела (наверно это успокаивало мать, хорошо, что любит обоих, не одну)

Идиллия? В какой-то мере, даже пикировки до поры, до времени, носили вполне миролюбивый характер. Но постепенно их отношения начинают, употреблю такой глагол, «напрягаться». И главная причина – младшая сестра.

С самого начала она вносила некий диссонанс в их отношения. Не сразу появилась, некоторое время её стул был пустым, появилась с повязкой на глазах (больные глаза), и потом предпочитала ходить в тёмных очках.

Младшая сестра станет не только самым чувствительным нервом фильма, но, я бы сказал, его философией. Становится понятно, что история историей, эпоха, нравы, разница культурных ландшафтов, психология людей, многое другое, всё это для Трюффо вторично, только фон, «интерьер», если даже не формальный, но далеко не определяющий.

Главное экзистенциал[138] взаимоотношений мужчины и женщины, женщины и мужчины, главное метафизика их отношений, которая зависит от обстоятельств, но к ним не сводится. Главное экзистенциальные отношения, которые, как известно, особенно проявляют себя в пограничных ситуациях.

«Женщина-подруга, я не понимаю этой морали», – скажет вслух младшая сестра, и не сразу выяснится, что она не просто декларирует свою позицию, она испытывает сама себя. В ней сталкиваются табу и нарушение табу, стыд и бесстыдство,

…она признаётся в таком интимном бесстыдстве, которое продолжает считаться непристойным, хотя постепенно приходит понимание, что это не патология, поскольку вполне вмещается в границы «человеческого, слишком человеческого»…

Стремление к предельной искренности и вечная боязнь, что другой (прежде всего, мужчина) так и не поймёт её искренности. Вечная ситуация «письма Онегина к Татьяны»[139], только «Татьяна» – англичанка, а эпоха – поствикторианская. При этом младшая сестра не разорвала окончательно связи (не путы) с традициями викторианской эпохи, но это не делает её менее свободной.

Она может быть сумасбродной и безрассудной, она напишет в дневнике, «надо рисковать, чтобы знать свои пределы», но это даётся ей не легко, поскольку, несмотря на браваду, она ранима и уязвима.

Как выяснится позже, «пределы риска» молодого парижанина сильно занижены. Он не выдержит годичной разлуки, останется под опекой своей деспотичной мамаши, признаваясь себе в этом или не признаваясь. Внешне он будет казаться раскованным, элегантным, способным покорять женщин, во многом деликатным и чувствительным, но так и не поймёт, что такое подлинная внутренняя свобода. В нём больше лицемерия (всё тот же результат заниженных пределов риска), чем в самой традиционной, внешне консервативной валлийской женщине.

Только и остаётся ему высказать «глубокомысленную» фразу, которую высказывали и (увы!) будут высказывать многие мужчины, до и после него:

«что такого в этих женщинах, что такого, чтобы я не знал».