bannerbanner
Порочестер или Контрвиртуал
Порочестер или Контрвиртуал

Полная версия

Порочестер или Контрвиртуал

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 4

Возразить на его логику было нечего.

И вот мы сидим в уютной гостиной с розовым диваном и бронзовыми бра, посасываем «Курвуазье», – а я, хоть и держусь бодрячком, не без опаски думаю о том, что нам предстоит. Очень важное дело – снятие с Порочестера мерок. Для меня это в новинку. До сей поры я обмерял только самого себя – и теперь не могу не ощущать волнения перед выпавшей мне ответственностью.

Если б ещё мы были примерно схожей комплекции!.. Я бы выкопал в недрах антресолей старые выкройки, приноровил их под клиента, и всё было бы тип-топ. Но, как назло, по части внешности мы с моим другом – полные антиподы. С родственными душами это, говорят, случается.

– Ну что ж, – говорю я, не без сожаления возвращая на столик полупустой бокал. – Приступим?

– Что ж, – в тон мне вздыхает Порочестер, осторожно, сосредоточенно, двумя пухлыми пальчиками устраивая недокуренную «блэчину» в узкий паз фарфоровой пепельницы. Он чуть дрожит. На крупном одутловатом лице медленно проступают багровые пятна. Видно, что и он, как и я, тоже одновременно хочет и немного стесняется предстоящего действа.

Поздно, голубчик.

Боюсь, зрелище было ещё то – меня так и подмывало тайком пристроить куда-нибудь видеокамеру, чтоб назавтра, как это водится у нас, у молодёжи, разместить ролик на «ютубе». Два облезлых, пожёванных жизнью мужика, один на полторы головы выше другого, стоят посреди комнаты – и первый, немного нервничая, обмеряет второго обтрёпанным сантиметром, ещё бабушкиным, но крепким. Хоть и не без скрипа, но дело двигалось. Благодаря его компактности рост я измерил без труда. Некоторые сложности возникли с окружностями груди и талии, ибо Порочестер до ужаса боялся щекотки. Но, собравшись и сосредоточившись, мы и это одолели (а что делать? Хочешь отведать реальности – так терпи). Хихиканье иного рода, но тоже нервное, вызвала у нас так называемая «высота сидения», когда я посадил его на табуретку и мерил сзади от талии вниз – в этом и вправду есть что-то комическое и слегка непристойное.

Впрочем, я не мог не заметить, что мои лёгкие касания скорее приятны хозяину – он, сердешный, так и льнул к рукам. Только не надо, бога ради, искать здесь эротической подоплеки – повторяю, повторяю, это не про нас!!! В интимной области у моего друга было всё настолько в порядке, насколько возможно для человека его нелёгкой судьбы. Постоянной подруги у него и точно не было, – но он, неплохо зарабатывая в своём загадочном «кабэ», регулярно пользовался услугами платной любви, что хоть и не слишком грело душу, но всё же худо-бедно избавляло от ненужного напряжения. Нет, тут было совсем другое: бедняга, нелюбимый ребёнок в семье (простим эту слабость его родителям!), стосковался именно по дружеским, родственным, тёплым прикосновениям, я бы сказал – по физическому выражению искреннего участия. Что ж, я не отказывал ему в этом, даже нарочно небрежничая, хоть и видел, что чувствительный Порочестер, у которого все эмоции были наружу, вот-вот расплачется.

Чтобы не допустить подобной развязки, я решил немного отвлечь его – и, копошась с сантиметром где-то в районе его колен, спросил:

– Дружище, а почему розовый-то? Других расцветок, что ли, не было?..

Признаться, сам я с пелёнок терпеть не могу этот цвет – он кажется мне пошловатым, дамским и каким-то… поросячьим. В детстве, если на меня пытались что-нибудь подобное надеть, я ревел на весь дом и отбивался до последней капли крови: «Девчааачьееее!!! Уууу!!!» Но вопрос попал в точку. Порочестер аж подскочил – и мгновенно перешёл в наступление:

– Да я именно за цвет и брал! Обожаю розовые тона, они такие уютные. Видите, и в интерьере гамму стараюсь выдержать. Даже специальный сайт в Инете нашёл – «Товары для блондинок»…

Тут его голос помягчел – и он почти без перехода мечтательно произнёс:

– Кстати о блондинках… Если костюм всё-таки получится не слишком уродливым, я смогу встретиться в нём с acidophileen…

От неожиданности я выронил сантиметр – пришлось долго и нудно сматывать его снова:

– Аcidophileen??? Дружище, да она хоть фотку вам прислала?..

– Нет ещё, – признался Порочестер. – Говорит, камера у бывшего осталась, телефон – кнопочный, а старьё неохота показывать. Вроде к октябрю обещала в город выбраться – сняться…

– Отговорки, – буркнул я и продолжал ползать в его ногах уже молча.

Он меня озадачил. Поэтесса со странным кисломолочным ником, вот уже месяц-два крутившая бурный роман с Порочестером, по-человечески и мне была симпатична, но я сильно подозревал, что для неё всё это только сетевая игра, – и теперь испугался, что она затащит моего друга обратно в виртуальную реальность, из которой мы с таким трудом выкарабкиваемся. Я понимал, что в этом противостоянии с женщиной мне не тягаться.

Видимо, и у Порочестера эта тема вызывала тревожные мысли, так как он тоже замолчал – и только смущённо переминался с ноги на ногу, пока я измерял и записывал на клочке бумаги длину его голени. Наконец, я не выдержал:

– Нет, вы, конечно, простите, что я вмешиваюсь, но… Вы это что, серьёзно?

– А почему нет-то?.. – горестно возразил Порочестер и с тоской глянул на ноутбук, а затем – на покинутый журнальный столик. Видно было, что упоминание о любимой женщине не прошло для него даром.

Но я уже не мог успокоиться:

– Вы ж ни разу её не видели. А вдруг она… ээээ… не ваш тип?

– Я ведь тоже не Жозе Моуриньо, дружище, – мудро заметил мой терпеливый клиент. Но это уж совсем никуда не годилось:

– Мы, мужики, какими угодно можем быть. Купцы-то – мы. А вот они свой товар пускай показывают лицом. Я б на вашем месте забеспокоился, что она фото зажимает. К чему бы это?..

– Ну, вы-то, дорогой Герцог, известный женоненавистник, – разулыбался мой друг. – Зажрались! А я вот считаю, что в каждой даме есть что-то привлекательное. Тем более в такой умнице, как наша аcido…

– Ваша аcido, – из вредности ещё поворчал я, – ну и имечко… Женщина-кефир… Тоже мне, нашли в кого…

– Да вы просто ревнуете, дружище, – кольнул меня Порочестер, и я тут же заткнулся в тряпочку. Я понял, что он прав. Я и впрямь ревновал – обыденную жизнь к виртуальной реальности, нашу только-только по-настоящему завязавшуюся мужскую дружбу – к полувоображаемой даме, которая даже в таком вот, невоплощённом виде обладала извечной дамской способностью всё разрушить.

Кроме того, копнув в себя поглубже, я с досадой обнаружил, что ещё и завидую. Да-да, я попросту, банально завидовал своему приятелю-карлику со всеми его проблемами. Пусть его любовь была воображаемой и невоплощённой, пусть без фотографий и потенциально не его тип, – но у меня-то и такой не было. Даже в Интернете. Фантазийная пассия Порочестера, которую он, возможно, никогда не увидит, всё же заставляла его страдать, чувствовать и надеяться – совсем как настоящая. А я… За три с лишним года виртуальной жизни так и не закрутил ни с кем даже хиленького романчика, не нашёл даже простой симпатии, – что было, как я теперь понял, весьма угрожающим признаком – и говорило о том, что во мне всё засохло и заглохло уже окончательно и бесповоротно…

На душе у меня вдруг стало так холодно и страшно, что я быстро шагнул к журнальному столику, плеснул себе коньяку – и, с наигранной бодростью поприветствовав бокалом взгрустнувшего Порочестера, проговорил:

– Ну, делу время – потехе час! Поработали и будет. Давайте выпьем за красивых женщин, дружище!!!

– Да-да! За аcidophileen! – подхватил Порочестер, радуясь возможности отдохнуть. Видимо, ему всё-таки было ещё неловко со мной. А я подумал, что под такой тост правильнее было бы чокаться стаканами с ацидофилином – но благоразумно промолчал.


3

Да уж, псевдонимчик у Лены был ещё тот. Но она не виновата. Как раз на днях – к слову, что ли, пришлось, – она рассказала мне, откуда он взялся:

– Думала, думала, ничего не выдумала, надоело. Села на стул, закрыла глаза и думаю: на что первое взгляд упадёт, так и назовусь. Крутнулась пару раз, открываю глаза – а возле клавиатуры стоит надорванный пакет с ацидофилином… Что ты смеёшься? Это ещё повезло. Запросто мог бы cefeer, moloko или какой-нибудь заварочный chineek попасться…

– Ну, латиницей-то понятно почему. Для красоты. А со строчной-то зачем?…

– Ой, ты что! Ты не понимаешь, это такой потрясающий эффект! – и Елена Валерьевна объяснила, что она, мол, давно заметила: стоит написать даже самое банальное имя или псевдоним со строчной буквы, как оно приобретает удивительную глубину и значительность. – Почему так, а?..

– Видимо, потому, – предположил я, – что имя собственное таким образом превращается в нарицательное и тем самым превращает ничем не примечательного дяденьку или тётеньку в носителя некой абстрактной идеи… В дух самого себя… В нечто высшее и таинственное…

– Ничего ты не понимаешь, а ещё искусствовед. Просто, когда человек пишет себя с маленькой буквы, он как бы говорит: «Посмотрите, мне даже на самого себя настолько начхать… Можете себе представить, КАК я чихал на вас!» И всем сразу становится ясно…

– … что у него сломан капслок.

– Да подожди ты. Сразу ясно, что такого человека ничем не возьмёшь, ни на какой крючок не подцепишь. А это внушает уважение и страх. Плюс говорит о его уме, ведь это только дураки носятся со своим Именем, как с писаной торбой. Вроде всяких Герцогов, ха-ха-ха…

Тут она была права. Я всегда пишу с прописной не только свой никнейм, но и – о ужас! – слова, с которых начинаю предложения. Хуже того: я не гнушаюсь и знаками препинания! Впрочем, иначе мне и нельзя, ведь я прозаик. А вот самокритичная Леночка всегда пыталась хоть как-то декорировать, облагородить свои бедные вирши – как она всегда делала с неудавшимися блюдами, украшая их изысканными мухоморами из половинок помидоров или морковными звёздочками:

я чай пила и вдруг он превратился в кровьи сахар в слёзы превратилсяя новый налила себе и вновьприхлёбывая чай смотрела я в окнотуда где ты однажды появился

Это такая редкость – тонкое эстетическое чутьё, пусть даже при полном отсутствии таланта. Кстати, первое, по-моему, встречается куда реже, чем второе. За это я Лену уважаю ещё сильнее. Если только это возможно.

Но пора, наверное, рассказать, откуда она вообще взялась на нашу голову.

Случилось это во время очередной вспышки военных действий на «Златоперье», когда свирепые Гении атаковали наиболее утончённую и эстетскую, а, значит, и ранимую часть лагеря графоманов – рубрику «Экспериментальная поэзия».

Вообще-то «психоделисты» (как они себя называют) редко участвуют в рулинетных войнах. Обычно они варятся в своём тесном кругу, наслаждаясь свободными потоками сознания друг дружки – потоками, в которых редко можно встретить рифму, ритм, прописную букву или запятую, – и брезгливо обходят «протухшее старичьё», коим они мнят обыкновенных, консервативных стихотворцев, скрупулёзно подсчитывающих слоги. Но временами обоюдное раздражение прорывается. Например, когда на сайте объявляется литературный конкурс – с крупными призами в местной валюте. Кто-нибудь из самонадеянных экспериментаторов нет-нет да и клюнет на наживку.

Всякий раз это заканчивается печально. Судить психоделиста можно только по его собственным законам, весьма и весьма зыбким; а тут на одной доске оказываются совершенно разноплановые шедевры, что и отправляет новатора в заведомые «лузеры» – даже если среди своих он первый талант. Узнав результаты конкурса, разгневанные психоделисты (а они, как любое меньшинство, очень держатся друг за друга!) вылезают из своих келий и принимаются дружно биться в истерике – на потеху Гениям-традиционалам, которые только этого и ждут. Увы, для критиканов экспериментальная поэзия испокон веку – безопасная и вкусная мишень.

Как Лена затесалась в эту компанию, для меня до сих пор загадка, ибо, как я уже говорил, она обладает качеством, которого настоящий психоделист просто обязан быть напрочь лишён – самоиронией. Впрочем, думаю, она просто-напросто плыла по течению. Едва появившись на сайте – ещё безо всяких стихов, но под оригинальным ником и красивой кислотной аватарой – она тут же оказалась охвачена любовным вниманием самых ярких психоделических лидеров.

Понимая, что происходит явное недоразумение, она, тем не менее, не стала никого разубеждать, – а предпочитала пожинать плоды, умело поддерживая иллюзию, для чего у неё, слава богу, хватало чувства юмора. В первую очередь, как мы уже видели, она без жалости отказалась от прописных букв и знаков препинания, что сразу сделало её в глазах психоделистов своей в доску.

Она даже подумывала творчески развиваться и дальше, – но её тормозило сомнение буриданова осла перед двумя равно соблазнительными, но разнополюсными возможностями: верлибром (коим у психоделистов считался любой нерифмованный столбик) и как раз вошедшим в страшную моду «быковским стихом». Это была досаднейшая проблема – оба стиля ей ужасно нравились. Только-только она придумала, как их поженить, в результате чего получилась бы вещь, сулившая в кругу «экспериментаторов» бешеный успех – чистый, ничем не замутнённый поток сознания, оформленный в красивый кружочек, – как всё резко и внезапно переменилось.

На горизонте появился Порочестер.

Знакомство их – это вообще что-то. Мне повезло наблюдать всё это в мельчайших подробностях. Старый жук случайно (а, может, и по чьей-то наводке) наткнулся на умопомрачительную, всю в инновациях и экспериментах, страницу новенькой – и затрепетал от особого чувства, адской смеси ярости, возбуждения и азарта, которая часто охватывала его тонкую натуру при столкновении с особо кощунственными оскорблениями святого Искусства. Вам-то смешно, а мне пришлось выслушать такооое!.. Недели две, если не больше, он изводил меня ежедневными отчётами о своих героических изысканиях в крохотной, но «отвратительно смрадной» кучке «кое-как сляпанных рифмовок недолюбленной дамы».

Это чувство ещё усилилось, когда он перевёл два-три аcidophileen’овых стишка в обычный регистр, снабдив их в нужных местах запятыми: – Нет, ну такой графоманки я в жизни не видел!!! Главное, они её ещё и хвалят! В анонсы ставят! (Это было правдой: благодаря активности психоделического «ядрышка» поэтическая репутация Елены росла как на дрожжах). – Я её изничтожу, дружище, вот увидите – изничтожу!

Что ж, я мог только посочувствовать тогда ещё неизвестной мне, но, по-видимому, симпатичной поэтессе: с методами Порочестера я уже был неплохо знаком. К счастью, умная девочка не выложила на сайте своих изображений, что уберегло её от участи стать героиней порнографической фотожабы или просто какого-нибудь идиотски-унизительного коллажа, на которые мой друг был мастак. Но ничто не могло помешать ему начать словесную атаку, которую он решил вести потихоньку, издалека, с малого – чтобы поиграть с жертвой, посмаковать её реакцию, и лишь потом огреть по хрупкой черепушке обухом грубости и цинизма.

Изобретал подход он долго, со смаком: все уже испытанные приёмы казались ему недостаточно изящными. – Как вы думаете, дружище, – беспокойно спрашивал он, – боится она матерных словечек? Оскорбят ли они её? Эти психоделистки – такие прожженные твари, от них всего можно ожидать… А если я просто скажу, что она тупая бездарная курица, интересно, это её унизит?..

Я отшучивался, отмахивался, но Порочестера уже ничем нельзя было остановить: когда он что-то задумал – это сущий бронепоезд. – Может быть, просто попросить её: «Не пишите больше никогда»? Понаставить единиц в «оценках»? Спросить, почему она из всех видов хобби выбрала именно поэзию?..

– Лучше займитесь выращиванием герани! – наконец, нашёл он простенькую, но изящную формулировку… и со сладострастным нетерпением стал ждать ответа.

К его удивлению, вместо того, чтобы, как положено, зафырчать, забиться в истерике и начать плеваться нечистотами, загадочная аcidophileen на его дружеский совет даже не обиделась. Очень миролюбиво она ответила, что, мол, у неё на попечении – целый садовый участок, хоть и заросший бурьяном, так что, если Порочестер интересуется геранью и прочими растениями, пусть приезжает в гости и помогает полоть и сажать. Приглашение мой друг, конечно, всерьёз не принял (это будет позже), но заметно сдулся – тут было что-то не так. Впервые в жизни он видел графоманку, которой было настолько наплевать на оценку собственного творчества. Он не хотел в этом признаваться даже сам себе, но был заинтригован.

– Что же ты в таком случае тут забыла? – теперь уже напрямик спросил он, на что получил такой же прямой и честный ответ:

– По вечерам у нас на болотах очень пустынно. Одиноко. Жутко. Охота хоть с кем-то словечком перемолвиться…

И опять та же история – Порочестер был растроган втайне от самого себя. Одиночество – это он хорошо понимал. То ли по инерции, то ли из гордости он ещё некоторое время сопротивлялся и продолжал вредничать, оставляя под стихами новой знакомой то оценку «очень плохо», то глумливую пародию, то до отвращения едкий комментарий на корчащемся «олбанском». Но странная поэтесса всякий раз реагировала до того просто и дружелюбно, что очень скоро бедный карлик окончательно растерял всю свою наносную грубость – и с изумлением обнаружил себя лицом к лицу с живым человеком, да-да, не с сетевой графоманкой, а с ЧЕЛОВЕКОМ – таким же, как и он сам.

Он и сам не заметил, как перестал язвить её своим жалом, а начал спокойно и деловито указывать на явные недостатки – глагольные рифмы, сбои ударений, штампы и прочие выбоины на пути начинающего поэта. Ученица оказалась то ли очень наивна, то ли очень хитра. Всякий раз она так трогательно его благодарила, с таким очаровательным энтузиазмом принималась править свои неловкие вирши, что постепенно наш критик совсем растаял. С каждым днём его замечания становились всё деликатнее, всё нежнее и бережнее, и вот он уже не критиковал, но выращивал её, как мать растит своё дитя, и когда в один прекрасный день уже другой, пришлый критик из Гениев осмелился усомниться в литературных способностях аcidophileen, ревнивый Порочестер устроил наглецу такой разнос, что тот не появлялся на сайте несколько дней – зализывал раны – а, когда всё-таки вернулся, то незаметно перешёл на прозу, которую, очевидно, счёл куда более простым и безопасным занятием.

Тут-то все, кто наблюдал за развитием событий, и убедились в том, что между этими двумя происходит нечто тонкое, ажурное, неуловимое.

Перемены в аcidophileen тоже были заметны. Главная выразилась в том, что она решительно порвала с экспериментами – и широкими шагами направилась в сторону традиционного стихосложения, для начала снабдив свои тексты запятыми и точками и перенеся всю эту красоту в рубрику «Любовная лирика». Вскоре из её стихов почти исчезли глагольные рифмы, зато появились мысли и оригинальные метафоры. Она даже начала потихоньку замахиваться на таких зверей, как аллитерация и ассонансная рифма, и, в общем, думаю, что Порочестер потихоньку сделал бы из неё поэта – Лена девочка способная, – если бы наш с ним общий протест против виртуальной зависимости, о котором я рассказывал чуть выше, не натолкнул его на совсем другие идеи и замыслы.

Как мы помним, Лене в них отводилось далеко не последнее место.

А та, бедняжка, и не догадывалась ни о чём. Она вовсю наслаждалась виртуальной жизнью. Стряпала стишок за стишком, общалась с новыми друзьями, крутила с Порочестером шашни на форуме – и только иногда с тревогой замечала, что (прежде такой уверенный и бравурный) тон её друга в последнее время будто бы… изменился, что ли?.. Он всё чаще казался вялым, уклончивым и каким-то даже… испуганным, – будто кавалеру вовсе и не до прекрасной дамы было, но вежливость и взятая на себя роль обязывали держать марку. Чуткая аcidophileen, не привыкшая незваной лезть в чужую душу, подумала тогда, что, видимо, в заэкранной жизни Порочестера происходит нечто такое, что вовсе её не касается. А раз так, то и спрашивать нечего.

А это было как раз в те дни, когда мы с Порочестером завели знакомство в реале – и его тайные помыслы насчёт Елены стали, наконец, явными.

Что до меня, то я в поте лица трудился над будущим костюмом из джинсы. Чертил выкройку, переводил на ткань, раскраивал, дрожа, как бы не сделать неловкое движение – для другого ведь всегда стараешься больше, чем для себя. Перепроверял всё по десять раз, поэтому работа шла медленно. Когда самая нудная часть была закончена, и я, вооружившись иглой и напёрстком, уселся соединять между собой разрозненные части розового денима, мне пришло в голову, что пора бы что-то предпринять и для их незадачливого хозяина. А то больно уж он в последнее время достал своими розовыми соплями и заунывными причитаниями: «Ацидофилин, ацидофилин…»

«Вот только, пожалуйста, без самодеятельности, – с досадой думал я, шерудя туда-сюда толстой иглой, в чьё ухо была заправлена контрастная чёрная нить. – Тебе, голубчик, воли давать нельзя. Слишком уж ты восторжен и впечатлителен, а в любви это не лучшие советчики.»

Слегка прозондировав почву и кое-что выяснив, я пришёл ещё в большее волнение (настолько, насколько чужие проблемы вообще могли меня взволновать). Оказывается, эти страстные влюблённые даже в личку ни разу друг другу не написали! Не созвонились ни разу! Стеснялись. Я уж молчу о такой интимной вещи, как скайп… Впрочем, этой радости они были лишены ещё и по другой, банально технической причине: ноутбук милой дамы был слишком дряхл для таких испытаний. И хорошо, если и вправду так. Хуже, если это была банальная отговорка!

«Да и нужен ли романтичной даме сей форсаж?.. Она прекрасно чувствует себя и в формате форума.» Честно говоря, я с трудом себе представлял, каким образом мой друг собирается перескочить эту пропасть.

Единственное, что меня тут обнадёживало – это как раз то, что, казалось, должно было огорчать. А именно: несмотря на все просьбы и заклинания, поэтесса упорно отказывалась прислать Порочестеру свои фото десяти-пятнадцатилетней давности. Что косвенно указывало на то, что Елена не относится к тому страшному и холодному типу людей, которые принципиально не смешивают вирт с реальной жизнью; что она не хочет вводить друга в заблуждение; что – пусть и неосознанно – рассчитывает на возможную встречу. (Конечно, это могло говорить всего лишь о том, что наша героиня была чудовищно страшна уже в юности, – но я как безнадёжный оптимист эту версию отмёл).

В общем, я всё яснее понимал, что без посредника этим двоим не справиться. И посредником этим придётся стать известно кому.

Роль сводника была для меня новой. Но я и этому был рад – не так уж много в моей жизни нового. И то всё благодаря Порочестеру, который, что ни день, открывал меня для меня с самой неожиданной стороны.

Сказав себе так, я успокоился – настолько, что на какое-то время позволил себе забыть об их душераздирающей любовной истории.

Меня занимало кое-что другое – куда более увлекательное. И реальное. Приближался тот удивительный, неописуемый момент, когда из разрозненных, кривоватых, странноватых на вид кусков ткани вдруг неизвестно как получается ВЕЩЬ! Даже меня, старого заплесневелого сухаря, это чудо каждый раз изумляет и приводит в трепет – и, что интересно, с опытом он не уменьшается, а становится только сильнее. (Может быть, потому, что и сшитые мною вещи с каждым разом всё качественнее?)

Предвкушая миг трансформации, я с упоением работал иголкой. Процесс настолько захватил меня, что вот уже два дня я забывал даже позавтракать – и перехватывал что-то лишь к ночи, когда уже не мог работать – так болели глаза, пальцы и спина. Даже во сне у меня перед глазами мелькали стежки – чёрным по розовому. (Порочестер как-то объяснил мне, что это цвета молодёжной субкультуры «эмо», но вникать во все эти страсти я не стал).

Готово!..

Но это пока был только пиджак – вернее, заготовка для пиджака. А я хотел доделать до завтра и брюки, чтобы уж всё сразу прикинуть прямо на Порочестере. И снова вспомнил, что надо поесть, только когда спину и шею ломило уже невыносимо. В результате на третий день работы у меня вовсю разболелись не только мышцы и глаза, но и желудок.

Это, конечно, плохо, что я себя так измотал. Здоровья в моём возрасте это не прибавит. Зато именно благодаря такому чудовищному насилию над своим организмом я и вспомнил, наконец, кое-что важное – да не просто важное, а такое, что самой короткой дорожкой вело нас прямёхонько в покои загадочной красавицы.

Когда меня озарило, я как раз доделывал последние стежки, смётывая Порочестеровы брюки, и торопился закончить поскорее, чтобы с чистой совестью бухнуться в кровать. Но теперь у меня и усталость прошла – может быть, оттого, что я от неожиданности уколол большой палец иглой. Ах я дурак! Как же я сразу-то не догадался?

Решение было столь очевидным, что я, выдавливая из пострадавшего пальца капельку крови, кряхтел и радостно чертыхался на своё тугодумие. Теперь я знал, что делать и, главное, как. Трепещи, виртуальность!.. Прекрасной Елене уже не сорваться с крючка!

На страницу:
3 из 4