Записки газетчика

Потом Григорьич напивался много раз и часто влипал в разные истории. Самая скандальная произошла с ним во время одной из отчетно-выборных районных партийных конференций. Григорьичу поручили наделать снимки для иллюстрации отчета об этом важнейшем в жизни района событии (все равно, что партийный съезд для страны). Первые полчаса работы конференции Б. был еще трезв и скромно щелкал своим «Зенитом» где-то в середине зала. Потом он пару раз ненадолго отлучился, после чего в глазах его появился демонический блеск. Григорьич очень твердой походкой выходил прямо к трибуне, за которой все еще читал ужасающе огромный отчетный доклад первый секретарь райкома, и раз за разом сверкал ослепительной фотовспышкой прямо ему в глаза. После каждого такого блица секретарь непроизвольно дергал головой, потом с минуту, не меньше, заново привыкал к тексту. В конце концов, он не выдержал, и после третьего или четвертого захода извергающего молнии Григорьича раздраженно закричал:

– Да уберите вы этого дурака!

Зал зашушукался, раздались смешки. К фотографу быстро подошел заворготделом райкома, и цепко взяв его за локоть, повел к выходу. Б. исчез. Секретарь успокоился и, опустив голову, продолжил свой нескончаемый доклад. Но минут через пять его опять ослепило вспышкой и он буквально подпрыгнул за трибуной. Это неугомонный Григорьич, где-то снова пригубивший винца, пробрался в зал через другой выход и опять стал «щелкать» докладчика. При этом он зачем-то взобрался на одну из батарей отопления. Сделав несколько кадров, Григорьич пошатнулся и с грохотом свалился в проход. Из хохочущего зала его уже не вывели, а вынесли.

Разозленный редактор Державцев, которому быстро доложили, каков был его нештатный корреспондент при выполнении редакционного задания, хотел было отказаться от его фотографий с этого злосчастного пленума. Но никто другой в этот день партийный форум районного значения, кроме Григорьича, не снимал, а без снимков целый газетный разворот с отчетом выглядел бы сплошной портянкой. Скрепя сердце, редактор снова принял снимки своего непутевого внештатника.

– Ты бы… это, хоть на такие задания ходил трезвый, – сдержанно попросил он Григорьича.

– Ладно, – легко согласился фотограф. И конечно, ненадолго.

После сорока лет Григорьич заболел облитерирующим тромбофлебитом, ему отняли ногу, и хотя на костылях передвигаться он мог, с постели почти уже не вставал. Григорьичу было нельзя курить, и он жестоко страдал от этого. Когда его навещали друзья и, пропустив «по маленькой», порывались выходить покурить на улицу, он останавливал их и просил дымить при нем, жадно поводя при этом носом. Как-то он сходил в баню к соседям, хорошо там попарился, а приковыляв домой, лег на кровать и… умер. Его убил оторвавшийся тромб. По-моему, Григорьичу не было еще и пятидесяти. Сейчас в Железинке уже мало кто помнит, кто был такой Леонид Б. Хотя при этом, наверное, почти в каждой железинской семье есть сделанные им фотографии, навечно остались они и в подшивках районной газеты «Ленинское знамя».

По ту сторону границы

Железинский район, где выходила эта газета (сейчас переименована в «Родные просторы») находится на севере Казахстана и граничит одновременно с Новосибирской и Омской областями России. Район в те годы имел обширные целинные поля. Урожайность их была предметом особой заботы как районного руководства, так и сельхозотдела редакции, который мне и доверили с первых дней работы в газете. Одновременно, на общественных началах, я также входил в состав районного комитета народного контроля и довольно часто выезжал в хозяйства с рейдами. Разумеется, организатором подобных серьезных мероприятий, заканчивающихся, как правило, большими неприятностями для директоров совхозом, специалистов, механизаторов (что это за рейд без денежного начета?), выступали чины от комитета, моя же задача сводилась к освещению рейдов в газете.

Вот так однажды в начале мая, в разгар весенних полевых работ мы выехали с председателем районного комитета народного контроля Ж. Н. Адамовым, суровым на вид казахом, в отдаленный совхоз «Урлютюбский». Выбрались из райцентра поздно и попали в расположение намеченной тракторной бригады уже на закате дня.

Еще издалека заметив пыхтящего на конце поля одинокого «дэтэшку», Жолат Назымбекович приказал шоферу ехать к нему. Но, не доезжая до трактора, вылез из машины и палочкой замерил глубину пахоты. Помрачнел, замерил еще в одном, другом месте: тракторист явно халтурил, лемеха его глубокорыхлителя входили в почву едва на половину нужной глубины.

К трактору Адамов подъехал уже туча тучей. Властно махнул рукой трактористу. ДТ-75М завершил круг и покорно остановился. Из кабины его вылез и пошел нам навстречу невысокий щупленький тракторист-казах, совсем молодой парнишка.

– Ты что же это делаешь, вредитель? – загремел Жолат Назымбекович. – Что тут вырастет после твоей пахоты? Как твоя фамилия? А ну, давай сюда талон качества – рублем будешь расплачиваться за свой брак…

Переминающийся с ноги на ногу перепуганный тракторист молча протянул замасленную книжицу. Сердито пыхтя, Адамов водрузил на нос очки, полистал книжицу, подумал и вернул ее парнишке:

– Ладно, смотрю, она у тебя пока нетронутая. На первый раз прощаю. Но еще раз попадешься мне на халтуре – шкуру спущу, понял?

– Жаксы, ага! – обрадованно сказал тракторист. – Я сейчас все мигом исправлю.

Он тут же полез с ключами регулировать плуг. А мы поехали дальше.

– Что-то это на вас не похоже, Жолат Назымбекович: взяли и отпустили бракодела без наказания, – сказал я председателю.

– Да, понимаешь, заехали мы с тобой черт-те куда: попали в соседний российский совхоз, – сконфуженно сказал Адамов. – Как я мог оштрафовать не нашего тракториста? Но, я думаю, он все равно нас принял за своих, российских, напугался, и халтурить больше не будет…

Пожалуй, Адамов был прав. Ведь тогда что в России, что в Казахстане порядки были одинаковые: так же по полям и весям носились рейдовые бригады, так же изымались талоны качества у бракоделов. А что касается того, что нам на российском поле попался казах-тракторист, так их тогда было полно в приграничных районах России. Как и русских в Казахстане…

Как я немцем побывал

В Казахстане в свое время проживало не менее одного миллиона немцев, репатриированных, как известно, в годы войны с Поволжья. Уже после войны для них стала издаваться республиканская газета на немецком языке «Фройндшафт».

Многие немцы к тому времени подзабыли даже разговорную речь на родном языке, не говоря уже о литературном. «Фройндшафт», издававшаяся в Целинограде, испытывала постоянную нужду в материалах: на немецком им местное население практически не писало, а на русском писать не догадывалось, полагая, что если газета издается на немецком, то и писать им надо только на этом языке.

Я в то время, не ограничиваясь своей районной, сотрудничал с рядом других, областных, республиканских изданий, и фамилия моя нередко мелькала на страницах областных газет «Звезда Прииртышья», «Кызыл ту», алма-атинских «Ленинская смена» (молодежка), «На страже» (милицейская), журналов «Шмель» (сатирический), «Сельское хозяйство Казахстана» и других. Это не только тешило мое профессиональное самолюбие, но и давало некоторый приработок, что, опять же, не мешало при более чем скромных окладах в малой прессе.

Поэтому, когда мне однажды позвонили из «Фройндшафта» с предложением писать им о жизни советских немцев (а у нас в районе их было хоть пруд пруди – даже целые немецкие села), я согласился. Писать-то надо было на русском, что меня вполне устраивало, – они там у себя потом должны были переводить мои материалы на немецкий.

Ну, послал один материал, второй… А сам их не вижу, поскольку «Фройндшафт» этот специально надо было искать или в киосках, или в библиотеках. И вдруг мне приходит перевод – гонорар прислали, не то десять, не то пятнадцать рублей, уже не помню. А в квитке пунктуальные немцы даже указали, в каком номере «Фройндшафта» напечатан мой материал (кстати, больше такой обязательности, в смысле указания номера издания, я не встречал при получении переводов ни из одной редакции, хоть провинциальной, хоть столичной).

Мне стало любопытно: как выглядит мой опус на немецком языке, хотя все мои его познания ограничивались сидевшими в памяти фразами классического типа «Хенде Хох!», «Вас ист дас?» и почему-то началом озорного смешанного русско-немецкого стихотворения: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе шуровал…»

В районной библиотеке нашел указанный номер «Фройндшафта», измозолил глазами все его четыре полосы, но своей подписи так и не нашел: все фамилии, за редким исключением, были немецкими. Что за чертовщина, а где же моя? Наконец, случайно наткнулся в одном из материалов на знакомые имена, названия, цифры, даты. Нашел! Вот он, мой материал. Но подписан почему-то – правильно, по-немецки, – но и фамилией немецкой: М. Вайс. Вот те раз! Это что-то новенькое.

Быстренько накатал письмецо в «Фройндшафт» со своими вопросами. Через пару недель получаю ответ примерно такого содержания: «Просим нас извинить, но мы думали, что вы, как профессиональный журналист, поймете наши проблемы. А они в том, что от нас требуют появления в газете как можно большего числа немецких авторов. Но где их взять, если советские немцы перестают владеть своим языком, а тем более – грамотой. Вот мы и пошли на такой нехитрый подлог, и, думаем, что вы на нас не будете обижаться за это как коллега на коллег. Ждем от вас новых материалов».

Я проникся сочувствием и пониманием к своим советско-немецким коллегам, не обиделся и лишь посмеялся. Но долго с этой газетой не сотрудничал, неинтересно было: никто ее практически не читал, гонорары «Фройндшафт» платил чуть побольше, чем в районной газете. А случай тот нет-нет да вспомню. Как вот сейчас.

Герой страды

Занятный случай произошел с нашим нештатным корреспондентом, агрономом Александром М. Мужичок он был еще тот: забиячистый и выпивоха. Но хороший специалист и, к тому же, не лишенный литературного дара, нередко писавший в нашу газету не только сельхозматериалы, но и зарисовки, этюды. То есть был человеком, о каких обычно говорят: пьян да умен – два угодья в нем. Мы его любили за живость характера, за то, что нередко выручал редакцию, пополняя ее портфель своими почти профессиональными материалами, и привечали у себя в конторе.

Как-то М. ошарашил нас, подъехав к редакции на новеньком блестящем «Москвиче». А ведь еще недавно жаловался, что в очереди на машину числился под трехзначным номером и что купить ее сможет только к глубокой старости. А тут на тебе: всего через полгода, как поставили на очередь, заявляется на новой, в смазке еще, машине. Как, откуда? И Александр рассказал нам почти невероятную историю (как мы потом проверили по своим каналам – почти не врал).

…Был самый разгар уборки. М. хорошо «поддал» в тот злополучный вечер, и, будучи непоседой, он чуть тепленький выехал на поле с одной из машин, возящих намолоченное зерно от комбайнов на совхозный ток. Прицепился к первому попавшемуся комбайнеру за то, что у того якобы очень высоко поднята жатка, и он сбивает лишь колоски, оставляя тем самым совхоз без соломы. Слово за слово, и оппоненты подрались. Комбайнер был трезвым и поздоровее агронома. Задав М. хорошую взбучку, он закинул его в копешку соломы и погнал свой комбайн дальше. Агроном в этой же копне и заснул. На краю поля, у самой дороги.

Разбудили его… первый секретарь райкома партии и первый секретарь обкома. Первое лицо области приехало в наш район посмотреть за ходом жатвы: в тот год на Павлодарщине была засуха, и урожай удался только на севере области. Рано утром они выехали на объезд полей и наткнулись на торчащие из копны ноги спящего М.

– Что это с вами, Александр Андреевич? – недоуменно спросил районный первый секретарь (он хорошо знал М., поскольку тот работал в «пригородном» совхозе – то есть при районном центре). – Почему это вы здесь спите, да еще в таком виде?

Впрочем, зная некоторые особенности характера М., мог и не спрашивать: вид агронома красноречиво свидетельствовал, что он неспроста спит в копне соломы за два десятка километров от райцентра.

Другой на месте М., может, и растерялся бы, застань его рано поутру, похмельного и со следами побоев на лице, в копне соломы, первые лица района и области. Но М. был сам на своем месте, хитрый и изворотливый мужичок.

И Александра понесло.

– Ну, вы же знаете, товарищи секретари, какой у нас нынче богатый урожай – не то, что в области – в республике такого нет, – вдохновенно затараторил он. – Приходится дневать и ночевать в поле, чтобы собрать весь урожай до зернышка, чтобы комбайнеры не халтурили. Служебная машина у меня давно сломанная и списанная, личной купить не могу – очередь моя далеко. Поэтому на время уборки сам объездил молодого жеребца, вот на нем и мотаюсь по полям. А вчера Карька мой что-то одурел, сбросил меня с седла, да еще вон копытом приложил. Всю ночь ходил вот по полям, искал Карьку. Притомился и заснул в копешке. Спасибо, что разбудили. Может, довезете до бригады? Там найду какую-нибудь машинешку да поеду, отыщу Карьку. Что касается уборки, то докладываю: мы ее нынче завершаем на неделю раньше обычного и практически без потерь.

– Ну, не знал, что у тебя есть такие замечательные агрономы, – сказал первый-областному первому-районному, довольный услышанным. – Коммунист?

– А как же! – гордо ответил М. И скромно добавил:

– Кроме того, нештатный корреспондент районной газеты.

– Вот что, дорогой, – тоном, не терпящим возражений, отчеканил первый секретарь обкома партии. – Проследи, чтобы товарищу М., в качестве поощрения за его самоотверженный труд, нынче же вне очереди продали легковую машину. Пусть ездит по полям на собственной, раз район не в состоянии обеспечить его служебной…

И первому секретарю райкома партии ничего не оставалось, как выполнить распоряжение первого секретаря обкома.

Впрочем, он и сам не остался обиженным: по итогам уборки того года район был признан победителем республиканского социалистического соревнования и большую группу передовиков, в том числе первого секретаря райкома, наградили орденами и медалями.

Алим Бабетов

Это имя я время от времени видел, когда еще работал в железинской районке, под очень живыми и, я бы сказал, изящными заметками, репортажами, зарисовками, рассказывающими о ходе строительства ЭТЭК (ударной Всесоюзной комсомольской строки) в казахстанской республиканской молодежке «Ленинская смена». А 1980 году судьба меня самого занесла в Экибастуз, «столицу» того самого ЭТЭК. Причем, приехал я сюда с твердым намерением устроиться электросварщиком на какую-нибудь из многочисленных строек. Районка с ее маленькими заработками, жизнью от получки до получки и бесконечными поездками по селам и аулам мне до чертиков надоела. Экибастуз тогда «гремел» на всю страну, и здесь можно было хорошо заработать где угодно: на строительстве ГРЭС, бурно возводящегося жилья, монтаже железнодорожных путей в угольных разрезах. В том, что куда-нибудь устроюсь, абсолютно не сомневался: сварщики требовались повсюду, а варить я за минувшие восемь лет совершенно не разучился, проверял неоднократно во время тех же командировок по совхозам.

Остановился у своей двоюродной тетки. Буквально на второй день шел по улице Строительной и увидел за рулем неспешно едущей «Нивы»… Кишкунова Леонида Павловича! Он к тому времени был переведен сюда из Железинки редактором газеты Экибастузского сельского района «Вперед» (город обзавелся своей газетой – «Заветы Ильича», отпочковавшейся от районки вместе с основным ее творческим костяком во главе с редактором Павлом Ильичом Оноприенко, бывшим собкором областной «Звезды Прииртышья» по ЭТЭК, выходцем из железинского же «Ленинского знамени»). И Кишкунов меня тоже увидел. Он суматошливо замахал рукой, замотал головой, показывая, чтобы я подошел к ближайшей остановке, куда и припарковал «Ниву».

«Блин! – подумал я, направляясь к машине. – Сейчас будет звать в газету. Ни за что не пойду!». Сел к нему в машину, мы тепло поздоровались. Кишкунов сказал, что едет на обед, пригласил к себе. Там, за пельменями под водочку с огурчиками, он все же и «сосватал» меня вновь на работу в редакцию на должность завсельхозотделом, как я ни отнекивался. Кишкунов давил мне на сознательность («Ну ты пойми, работать в газете некому!»), соблазнял тем, что запросто выбьет для меня квартиру и вообще чуть ли ни редактором через год-другой сделает. «А-а, „сварным“ я всегда успею поработать! – подумал я. – А тут новая газета, новые люди. Город, наконец. Интересно ведь!»

Уже на следующее утро я вышел на работу, и в тот же день разбитый «уазик» (у Кишкунова, как и у Державцева, было две машины: одна под ним, другая – для корреспондентов) уносил меня по тряской грунтовке все дальше и дальше от города в какой-то совхоз – кажется, «Аккольский», за репортажем со стригального пункта. «Все повторяется! – запоздало раскаивался я, затягиваясь «Примой» и неприязненно всматриваясь в проплывающую за окном машины выгоревшую под лучами белого беспощадного солнца, всю в мелких сопках, экибастузскую степь. В Железинском районе хоть березовые колки были, сказывалось соседство с Сибирью. Про любимый мной Иртыш я уж молчу…

В штате экибастузской районки тогда работали заместителем редактора русской газеты Бактыбай Мусатиров, «сосланный» сюда за какую-то провинность из райкома партии, впрочем, вполне безобидный и даже, пусть коряво, но сам пишущий пожилой невысокий казах с изрытым оспой лицом; еще один заместитель редактора, ведущий переводной вариант газеты – «Алга», что и означало на казахском «Вперед», Амангельды Кантарбаев; заведующая отделом писем симпатичная казашка Алия Рахимбаева, высокий и жилистый фотокорреспондент Николай Мякинький, еще несколько человек технического персонала. А вот ответственного секретаря не было – его обязанности исполнял сам Кишкунов. Я был принят коллективом вполне доброжелательно, и уже через неделю-другую мне казалось, что работал здесь всегда. Редактор вынужден был часто бывать в райкоме и райисполкоме на различных заседаниях, периодически выезжать в Павлодар – в облполиграфиздат, что отнимало у него много времени. А газета выходила три раза в неделю на четырех полосах, значит, редактору надо было в неделю смакетировать 12 полос, это кроме правки поступающих материалов и написания своих. В общем, Кишкунов все время искал, кому бы «сбагрить» секретарство. И нашел. Однажды он привел в нашу рекреацию на четыре стола невысокого и плотного, с заметным брюшком мужичка лет сорока явно неславянской наружности, с маленькими и веселыми черными глазами, большим красногубым смеющимся лицом, обрамленным черной бородкой-эспаньолкой.

– Знакомьтесь: наш ответственный секретарь Алим Бабетов, – довольно сказал Кишкунов. Он показал Бабетову его стол, передал строкомер, тощую папку с материалами очередного номера, стопку незаполненных макетов и ушел к себе. Вот тогда я сразу вспомнил эту фамилию, которую часто видел в «Ленинской смене».

Алим Бабетов, производное от брака казаха с татаркой, оказался очень общительным человеком, прекрасным рассказчиком, настоящей душой нашего небольшого коллектива. Журналистом он был от бога. До нашей районки успел поработать во Фрунзе – если не ошибаюсь, в тамошнем ЦК ЛКСМ кем-то вроде сегодняшнего спичрайтера, в Алма-Ате – в штате республиканской молодежки, публиковался в ряде серьезных изданий, в том числе в популярном журнале «Смена». Потом был направлен в Экибастуз собкором от «Ленинской смены».

Бабетов при его способностях мог сделать неплохую карьеру, но ему всегда и везде мешали его пристрастие к выпивке и необузданный азиатский нрав, который пер из него буквально после первой же стопки. После одного из скандалов, затеянных им не то в горкоме комсомола, не то горисполкоме, Бабетова из собкоров молодежки «ушли», вот так он и оказался у нас.

Поскольку мужики в нашей редакции тоже были не дураки выпить (за исключением редактора – мало того, что положение обязывало, ему еще и больной желудок мешал), компания у нас образовалась развеселая. Сейчас я просто обязан сделать небольшое отступление от темы. Хотя – почему отступление? Напротив – углубление в нее!

Увы, означенной слабости – возлияниям, были подвержены большинство районных газетчиков, каких я знал, не исключая и автора этих строк. Не знаю, чем это объяснить: то ли тем, что ни одна из поездок корреспондентов в совхозы района не обходилась без того, чтобы руководители хозяйств не накрывали для них «поляну» – так, на всякий случай. И отказаться от застолья, с одной стороны, было неловко, с другой – а зачем было вообще отказываться? Ведь в районах, где я работал, как и во всей необъятной стране, пили на всех уровнях, по любому поводу: после любого мало-мальски значительного партийного, советского, хозяйственного форума или совещания, по поводу начала весенней полевой кампании и завершения оной, окончания стрижки овец, на сенокосных и простых субботниках, воскресниках, на различных конкурсах мастерства – доярок, механизаторов, стригалей, и пр., и пр. И все считали своим долгом угостить корреспондента: тогда пресса была влиятельным инструментом органов власти, и журналистов таким образом пытались или отблагодарить за предыдущие публикации, или задобрить перед готовящимися. Но чаще все же угощали просто так, от душевной широты.

А поскольку районщик, в отличие от журналиста областной, тем более – республиканской, центральной прессы, вынужден был «гнать и гнать строку», так как в штате районной газеты обычно работали всего четыре-пять пишущих человек, которым надо было еженедельно заполнять по двенадцать газетных полос, то и в совхозы он отправлялся не реже одного раза в неделю, а порой и чаще. И почти всегда эти выезды заканчивались возлияниями. Я сейчас только диву могу даваться: это каким же надо было обладать здоровьем, выносливостью, чтобы на следующий день с больной головой садиться за письменный стол и строчить, строчить, строчить…

Увы, немало газетной братии при этом элементарно спивалось, судьбы их ломались, они гибли. Хорошо было тем, как ни парадоксально это звучит, кто чем-то болел, из-за чего просто не в состоянии был выпивать. А вообще не пьющих среди районных газетчиков практически не было. Причем, прослеживалась такая закономерность: чем способнее, талантливее был журналист, тем больше он был подвержен этому недугу. Случались и пьющие бездари, но таковые долго задерживаться в редакциях не могли: кто будет работать за тупого алкоголика, когда каждое перо и без того на вес золота?

Но вернемся в нашу компанию. Обычно мы старались «отписаться» в очередной номер в первой половине дня, желательно – к обеду. Бабетов, к тому времени смакетировавший очередные полосы (делал он это быстро и красиво, сверстанная по его макетам газета, надо признать, выгодно отличалась от той, что делал Кишкунов), ближе к двенадцати кричал из своей половины рекреации: «Нет, мужики, у вас совесть есть, нет?». А на столе у него уже лежал его вклад: пара мятых рублей или пригоршня мелочи. Приносил свою долю Кантарбаев, шарились по карманам мы с Мякиньким, а если денег не было, выканючивали их в долг у добрейшей бухгалтерши кореянки Веры Тимофеевны Ким. Потом кто-то из нас шел в магазин за углом и возвращался с несколькими «огнетушителями» и скудной закуской. К нам нередко присоединялись пара инженеров-казахов из «Шахстостроя», «Теплоизоляции» – эти предприятия, а также еще районное отделение КГБ вместе с нашей редакцией располагались под одной крышей трехэтажного, наполовину жилого здания на тихой улочке Матросова, и у нас начинался «обед»…

Кишкунов, нередко обнаруживая нас к концу дня уже соловыми и держащимися – чтобы не свалиться, – за углы столов, багровел и начинал орать, что разгонит всех к чертовой матери и сам будет делать газету. Как же, разгонит! Редактор не хуже нас знал, что без нас он ничего не сделает, и что назавтра мы как огурчики – правда, зеленые с похмелья, – вновь будем на своих местах, дописывать материалы, допечатывать снимки, дорисовывать газету. Но если случался перебор, то кто-то уходил и в загул на несколько дней, что создавало для газеты серьезную проблему.

Кишкунову это надоело, и когда Бабетов как-то по пьянке чуть не отлупил сначала тишайшего Мусатирова, а потом и его самого, он, наконец, уволил Алима. Бабетов из редакции ушел. Но не из моей жизни. К тому времени мы с ним успели сдружиться, а поскольку и жили в одном микрорайоне – между нашими домами была всего сотня метров, – то часто бывали друг у друга. Нашим женам это не нравилось, поскольку разве могли уважающие друг друга «матерые» журналисты, каковыми мы взаимно считали друг друга, встречаться просто так, «на сухую»?

– Слушай, старина, у меня фашизм начался, – со смехом жаловался мне потом по телефону Бабетов (у него жена была немка). – А у тебя как?