Дедсад

Жорес Иванович общими усилиями был возвращён в злополучную кровать и оттуда парировал:

– Должен же среди вас кто-то Родину защищать!

Таким образом храп в увертюре перешёл в открытую танковую атаку, но соскользнул в другую реальность и переполошил.

Помимо нас, бездарных аккомпаниаторов дневного сна и его видений, постепенно подносило любопытный народ. Одной из первых сбежалась Светлана Андреевна, и, увидев её, Жорес Иванович надел, откуда ни возьмись, генеральский китель.

– Как видишь, сражение проиграно, а население напугано, прости… – Потом он сказал в секретную трубку: – Игорь, немедленно приезжай или пришли машину!

– Ничего, ты красавец! Ещё выиграешь! С такими солдатами?! Правильно я говорю, Бушманский? – улыбалась Светлана Андреевна.

– С нами запросто, одним художественным свистом можно кого хочешь разбить! – согласился я.

– Тимофеич абсолютно прав, – присоединился Самолапов и принялся искать «такую штуку», которую надевают поверх трусов.

Время капнуло, и незаметно все куда-то рассосались, видно пошли искать себя. Примчалась машинка и унесла от нас полковника-генерала в стихию его замыслов. Да, пора было взрослеть, но взрослеть было уже некуда, а приняться молодеть и в голову никому не приходило, за исключением «пенстарсок», и то не всех.

Так что день петлял не зря: что-то подсказывало, что генерал уехал репетировать реванш и осталось немного подождать, чтобы участвовать в параде победителя.

На следующий день утром была каша – овсянка с семенами льна. Само утро тоже было кашей, созданное по простой технологии произвольного смешивания случайностей, смены настроений, пробуждения предчувствий и отрезвления ожиданий. Помимо всего этого попалось столько странных ингредиентов… особенно искривлённых воспоминаний, лиц и улиц, дат и бессмысленностей. Не обошлось и без оливкового масла и гигантской маслины – улыбающегося в свой конспиративный план Жореса Ивановича.

В конце концов каша в качестве каши закончила существование в наших организмах, и мы, прописав в себя по тарелке клетчатки, прилипли к телевизору, чтобы посмотреть на своего президента: может, что-нибудь пообещает или даст, а может, на рыбалку пригласит? Что ему, жалко пригласить? Сказал бы:

– Ребята, на рыбалку хотите? Ну, тогда я вас приглашаю! Когда время свободное появится, обязательно поедем!

Страна сложилась так, что кроме него рассчитывать было не на кого, и поэтому старались все, а также советники, референты, визажисты, «осветители», телохранители и с другой стороны – враги со своими камарильями. Но наш был наш – по всей Конституции!

Телевизор насыпал достаточное количество свидетельств о жизни страны и мире и о жизни страны в мире, вся просвещённая часть дедсада с удовлетворением констатировала то, что изменения в пределах нормы. Жить пока ещё можно…

И всё же настоящее событие произошло. Сначала приехал автомобиль с сочной, целеустремлённой женщиной, которая, похоже, вся шла в гору. Лет она была сорока… тогда, когда «изюм» хорош в любом виде и в любом количестве. Она спросила у всех сразу:

– А где Жорик?

– Полковник? – догадался кто-то из телезрителей.

– Генерал! – поправила она.

– Генерал Жорик, может быть в подвале, с дамой, – сообщил художник.

– Как это?

– В поисках новых ощущений они там организовали курилку.

На разговор вышел Берзень с Анной Павловной, женщиной-терапевтом.

– Мадам! – сказал директор. – Готов ответить на любое ваше предложение. У вас здесь есть кто-то ваш?

– А как же? Мне позвонил Игорь и сказал, что он тут не может спать, ему ваши кровати мешают получать изображение во сне. Я привезла ему кровать!

– Кому?

– Жорику!

– И где кровать?

– А где Жорик? Если он начнёт воевать, вы долго будете его искать. Особенно в казаков-разбойников. Лучше пусть во сне казакует, в пижаме.

На поиски никого посылать не пришлось. Жорес Иванович шёл впереди, не пряча возбуждения лёгкой победы. Светлана Андреевна, превращённая в птицу, но уменьшенная в десять раз, вместе с одеждой, сидела на палке, которую он держал в руке. Палку с птицей он тут же передал Анне Павловне и сказал:

– Пить не умеет! Видишь, в кого превратилась? И курить тоже, но всячески пристаёт, видно изголодала по гребле на каноэ.

– Чик-чирик! – сказала Светлана Андреевна в своё оправдание, но это оказалось малоубедительно. Женщина-врач тут же унесла её к себе, понимая проблемы женского механизма. Скорее всего, будет кормить червячками и проростками, чтобы она быстрей отрезвела.

– Жорик! – воскликнула мадам и, нахлынув на него, ловко поймала военные губы, которые, судя по всему, нужны ей были как символ.

– А ты как здесь, красотка? Как муж? Как дети?

– Нормально! Жорик, как я скучаю! Вот тебе кровать немецкую привезла, с пультом, моторчиками, матрасиком, который лучше бы на пол бросить… Жорик! Жорик!

В это время к парадной двери подкатил корейский грузовичок с людьми и коробками.

– Пусть сначала старую кровать разберут и вынесут в подвал, – решил Берзень.

– Ну, тогда и я курить начну со Светланой Андреевной, – сказал Самолапов.

– Не развращайся, ты женат! – сказали три женщины, сочувствующие супружеству.

И люди понесли разобранные и ещё не собранные вещи туда-сюда. В итоге на кровать по фамилии «Tempur Flex» пошли смотреть, как на произведение искусства. Потом её запустили, и весь дедсад полез на неё за ощущением удовольствия, так что пришлось организовывать очередь. Сам Берзень нажимал на пульт и поднимал человеческие ноги, головы или переворачивал тела набок.

Жорес Иванович наблюдал со стороны и наговаривал своей боевой подруге слова, которые были не для протокола, а для романтической повести.

Основные испытания кровати начались тогда, когда к этому подступило своё время и объявили послеобеденный сон. Слух женской и мужской палаты, а также всей администрации ждал главного… Чуда! И оно произошло!

Немного поизменяв позы, Жорес Иванович замолчал… забыв закрыть глаза. Самое интересное в том, что это не помешало ему спать. Целый час за этим чудом ходили наблюдать, потому что никому уже не было никакого дела до своего сна.

Светлана Андреевна обрела прежнюю прыть и, съев котлету из свеклы, прослезилась… неизвестно от чего. Видно, женский механизм ещё давал сбои и течь, а так она даже похорошела и в конце концов ушла в сад, петь на расчёске. Наблюдения закончились по инициативе самого объекта наблюдения – он кашлянул и уверенно подытожил:

– Оказывается, это не слухи: и с открытыми глазами спать можно.

– Слава богу! – сказали ответственные за чистоту религиозной подоплёки. – Вменяем, ну и слава богу, Жорес Иванович!

– Тимофеич, как же мне покреститься? Как это можно организовать, по просьбе воинов?

– Что я, представитель Синода? Откуда я знаю? У женщин надо поспрашивать, они, грешницы, трусят больше, значит, норовят к нему поближе.

Вечером приезжали дети, и мы их тоже водили смотреть на кровать. А мой Захар во всеуслышание спросил:

– Отец, ты что, тоже хочешь такой драндулет? Так я тебе завтра могу его подогнать!

И Жорес Иванович ушёл смотреть телевизор. Хорошо, что машину ему ещё не подогнали. А то брови выгнул!

И всё же лучше всех досталось сторожу. Сторож был студент, и, мгновенно сообразив, что почём в управлении «Tempur Flex», он позвал к себе на ночь ассистента и одновременно стажёра сторожа – Ксению Ностальгишину.

Совместное испытание – специально обученных людей и завораживающе вздымающейся кровати – прошло во всех существующих режимах. Следы испытаний, как и самих сторожей-испытателей, обнаружили вокруг и в самой кровати. Для чистоты эксперимента они являлись и явились голыми. Весь дедсад трагически осознал, что кровать лишилась девственности не от хозяина, а от каких-то самозванцев, даже не имевших ещё высшего образования.

Аморалка висела в воздухе и ждала появления Жореса Ивановича, но Жорес Иванович смог бы остаться в неведеньи до понедельника, а то и дальше. Подвернулся случай, и он по чисто русской традиции принял приглашение отведать чисто русской природы и, слегка процедив бреднем чисто русскую речку, попить чисто русской водочки, да с чисто русской ушицей…

Наступил понедельник, и всё было бы ничего, но пришёл он без Жореса Ивановича. Генерал получил увольнительную по случаю загостившей у него диареи. В полдень он позвонил Берзеню и передал эту информацию о своём затянувшемся поносе.

Дедсад посочувствовал, вспомнили о своих поносах, а кое-кто даже позавидовал. Из чувства военной субординации, а также от греха подальше администрация обвязала кровать ленточкой, препятствующей её беспрепятственное посещение.

Шестой

Когда у нас появился шестой, мы почти по-чеховски сообразили палату обозвать – «номер шесть».

Шестой – Павлиади Василий – являлся живым доказательством успешного директорства: двенадцати советских предприятий и заведений учебного типа. Если задуматься, то лучшей характеристики и не придумаешь или лучше не надо придумывать – всё и так есть. И всё-таки, что может рассказать холодная запись в трудовой книжке? Только то, что интересно государственному учёту.

Конечно же, такое хроническое директорство, которое испытал в своей жизни Василий Спиридонович, бесследно не проходит и не только оставляет свои следы в характере «пенса», но и камни на сердце, и не исключено, что и в других органах тоже.

Главные же подробности и незабываемые черты таких людей передаются из поколения в поколение в устном народном творчестве. Некоторые же из них могут лечь в основу греко-понтийских легенд и мифов. Павлиади был как раз из таких – из полумифических понтийцев.

В дедсад он и пришёл, и нет, скорее показывался… По всей вероятности, где-то на «гражданке» были ещё необслуженные дела. Кто знал, что за его темпераментом и воображением иногда не поспевало сердце, а иногда пыталось обогнать любые события?

Василий посвящал ему время и правильно делал, или, может быть, дело совсем не в этом? Может, он тоскует по своей гениальной родине?

Вот и сегодня он один пропустил овсяную кашу с каким-то специальным маслом, радующим сосуды, и сидел с ногами на диване. По телевизору показывали документальный фильм об истории женского баскетбола в бывшей стране. И Василий, приняв почётную позу голодного индуса, с поджатыми под себя конечностями плакал.

– Что, родина зовёт? – решил я проверить свою версию.

– Пошёл ты в задницу! Она член НАТО! Ленку увидел и не смог себе отказать в такой минутной слабости! Чувак, если сейчас покажут… Вот! Вот! Видишь? Двенадцатый номер! Это она!

На экране бегали какие-то женщины в трусах, гоняясь за славой советского спорта. Хроника была выстроена хронологически, и, похоже, разбирался в этом только Василий Спиридонович.

– Ну что, видел?

– Видел, но не понял, что к чему, – сознался я.

– К тому, чувачок, что это моя женщина! Без двух сантиметров два метра, чемпионка мира и Европы! Моя женщина! Вся моя! Была! Не верится! Не верится, что ничего не вернуть! Ничего!

Я хотел его успокоить, дать бумажный платок, но увидел, что слёзы у него высыхают сами, может быть от удовлетворения собой и от всего вообще «спортивного» этапа жизни. Или, может быть, это приёмчик от спецслужб – слёзы мужчины, сбивающие с панталыку?

– Ладно, – сказал он и высох окончательно, – а то тут и поговорить не с кем, одни старые «пердуччио»! Тимофеич, тебя это не касается, так что и не обижайся!

– Чего обижаться, чувачок?! Никто же не обижается на «сиртаки» только потому, что это «сиртаки»?

– Понял! Ничья! Ну так вот! Смотри, вон она побежала! Короче! Давай, слушай!

– Может, лучше посмотрим? – спросил я, не готовый к «погрузке» в «трюмы» случившегося случая с молодым и экспансивным Павлиади. Случай, честно говоря, был случкой, которая в том биологическом возрасте являлась одной из профилирующих дисциплин.

В дедсаду каждый первый искал случай рассказать кому-нибудь случай. Архивный фонд казался неисчерпаемым. Носители своих случаев искали для них уши, сочувствие и свободные места на библиотечных стеллажах и в повседневных архивах.

– Ты когда-нибудь спал с женщиной двухметрового роста? Тимофеич, у тебя какой рост? – закипал Василий Спиридонович.

– По молодости был метр семьдесят два или три? А сейчас не могу сказать! По ощущениям – уже меньше… А что, Василий?

– Ты себе не представляешь! Ты просто себе не представляешь? Баскетболистка! Чемпионка! Абсолютная красавица, только в увеличенном виде! У меня метр шестьдесят восемь, как у тебя… И я не верил! Веришь? Она лежит… и я несколько раз её прополз – с головы до пят и наоборот! А как мы с ней танцевали на танцах? Обоссались все отдыхающие Адлера! Это такой кайф! Тимофеич, что ты рот открыл, у тебя хоть скромная разрядница по стрельбе из лука была, давала свой спортивный инвентарь потрогать? Веришь? Двухметровая красавица! Вся твоя! В смысле – моя! И это при том, что я грек и у меня метр шестьдесят шесть, как у тебя… Я танцую, и головой между сисек… и чувствую: все лежат, а она любит! А я плачу! Не верю! И держусь за её деревянную жопу!

– Это всё? – спросил я у греческого комментатора.

– Почти! А что тебе ещё надо? – удивился Вася. – Я у кого ни спрашивал, ни у кого не было такой любви! Я её на руках носил! Клянусь!

– И не обкакался? Куда ты гонишь? Побереги свой пульс, Василий! Двухтонную тёлку на руках?!

– А я в воде… Что, не сказал? Вожу её по морю на руках… Лежит, балдеет, смеётся… Кино! А однажды идём… за руки взялись… я чуть не плачу от счастья… а она цветёт и пахнет, цветёт и пахнет! К морю идём, а народ снопами валится… Представляешь, хорошо, я тогда бородку отпустил, а то не любовь получалась, а серьёзный курортный прикол!

– Молодец, судя по трофеям!

– Так мы когда открыто к морю шли, меня достало изображать из себя лилипута, и я её попросил стать немного ниже и перейти в кювет. Таким образом мы хоть немного уравновесились. Держимся за руки… она идёт в кювете, а я по асфальтированной дорожке. Адлер кончил… раньше времени курортный сезон. Три дня, и вот теперь… история!

– Вася, ну ты и отмочил! Девушку в кювет загнал! Я представляю…. Цирк!

– Тимофеич, что ты понимаешь? Ты имел когда-нибудь? Хотя ты мне уже ответил. И что ты рубишь тогда в любви? Ничего не рубишь!

– Спасибо, получил ещё и пенку! Самому-то не смешно?

– Да ладно… Жизнь куда-то прошла… Вот что смешно! Нет, в молодости, когда только начинаешь подозревать о своей собственной смерти, всё-таки не подозреваешь, не можешь подозревать, какой «попадос»! И что всё – так быстро и противно!

Жизнь только кажется лучше, чем есть на самом деле, но в этом мало кто разбирается… Человеку чаще всего достаточно того, что и как ему кажется, а не того, что есть. Чтобы более или менее спокойно жить, ему надо постоянно чем-нибудь засирать себе мозги, иначе они такую жуть могут притащить ему к ужину! Пойду погуляю в растениях, расчувствовался я с тобой… – сообщил он и пропал в локальной природе.

В то же самое время Самолапов с шахматистом схватились в дебюте и слышали только обрывки и наночастицы нашего разговора.

– И что это тебе наш грек намёл? Хвостом крутит, успокоиться не может, – спросила и сделала свой вывод одновременно Неля-Ника. Юридическое прошлое научило её мыслить вопросами и подозрениями и даже при отсутствии информации всегда иметь своё достоверное мнение.

– Да так, ничего особенного… Делился опытом по сексуальному овладению двухметровой женщиной.

– Какой-какой? – спросили по очереди шахматисты.

– Двухметровой!

– О! И эти зачесались, головастики? – слегка возмутилась Неля-Ника. – Пойду лучше сыграю с девчонками в очко!

– Василий – настоящий гигантолог! – согласился Самолапов.

– И документалист! Вот чёрт, хотел сказать – монументалист! – примкнул его соперник.

Вот так весь день постепенно протёк сквозь наши пещеристые тела. «Пенсы» по большей степени мыкались среди предметов обихода и своих настроений, цеплялись друг к другу и излучали невзрачные эмоции и характеристики… Но бывало и всё наоборот – это зависело от астрологических прогнозов, но в большей степени от самих астрологов и их паствы. Звёзды как будто бы были ни при чём, а человек и так слишком долго думал о них или привыкал к ним.

Параполитическая среда

Жорес Иванович появился среди недели, немного уставшим от хорошей жизни. Оказывается, он не только извёл диарею, но и три раза посетил стоматолога, после чего принял православное христианство и почувствовал себя вечным.

Фишка же была в том, что он приехал не один, а с умопомрачительным подарком, сделанным в его адрес. Как это нередко случалось, он не задумываясь решил примостить его в «пенскоме», но нарвался на вопросы Берзеня и инфантилизм приходящего сантехника, впервые своими глазами восхитившегося японским унитазом.

В процессе профессионального сосуществования он наконец открывал для себя вещь, которая не работает без вай-фая. Хорошо, что вещь решили как следует изучить и не спеша поставить на эксплуатацию.

Жорес же Иванович же выделил время и перецеловал двенадцать ручек всей женской группировке, у которой сегодня вышло на смену девять «пенстарс», и сказал:

– Как же мне вас не хватало! В молодости особенно! – но про себя добавил: – Промазал немного, ничего, бывает…

Женщины, теряющие свои шкуры, облики и планы на будущее, придавлены настоящим настолько, насколько им хватает самостоятельности и противопоставлений. С остальным они справляются при помощи врачей или развёрнутых характеристик своим внукам. Тем не менее такие верзилы, как полковник-генерал, не замечавший особенно их «бабства», нравились больше, чем, например, правительство и его жмотство и его умение свалить всё на прошлое и наобещать будущее подрастающим «пенсам».

– Послушай, – неожиданно спросила Жореса Ивановича Зоя Никитична, – а кто лучше – Ленин или Черненко?

– А нельзя ли какую-нибудь другую пару выбрать? Ленин и Сталин, например?

– Нет! Сталин у нас всегда на закуску!

– То есть как это – на закуску?

– Он к другому типоразмеру политических «вершителей-крушителей» относится, а вот Черненко нам всем что-то жалко… Подсунули его под большую кремлёвскую дверь, он и задохнулся…

– Постойте! Непонятно, как это вы наших политических лидеров сортируете?

– И ваших, и наших – всех по-человечески, – обобщила выжившая в средней школе Зоя Никитична.

– Ты уж, Жорес Иванович, извини, но мы в той жизни тоже, так сказать, мужиков привечали. Понимаем, кто что мог, а кто что сделал… – примкнула Софья Леонидовна. – Вы со своей линейкой, а у нас другой прибор для измерения.

– Нет, то, что касается Ленина… То, что он сделал… – сопротивлялся полковник-генерал, но замолчал, понимая, что тут одной линейки мало и что они – независимо заматеревшие.

– То, что касается вас, милый Жорик, не знаю, как на этот счёт понимать, но ощущать-то вы должны, что они уже с нами наигрались, что теперь они не кусаются… Следовательно, пора покинуть карцер политических предрассудков и не бояться жить! – продолжила Софья Леонидовна.

– Нет, ему надо сделать особое «пирке», что бы больше не мог ничем таким заразиться, – предложила Зоя Никитична.

– Какое ещё пирке? Вы что? – испугался незнакомого слова полководец.

В это время на самокатике подрулил художник, упивающийся своей способностью унижать пространство и время:

– Жорес Иванович, вас там ждут!

– Где там?

– На унитазе! Там без вас не получится. Ваша жопа нужна, пардон!

– Для чего? Хотя, естественно…

– Он вроде метрику должен с неё снять, чтобы потом её узнавать и включаться для работы!

– Серьёзно? Это что значит, другая жопа у него уже не проканает?

– В том-то и дело!

Женщины хлопнули в ладоши и весело прослезились…

– Это хорошо! Хоть какие-то политические привилегии, а то, понимаешь ли… Ладно, пошли к унитазу! Слушай, кто лучше – Ленин или Черненко?

– Конечно, Черненко. Его жалко, он ничего не натворил, а его всё равно дверью придавили. На удалении, за спиной…

Женщины вновь хлопнули в ладоши, и трое перекрестились.

Жопа для настройки требовалась голая, так что Жорес Иванович с сантехником остались наедине как существа однополые и заинтересованные в результате. Унитаз, в смысле произведения искусства, с одной стороны, оторвался далеко от привычных упражнений и мировоззрения рядового посетителя, с другой стороны, теперь, как собака, готов узнавать своего хозяина вплоть до того, что и лизать ему… В общем, лизать не лизать, а музыка какая хочешь, и подмыв, и орошение, и сушка с ионизацией, и ароматизация с хер знает чем…

Для того чтобы во всём этом разобраться, понадобился человек другого пола, но со знаниями в электронике. Это была Вера – новая сотрудница, которая в конечном итоге и запрограммировала голую генеральскую жопу, а также его голосовой пароль. Теперь при слове «Жорик», произнесённом полководцем, унитаз, образно говоря, вставал на задние лапы и крутил хвостом в готовности исполнять все мыслимые и немыслимые прихоти и даже исследовать химический состав всего биологического «наследия».

Дальнейшая демонстрация современного института ассенизации вылилась в очередное политическое потрясение и общественную зависть с подоплёкой. Дискуссия неожиданно переползла через полдень и полдник, никому не дала поспать и протрезветь от впечатления. Интересно то, что теперь уже не от самого предмета, поражающего воображение, а от того смысла, которое встроено в отношение к человеку. Того уровня отношения, даже к таким, казалось бы, необязательным для внимания вещам, как «нужда». А ведь это не что-нибудь, а то самое, что может сделать всех беззащитными и нелепыми, с возрастом даже беспомощными.

И тут новоиспечённый христианин Жорес Иванович вспомнил о себе как о христианине. Может быть даже, ему об этом подсказали? Не исключено, поскольку возможностей у него прибавилось, в том числе и иррациональных.

– Люди! – сказал он и, видимо, почувствовав слова не своей роли, добавил: – Извините! Предлагаю присвоить моему унитазу высокое звание «наш» и считать его и «М» -, и «Ж» – назначения, включая сюда и уважаемую администрацию.

Хлопали в ладоши и «М», и «Ж», и уважаемые представители уважаемой администрации. Воздержались трое из вредности или нежелания запрограммировать для этого свои задницы. Распалившись, Жорес Иванович стал усиленно предлагать и насчёт переспать у него на кровати, но Зоя Никитична сказала, что это уже слишком.

Женщины, глядя друг на друга, согласились – этого требовал негласный кодекс общеполовой кооперации, – но вместе с тем оставляли за собой бронь на чувство собственного любопытства.

И тут неожиданно всех потряс Самолапов. Он сказал:

– Деньги взяли реванш. Элиты взяли деньги и собственность в свои руки. Государство имеет со всех и всех нас вприкуску, на то оно и власть. По мере надобности, если ему будет надо, особенно просить не станет, возьмёт ради своих интересов. И всё было бы не обидно, но распределяет оно это «своё» – сами знаете? Нам повезло, у нас хороший пансион, дети и родственники, и сами для себя кое-что успели сделать… Так что можно восхищаться чем угодно, вплоть до японского унитаза, но нам хорошо известно, что почём и кто и что в устройстве нашей жизни значит?

Аплодисменты были, но все разные и от разных судеб. В целом это выглядело жизнеутверждающе и без окончательного согласия, что говорило о тонне невостребованного человеческого опыта, слоняющегося из угла в угол.

Погода дня постепенно научилась иллюстрировать экономическое положение страны, иногда до тонкостей передавая колебания валютного курса на бирже и реакцию на него населения. Всё оказалось так близко и взаимосвязано…

Таким образом, даже дождь, постаравшийся как-то обставить свой приход, не производил того впечатления, на которое рассчитывал. Он попросил вечер – старого, закадычного партнёра – подыграть ему и вместе спасти впечатление, но даже это не возымело… Они провалились оба… То ли перебрали с пафосом, то ли с концентрацией лжи, которая, по замыслу управляющих процессом, необходима для дезориентации и релаксации одновременно. Потом один за одним стали приезжать автомобили и разбирать всех по индивидуальностям, за некоторыми индивидуальностями приехали их дети.

Спонсоры…

И тут, буквально через пару дней, в четверг, мы почувствовали, что не всё так удручающе, как иногда кажется. Есть ещё в нашей замечательной стране люди, которые готовы уделить нам своё внимание, пойти навстречу и вообще – которым мы по-настоящему интересны. Такие живые, весёлые и обходительные ребята.

Администрация спросила нас, хотим ли мы откликнуться на предложение спонсоров немного нас развлечь и заодно покормить в ресторане обедом.

– Хотим! – ответили мы в едином порыве, но Павлиади спросил: