bannerbanner
Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века
Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Полная версия

Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 4

Самый громкий скандал был связан с выступлением Т. Кремповецкого 29 ноября 1832 г. на торжестве в память восстания 1830–1831 гг., организованном в аббатстве Сен-Жермен де Пре Национальным комитетом польской эмиграции совместно с Франко-польским комитетом. В зале, украшенном флагами Франции, Польши и США, присутствовал Лафайет в мундире гренадера варшавской национальной гвардии. Вели торжественное собрание граф де Ластейри (от Франко-польского комитета), Дверницкий и воевода А. Островский. Пулаский и Чиньский выступили с речами на польском языке, а после них Кремповецкий произнес по-французски речь, вызвавшую большой резонанс в эмиграции и среди европейской общественности. Он указал, что здравый смысл подсказывал шляхетскому руководству восстания 1830 г. необходимость «провозгласить права человека и гражданина», выдвинуть лозунг борьбы «во имя свободы и равенства», сделать крестьян собственниками земли, и тогда бы народная война принесла победу. В гибели восстания Кремповецкий обвинил шляхту, он проклинал «тех, кто, злоупотребив доверием народа, захватил в свои руки, предательские и слабые, верховную власть и национальное правительство». «Бремя их постыдного поведения, – заявил он, – не должно лечь на нацию в целом; пусть они сами переваривают свой позор». Обрисовав ужасное положение крестьянства, Кремповецкий подчеркнул, что «любовь к свободе еще теплится в этих массах, среди которых безнаказанно орудуют бич пана и царская секира». Он возложил вину и на католическое духовенство, которое в X веке «принесло в Польшу принципы рабства и закон крепостничества». Напомнив о борьбе украинского крестьянства времен Хмельницкого, Наливайко и Гонты, о недавней Колиивщине и кровавом выступлении крестьян в Умани, Кремповецкий восславил крестьянский бунт как выражение исторической справедливости и выдвинул лозунг сочетания политической и аграрной революции. Характерно, что в том же выступлении он вспомнил о русских революционерах, назвав имя Рылеева – «одного из первых мучеников свободы в России». Кремповецкий подчеркнул, что не считает врагами простых русских людей: в солдатах, подавивших польское восстание, он видел таких же, как и поляки, жертв царского деспотизма32.

То, что именно Кремповецкий выступил с подобной речью, было не случайным. Он выделялся радикализмом, и Лелевель доверил ему работу по переводу польских брошюр на европейские языки для Научного общества, а также поручил заняться «историей последней революции». Проведенный Кремповецким анализ и лег в основу того, что он сказал через два года после революционного взрыва. Впоследствии, на похоронах Кремповецкого в 1847 г., об этом очень убедительно напомнил Ворцелль: «Прошло два года с 29 ноября 1830 г. Революция, перенесенная на чужую землю, разбиралась в элементах своей стихии, прослеживала причины своего падения, в тишине пересчитывала своих верных сыновей и врагов, но не огласила приговора, словно пораженная страшной картиной. Все ее боли вновь возникли в день торжественной печальной годовщины, все они отозвались в любящем сердце ее сына, и он стал ее выражением, издал стон перед своими и чужими, заклеймил чело погубителей отчизны, которые завыли от бешенства и с того времени неустанно лили потоки желчи, но не стерли пятна со своего чела. По нему узнала их эмиграция, узнала их Родина»33.

Речь Кремповецкого, которую С. Островский назвал «трагической частью праздника», знаменовала шаг к революционному демократизму, она поставила под сомнение традиционный взгляд на роль шляхты в истории Польши, развеяла миф о национальном единстве и солидарности, показав остроту классового антагонизма. Поэтому реакция на нее была бурной. Наиболее ярыми противниками Кремповецкого, «завывшими от бешенства», выступили сторонники аристократии и «пулсрудковцы». 5 декабря 1832 г. вышло воззвание комитета Дверницкого, осуждавшее выступление Кремповецкого. А. Островский организовал бывших послов сейма, и вместе с консерваторами они подготовили ораторов для публичных выступлений протеста. По инициативе Плятера от имени сейма и эмигрантской общественности было составлено письмо председателю Франкопольского комитета Лафайету, которое подписали 22 члена сейма Королевства Польского и 60 эмигрантов. Ряд бывших парламентариев (Лелевель, Глушневич, Пшецишевский, Карвовский, Замбжицкий, Пац) отказались подписывать письмо, зато среди подписавших оказались почти все генералы во главе с Г. Дембиньским, а также С. Ворцелль, А. Мицкевич, Ю. Словацкий, Б. Залеский и другие эмигранты, принадлежавшие к демократическому течению. В письме опровергалась данная Кремповецким характеристика шляхты и ее отношения к крестьянству. «В Королевстве, – утверждали авторы письма, – не было рабства с 1815 г. Зато есть рабство, которое поддерживает московское правительство[4], привлекая к суду помещиков, намеревающихся освободить своих крестьян, препятствуя начальному образованию, используя все средства, какие только имеет в своем распоряжении самоуправная власть». В письме подчеркивалось, что революция 1830 г. «была национальной во всех отношениях, […] целью являлось сбросить чуждое ярмо, московское господство, и ее поддерживали все классы общества. Духовенство, шляхта, мещанство и крестьянство соперничали друг с другом в активном стремлении приложить усилия к великому делу освобождения Польши». Авторы письма просили Лафайета воспрепятствовать распространению текста речи Кремповецкого, чтобы она не оказала давления на французское общественное мнение, а эмигранты в Салене даже пошли дальше, предложив ввести цензуру на все речи и публикации поляков за границей. Поскольку Лафайет заявил, что не вправе вмешиваться в чужие дела и судить об истории другого народа, речь Кремповцкого в сокращении поместила газета «La Tribune», а Общество друзей народа дало деньги на издание полного текста с примечанием автора34.

Таким образом, содержание речи стало известно широкой польской, французской и европейской общественности, вызвав отклик как во французской провинции, так и за пределами Франции. Немцевич, находившийся в Англии, возмущался Кремповецким, Лелевелем, Чиньским и всеми теми, кто срамил шляхту, оскорблял армию: «И такие-то головы хотят быть представителями, хотят решать судьбу польской нации. Самая помойка бешеных поджигателей собралась в Париже […], чего же можно от них ждать?». Воззвание Комитета Дверницкого содержало предостережение эмигрантам: «не доверять маскирующимся врагам», и проявление недоверия вылилось в резолюцию симпатизирующего Дверницкому и Чарторыским авиньонского отделения Огула, которое 350 голосами против 154 постановило исключить Кремповецкого из эмигрантского Огула как «недостойного имени поляка». Те, кто голосовал против резолюции, получили наименование «анархистов-разрушителей», они выделились в особую группу и были переведены французской полицией в Бержерак, что, несомненно, было связано со сложившейся обстановкой конфронтации. Она проявлялась в росте числа поединков в среде эмиграции. Например, капитан Воронич, секретарь авиньонской рады, особенно яро выступавший против Кремповецкого, получил пять вызовов на дуэль. Это, в частности, свидетельствовало о том, что не вся польская эмиграция разделяла позицию авторов письма к Лафайету. Так, еще до публикации речи Кремповецкого при обсуждении ее в Объединении Литвы и Руси едва не произошел раскол. Члены Объединения, принадлежавшие к лагерю Чарторыских, требовали поддержать протест против речи, лелевелисты советовали воздержаться. Ц. Плятер, председатель Объединения, считал, что если речь окажется опубликованной, нужно будет дать свой комментарий и критику, но лишь в той части, которая касается литовских и украинских земель. По предложению Домейко создали специальную комиссию (в составе Домейко, Ворцелля, Мицкевича, а также Лелевеля и Шемёта в качестве их заместителей), но и она, хоть и взялась за сбор материала, не смогла принять решения. Мицкевич заявил, что трудно оценить речь без знакомства с ее текстом, Ворцелль и Янушкевич предлагали ждать публикации, по мнению же Волловича, выступать будет вовсе не нужно, если окажется, что в речи Кремповецкого содержится правда. Против осуждения Кремповецкого выступали многие провинциальные огулы и гмины (в Тулузе, Ангулеме, Пуатье и др.), считая «оскорблением человечности и справедливости» нападки на человека, «хорошо послужившего родине», а его противников называя «фракционерами и клеветниками»35.

Голоса в защиту Кремповецкого продолжали звучать. Консерваторы же стремились опровергнуть обвинения, направленные Кремповецким против шляхты: Чарторыский в речи 3 мая 1834 г. заявил, что «шляхта никогда не была врагом цивилизации и полезных реформ и не оказывала противодействия прогрессу в интересах касты», а напротив, «всегда подавала пример бескорыстной преданности родине», «использовала свой высокий ранг в стране, чтобы проявить инициативу во всех улучшениях, искренне предложить благо и последовательно его осуществить». Сторонники Чарторыских и Дверницкого выступали в печати: генерал Г. Дембиньский опровергал Кремповецкого в листовке «Несколько слов о последних событиях в Польше», а Т. Моравский в брошюре «Несколько слов о положении крестьян в Польше», где утверждал, что «единственной причиной неволи всех классов обитателей польских провинций, как шляхты, так и крестьян, является царский деспотизм». На это Кремповецкий ответил публикацией в «La Tribune» статьи «О польской аристократии и положении крестьян в Польше». Он показал, что ни одна из польских конституций не предоставляла крестьянам политических прав, права и собственность имела только шляхта; что же касается Конституции Королевства Польского, то она была написана в «аристократическом духе» и предусматривала огромные различия в сфере собственности, закрепляя тяготы и обременения крестьян, произвол и насилие. Кремповецкий разоблачил эгоизм политики аристократии в восстании. Он противопоставил и связал два термина – «инсуррекция» и «революция» и, обращаясь к аристократии, заявил: «Чтобы ваша инсуррекция удалась, окажитесь хоть раз в жизни в состоянии революции». «Если революция не усилится новыми институтами, если не улучшится социально-экономическое положение масс, вы падете», – предупреждал Кремповецкий шляхту. Он подчеркивал: «Все революции, которые осуществляла польская шляхта, служили только тому, что отдавали нас под еще более ненавистное ярмо. Так пообещаем теперь, что поднимем революцию вместе с крестьянством и добьемся того, что отчизна воскреснет. Не будем делать из крестьян шляхтичей, но будем сами благородны, как они»36.

2. Польская демократическая эмиграция в общеевропейских планах революционного движения. Попытки создания в Польше очагов повстанческой борьбы

Борьбу против аристократии и шляхты как тех, кто погубил восстание, Кремповецкий продолжал, уже не являясь членом Польского демократического общества. Поскольку он неоднократно требовал от руководства ПДО публикации своей речи на польском языке и активно его критиковал, на собрании Центральной секции 16 января 1832 г. его исключили из Общества по предложению Я.Н. Яновского и А. Завиши. Однако Кремповецкий оставался среди эмигрантов и своих единомышленников в Европе признанным главой польской карбонарской венты, активно интересовался европейским революционным движением, поддерживал с ним связь и участвовал в разработке общих планов революционной борьбы. Они обсуждались весной 1832 г. в Обществе друзей народа при участии А. Туровского от ПДО, а также И. Лелевеля и его сторонников. 27 мая 1832 г. в Париже под патронатом Лафайета был устроен международный банкет, чтобы укрепить «святой союз народов против лиги королей». Наряду с французскими демократами, присутствовали революционно настроенные эмигранты из Италии, Германии, Испании. Польшу представляли демократы из ПИК и ПДО. Собравшиеся считали лето 1832 г. наиболее подходящим временем для создания общего фронта в целях начала революции в европейских странах. Им представлялось, что первым станет выступление Германии, «с него начнется общее освобождение». Обсуждался вопрос о необходимости формирования Временного общенемецкого правительства либо Национальной конвенции для руководства революционным движением. Разделявшие эту позицию поляки опубликовали воззвание «К немецким народам!». Польский национальный комитет заявил о готовности поляков сражаться «за дело народов» и поддержать борьбу Бадена против притеснений свободы печати. И. Лелевель, Л. Ходзько, Э. Янушкевич и С. Ворцелль подписали договор о сотрудничестве с одной из немецких либеральных газет. В послании ПИК немецким либералам 2 марта 1832 г. говорилось: «Счастье нашей любимой Родины и польского народа будет обеспечено не раньше, чем когда другие народы увидят свое существование вполне обеспеченным, а свою свободу полной и целостной». Конкретизируя это заявление, его авторы писали: «Возрождение Польши наступит через свободную и демократическую Германию». Польские эмигранты приняли активное участие в манифестации, которая в мае 1832 г. состоялась в Кастенбурге под Гамбахом. Манифестация собрала 25 000 человек из разных немецких земель. Она проходила под немецкими и польскими знаменами, звучал голос немцев: «Без свободы Польши нет свободной Германии […]. Без свободной Польши нет счастья для всех других народов». Немецкие ораторы заявляли: «Ваше дело было нашим, было всеобщим делом, а ваше поражение – наше общее несчастье. […] Пусть ваш орел взлетит над нами и путь нам укажет». Среди ораторов от Польского демократического общества был Т. Кремповецкий, от лелевелистов – Я. Чиньский. Оба выступали в польских национальных мундирах, и Чиньский от имени ПНК выразил немцам благодарность и пожелал «политического единства, которое должно осуществиться путем соединения в одно целое братских племен одного народа». Но чтобы добиться политического единства Германии, говорилось в приветствии, «нужно обратиться к принципу всемогущества люда, который должен стать основой всякой политической реформы». Такой принцип поляки видели в Конституции 3 мая, принятой в 1791 г. на так называемом Четырехлетием сейме (1788–1792), и подчеркивали: его завоевание и намерение «распространить блага политической эмансипации на все классы населения есть и всегда будет главной целью наших усилий в качестве условия независимости». Выступивший с речью Ф. Гжимала заявил: «Мы отдаем наше святое дело, дело всеобщей свободы, в руки угнетенных народов […]. Да здравствует подлинная свобода, опирающаяся на суверенность народов!». Выступление Б. Затварницкого перекликалось с речью делегата от Дюренхайма Фитца, который напомнил о том, что поляки спасли Европу от царской тирании, так же, как 150 лет назад спасли ее от турецкого завоевания. Он призвал собирать во всех немецких государствах тех, кто готов отдать имущество и жизнь за свободу Польши. Затварницкий также говорил о Яне Собеском, спасшем от турок Германию и весь христианский мир, о том, что восстание 1830–1831 гг. спасло Европу от царя: «Польша, идя за своим священным призванием, выступила на кровавую борьбу и пожертвовала собой ради Европы». Польский оратор утверждал: «Никогда не было двух народов, более достойных друг друга, чем народы немецкий и польский; никогда два народа не заключали между собой более прекрасного и прочного союза, чем теперь заключают немцы и поляки». «Клянусь вам, – заявил Затварницкий, – что мы, поляки, готовы пролить собственную кровь в защиту немецкого знамени»37

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Королевство Польское было создано на Венском конгрессе 1815 г. из части земель бывшей Речи Посполитой как конституционное образование в составе Российской империи, где оно официально именовалось Царством Польским.

2

В терминологии польских революционеров XIX в. слово «народ» (naród) означало «народ-нация», а слово «люд» (lud) употреблялось для обозначения демократических слоев «народа» и в первую очередь – крестьянства.

3

Венты – структурные подразделения конспиративной организации карбонариев. Венты делились на три уровня: низшие, средние и высшие. К последним принадлежали руководители организации.

4

В лексике польских эмигрантов термином «московское правительство» обозначались высшие власти Российской империи.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
4 из 4