Фаворит из будущего

«Сиськи у нее уже не зачетные, – мелькнуло в голове у парня, прежде чем два крепыша стали заламывать ему за спину руки.

Парню стало душно, он с силой дернулся, еще раз и … проснулся.

– Фу ты, приснится же такое, – любовник Екатерины Второй мгновенно превратился в пришельца с другого времени, совершенно не знающего, что ему делать.

Впрочем… почему не знающего. А сон?! Мозг, наконец-то получивший полноценный отдых, подсказал, что нужно делать.

«Мне было обидно, что я попал в восемнадцатый, а не в двадцатый век? Мол, там бы я разорил все букмекерские конторы, делая правильные ставки. Вчера вы явно помелочились, Александр Юрьевич. Ведь это же восемнадцатый век! Первая половина! Время женских дворцовых переворотов в России. Время блестящих фаворитов и головокружительных карьер! Подумаешь, букмекерские ставки на пару сотен долларов. А князь Римской империи, Светлейший князь Таврический не хотите, Александр Юрьевич!? А звание генерал-фельдмаршала и владение обширнейшими землями с сотнями тысяч крепостных, как вам!? Все это Потемкин получил благодаря Екатерине Второй и своей светлой голове. А какой у тебя, Сашок был позывной в Новороссии? Не Потемкин, чай? – и тут пазл окончательно сложился в голове Чернышева. – Господи, если это твой промысел, то я преклоняюсь перед тобой. А если просто Случай, то надо быть идиотом, чтобы им не воспользоваться»! – Александру Чернышеву, студенту пятого курса исторического факультета Днепропетровского Национального Университета стало предельно ясно, что он дальше должен делать, к какой цели стремиться. От такой цели по-настоящему кружило голову! В возбуждении парень выхватил из кармана свой талисман. С него, все так же уверенно смотрел лик Екатерины Второй.

«Так ты помогаешь! А я думал, что перестал действовать. Нет! Действуешь! Еще как действуешь!» – Чернышев крепко сжал серебряный кружочек и стал лихорадочно вспоминать, что должно произойти в России в ближайшее время.

Через девять с половиной месяцев, задыхаясь от кашля и рвоты с кровью, скончается дочь Петра Первого, государыня Елизавета Петровна. На престол взойдет никчемный Петр Третий, Петр Федорович. Сын дочери Петра Первого Анны и герцога Гольштейна. Рожденный и воспитанный в Пруссии, он обожал все немецкое и своим кумиром считал Фридриха Второго. Родину своего великого деда и его дочери он не любил, точнее, ненавидел, как и ее народ. Едва взойдя на престол, он подпишет мир с Пруссией, трещавшую по швам в изнурительной для нее Семилетней войне с Россией, Австрией и Францией, которую потом многие назовут первой мировой, так как велась она не только в Европе, но и в Америке, Индии, Филиппинах. Несмотря на далеко не безупречное командование, русский солдат несколько раз бил пруссака и овладел Восточной Пруссией с Кенигсбергом, жители которого, включая гениального философа Иммануила Канта, успели присягнуть российской короне. Даже военный союз с Англий не спасал Фридриха от краха.

Вдруг этот нелепый мирный договор, по которому Россия отказывалась от всех занятых территорий и становилась союзником Пруссии и Англии. Тяжелый российский штык неожиданно лег на другую чашу весов и прусско-английская коалиция одерживает верх в этой войне.

Как историк, Саша Чернышев прекрасно знал, все даже отдаленные последствия этой нежданной победы. Самое главное – воинствующая, но маленькая Пруссия входит в круг ведущих европейских держав. Исторической инерции успеха в этой семилетней войне ей хватило, чтобы под своим началом к концу следующего, девятнадцатого века объединить все немецкие земли. Возникла мощная Германия, последовательно развязавшая в очередном, двадцатом веке две мировые войны, которые с треском проиграла. В этот раз чуда не произошло. Правда в Первой Мировой войне Россия опять наступает на грабли, заключив сепаратный мир с немцами и вновь теряет возможность воспользоваться всеми преимуществами потенциального победителя. Но зато уже во Второй Мировой историческая правда восторжествовала. Россия воткнула свой флаг в купол Рейхстаг, заодно оттяпав пол-Европы и, наконец, забрала себе Кёнигсберг. А если бы Пруссию сломали еще в восемнадцатом веке?!

Но это не все последствия неожиданной концовки Семилетней войны. Франция, как союзник России и Австрии, вынуждена была уступить Англии свои владения в Северной Америке – будущую Канаду и частично США, а также большую часть своих колоний в Индии. А случись наоборот, тогда может Англия отдала бы свои индийские и североамериканские колонии Франции? Тогда будущие Соединенные Штаты Америки стали колонией не Англии, а Франции? И возможность мощно развиваться на обширных территориях получили не надменные англосаксы, а более миролюбивые и человечные французы?

«Вот это мы и попытаемся проверить. Россия времен Екатерины великой была мощной державой, способной надрать задницу любому государству. Кто не верит, может у турок поинтересоваться. А зная, как будут развиваться события, можно же, где надо, соломки подстелить, а где и газу дать! Это все равно, что на какую-нибудь и так мощную пушку восемнадцатого века добавить электронное управление, чтобы повысить точность стрельбы многократно. О, тогда историю можно хорошо перекроить под себя! Ну что, господа европейцы и американцы, вы давно привыкли играть в мировые карты по своим правилам. Если же начинаете проигрывать, то, как настоящие джентльмены меняете правила. А как вам перспектива сыграть с противником крапленными картами? Его крапленными картами? – в волнении Александр попытался вскочить со своего непритязательного ложа, но тут же получив в лоб от деревянного бруса, державшего потолок, рухнул обратно. – Правильно! Не надо увлекаться. Все делать нужно осторожно. Иначе не во сне, а наяву угадишь на плаху. Это восемнадцатый век. Церемониться не будут».

За дверью раздался шорох. Александр тут же схватил автомат. Тихо клацнул предохранитель. Несколько минут прошло в тягостной тишине.

Вчера, когда прошла горячка желания попасть обратно в свой родной знакомый двадцать первый век. Когда он понял, что полуобгоревший стог сена, это все же обычная жрачка для коровы, а не замаскированный телепортал в другое время, неизбежно встал вопрос: «Что делать?». А еще более конкретно, где достать поесть и где переночевать. Стог сена не подходил ни для первой потребности, ни для второй.

– Герасим, а до ближайшего города далеко?

– До Бахмута то? Далеко барин. Больше двадцати верст будет. Да и нельзя счас ехать-то. Глянь на небо, вишь как замолаживает7. Может и вьюга быть. Застанет в поле – беда.

Видя, что «антихрист» колеблется, мужик торопливо продолжил:

– Барин, ты кумекаешь, где переночевать? Да и поесть не мешало.

– А ты что скажешь? – спросил Александр.

– Тутя в двух верстах Козьмин зимовник есть. Там тока три двора. Один вообще на отшибе. Там и заночевать можно.

Чернышев глянул в глаза своему вознице, пытаясь понять, что тот задумал. Ведь фактически сейчас простоватый на вид Герасим предлагал захватить крайнюю хату и там переночевать. Но в крестьянских глазах ничего понять было невозможно. Саша успел узнать, что тому двадцать пять лет. Женат. Двое детей. Обычный крестьянин, один из миллионов на Руси. Эти миллионы из года в год пахали, сеяли, растили детей и умирали в сорок-пятьдесят лет, прожив трудную, без особых радостей жизнь. Но на этих миллионах человечков росла и крепла империя.

– Хорошо… поехали, – приказал Александр.

Через два часа слева показался зимовник.

– Останови. Пусть стемнеет.

Герасим понимающе кивнул головой и свернул немного вправо, чтобы небольшой холм полностью скрыл лошадь с санями от трех хат, притулившихся к небольшому леску.

К хате, стоящей на отшибе подходили, когда на небе одна за другой стали зажигаться звезды. В лае зашлась собака и почти сразу же отворилась дверь. На порохе возник мужик с топором в руке.

– Влас, это я Герасим.

– Че на ночь глядючи? А рядом кто?

В Бахмут ему надоть. На ночлег просится. Хорошо заплатит. Пятак. Ну как, сголдили8?

– Хорошо. Но еды для вас у меня нетути.

– У нас есть чем брюхо набить.

Хата была почти копией той, в которой Чернышев очнулся после перемещения в восемнадцатый век. Разве что печь не была украшена синими крестиками. Да стол здесь был подлиннее. Последнее тут же нашло свое объяснение. Помимо хозяина в хате была его жена и пятеро детей. Самый маленький спал в люльке, привязанной к потолку слева от печи.

Увидев в руках Чернышева оружие, мужик попятился, а Александр растерялся. Такого количества народу, особенно детей он встретить не рассчитывал. Но делать было нечего. Никакого пятака за ночлег у него не было.

Да и засыпать среди абсолютно незнакомых и даже враждебно настроенных людей, было верхом легкомыслия. Чернышеву вспомнился эпизод со своего недавнего прошлого, когда в боях за Дебальцево «сомалийцы» вошли в небольшую деревеньку. В одном из домов, по данным разведки, жили люди, лояльно настроенные к киевским властям. Конечно, ожидать, что его хозяева окажут вооруженное сопротивление и встретят новороссцев огнем, было маловероятно. Но маловероятно это не синоним исключено. Никто не хотел своей жизнью проверять выкладки теории вероятности.

Правда, в этот дом все же входили не так как, при зачистке территории – первой гранату с выдернутой чекой туда не закатывали. Но обязательное блюдо – крик: «Всем на пол. Руки за голову» хозяевам преподнесли.

Александр навел на хозяина хаты автомат и скомандовал Герасиму:

– Вяжи ему руки.

– Не взыщи, Влас, – Герасим подошел к мужику, вытащил из-за пазухи веревку. – Не по своей воле, – и стал вязать тому руки.

Увидев происходящее, заголосила жена хозяина:

– Ой, не убивайте! Не лишайте кормильца! Пять деток у нас, – женщина рухнула на колени.

–Дура баба! Замолк! – закричал Герасим. – Никто убивать не будя!

От крика подняли гвалт дети. За дверью, ведущей в хлев, пристроенный прямо к дому, замычали коровы.

– Матрена, успокой свой выводок!

«О, Господи, только бы не пришлось стрелять, – «сомалиец» отлично понимал, что если на крики сбегутся соседи, то крови не избежать. Быть сожжённым как антихрист в его грандиозные планы не входило.

Но довольно приличное расстояние до других хат зимовника и поднявшийся ветер, дующий в нужном направлении, помогли Александру. Постепенно крики стихли. Герасим связал руки женщине и старшему сыну Власа, парню лет двенадцати-тринадцати.

– Погодь, – Саша остановил своего подручного, который собирался вязать руки следующему сыну мужика – мальчишке, лет десяти.

– Как звать? – обратился он к этому пацану.

– Фомой кличут, – испуганно ответил тот.

– Фома, завяжи руки этому дяденьке, – Чернышев кивнул на Герасима.

Тот дернулся, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой.

«Ну да. Завязать тебе руки, это выпустить калаш из рук. А меряться силами с крестьянином восемнадцатого века мне как-то не улыбается. А вообще не завязывать – надо быть идиотом».

Проверив узлы у мужиков и женщины, Александр быстро накрутил веревку на руках хозяина хаты. Оставалась девчушка семи-восьми лет, еще один пятилетний пацаненок и дитя в колыбели. Взглянув в испуганные детские глаза, бывший «сомалиец» махнул рукой:

– Теперь все в хлев. Завтра утром выпущу. И тихо сидеть! – Чернышев закрыл дверь и задвинул деревянный засов. Ту же процедуру он проделал и с входной дверью.

«Засовчик так себе. На один хороший удар ногой. Но шум, если что будет. Надеюсь, проснуться успею».

Потом Александр провел ревизию всякой посуды, стоящей в печи. К своей радости обнаружил там немало съестного. В одном чугунке было, что то похожее на борщ или щи. Во втором ароматная гречневая каша. На отдельной дощечке лежал овал ржаного хлеба.

Через полчаса по телу разлилось приятное тепло сытости, а вместе с ним и усталость. Парень сбросил с себя тулуп, немного поколебавшись, снял бронежилет и залез на печь.

«Так закончился его первый день в восемнадцатом веке, – это последнее, что он успел подумать, прежде чем провалиться в сон, чтобы оказаться в объятиях Екатерины.

Теперь этот подозрительный шорох за входной дверью. Саша бесшумно, не выпуская из рук автомата, скользнул с печи. Мгновенно, движениями, доведенными до автоматизма, надел броник. В тот же миг от сильного удара входная дверь распахнулась. На пороге возник мужик. Наперевес он держал фузею. За его спиной угадывались еще люди. Увидев «антихриста», мужик радостно оскалился и в тот же миг из дула его оружия вырвался сноп пламени.

В грудь Александру, будто с маху заехали молотком. Удар был настолько силен, что он спиной ударился о печь. С ревом в хату стали вбегать какие-то мужики. В этом гвалте неслышно цокнул переводчик огня калаша, становясь в положение для автоматической стрельбы.

Бородачу с фузеей досталось две пули в грудь, мгновенно сбившие его с ног. Дальше более длинная очередь в набегающую толпу. С такого расстояния пули прошивали тела навылет, чтобы тут же найти себе очередную жертву. За минуту все было кончено. Пять мужиков валялось на полу, так и не успев понять, отчего они умерли.

«Вот, блин! На Донбассе ни разу не зацепило, а тут на второй день уже получаю в грудь пулю. Хорошо броник успел надеть. А так бы все мои наполеоновские планы накрылись медным тазом, – Чернышев встал на ноги и подошел к трупам. – Да что же это такое. Своих же мужиков убиваю!»

Он не так бы сокрушался, узнай, что сейчас расстрелял шайку разбойников Пахома, на счету которой немало загубленных жизней и служивых людей, как тогда называли военных и чиновников, и мужиков.

Несмотря на то, что с середины шестнадцатого века стал активно развиваться соляной промысел и на Донбассе выросли первые городки – Бахмут и Тор (ныне знаменитый Славянск), край этот еще в восемнадцатом был малонаселенным. Особо не добавили численности и донские казаки, которые с середины семнадцатого века появились на этой территории, пришедшие за той же солью. Из-за усиливавшегося давления государства на юг начали массово убегать жители Великой и Малой Руси. Как правило, это были бедняки, которые пополняли ряды голытьбы – бесправных казаков, по сути, не являющихся полноправными членами общества. Из-за своего положения они были склонны к грабежам и убийствам, часто устраивала набеги на соседей и для заработка всегда были готовы взяться за оружие. Если народишко уж сильно начинал бузить, то с Центра снаряжалась карательная экспедиция. Например, так было при Булавинском восстании донских казаков, захвативших Бахмут, на то время административный центр Донбасса. Расправа была скорой. Под предводительством светлейшего князя Меньшикова бунтовщики были разбиты. Уцелевшие мятежники сдались и просили пощады, но «воровское местечко Багмут взято и сожжено, а жители переколоты и перебиты до смерти». Лишь при воцарении Екатерины Второй российский двуглавый орел окончательно распростер свои крылья над Донбассом и навел здесь порядок.

Ну, а пока, в 1761 году имперская власть фактически была лишь в многострадальной крепости Бахмут, где стоял военный гарнизон численностью до тысячи человек при шестидесяти пушках и шестнадцати мортирах. На остальной территории вся жизнь укладывалась в чеканную формулу: «Кто сильней, тот и прав».

«Ну и что дальше делать? Не воевать же с калашом со всей Российской империей? Сдаться властям? А что говорить? Что я из будущего и в качестве доказательства предъявить автомат? И что дальше? Допустим, мне поверили и не отрубили голову, как разбойнику. В лучшем случае меня будут рассматривать как диковинку. Потребуют рассказать, что будет дальше. Что я скажу? Вам, Елизавета Петровна, осталось жить совсем ничего. А Ваша невестка, немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербстская через полгода после Вашей смерти свергнет с престола Вашего племянника Петра Федоровича и практически сразу же умертвит. Интересно, после этого меня сразу на дыбу вздернут? Если начну врать, то тут же буду объявлен шарлатаном. Значит снова, милости просим, на дыбу. А даже чудом как-то пристроившись при дворе, я стану орудием в руках различных политических партий. Меня будут втягивать в заговоры и прочие милые штучки, характерные для российского истеблишмента восемнадцатого века. Я всегда буду чужаком, не своим. Место Потемкина я не займу точно. Значит, сдаваться властям, смысла нет. Огромная вероятность просто оказаться на дыбе. Какие еще есть варианты?» – размышления Александра прервал стон.

Мужик, пальнувший в него из фузеи, зашевелился. Чернышев перевернул его на спину. Расстегнул тулуп, за ним телогрейку, рванул окровавленную рубаху. Отчетливо стали видны два пулевых отверстия, из которых толчками выплескивало кровь.

Александр неожиданно вспомнил, что у него, в нагрудном кармане куртки должен быть бинт и шприц-тюбик с промедолом – сильным обезболивающим, применяемым в российской армии. Парень быстро сбросил с себя бронежилет, дернул «молнию» куртки. Есть! Быстро оголил раненному мужику грудь и сделал перевязку.

«А ведь я использовал весь стерильный бинт. Случись что, и перевязать будет нечем…», – запоздало мелькнуло в голове Александра.

За дверью в хлев зашелся плачем ребенок.

«Надо выпускать. Надо же детей кормить. И хуторяне сейчас могут на выстрелы пожаловать. Черт! Опять проблемы пошли, успевай только отмахиваться. Вернее отстреливаться. Уходить отсюда надо! – Чернышев подскочил к двери, отодвину засов. – Выходи!

Увидев пять окровавленных тел у себя в хате, женщина ойкнула и затолкала детей обратно в хлев.

– Они сами на меня напали. Этот даже в меня выстрелил, – Александр с удивлением поймал себя на мысли, что оправдывается.

– Господи, страсти какие! Смертоубийство! – хозяин хаты истово перекрестился.

Герасим с опаской подошел к трупам.

– Слышь, Влас. Кажись это Пахома шайка, – тихо произнес он. – Ну да. Вот он и сам лежит, – кивок на перевязанного мужика.

– Уходим, Герасим! – скомандовал Чернышев.

– Погодь, барин! Руки то мне ослобони, – в голосе Герасима не было никакой обиды.

– Ах, ну да! – Александр быстро развязал руки своему вознице, а затем и старшему сыну хозяина хаты. – Уйдем, развяжешь остальным. Пошли, Герасим!

– Барин, погодь. Надо Пахома взять.

– Зачем?

– В санях скажу, – и больше не спрашивая разрешения Чернышева, схватил лежащего Пахома под мышки и потащил к входной двери. – Фузею забери и ножи прихвати! – крикнул он уже со двора.

Александр схватил тяжелое оружие, подобрал два валявшихся на полу ножа. Еще один был зажат в руке трупа.

– Все, что найдешь у них – твое, – крикнул он Власу и выбежал из хаты.

Через десять минут сани с тремя людьми тяжело катились по узкой дороге. Морозный воздух приятно освежал лицо. Приятно хрустел под полозьями искрящийся в лучах утреннего солнца снег. Все это великолепие взбодрило пришельца из двадцать первого века.

«Все у меня получится! Я обязательно воспользуюсь тем пинком, которым Судьба меня закинула сюда. Я стану настоящим Потемкиным!» – и Александр залихватски громко засвистел.

* * *

В районе Афонова зимовника (в шести верстах от Ильинки). Тот же день

«Восемнадцатый век по сравнению с двадцать первым имеет свои прелести. В двадцать первом, устрой я такой там-тарарам, меня бы давно скрутил ОМОН. А здесь информация обо мне наверняка даже до Бахмута не дошла. Вот только как воспользоваться такой грандиозной форой по времени я еще пока даже не представляю», – Александр Чернышев ткнул Герасима в плечо:

– Долго еще?

– Да не, барин, версты четыре еще. До заката доедем.

«Блаженный восемнадцатый век! До заката еще часа два, как минимум. За это время в двадцать первом веке можно, особо не напрягаясь, за сотню километров уехать, а то и тысячу. За прогресс надо платить. Сами же разкочегарили цивилизацию, а теперь не успеваем за ней. Уже булками шевелить мало. Сейчас они как поршни в движке болида должны ходить», – Александр наклонился над раненным разбойником.

Тот лежал с закрытыми глазами. Цвет кожи на лице из красновато-коричневого стал каким-то серым. Дыхание из приоткрытого рта вырывалось с каким-то бульканьем. С уголка рта чуть сочилась кровь.

«Легкие я ему разворотил. Без операции не выживет. А какая здесь операция?»

– Герасим, не довезем мы разбойника. Кровью изойдет.

– Ниче, барин, даст Бог, поживет еще сей разбойник.

Зачем Герасиму нужен был Пахом, тот объяснил, как только они на версту отъехали от зимовника.

– Барин, шайка Пахома чай больше года воровским промыслом занималась. Серебра и золотишка у них есть маленько. Вот пущай и поделиться с нами. Приедем к нему на зимовник, Пусть сказывает, где схоронили богатство.

– А ежели не поделиться?

– Поделиться, барин!

Александр глянул в глаза Герасима и понял, что тот заставит «поделиться».

– А вдруг на том зимовнике еще кто будет? Ежели не вся шайка сюда пришла?

Ответ Герасима был прост и безыскусен:

– А что, барин, твоя фузея уже не может палить?

Чернышев согласился с планом своего возницы. Даже если вновь придётся палить. Деньги во все времена помогали жить. Это такой же фундаментальный закон, как и закон всемирного тяготения. Только в природе, чем дальше находишься от тела, тем меньше на тебя действует его притяжение. А у людей, чем больше у тебя денег, тем слабее действуют на тебя законы государства. Может в Российской глухомани образца 1761 года люди и власть не так безоговорочно преклонялись золотому тельцу, как на Украине образца 2015 года, но все равно имея звонкую монету в кармане, сделать было можно очень многое. Действительно, смешно атаковать вершины власти Российской империи без гроша в кармане. Пусть даже у тебя в руках калаш с полупустым рожком.

«Кстати, а сколько осталось патронов?» – Чернышев отстегнул магазин, отщелкал из него патроны. – Четырнадцать плюс один в патроннике. Итого пятнадцать. Не густо. И военторга здесь не предвидится».

Утром, на приятном морозце, по дороге на зимовник, где организовала свою «штаб-квартиру» банда Пахома, Александр более ясно обдумал свой эротический сон с Екатериной Второй. На свежую голову все представлялось не так уже и красиво. В 1761 году в тогдашнем российском истеблишменте фактически только умирающая Екатерина Петровна была за продолжение войны с Пруссией. Дочь Петра Великого оказалось патриоткой в пронизанной выходцами из Пруссии российской элите. Ее племянник, Петр Федорович, официальный наследник престола, урожденный Карл Петер Ульрих, был представителем Гольштейн-Готторпской ветви Романовых. Родился он в Голштинском герцогстве, считал родным немецкий язык, боготворил прусского короля Фридриха и был на седьмом небе от счастья, получив от него звание генерал-лейтенанта прусской армии. Все русское Карл Петер Ульрих ненавидел и презирал. История сохранила его слова, когда узнав, что его дядя стал шведским королём (Петр Федорович, не согласись наследовать российский престол, мог претендовать на шведский), он с горечью воскликнул: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа». Что такому человеку было до десятков тысяч русских жизней, положенных за захват Восточной Пруссии вместе с Кенигсбергом? Ровным счетом ничего.

Но Александр рассчитывал каким-либо образом умертвить это недоразумение на российском престоле до того, как он подпишет сепаратный мир с Пруссией и отдаст будущий Калининград назад. Но была еще великая княгиня, Екатерина Алексеевна, урожденная София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, чистокровная немка, появившаяся на свет в городе Штеттине. Ее отец состоял на службе у Фридриха, а мать его пылкой поклонницей. Злые языки утверждают, что не без взаимности. Попав в российскую столицу, София Фредерика очутилась в гуще всевозможных интриг, густо замешанных на политике, деньгах и адюльтере. Великая княгиня, будучи отвергнута как женщина своим супругом, вначале познала третью грань интриг – адюльтер. Первым её любовником или, как тогда говорили амантом, стал граф-красавец двадцати шестилетний Сергей Салтыков. Высоколобый, черноволосый с безупречно галантными манерами он легко завоевал одинокое сердце молодой женщины. Правда, имеются веские доказательства, что Салтыкова Екатерине подсунул канцлер Российской империи, хитрый старый лис Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. И действовал он по велению… императрицы Елизаветы Петровны! Самодержица, будучи тогда еще относительно здоровой, была очень озабочена отсутствием детей у Петра и Екатерины. Может тогда, видя полную бездарность своего племянника, она тайно лелеяла план возвести на престол его сына. Ведь по указу ее отца, Петра Великого, именно самодержец выбирал себе наследника, а не законы природы и крови. Вот и решила она осуществить такое своеобразное экстракорпоральное оплодотворение невестки. В данном случае экстра – вне, снаружи можно трактовать, как оплодотворение вне дома Романовых. По крайней мере, история, сохранила любопытную записку канцлера своей государыне, написанную сразу после рождения у Екатерины сына Павла: «… что начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприняло благое и желанное начало, – присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции». И граф Салтыков отправился вон из Петербурга!