bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

Как только он зашел на соседский участок, странное беспокойство охватило его. Машина стояла припаркованная снаружи у забора, но дом все равно выглядел пустым. Хенрик был активным человеком и обычно вставал рано, приезжая сюда, отпирал сараи, опорожнял бочки с водой, носил внутрь дрова, развешивал на смотревшем в сторону моря балконе постельное белье для проветривания. Одно окно у него зачастую оставалось открытым, и из него на улицу лилась классическая музыка. Клаес поднялся на веранду и позвонил в звонок входной двери. Никто не открыл. Может, Хенрик вышел на прогулку и, увлекшись, забыл обо всем на свете? Они договаривались, что Клаес зайдет к нему в двенадцать. Он бросил взгляд на часы. Они показывали пять минут первого. Хенрик всегда отличался точностью, был чуть ли не педантом относительно времени. Нет, что-то здесь не сходилось.

Он заглянул в кухонное окно, однако не обнаружил ничего странного. Ничего вызывающего беспокойства, все выглядело как обычно. Клаес задумался на мгновение, а потом, следуя пришедшей в голову мысли, спустился с крыльца и, подойдя к баку для мусора, поднял его крышку. Ему в нос ударил запах тайской еды. Там лежала двухпорционная картонная коробка из ресторана в Висбю. Ага, Хенрику кто-то составлял компанию. Он ничего не говорил об этом. Значит, хотел сохранить в секрете. Женщина? Клаес улыбнулся. Проказник. Вот почему Хенрик забыл об их договоренности пообедать вместе. Он попробовал позвонить ему на мобильник. Никакого ответа. Ну-ну. Если он не ошибся в своей догадке, такой поворот событий не вызывал особого удивления. Клаес покачал головой и направился назад к себе. Они могли увидеться позднее, и тогда он хотел услышать обо всем случившемся со времени их последней встречи. У Хенрика кто-то появился? Насколько это серьезно?

Через пару часов у него зазвонил телефон. Это оказалась жена соседа Аманда.

После обычных фраз вежливости она спросила:

– Ты видел Хенрика сегодня?

– Нет, не видел, – ответил Клаес. А что он еще мог сказать?

– И вчера тоже?

– Нет. Он же приехал сюда только вечером.

Клаес подошел к окну и посмотрел в сторону дома семейства Дальман. Машина по-прежнему стояла перед забором, но он не обнаружил в той стороне никаких признаков жизни.

– А что случилось?

– Я не знаю. Просто все так странно. Он уехал из дома вчера около семи, хотел поработать в тишине несколько дней, пока я и Инез не приедем в выходные.

– Да?

Клаес ничего не сказал о том, что он и Хенрик собирались пообедать вместе. Не хотел добавлять женщине беспокойства.

– Я звонила вчера несколько раз, никакого ответа. И сегодня тоже. Я уже начинаю волноваться. Ты не мог бы посмотреть, машина стоит на обычном месте?

– Да, стоит.

– Какие-то окна открыты? Похоже, что он там?

– Нет, – ответил Клаес, помедлив. – Насколько я могу судить, во всяком случае. И никого нет на участке.

– Все это выглядит очень странно, – продолжила Аманда с нотками беспокойства в голосе. – Ты не мог бы сходить туда и позвонить в дверь? А если он не ответит, взять ваш ключ и открыть? Хелена дома?

– Нет, она пробудет в городе весь день. Я один.

– И все-таки сходи, пожалуйста. И если найдешь его, попроси позвонить мне, а если нет, позвони сам.

– Да, само собой. Я сделаю это.

Когда они закончили разговор, Клаесу стало немного не по себе. Стоило ли ему вламываться в соседний дом и беспокоить Хенрика, если тот развлекался там с любовницей? Такая перспектива его нисколько не привлекала. Он набрал номер Хенрика снова. Никакого ответа. Эсэмэской сообщил, что собирается заявиться через пару минут, в надежде, по крайней мере, предупредить друга. Потом достал из ящика соседский запасной ключ и покинул свой дом. Ему не нравилось идти на чужой участок и шпионить. При этом он понимал беспокойство Аманды.

Во второй раз за день Клаес поднялся на веранду и нажал на дверной звонок. Подождал. Никакого ответа. Он позвонил снова, на сей раз дольше. По-прежнему никакой реакции. Клаес приложил ухо к двери и прислушался. Его слух не уловил никаких звуков, исходивших изнутри. Дверь оказалась незапертой. У него сразу же появилось неприятное ощущение. Определенно здесь что-то не так. Он осторожно открыл ее и крикнул:

– Эй, Хенрик!

Дом ответил ему тишиной. Он не увидел никакой чужой обуви в прихожей, только старые кеды Хенрика, и медленно прошел на кухню, пару раз позвал Хенрика по имени, но не получил ответа. Кухонный стол был хорошо вытерт, никакой посуды не стояло на нем. Клаес не обнаружил ни малейших следов тайского ужина, вероятно состоявшегося там предыдущим вечером. Прошел через гостиную, застекленную веранду, заглянул в гостевую комнату, туалет. Беспокойство росло. Он посмотрел на лестницу, идущую на второй этаж, и прислушался. Как мог Хенрик забыть запереть дверь, если ушел куда-то? Пожалуй, он находился дома. И не хотел, чтобы ему мешали. Черт, они, пожалуй, там наверху, заняты приятным делом. Он остановился на пути вверх и прислушался снова, но не уловил ни звука.

– Эй! – крикнул он в очередной раз. – Кто-нибудь дома?

Тишина. Он продолжил подниматься по скрипящим ступенькам и осторожно приоткрыл дверь в спальню Хенрика и Аманды.

При виде зрелища, представшего перед ним, Клаес испуганно попятился. На широкой металлической кровати, стоявшей посередине комнаты, лежало нагое тело. Его шею стягивала петля, а конец веревки уходил вверх к потолку и был прикреплен к белой деревянной балке, которую они вместе красили прошлым летом. Он и Хенрик. Тогда здесь громко играла музыка, и они попивали пиво, занимаясь малярными работами. А когда закончили, побежали прямо в море.

Руки Хенрика покоились сверху над его головой. Крепко скованные наручниками, они указывали в сторону окна с цветастыми занавесками. Запястья были намертво прикреплены к прутьям спинки кровати. Картинку дополнял широкий черный кожаный ошейник с массивными заклепками со стороны голой кожи. Увиденное не укладывалось у Клаеса в голове. Он не верил своим глазам.

Внезапно он услышал пение птиц за окном. Эти звуки доносились как бы из другого мира, в комнате же царила полная тишина. Там снаружи цвели цветы. Так абсурдно. Казалось, время остановилось и земля перестала вращаться, в то время как Клаес стоял, уронив вдоль тела руки, и пытался осознать увиденное.

Его взгляд скользнул вниз. Тошнота подступила к горлу, перехватило дыхание. Красные отметины на груди, животе, бедрах, словно от ударов хлыстом. Некоторые из них кровоточили. Лицо Хенрика и в то же время не его. Белое и чужое. Широко раскрытые глаза таращились в потолок.

– Что, черт побери… – выдавил из себя Клаес, нащупывая мобильный телефон в кармане. – Что, черт побери, здесь произошло?


Прошлое

Сесилия обрадовалась, увидев «вольво», припаркованный у въезда на участок. Отец вернулся раньше, чем ожидалось. Последние метры до крыльца она преодолела бегом, и едва успела открыть входную дверь, как оказалась в его объятиях.

– Папа, – прошептала она ему в ухо, – я так скучала по тебе.

Он отсутствовал не слишком много дней, но все равно казалось, что с момента его отъезда прошла целая вечность. Дом становился без него холодным и неприветливым, словно краски блекли, и хорошее настроение улетучивалось вслед за ним, когда он уходил. Была еще мама, конечно, но, когда они оставались вдвоем, все выглядело совсем иначе. На этот раз дела забросили его в Стокгольм. Сесилия так никогда и не узнала толком, чем он там занимался. Возможно, покупал парашюты, интересовавшие его больше всего в жизни, или участвовал в какой-то конференции. Но постоянно он трудился в Каппельсхамне, что очень ее устраивало. При желании она даже могла съездить к нему на работу на велосипеде.

– Я так скучал по тебе, старушка, – сказал он, и его голос показался ей необычным, каким-то напряженным.

Он долго и крепко обнимал ее, словно боялся отпустить от себя. А она стояла перед ним, оцепеневшая от неожиданности, настолько его поведение озадачило ее.

– Ты голодна? – поинтересовался отец. – Я собирался приготовить горячий шоколад и еще купил плюшки с корицей. Но мы сделаем также и несколько горячих бутербродов. И ничего не скажем маме, не так ли?

Сейчас его голос звучал почти как обычно. Он подмигнул Сесилии, и она подмигнула ему в ответ.

Маме не нравились перекусы между едой, она постоянно нудела о вреде для зубов, твердила, что, если постоянно совать в рот все подряд, в конечном счете располнеешь как бочка. Ничего не поделаешь, уж такой она была: слишком правильной и скучной. Из тех, кто не позволяет ни себе, ни другим в полную меру наслаждаться жизнью. Как будто опасно громко смеяться, галдеть и бурно выражать свои эмоции или время от времени наесться вволю чипсов или конфет. Сесилия и папа заключили между собой пакт с целью порой позволять себе то, что мама не одобряла. «Мы ничего не скажем маме» стало для них чем-то вроде секретного пароля, который они могли прошептать друг другу у нее за спиной. Например, когда папа с раннего детства брал с собой Сесилию в Висбю и разрешал ей сидеть на переднем сиденье. Мама не одобряла этого, по ее мнению, детям требовалось ездить сзади, тогда как папа считал подобное полной ерундой. «И куда он вообще тащит девочку с собой?» – интересовалась она. Он ведь ездил только в свой дурацкий авиаклуб. Такое дорогое и рискованное хобби… Но Сесилии нравилось там, она гордилась своим смелым и крутым отцом. Ни у кого из ее друзей отцы не прыгали с парашютом, и она знала, что они восхищались им, поскольку он осмеливался делать это. Став достаточно взрослой, она собиралась последовать его примеру, подниматься к небесам в маленьком самолете и бросаться вниз, наслаждаться свободным падением, пока не раскроется парашют. Папа рассказывал ей, какое ощущение возникает в эти мгновения, как сосет в животе и ветер свистит в ушах. Как он чувствовал себя свободным как птица, когда падал. Она никогда не уставала слушать его рассказы.

В Висбю она обычно получала мягкое мороженое в одном кафе перед Сёдерпортом. Самую большую вафельную трубочку, какая у них имелась, с карамельной крошкой и шоколадным соусом. Перед обедом. «Но мы ничего не скажем маме». Она могла представить себе хмурое лицо матери с недовольным взглядом и сердито поджатыми губами. Мороженое не едят столь легкомысленно. А также не покупают разноцветные воздушные шарики с блестками, и ни в коем случае сосиски с картошкой фри, если проголодаются. Папа же плевал на чье-то там мнение. И она любила его за это.

Он достал формовой белый хлеб, масло, сыр, малиновое варенье. Выудил из коричневого бумажного пакета две большие плюшки с корицей и положил их на тарелку. Потом сунул куски хлеба в тостер и бросил взгляд на часы. Сесилия не могла понять, в чем дело. Что-то мучило его, он явно нервничал, и его мысли, похоже, находились где-то совсем в другом месте. Хотя, возможно, он просто устал после работы.

– Пройдемся до воды потом, ты не против? – поинтересовался отец и посмотрел на нее. – Мне необходимо размять ноги после долгого неподвижного сидения.

– Да, – ответила она, – с удовольствием.


С моря дул холодный ветер, но его большая рука, сжимавшая ее руку, дарила тепло. В промежутке между весной и летом случались холодные вечера, но было не важно, даже если бы она замерзла. Прогулки с папой были святым делом. Она надеялась, что так будет всегда. Пусть ей уже исполнилось пятнадцать лет, она по-прежнему хотела держать его за руку.

Обычно всегда говорил он: расспрашивал ее о школе или друзьях, поддразнивал, интересуясь, удалось ли ей уже разбить сердце кому-то из парней. Однако в этот день все получилось иначе. Он долго молча шел рядом с ней, и беспокойство зашевелилось у нее в груди. Вершина горы Хамнбергет, отвесной стеной поднимавшейся перед ними, купалась в солнечных лучах, с другой стороны волны бились о ее утесы. Они не раз стояли там на самом верху и смотрели в сторону горизонта. «Самая северная точка Готланда, разве не чудо», – обычно говорил папа с нотками гордости в голосе. Конечно, не Сахарная голова в Рио-де-Жанейро, но всегда прекрасна.

В этот день папа не произнес ничего такого. Они молча шли бок о бок. Галька шуршала под ее заношенными кроссовками. Волны ритмично накатывались на берег, оставляя на нем кучи водорослей. Весна выдалась холодной, и могло пройти еще много времени, прежде чем появится возможность купаться. Вряд ли стоило рассчитывать, что это удастся сделать раньше Янова дня.

– Мы поедем куда-нибудь в этом году, папа? – внезапно услышала она собственный голос.

Ей показалось или он сжал ее руку немного сильнее? Сесилия насторожилась по непонятной ей самой причине.

– Я не знаю, старушка, – сказал он, и, по ее мнению, это снова было произнесено необычайно угрюмо. – Мы с мамой еще не успели обсудить наш отпуск.

– Юханна собирается в Испанию.

– Здорово.

– А разве мы тоже не можем поехать в какую-нибудь другую страну? Если мама не захочет составить нам компанию, почему бы не отправиться вдвоем, ты и я. Пожалуйста, папа.

Ее мать боялась летать. Ей не нравилась сама мысль об отпуске где-то за границей. Но папа любил путешествовать самолетом. Сесилия уже представила себе, как они поднимаются на борт лайнера, который доставит их в какое-либо экзотическое место. У нее даже появился приятный зуд в животе. Она давно мечтала отправиться куда-нибудь вдвоем с папой.

– Ты становишься взрослой, – сказал он вместо ответа на ее вопрос. – Но порой все получается совсем не так, как планируешь.

Снова беспокойство закралось к ней в душу. Отец сжал ее руку. Они продолжили путь.

– Я подумываю устроиться на работу в Стокгольме.

Сесилия споткнулась о кусок дерева, лежавший на берегу, папа подхватил ее, прежде чем она успела упасть.

– Послушай, ты смотри, куда ставишь ноги, – продолжил он. – Тогда не упадешь в лужу. Мы же не хотим, чтобы ты пришла домой мокрая и несчастная.

– Нет, – пробормотала Сесилия, стараясь взять себя в руки.

Что он имел в виду? Устроиться на работу в Стокгольме? Неужели им придется переехать из Халльсхука, покинуть их красный дом и сад?

– Маме не нравится Стокгольм, – произнесла она тихо.

– Я знаю, любимая моя. Я знаю.

– Но как же тогда? Тебя постоянно не будет дома?

От этой мысли у нее похолодело внутри. Без папы целыми неделями… Только она и мама. В компании с тишиной, порой становившейся просто невыносимой. Мама, уткнувшаяся носом в газету. Мама у камина. Мама, способная только болтать всякую ерунду и читать нотации.

– Я еще сам не знаю ничего толком, – сказал он спокойно.

– Тебе не нравится жить здесь?

Казалось, пропасть разверзлась перед ней. У нее возникло ощущение, словно она оказалась на самом верху, на горе Хамнбергет, и шагнула вперед в пустоту, распростершуюся над морем. В черную бездну, как делал папа, когда стоял у открытого люка самолета, собираясь прыгнуть с парашютом и устремиться вниз. Но с той разницей, что он имел матерчатый купол, спасавший его. К тому же он знал, как ему лететь, и для него это всегда оставалось рискованным приключением, вызовом. Когда же она шагала с горного утеса, речь шла о совсем ином, об отречении от всего. Она зажмурилась на ходу, чувствовала, как холодный ветер трепал ее по щекам.

– Конечно, у меня все нормально здесь, на Готланде, Сесилия. Дело не в этом. Ты уже большая девочка, сердце мое. Поэтому я решил рассказать тебе.

– Мама знает, что ты будешь работать в Стокгольме?

Он ничего не ответил.

– И, по ее мнению, это хорошо? – спросила она со слезами на глазах.

– Я пока не успел поговорить с мамой. Еще ничего не решено. Пожалуй, было бы глупо с моей стороны заводить сейчас разговор на данную тему. Я просто хочу, чтобы ты была в курсе событий.

– Событий? И что же у нас происходит?

Сесилия, дрожа от волнения, повернулась к отцу. Сама удивилась, насколько резко прозвучал ее голос.

– Ну, я пока действительно не знаю. Все вилами по воде писано. Не беспокойся. Я, пожалуй, даже не получу работу в Стокгольме. Не думай больше об этом деле. Нет смысла беспокоиться напрасно.

Он сжал руку дочери в попытке утешить ее и перевести мысли девочки в другом направлении. У нее возникло ощущение, словно отец хотел сгладить сообщенную им новость. Не осмеливался сказать всю правду. Сесилия попыталась придумать подходящий ответ, но в голову ничего не пришло. Она механически шагала рядом с отцом, ставила одну ногу впереди другой. Таращилась на свои кроссовки. Сосредоточила все внимание на ходьбе по неровной поверхности. Один-два, один-два. Он по-прежнему держал ее за руку и находился совсем близко, но все равно, казалось, огромное расстояние, десятки километров разделяли их.

– Жизнь может измениться, – продолжил он. – В детстве мне тоже не нравились перемены. Это обычное дело у детей. Постепенно я понял, что даже вещи, которые изначально считаешь мерзкими, в конце концов могут оказаться просто фантастическими. Если новое тебе непривычно, это вовсе не означает, что оно должно быть плохим.

Солнце исчезло за облаками. Гора стала серой. Ветер усилился, и гулявшие по морю волны словно надели белые пенные чепцы. Капли дождя упали ей на нос, во всяком случае, такое у нее создалось ощущение. Погода в этих краях могла поменяться быстро, при полном штиле и чистом синем небе внезапно налетал сильный ветер и менял все за несколько минут.

– Пожалуй, пора идти домой, – сказал отец и посмотрел в сторону темневшего горизонта.

Его рука была столь же теплой, как и всегда.

Ледяной холод, однако, все равно прокрался в ее сердце.

Что-то изменилось безвозвратно, и она сомневалась, хотелось ли ей знать, о чем шла речь.


Кнутас сидел на своем старом дубовом стуле с сиденьем из мягкой кожи и потихоньку раскачивался вперед и назад. Ввиду отсутствия другого разумного занятия он потратил несколько часов на сортировку бумаг. За прошедшие выходные ничего интересного не случилось. Все ограничилось дракой, затеянной пьяницами около Сёдерпорта, кражей из автомобиля на автобусной станции и несколькими разбитыми окнами в продовольственном магазине в Виббле, да еще у кого-то сбежала корова и, болтаясь по городу, устроила переполох. Да, какой только ерундой порой не приходилось заниматься.

Последнее значительное событие криминального свойства произошло достаточно давно, и сейчас его работа напоминала бег на месте. А результатом стала апатия и тоскливое настроение. Единственным светлым пятном на этом фоне выглядел приближавшийся перерыв на кофе. Кнутас достал трубку и принялся набивать ее, поглядывая в окно. Березы наконец покрылись листвой, море пенилось на ветру по ту сторону окружавшей город стены. На парковке перед торговым центром сети «Кооп» хватало свободных мест, через пару недель, как только туристский сезон обрушится на остров, все здесь будет выглядеть совсем иначе. После долгой суровой зимы и холодной дождливой весны теплый воздух, который ласкал его щеки, долетая из открытого окна, казался чуть ли не волшебным даром природы. Обычно он только возился с трубкой, набивал ее табаком, втягивая носом приятные запахи, чтобы потом вытряхнуть ее и отправить все до последней крошки в мусор. Но сейчас сделал затяжку. Понял, что безделье просто измучило его. Обычно он курил, только если страдал от скуки или если что-то его беспокоило.

Лето наступало, и это вызвало у него приступ меланхолии. Раньше, когда он состоял в браке с Лине и дети находились дома, все было очень просто. Семейная жизнь плавно текла год за годом, следуя давно установившимся традициям, с празднованиями Рождества, дней рождений, Пасхи и Янова дня, и мыслей о чем-то другом не возникало. С наступлением лета он всегда знал, что будет делать, они с Лине выбирали, в какие недели пойдут в отпуск, когда поедут на материк и в Данию и куда отправятся с детьми. Сейчас же уже шел июнь, а он не имел представления, чем будет заниматься. Они с Карин подумывали осенью прокатиться за границу, и, пожалуй, это была неплохая идея. Впрочем, с какой стороны посмотреть.

Кнутас тяжело вздохнул и сделал новую затяжку. Что за чертовщина творилась с ним? Он чувствовал себя усталым, потерял интерес к жизни. Казалось, ничто уже не могло принести ему настоящую радость. Стук в дверь оторвал его от этих мыслей.

– Да, – сказал он, – войдите.

В дверном проеме появилась Карин, и у него сразу потеплело на сердце. Обычно ему достаточно было лишь посмотреть на это хрупкое создание со спадающими на лоб волосами, щелью между передними зубами, обнажавшейся, когда она улыбалась, чтобы его настроение изменилось в лучшую сторону. Но сейчас, судя по мрачной мине, у нее самой кошки скребли на душе. Вдобавок красные пятна на шее показывали, что она нервничала.

– Ты знаешь Хенрика Дальмана, художника? – Прежде чем Кнутас успел ответить или даже подумать над ее вопросом, она продолжила: – Мы получили сообщение, что он убит в своем летнем доме в Льюгарне. Найден голым, задушенным петлей, со скованными наручниками руками в собственной кровати. Если верить соседу, обнаружившему его, все выглядит как убийство на сексуальной почве.

– Когда это случилось? – спросил Кнутас, затушивая трубку и закрывая окно.

– Совсем недавно. Виттберг и Сольман уже в пути.

Кнутас взял свой пиджак, и они поспешили к расположенной у здания полиции парковке. Карин включила сирену и быстро погнала машину через остров в южном направлении к прибрежному поселку Льюгарн. К счастью, дорога была почти пустой. Они проносились мимо крестьянских дворов с пасшимися на зеленых лугах коровами, каменных оград, сложенных из известняка домов. По обочинам росли синие, красные и лиловые цветы.

«Какая идиллия, – подумал Кнутас. – И вдруг среди всей этой красоты случается нечто ужасное».

Он прекрасно знал, кто такой Хенрик Дальман. Сей господин был хорошо известен многим островитянам как художник и скульптор, прежде всего благодаря творениям из бетона, но также самым разным предметам быта вроде сосудов, горшков и подсвечников. У него тоже было несколько штук дома, но Лине забрала все с собой, уезжая. Она ведь сама и покупала их. Ей нравились изделия Хенрика Дальмана. А сейчас он был мертв. И скорее всего, речь шла о сексуальном убийстве. Просто не укладывалось в голове, что подобное могло произойти в тихом и спокойном Льюгарне. Насколько Кнутас знал, Хенрик Дальман жил в Висбю с женой и детьми. Чем, черт возьми, этот парень занимался в загородном особняке?


Дом Дальмана находился у самой воды. Несколько полицейских автомобилей уже стояли по соседству, когда они подъехали. Кнутас направил туда кинологов с собаками, чтобы попытаться найти преступника, который еще мог оставаться поблизости. Но тех нигде не было видно, вероятно, они еще не успели прибыть. Виллу и участок, однако, уже огородили, и снаружи ограждения собралась толпа зевак.

Они прошли через газон, быстро поздоровались с занятыми поисками улик экспертами и вошли в дом. Судя по звукам, долетавшим со второго этажа, Эрик Сольман уже развернул там бурную деятельность.

Заглянув в спальню, Кнутас и Карин невольно вздохнули. Посередине комнаты стояла большая старинная железная кровать. Лежавший на ней на спине нагой окровавленный мужчина средних лет в наручниках, с ошейником и петлей на шее производил крайне неприятное впечатление. Веревка, уходившая вверх к потолочной балке, потом опускалась к лодыжкам, связанным вместе. Сольман стоял, наклонившись над телом, но выпрямился, когда заметил прибывших коллег.

– Привет. Не самое красивое зрелище, как по-вашему?

– Да уж точно, – буркнул Кнутас.

Его взгляд скользнул по жертве. Лицо было бордово-красным, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из глазниц. Язык немного свисал изо рта. Карин быстро покинула комнату. Несмотря на многие годы работы в полиции, она так и не научилась спокойно смотреть на покойников, особенно когда они выглядели столь омерзительно. Кнутас сам чувствовал себя не лучшим образом от представшего перед ними зрелища. Особенно принимая в расчет то, что в обычной жизни Хенрик Дальман считался чуть ли не образцом галантности и элегантности.

– Что, по-твоему, здесь произошло? – спросил Кнутас и повернулся к эксперту, занимавшемуся ртом и носом мертвеца.

Сольман тряхнул головой, чтобы убрать рыжие непослушные локоны, упавшие ему на глаза.

– На первый взгляд мы имеем делом с сексуальной игрой, которая зашла слишком далеко. Он погиб, пока лежал связанный, и, судя по точечным кровоизлияниям в белках глаз, причиной его смерти стало удушение, вероятно, петлей, находящейся на шее.

– А как же тогда собачий ошейник?

– Ну, у людей хватает странных привычек, – пожал плечами Сольман. – Скорее всего, в данном случае забава вышла за рамки сценария. Он получил несколько ударов, вероятно, хлыстом, который лежит на полу рядом с кроватью.

На лестнице послышались шаги. Карин вернулась, она прижимала ко рту бумажное полотенце.

На страницу:
3 из 5