Туман над Токио

Не считая десятков тысяч новорождённых, чего только не извлекали золотые руки сенсея из вагин пациенток! И куриные яйца (сенсей не уточнял: сырые или варёные), и крупные головки кроваво-красных гвоздик (очевидно, сорт гвоздики Шабо «Огненный Король» или «Микадо», диаметром до 12 см), овальные куски пемзы и других скрэбов для ног, рюмочки для саке, мини-мыльницы, одноразовые тюбики с кремом для бритья, бутылочки с гелем для душа, шампунями и лосьонами и многие другие подручные БДСМ-аксессуары, которые господа доминирующие иерархи засовывали в нутро любимых женщин в разгар «экшенов». Правда, в данном перечне извлечённых из вагин штуковин отсутствовали наручники, клизмы, колесо Вартенберга, орудия порки, расширители для урологического и проктологического осмотра, ремни, хлысты и плётки. Наверное, их ещё не продавали в то время в токийских секс-шопах и, о, пречистая дева Мария, золотым рукам Огава-сенсея крупно повезло.

Много раз я убеждалась на своём личном опыте и на фактах из жизни общих знакомых, что врач от бога Огава-сенсей обладал даром ясновидения. Однажды, после концерта звёзд аргентинского танго, мы с хорватской подругой Рубеной и двумя японскими девушками были приглашены Огава-сенсеем на ужин в итальянский ресторан. Сенсей впервые видел Рубену и, как мне показалось, мгновенно увлёкся ею. Он сидел напротив Рубены, и не сводил с неё глаз. Всё было логично. Средиземноморская красота хорватки, то есть каштановые вьющиеся волосы, карие глаза, сверкающие в ресторанном полумраке, точёное лицо и фигурка могли сразить наповал даже таких крепких, женатых до зубов оловянных солдатиков, как сенсей. Одно только смущало меня в его пристальном взгляде: он выражал не столько восхищение красотой моей подруги, сколько неясную тревогу, дискомфорт (по моим предположениям) от чар Рубены, беспокойство (как я думала) в преддверии сильных чувств.

Сама я оживлённо беседовала и смеялась с японскими девушками, но краем уха слышала обрывки беседы Рубены и опытного врача Огава. Сенсей произнёс:

– Рубена-сан, вас ничто не беспокоит по-женски? Вы могли бы, между прочим, прийти ко мне на консультацию…

– Благодарю вас, Огава-сенсей! И хоть я и не люблю женских консультаций… как бы лучше объяснить… ну, по причине застенчивости, сами понимаете… Честно признаться, я не консультировалась уже лет пятнадцать… да, пятнадцать… с самого рождения моего сына… но непременно воспользуюсь вашим любезным приглашением, – оправдывалась Рубена.

Ага, подумала я с лёгкой ревностью, властелин треугольников уже возжаждал прощупать у Рубены холм Аполлона и пояс Венеры! Наверное, тоже однозначно скажет: «Красавица!»

Японские девушки обсуждали поездку на три дня и две ночи в Токио, и я присоединилась к их спорам, в каком отеле лучше забронировать номер.

Взгляд сенсея становился всё тревожней, хотя обсуждаемые ими темы были самыми что ни на есть обыденными, не медицинскими.

Сенсей спросил, как зовут сына Рубены. Она назвала имя. И тут врач допустил бестактность:

– По-немецки это имя звучит как рак, злокачественная опухоль.

Рубена смутилась, не зная, что и ответить. А я в свою очередь тоже допустила бестактность и по-дружески вонзила под столом свой каблук-шпильку в ботинок сенсея.

Рубена рассказывала ему о лазурных берегах моря в Хорватии, а сенсей, с сочувствующим лицом, возвращался к теме онкологии.

Ещё два раза мне пришлось толкать его ногой под столом, потому что ещё два раза он произнёс это страшное, мерзкое слово «рак».

В это трудно поверить, но через две недели у Рубены вздулся живот и она попала на осмотр к гинекологу центральной городской больницы. Тот поставил диагноз: злокачественная опухоль яичников, четвёртая степень, с метастазами в брюшную полость. Оказывается, у Рубены года три уже не было критических дней, а она по неведению думала, что у неё ранняя менопауза и держала всё в тайне. Онкология яичников – коварное заболевание, как сообщил нам потом Огава-сенсей. Не даёт ни тревожных симптомов, ни боли фактически до последней стадии.

Не прошло и года, как моей кареглазой подруги не стало. В юности как-то хорватская гадалка, посмотрев на её ладонь, предсказала Рубене раннюю смерть. Так и легло. Рубена скончалась в возрасте 41 год. Она была необычайно красива в день погребальной церемонии, засыпанная белыми гвоздиками, улыбающаяся чарующей своей широкой улыбкой. Огава-сенсей, видевший, по роду своей профессии, множество мёртвых тел, признался, что никогда не встречал такой ликующей улыбки у покойников. И однозначно добавил: «Красавица».

* * *

В очередном телефонном разговоре Огава-сенсей попросил меня купить в магазине много цветов и положить их от его имени на могилу папы.

Мой отпуск заканчивался, и я всё чаще обнимала маму, умоляя не печалиться из-за моего отъезда и обещая приехать быстро, всего через четыре месяца, до новогодних праздников.

Назвавшись груздем, я готовилась лезть в кузов. Сначала вяло, но затем завелась. Купив несколько учебников по актёрскому мастерству, и в первую очередь по системе Станиславского, я упражнялась, обучаясь на театральную «звезду». Мама говорила, что у меня это получается, как у Катрин Денёв. Потому что слепо верила в меня, в мою уникальность. Потому что пуповина, обрезанная при моём рождении, всё ещё пульсировала, связывая нас с мамой узами тихой, без громких слов, вечной любви.

Глава 4

Снова скоростной поезд Синкансэн мчал меня к лаврам. Для противостояния личным обстоятельствам я вооружилась медикаментами от высокой температуры, антибиотиками от кишечных вирусов, лекарствами от тошноты, рвоты, а только что сделанная Огава-сенсеем противогриппозная вакцина уже вырабатывала в моей крови антитела, образуя защитный иммунный ответ.

Я нашла себе замену – преподавателя французского языка и культуры, и договорилась с администрацией университета об отпуске на полгода. По правде говоря, я была убеждена в том, что больше в университет не вернусь.

Мысли о смене профессии наседали. Мой верхний господин – сознание – щекотал мне нервы, бил по самолюбию, заставлял встать в позицию «из пешек в дамки». Окружающие меня в Тохоку милые, добрые, не знаменитые люди стали казаться чрезвычайно скучными, с мелочными желаниями и приземлёнными требованиями к жизни. Кто-то каждое утро с удовольствием выбивал на балконе матрасы «футон» и любовно развешивал бельё, кого-то заедали распри с родственниками из-за дележа наследства, кто-то бегал по магазинам и покупал дорогую бижутерию и брендовские сумки, потому что не имел другой, высшей цели.

Обучая своих студентов условному наклонению французского языка, я разочарованно констатировала тот факт, что девятнадцатилетние девушки и парни не в состоянии предъявить жизни дерзкий ультиматум. С третьего курса их терзали страхи не найти после университета работу, и это плачевно отражалось на условном наклонении. После тщательного раздумья, дома, со словарём, они выдавали мне фразы типа: «Если бы я была волшебницей, то с лёгкостью нашла бы работу ответственной за производство бантиков для плюшевых кошечек Кити-чан». Или: «Если бы у меня была волшебная палочка, то я взмахнул бы ею и попал на работу в агентство по недвижимости». «А не хотели бы вы стать личным переводчиком премьер-министра?» – задавала вопрос я. «Или работать боссом на первом канале телевизионной корпорации NHK?» Тут мечты моих студентов буксовали, и они отрицательно качали головой. Нет, сенсей, не хотели бы. Ну да, я ставила им «отлично» за грамматически правильно построенные фразы, а сама подводила печальные итоги условного наклонения: «Рождённый ползать, летать не может!»

Некоторые милые девушки мило говорили: «Когда я окончу университет, мечтаю выйти замуж и стать домохозяйкой». Слово «домохозяйка» звучало как-то не актуально, без претензий, не по-бойцовски. И я быстренько переключалась на других студентов.

Быть домохозяйкой в Японии почётно, совсем недурственно. С одной стороны, это означает свободу от иерархии на рабочем месте. С другой стороны, на мой взгляд, статус домохозяйки ведёт к рабству, зависимости от мужа и детей, к кабале пылесоса, стиральной машинки и кухонной плиты.

Условное наклонение позволяло управлять громом и молнией, запускать мотор грёз в космические дали, поворачивать вспять реки. Но для моих немногословных студентов оно было просто сотрясением воздуха, трепологией.

Встречалась молодёжь и с альтруистическим настроем, глобально переворачивающим мои требования к французской грамматике. Смотря в тетрадку, один парень со смущённой улыбкой раскрыл свои чаяния: «Если бы я успешно окончил университет, то хотел бы работать в пансионате для престарелых, чтобы заботиться о них». Умница! Поставлю тебе на экзамене высшую оценку 100/100.

* * *

Я разглядывала программку спектакля «Камелия на снегу», присланную мне секретаршей агентства «NICE». На ней Нагао-сан, лукавый капитан с ласковыми янтарными глазами, так же стоял за штурвалом судна рядом с неотразимой суперзвездой японской сцены Фуджи-сан. В самом низу программки теснились фотографии других ведущих актёров, занятых в спектакле. Я рассматривала их лица и думала: «Какие они, должно быть, интересные. И скоро я буду среди них! После спектаклей мы всей труппой будем ходить в рестораны, выпивать, кто – саке, кто – вино, и из наших разговоров я буду постигать то разумное, доброе, вечное, что доносят они до зрителей в своих замечательных ролях»

Среди VIP[12]-актёров «Камелии» был и японский комик Одзима. Я видела его в телепередачах, и этот редчайший самородок юмора всегда вполне органично заставлял публику хохотать. «Вот уж нам будет весело с Одзима-сан!» – представлялось мне.

Иногда тоска по ушедшему папе отступала и я распахивала шторы, чтобы видеть солнце. Сочная палитра осени уже тронула кроны деревьев в парке под моими окнами. Я слышала пение птиц! Оказывается, тому яду, который их истребил во флоре и фауне, нашлось противоядие. И звуки музыки перестали резать мне слух. Даже наоборот. Слушая классические концерты, или рок и поп-музыку, я чувствовала, как они возбуждают во мне жажду творчества, перевоплощения, непреодолимую тягу к блеску, шарму, соблазну.

* * *

Синкансэн подъезжал к Токио. Я теребила в руках ксерокопию своей роли, состоящей из шести реплик, не считая восклицания «Congratulations!». С помощью японской подруги я подписала латинскими буквами под иероглифами их транскрипцию. И потихоньку учила слова английской аристократки, прикидывая, смогу или нет раскрыть грани актёрского дарования благодаря такому скудному словарному запасу. Хотя, почему бы и нет? Прославился же по всей Японии семилетний мальчик из агентства «NICE», произнеся лишь два слова «Папа, вернись!» в рекламе для строительной компании. Первоклашка, а додумался произнести их так, что вся Япония плакала! А я, большая и с дипломами, разве не смогу? Между репликами есть паузы, а их тоже нужно уметь держать так, чтобы зрители плакали и смеялись.

Секретарша госпожи Хории прислала мне по почте текст «Камелии на снегу» и подробную информацию о гастрольных показах пьесы.

Труппы в Японии в большинстве случаев сборные, а поставляют в них актёров крупные и не очень агентства по шоу-бизнесу. Здания театров арендуют в зависимости от масштаба спектакля, вложенных в него средств и, конечно, величины компании, продюсирующей постановку. «Камелию» продюсировала известнейшая кинокомпания. Игра велась по-крупному. В спектакле были задействованы пятьдесят актёров. Из них пять звёзд, несколько VIP-персон японской сцены, множество опытных актёров средней значимости и… четверо зарубежных не VIP-персон, включая меня. Вот это-то и являлось смелым новшеством устроителей «Камелии на снегу». До этого путь на японскую сцену иностранцам был закрыт, и роли европейцев в постановках исполнялись отечественными актёрами. При высоком уровне реквизита это не представляло особых трудностей: белокурых париков было сколько угодно, а остальное дополнял грим.

Я сгорала от любопытства, кто же были эти зарубежные везунчики, дама и двое парней, допущенные, как и я, на большую японскую сцену? Особенно меня интриговала дама. А вдруг она француженка и мы станем приятельницами, обе говоря по-французски. А если это американка или немка, то мои знания разговорного английского вполне удовлетворительны для дружеского общения за кулисами и вне.

Программа была следующей: месяц (без малого) подготовки пьесы на репетиционной сцене, где-то на окраине Токио. А окраину выбрали наверняка для ограждения звёзд и VIP-кадров от назойливых поклонников. Дальше, в следующем месяце все перемещаются в Осаку, в тот шикарный и безразмерный храм, театр Эмбудзё, который со скрытой гордостью показывал продюсер Накамура-сан, и где меня чуть не «завалили» преступные группировки китайских идеограмм. Затем триумфальное возвращение в Токио, и ещё почти месяц гастрольного показа в Большом токийском театре на Гинзе[13]. Итого: три месяца театральной магии, интересных встреч и блеска под софитами! Я не сомневалась в своих данных, ни в драматических – благодаря досконально проштудированной и отрепетированной системе Станиславского, ни во внешних – большие серо-голубые глаза и золотистые волосы до пояса были культовыми для генерации «манга и аниме».

Забронировав, за свой счёт, номер в отеле неподалёку от Гинзы, я намеренно ехала в Токио за день до сбора всей труппы и первой читки. Мне хотелось побродить одной по токийским улицам, не раздавая (пока) автографов, и не надевая (пока) чёрные очки и кепку. В этом же отеле руководство киноконцерна забронировало и оплатило мне номер на последующие двадцать пять дней и ночей репетиций.

В Токио шёл дождь. Получив на ресепшен[14] три больших чемодана с вещами и разобрав их в номере, я поехала в Одайба, район небоскрёбов и торговых центров, соединённый с центром Токио Радужным мостом. И настроение у меня было радужное. В уютном салоне кафе, у окна с видом на Токийский залив я пила кофе и наблюдала за прогулочными катерами и баржами. Мимо проплывали два катерка. «Эй, вы, там! – кричала я им по-японски внутренним радужным голосом. – Congratulations! Позвольте выразить вам сердечную благодарность за то, что пригласили на романтическое празднование вашей помолвки! Но что же вы стоите так далеко друг от друга? У нас в Англии жених и невеста представляются гостям под руку… О, господин Мураниши, у вас такая прелестная возлюбленная! Ну-ну, не стесняйтесь, обнимитесь! Вы удивительно сладкая парочка!» Отлично! Ни одной запинки! Выучено назубок!

Потом я принялась размышлять, что же надеть назавтра. Чёрную классику, или фэнтези из парижского бутика?

Зазвонил мобильный телефон, и мужской голос беспокойно спросил, имеется ли у меня спортивный костюм, просторный, желательно чёрного или тёмно-синего цвета. А зачем он мне? Я же не собираюсь бегать по утрам в сквере рядом с отелем. Это звонил сотрудник агентства «NICE».

– Простите, сэр, но о спортивном костюме госпожа Хории ничего не говорила.

– Госпожа Аш, произошло недоразумение. Перед репетициями у нас актёры переодеваются в спортивные костюмы. Сходите, пожалуйста, в универмаг и приобретите.

А о размерах гарантий, положенных мне с завтрашнего дня, даже не заикнулся… Пришлось прервать гуляния и остаток дня посвятить поискам униформы для репетиций.

В Токио не так-то просто купить недорогой спортивный костюм. Во всяком случае, на Гинзе. Попадались стильные, выгодно подчёркивающие body line[15], но все – дорогие. Набегавшись по магазинам, я в отчаянии, и ввиду того, что всё уже закрывалось, «схватила» лишь верх – спортивную курточку, скромно отделанную по бокам и по кромке капюшона чёрным и серебристым кружевом. «А вниз надену тёмно-серые джинсы со стразами», – махнула рукой я. «И вообще, странное дело, к чему на репетициях бесформенные спортивные костюмы?»

Помощник Хории-сан ещё раз позвонил, чтобы удостовериться в наличии у меня робы для репетиций. А заодно подробно объяснил, где мне завтра ровно в восемь утра требуется ждать Хории-сан, чтобы вместе ехать на первую застольную репетицию. Туда, на окраину Токио.

Из-за отсутствия информации о размерах гарантий, я наспех поужинала в забегаловке возле отеля и пошла спать.

* * *

Уснуть я не смогла. В голове роились честолюбивые думы, прокладывающие Радужный мост через залив Славы. У меня отчётливо проявлялись симптомы звёздной болезни. А лекарством от неё я не запаслась.

Глава 5

Когда мы с менеджером вошли в репетиционный зал, там ещё почти никого не было. Накамура-сан почтительно приветствовал и меня, и госпожу Хории. Затем любезно поинтересовался, хорошо ли я устроилась в отеле. Я рассыпалась в благодарностях за предоставление уютного номера в прекрасной гостинице, а также в который раз, широко улыбаясь своей самой лучезарной улыбкой, выразила глубокую признательность господину продюсеру за оказанную мне честь. Накамура-сан совсем не был похож на «акулу шоу-бизнеса». И вообще, имел вид отзывчивого, душевного человека, благоволящего к моей скромной не VIP-персоне.

Пока Хории-сан обсуждала что-то с продюсером, я окинула взглядом репетиционный зал с ровно расставленными стульями и уселась в первый ряд, чтобы хорошо видеть лицо и губы режиссёра и отчётливей слышать его голос. Разговорная речь воспринимается лучше, когда аудитивная функция сочетается с визуальной. А проще сказать – то, что слышишь, но недопонимаешь, прочтёшь на лице собеседника по его губам. Вот этого мне и хотелось.

Зал постепенно заполняли действующие лица в бесформенных чёрных или тёмно-синих спортивных костюмах. И все они садились на задние ряды. «Ну да, они ж хорошо понимают по-японски и им не надо смотреть режиссёру в рот», – нашла объяснение этому я.

Дверь открывалась, появлялся актёр или актриса, они тут же низко кланялись в зал и произносили «ohayo gozaimasu» – доброе утро. Уже позже я узнала, что в театре «доброе утро» следует говорить при встрече друг с другом в любое время суток, даже поздно вечером, а о логике данного нюанса японской закулисной жизни приходилось додумываться самой. Наверное, это было что-то вроде суеверия: всем хотелось «рассвета» на сцене, а о драматическом «закате», добром вечере, как о сглазе, нужно было молчать.

Хории-сан закончила беседу с продюсером и пробежала взглядом по залу. Бровью не поведя, она шикнула на меня, сидящую в самом центре, на видном месте:

– Аш-сан, сейчас же сядьте на последний ряд! Это места для главных! И вообще, у нашего агентства очень хорошая репутация, скромность и знание своего места отличают всех наших актёров.

«О-о! – бурно возмутилась во мне демократия, несущая слоган «Liberté, égalité, fraternité»[16]. Что, опять? Опять иерархия доминирования и диктатура альф? Здесь? В месте, являющемся ориентиром нравственности? В храме авангардного образа мысли? Выбрав омега-стул в последнем ряду за колонной, прячущей меня от режиссёра и мешающей обзору звёзд, я в душе пела «Марсельезу» и готовилась к взятию Бастилии.

Ряды «главных» всё ещё были пусты. До начала собрания оставалось минут двадцать. Возле меня ни с той, ни с другой стороны никто не садился. По всей видимости, в стаю меня не принимали… Это, наверное, из-за моей классной спортивной курточки с кружевом, обтягивающей бюст, и из-за клёвых джинсов со стразами, подчёркивающих body line. Надо было всё же купить бесформенный тренировочный костюм!

Дверь отворилась и в репетиционное пространство, запыхавшись, вторглись с криками «Hello!» двое американских парней лет под пятьдесят. В рядах японских коллег раздались смешки. Американцам кто-то беспардонно указал в глубину зала, и они уселись рядом со мной, не помещая свои длинные ноги в межрядье и упёршись коленками во впереди стоящие стулья. Ну ладно, в моей стае пополнение…

Парни громко представились Марком и Джонни, и по-панибратски принялись хлопать меня по плечу и даже обнимать… по-дружески. Японские коллеги, до этого сидевшие как на колу, вдруг расслабились, подражая американцам, и зашевелились. Спёртая атмосфера зала разрядилась и в воздухе запахло свежестью.

Я воспользовалась неожиданно выпавшим шансом и шёпотом пожаловалась парням об утаивании моим агентством размеров гарантий. Марк зашептал, что его менеджер сообщила ему о размерах на первом же собеседовании. И – о чудо! – без обиняков назвал саму сумму. А Джонни, присланный из другого агентства, подтвердил её размер.

Теперь у меня в базе данных находилась ценнейшая и секретнейшая информация о гарантиях, приличных, надо сказать. С этого момента Марк с Джонни стали для меня «своими».

Кроме всего прочего, Марк ненароком раскрыл мне топ-секреты агентств по шоу-бизнесу, в том числе и то, сколько процентов они удерживают из гарантий актёров. Целых 30! Одну треть! Так вот почему всё это время сотрудники «NICE», как агенты ЦРУ, увёртывались от моих вопросов о заработке, ловко прикрываясь тем, что в Японии о нём, родимом, вопросов не задают!

Тяжкие мысли об изъятии госпожой Хории тридцати процентов из моих гарантий прервал блистательный вход зарубежной дамы с мелированными волосами, близкими к платиновому цвету. Она подняла руку вверх и широко помахала ею второму помощнику ассистента режиссёра, как будто тот был её близким другом или бойфрендом. Я сперва бросила взгляд на её спортивный костюм и вздохнула с облегчением: обтянула зад не я одна. И если нас уже двое, значит, я не испорчу себе карьеру подчёркнутым бюстом с чашечкой С и обтянутыми, усыпанными стразами бёдрами. Коллеги подумают, что в европейских театрах так и положено.

Вторая иностранная актриса, так волновавшая моё воображение, подошла к доске объявлений, подвешенной к стене у нас за спинами, что-то проверила и приблизилась к нашей стае, ища свободный стул. Он был один. Рядом со мной, по правую руку. По левую сидели притихшие Марк и Джонни. Они пристально смотрели на открывающуюся дверь.

В зал вошла ничем не примечательная парочка. «Низы» вдруг затихли. Я поняла: явились «верхи». Господин в чёрной спортивной форме, смутно смахивающий на капитана судна с программки, а также его спутница, крупнокалиберная дама в лёгком хлопчатобумажном кимоно «юката» сели в первый ряд, прямо напротив режиссёрского стола, спиной к нам, низам. Далее парад звёзд продолжился… Японские коллеги-омеги на задних рядах стали переглядываться друг с другом и улыбаться. Ага, значит, только что вошедший пожилой дядечка – это сам знаменитый комик Одзима-сан. Ещё несколько знаменитостей и VIP-актёров пожелали всем доброго утра и расположились на почётных местах. Главный режиссёр Сато-сан посовещался с господином Накамура, и открыл застольную репетицию. Времени на знакомство со второй зарубежной актрисой не было.

Приветственную речь произнёс господин продюсер. Десять минут он горячо благодарил всех членов труппы за огромную честь, которую они оказали одному из самых крупных отечественных киноконцернов, наилюбезнейшим образом согласившись участвовать в постановке «Камелия на снегу» и приносил свои глубочайшие извинения за то, что отвлёк их на три месяца от других славных, нужных зрителям, великолепных проектов. Наверняка многие из актёров средней значимости мучились от невостребованности, испытывая творческий (и не только) голод, и не получая долгими месяцами ни ролей, ни гарантий. Вот они-то и слушали продюсера Накамура-сан с особым упоением.

Следующим встал Сато-сан, режиссёр. Он кратенько поблагодарил продюсера за оказанную ему честь, а также выразил надежду на то, что мы в дружном единстве создадим чудесное шоу. Извиняться ни перед кем не стал. У Сато-сан был вид очень занятого человека, который мягок и не кричит, но шуток шутить не любит, и при отсутствии ярко выраженного нервного режиссёрского голоса будет властно управлять постановкой. Видно было, что Сато-сан – пилот высшего класса.

Режиссёр представил труппе драматурга Инуэ-сан, автора «Камелии на снегу», даму с приятной улыбкой и ледяными глазами. «Как пить дать у авторши тоже звёздная болезнь», – думала я, пока она доводила до публики свой замысел. Тоже, небось, шесть месяцев назад испытывала сильный творческий голод из-за невостребованности. И вдруг такая удача – заказ крупнейшего киноконцерна на написание пьесы – ремейка нашумевшего европейского мюзикла. И теперь вот этот ремейк бережно держат в руках пять суперзвёзд, VIP-театралы и несколько десятков омега-исполнителей. О драматурге уже пишут в центральных газетах, и скоро тысячи зрителей будут аплодировать её гениальности. Госпожа Инуэ, как и некоторые лица в джинсах со стразами, тоже метила из пешек в дамки.

После этого режиссёр представил своего ассистента, ассистента своего ассистента, художника-сценографа, художницу по костюмам, дизайнера, декоратора, хореографа и весь технический персонал – их фамилий я все равно бы не запомнила и за три месяца.

Наступил черёд актёров, и Сато-сан предложил каждому из нас представиться и сказать пару слов о себе.

Первым встал «капитан». Он был высокого роста, статным, длинноногим, а янтарного цвета звёздные его глаза мне «с земли» было не рассмотреть. Он лаконично сказал: