Рассказы для друзей

Афганистан

Про любовь на войне

В тот вечер басмачи нас не обстреливали. Застава, или «загранобъект погранвойск на территории ДРА», располагалась высоко в горах, на склоне ущелья, на перекрёстке караванных троп. Там внизу, под нами, шумела прозрачная река и виднелся мостик возле кишлака. Чуть правее, на крутом склоне за речкой, в пещере, за арчой (это такой можжевельник) была позиция пулемета ДШК, из которого они били по нашим вертолётам короткими очередями утром со стороны восходящего из-за гор солнца, чтобы мы не могли их засечь по вспышке. Крупные пули не свистели, а шипели, как проносящиеся с огромной скоростью камни.

Был тихий весенний вечер. Пахло чабрецом и ещё разными цветущими травами, запах которых смешивался с запахом горящих дров. В соседней землянке готовили ужин. Все офицеры – два капитана и один старший лейтенант – собрались в штабной землянке, где единственным развлечением, после прочтения двух имевшихся книг и старых журналов «Огонёк», была игра в «шиш-беш», в которую все уже играли автоматически, думая о чём-то другом.

Вот заговорили о своих любимых женщинах, которые ждали их в Союзе. Капитан разведчик, по имени Женя, показал фотографию своей жены. С первого взгляда была видна яркая и заметная всем красота.

И что, ты надеешься, что она сейчас с такой внешностью и одна? – спросил Саня, командир заставы, капитан.

А что ты ей подарил на восьмое марта в прошлом году? – поинтересовался «зампобой» (заместитель по боевой части), старший лейтенант.

Я ей подарил голубой пеньюар, дома ходить.

Так вот сейчас с неё кто-то снимает этот пеньюар, – продолжил капитан, глядя в глаза разведчику Жене. Уж очень ему хотелось вызвать муки ревности.

Это вы от зависти. Да, красавица. Но мне лучше есть торт сообща, чем дерьмо в одиночку, – спрятался он за спокойным цинизмом, хотя на самом деле так не думал.

Да, а пеньюар снимают, уже сняли, – продолжил старший лейтенант, желая всё-таки вывести Женю из равновесия.

А вы молча кушайте, что дают, торта вам не хватило.

Ладно, – решил примирить всех капитан. –Некрасивых женщин не бывает.

А что, как говорят, бывает мало водки? – поинтересовался «зампобой».

Нет, бывает мало Афгана. Когда здесь долго посидишь – все красавицы.

Через несколько дней разведчика Женю ранили.Ранения бывают, как в кино, – в руку или в ногу, когда всё быстро заживает и герой уже заглядывается на молоденьких санитарок в госпитале. А бывают и другие, когда пуля разбивает мочевой пузырь, и

раненый ходит с привязанным на боку мешочком, куда всё скапливается, и тогда он смотрит на санитарок совсем другими глазами.

У Жениной судьбы был выбор – ангел-хранитель распорядился по-своему. Пуля попала в висящую на поясе спереди гранату «Ф-1» и рикошетом прошила ногу. Судьба явно готовила его для любовной истории.

Женю отправили лечиться в госпиталь, в Союз. Вы думаете, подошла к симпатичному капитану, геройски раненному в геройское место, молодая медсестра, и всё началось?

Да, подошла, да, молодая, да, обнажила герою «крутую задницу», как сказали бы теперь, сделала укольчик и ушла. Обычная до банальности любовная история не состоялась.

А к герою-разведчику срочно приехала жена-красавица. Сняла хороший номер в гостинице. Но Женю не отпустили в город: рана не зажила, да ещё и на костылях. Чтобы ничего не случилось, – отказать всегда легче, меньше ответственности.

Вечером жена подогнала такси к ограде госпиталя, и наш разведчик перебросил через высокий забор костыли, а потом и сам, с божьей помощью, перелез. У них была чудесная любовная ночь – весенние ночи в Средней Азии тихие и уже теплые.

С рассветом Женя вернулся через тот же забор в госпиталь, никто не заметил его отсутствия. Целый день спал, а вечером – опять через каменный забор к своей любимой.

Когда возвращался, злые охранники изловили героя и повели «на допрос» к начальнику госпиталя.

Я тебя выпишу недолеченным, – пригрозил начальник госпиталя. – Ты мне тут заразу всякую принесёшь, бегаешь по разным бабам.

Я не по бабам, я к любимой жене.

И тут прозвучала фраза, поразительная по своей логике.

Не ври. К своей жене на одной ноге через двухметровый забор не бегают!

2015 г.

Рассказ капитана Пенягина

Вы умеете приседать на одной ноге «пистолетиком», вытянув вторую ногу вперёд?

А он умел, при своих 90 кг веса делал это каждый день. В туалете. Нога плохо сгибалась в коленном суставе. После ранения. Это врачебная тайна? Да ему всё равно, он умер в этом году. Жалко, первыми уходят те, кто знал о войне больше других. Да, больше всего знали о войне офицеры в звании от лейтенанта до подполковника. Они вели эту войну. Может, и полковники с генералами тоже воевали, но больше на карте в штабах, мы их не видели на той войне. Особенно в самых забытых богом местах. И рядовые знали о войне, но у них свой взгляд на неё, часто ограниченный их функциональными обязанностями. Правду говорил один ветеран Отечественной войны: «Все бежали – и я бежал, все стреляли – и я стрелял…» Так честнее, чем пересказывать книги о направлении главных ударов и замыслах полководцев. Хотя бывает и так, что и офицер ничего не понял, а рядовой узнал и понял всё о войне. Недавно я сказал немолодой уже женщине, что служил в Афганистане, она заулыбалась и с пониманием предмета произнесла: «Я знаю, вы там варили суп из маковой соломки и жарили пирожки с гашишем»! У кого-то и такой рассказ имел место. У каждого был свой Афган.

Мы сидели с Пенягиным в землянке на стульях, сколоченных из снарядных ящиков. Крыша землянки была сделана неудачно, летом дождей не было, а зимой она протекала.

На потолке натянули полиэтилен, по которому капли дождя стекали в подставленный металлический ящик – «цинк» из-под сигнальных ракет. Ещё по натянутому полиэтилену бегала крыса, барабаня лапами, а два раза проползала змея. А трогать их нельзя было, чтобы не пробить натянутую пленку. Крыса, пользуясь неприкасаемостью, показывала нам зубы. Такой вид снизу. Оскал или улыбка – не поймёшь. На стене под потолком были чёрные пятна – это разведчик так уничтожал фаланг или скорпионов. Вытаскивал пулю из патрона, вставлял туда пожёванную бумажку и стрелял из автомата в насекомых.

Пенягин рассказывал, как его ранили.

Служил он тогда не на горном участке Афганистана. Это из других округов офицеров присылали в Афган на два года, а в Среднеазиатском пограничном округе офицеры ездили «за речку» как в обычную командировку. Расположились они своей заставой ММГ (мото-маневренной группой) в безводном месте. И ездили на автомобиле ГАЗ-66 с прицепной бочкой за водой к реке. Это был риск попасть на мину, но надеялись, что расстояние до своих совсем небольшое. И вот Пенягин поехал старшим за водой. Когда возвращались, бойцы попросили остановиться возле бахчи, поменять парочку арбузов на имеющиеся у них мыло или соль. Он запретил останавливаться, и, объезжая лужи, в которых стали часто ставить мины, на полном ходу они поехали к себе на базу. Когда проезжали мимо бахчи, попали в засаду. Первые пули разбили ветровое стекло автомобиля. Одна пуля попала в колено капитану. Осколок стекла угодил в лоб водителю, потекла кровь на глаза, и он от испуга на ходу выпрыгнул из машины. Пенягин упал руками на тормоз и сцепление и заорал что было сил: «Назад в машину»! Этот крик подбросил водителя с дороги, машина ещё не остановилась, а он уже запрыгнул на своё место и нажал на газ.

В это время в кузове под тентом бойцы вели свой бой. Пулемётчик сквозь брезент на звук выстрелов выпустил длинную очередь. Повезло, что в кого-то попал, и это вызвало замешательство у басмачей в самый опасный момент. В уходящую машину они выстрелили из гранатомета. К счастью, граната попала в деревянную часть кузова, струя рассеялась, обожгла и ударила ниже спины бойцу, который отстреливался, высунувшись из-под тента над кабиной в передней части кузова. (А почему «к счастью»? Потому что попадающая в железную деталь граната образует струю из расплавленного металла и твердых частиц, которые убивают. А так – только синяк и ожог.)

Пенягин закончил рассказ со своей обычной улыбкой на добром лице:

– Вот теперь в туалет ходить неудобно, а в гору по тропе – так даже меньше устаё

2015 г.

Лопата

Такую кличку ему дали бойцы ДШМГ. На самом деле он майор Шевчук, начальник штаба десантно-штурмовой маневренной группы Московского погранотряда. А ещё там был опытный сержант, из Москвы, высокий крепкий парень, фамилию уже и не помню, но звали его Гена, ну и кличка, конечно, «Крокодил». Вот, после того боя он собрал бойцов, и они постановили: кличку «Лопата» больше не использовать. А почему, собственно, «Лопата»?

Всегда заставлял бойцов окапываться, а на Памире это проблематично.

Однажды нашли место, где можно окопаться на краю обрыва, под которым была осыпь из мелких камней, и далеко внизу шумела горная река. Но этот участок оказался древним заброшенным кладбищем. Один, как бы сейчас сказали, «продвинутый» солдат, из городских, собрал добытые при раскопках желтые черепа и сложил на краю обрыва в большую пирамиду.

– Что это за безобразие? – спросил Шевчук у бойца.

– Это «Апофеоз войны». Художник Верещагин.

– Вот ты у меня получишь на орехи, вместе с Верещагиным. Местных не наблюдаете?

– Нет.

Шевчук подошёл к страшной пирамиде и начал сапогами сталкивать черепа с обрыва. Черепа прыгали по осыпи с сухим стуком, как пластмассовые шары, и их уносила река. Это не было страшно. Вот только потом, после Афгана, это снилось уже в качестве кошмара.

А тот бой был на год раньше. ДШМГ высадили на вертолётах в местность не такую, как у нас на Памире, а с более пологими горами. Надо было ловить банду «Инженера Башира», который получил из Пакистана ракеты класса «земля-земля» для обстрела советской территории.

Ошиблись с местом высадки на несколько километров. И это стало известно бойцам. Дело уже шло к вечеру, и было принято решение перебазироваться утром в точку, обозначенную на штабных картах. Шевчук

поставил задачу окапываться. Бойцы возмутились: завтра уходить, а тут приказ рыть окопы. Они начали ворчать и лениво ковыряться лопатами, – можно и без окопов залезть в спальники. Шевчук рассердился и, проходя по

позициям, чуть ли не пинками подгонял «войско». К ночи добился своего: все вырыли окопы.

Собрались отдыхать.

В этот день у фельдшера группы был день рождения. Солдаты решили отметить его салютом. Ровно в 12 ночи, сделать вид, что кому-то что-то показалось, и открыть стрельбу. Сигнал к стрельбе – граната, брошенная фельдшером. Настала полночь. Фельдшер вытащил чеку из гранаты и выглянул из окопа. Но бросать гранату было нельзя, к ним двигалось большое вооруженное подразделение. Все решили, что это «сарбозы», афганские солдаты, которые тоже участвовали в операции. Фельдшер всегда оказывал им медицинскую помощь.

–Сарбозы, раненые аст (есть)?– крикнул он.

– Шурави сарбоз, сдавайсь, – услышал в ответ, и гром выстрелов.

– Ну, нет раненых, так будут, – сказал фельдшер и бросил свою гранату.

Многие бандиты были под воздействием наркотиков и пошли прямо через боевые порядки застав. Некоторые из них падали перед окопами, но многим удавалось прорваться в темноту.

Бойцы Селищев и Фёдоров сидели в своём окопе, когда началась стрельба. Сначала подумали, что это «праздничный салют» в честь фельдшера.

– Посмотри, что там происходит, – попросил Фёдоров. Селищев встал и выглянул через бруствер.

– Ну что там? Почему молчишь? И голову опустил. Тебе плохо? – Фёдоров сам встал и повернул к себе Селищева. И увидел пулевое отверстие на лбу у товарища и остекленевшие глаза. В это время над бруствером окопа появились три басмача, которые стреляли на ходу. Фёдоров в оцепенении закрылся телом Селищева, но сразу опомнился, оттолкнул мёртвого друга, закричал и длинной очередью скосил бандитов. Более двадцати моджахедов остались лежать перед нашими позициями. Остальные ушли в темноту, в сторону гор. После этого боя Фёдоров стал терять сознание, если офицеры повышали на него голос. Все это знали и старались общаться с ним спокойно.

Старший лейтенант Мартьянов стрелял из своего окопа, когда граната взорвалась рядом, за бруствером. Он потерял сознание, а пришёл в себя через 15 минут. Собирался в отпуск, поэтому отказался от госпитализации. Через несколько месяцев я его встретил в вертолёте. Он держался за голову, а глаза были красного цвета. После стрельбы контузия дала о себе знать. Подлечили, отправили служить в Хорог, на Памир. Там тоже ему не очень повезло. Басмачи начали обстреливать дорогу на советской территории. Мартьянов во главе группы на БТРах выехал к месту обстрела. Дорога была памирская, вдоль реки Пяндж. Спешили, задели за скалу, и БТР упал с крутого склона в реку. Мартьянов остался жив. После госпиталя его отправили служить в Прибалтику. Где он сейчас? Никто не знает.

Столько было интересных людей, всех и не вспомнишь. Вот разведчик Юрий Шутов, майор Шутов.

– Я здесь не ем рыбу.

– Здесь, «за речкой», выбирать не приходится, – говорю ему, – всё лучше, чем консервы.

– Нет, рыбу не ем.

– Религия не позволяет?

– Нет, воспоминания. Река прибила к берегу труп неизвестного афганца. Мы вместе с представителями местной власти стали его вытаскивать. У него была проломленная голова, видны мозги. Когда его оторвали от воды, большая рыбина выпрыгивала вслед за ним и продолжала есть мозги. Как в фильме ужасов. Не ем рыбу.

– Главное, чтобы она нас никогда не ела, – заметил Шевчук. Бывшая «Лопата». Сколько он спас людей, заставив окопаться бойцов перед тем боем? Да, надо знать, что лопата спасает бойцов. Конечно, и умелый санитарный инструктор, и вертолётчики, и опытные умные командиры спасают. И ангел-хранитель. Но и лопата – тоже. Кого не спасёт – того в последний путь проводит. Сентябрь 2016 г.

Вертолётчик Саня Петренко

Я не помню, как мы с ним познакомились. Может, в офицерской «приезжке» – комнате для приезжих офицеров в Калай-Хумбе, а может, в вертолёте при частых моих перелётах по заставам ММГ и ДШМГ (мото-маневренных групп и десантно-штурмовых маневренных групп), разбросанных по ущельям Афганистана для прикрытия дальних подходов к нашей границе.

У Сани была открытая приветливая улыбка и тёмно-карие глаза на молодом лице.

Вертолётчики в Афгане – это уважаемые люди. Особенно, которые летали на МИ-8. Это был незаменимый вертолёт. Тем более что на нашем горном участке, где дорог не было, только караванные тропы. Он и грузовик: привозил дрова, и еду, и боеприпасы. Это и военная техника: мог нанести ракетно-бомбовый удар, поддержать с воздуха, и, может, самое важное, – это и скорая помощь, чтобы спасти раненых. Это и наш «Чёрный тюльпан» – забирал «двухсотых». В горных условиях вертолётчики летали мастерски. Часто садились, зависая над скалами, цепляясь только одним колесом за камни. На нашем участке запомнились такие фамилии: Кашин, Быков, Помыткин, Имангазиев, Райков. Цыплёнков с Восточного округа. Да много их было, настоящих героев. Иногда их внешность была обманчива.

Вот Быков, невысокого роста, с простым славянским лицом, говорит офицерам: «У вас тут шиповник растет, насобирайте, буду пить отвар, врачи рекомендуют». А в небе он «отважный сокол». Когда в горах наши попали в засаду, ещё продолжался бой, были убитые и много раненых, он будничным таким голосом сказал в эфире: «Не поминайте лихом, иду на посадку за ранеными». И забрал их, хоть и получил пробоины в корпусе вертолёта от пуль и осколков гранат.

Так, я хотел рассказать о Сане Петренко.

Был туман в горах. Может, это просто низкие облака, высота над уровнем моря – 2000 метров. Какое там было море поближе? Индийский океан? Туман, вертолёты не летают.

Сижу на «точке» Пашар, которая разместилась на гребне скалы возле одноименного кишлака. Уже две недели не могу улететь, а надо попасть на высоту 3600, «Чашм-Дара». Уже и продукты заканчиваются, а вертолётов нет. Ночью выпало много снега. А утром раздался гул моторов пары МИ-8. Прозвучала обычная команда: «Борты! Объект к бою, разгруз-погруз команда на площадку!»

Прилетел Саня. Я схватил свой рюкзак и автомат и попросил его высадить меня на

«Чашм-Даре» Он согласился – будут пролетать мимо. На «Чашм-Даре» попытались

сесть, но вертолётная площадка была не почищена, лежал глубокий лёгкий снег, который сразу взлетал вверх, и вертолёт тонул в снежных потоках. Саша повернулся ко мне.

– Сесть не можем, летим в Союз, в город Пяндж.

– А назад?

– Назад – не знаю, когда.

– Так положите меня на место, где взяли.

– Топлива мало, если сделать ещё одну посадку, может до Пянджа не хватить. Но есть вариант, если прыгнешь на Пашаре на ходу в сугроб метров с четырёх.

– Хорошо, прыгну.

Я снял с себя рюкзак и автомат. Рюкзак тяжёлый: вещи, боеприпасы, а автомат – стальной. Думаю, в полёте они меня обгонят и упадут первыми. Поэтому выдерну их из вертолёта во время прыжка. Я ошибся, они летели за мной и попали по спине в момент приземления.

Вертолёт нырнул в ущелье и скрылся за скалой. И тишина. Только кто-то из бойцов тихо хихикал на посту.

Следующий раз была весна, и мы с Саней летели на «Шхаро», где в то время басмачи стреляли по каждому вертолёту. Пошли на снижение, Саша поворачивается и с хитрым лицом говорит:

– Стреляют, может, опять прыгнешь, чтобы не садиться?

– Без снега, надо пониже пролететь.

– Ну давай, пора.

На этот раз я рюкзак надел на спину, а автомат взял в руки. И открыл дверь.

– Стой, стой! – закричал Саша. – Я пошутил. Высота ещё 200 метров, я подсяду за скалу.

– Хорошие шутки, а если бы я не посмотрел и прыгнул?

И ещё запомнился эпизод. Многое забылось, особенно фамилии, названия рек и кишлаков. А вот это запомнилось. Новый 1986 год. Объект «Калай-Куф». Переводится как «Крепость на реке Куф». Говорят, была крепость, но камни растащили на строительство домов в кишлаке. 30 декабря, идёт мокрый снег. Надежды на вертолёт нет никакой. А у меня есть разрешение съездить на Новый год к жене и четырёхлетней дочке в город Хорог.

Пошли мы со старшим лейтенантом Гурьевым за ёлкой-арчей.

Арча – это такой можжевельник, похожий на ель. Сказал об арче, отвлекусь и про Гурьева. Боевой офицер, участвовал в операциях, не боялся ходить в головном дозоре. Перед заменой его хотели и наградить. Но у него в подразделении трое бойцов-разгильдяев выменяли на мыло у афганцев наркотик: опиум-сырец («чарс» они его называли) и накурились до невменяемости. Разгильдяев-наркоманов отправили в Союз с «лишением льгот», которые потом всем таким восстановили. Гурьев уехал по замене из Афганистана без наград, но с выговором в личном деле. Поэтому награды там – дело случая. Могли наградить, когда надо было наказывать, и наоборот. Главными наградами были жизнь и здоровье. Когда я только приехал на два года в те края, там провожали одного офицера в Союз. Он уже прослужил в Афгане два года, лицо было чёрное от загара, худое и с

усами (фильтры от пыли, как говорили). Такими там все становились. Он посмотрел на меня, ещё бледнолицего.

– Ты, наверно, хочешь здесь получить награды и звания?

– Нет, я не об этом мечтаю.

– А о чём?

– Хотел бы за два года не быть убитым, раненым, контуженым и не заболеть желтухой.

– Ты слишком много хочешь! – и они все стали смеяться.

И вот с Гурьевым мы выбрали ёлку-арчу. (фото автора )

Подняли нижние ветки, чтобы срубить, а там прикреплена противопехотная мина, и оттяжка спуталась под снегом. За пять лет войны уже было много таких потерянных мин. Мы решили её не трогать, срубили другое дерево, а к этому потом послали сапёра.

Бойцы стали наряжать «ёлку». Связисты разобрали конденсаторы, достали алюминиевую фольгу, сделали из неё украшения, начистили до блеска гильзы разного калибра, колпачки от мин. А мне так хотелось домой! Но продолжал идти сильный мокрый снег. Вдруг связист сообщает, что вышел на связь вертолёт, он у входа в ущелье, не может залететь по погодным условиям. И это оказался Саша Петренко.

Я поздоровался с ним и попросил.

– Забери меня, Саня, домой на Новый год, если сможешь.

Пауза.

– Ты очень хочешь домой на праздник?

– Ну как тебе сказать. Не рискуй, конечно.

– Будь готов, сейчас прилечу.

А снег продолжал идти, гор не видно. Сквозь снег послышался звук мотора, и из снежной мглы появился вертолёт. Подсел, выгрузили посылки и письма бойцам, забрал меня и взлетел в снежную круговерть. В кабине было прохладно, а по Саниному лицу от напряжения тёк пот. Он шёл по ущелью буквально на ощупь.

Я успел к Новому году. Какой был замечательный праздник! Ёлка,

молодая веселая жена Лена, и подарки от Деда Мороза дочке, и торт со взбитыми сливками, ещё теплый, и шампанское. А если посмотреть с улицы – то окно запотевшее на кухне, – значит, уют и готовят что-то вкусное, и разноцветные огоньки в комнате, где ёлка. Спасибо Саше.

После Афганистана, в 1990 году, я был у него в гостях в Петропавловске-Камчатском. Он остался таким же приветливым, улыбчивым человеком, без всякого «послевоенного синдрома». Потом нас всех судьба разбросала по разным городам, а политики нас поделили и по разным странам.

2015 г.

Смелым быть просто

После этого боя в горах замполита Г-ва перевели из Афганистана в Союз, подальше от своих сослуживцев. Знали, что его не простят. Ещё утром его предупредил по радиостанции разведчик Долгов, что басмачи в эту ночь готовили свою засаду на тропе, ниже нашей заставы. А он это скрыл от других офицеров. Поставил жизни подчинённых под угрозу. Хотел сам стать «великим полководцем» и победителем, внезапно зайдя в тыл к противнику на помощь головному дозору. Тут и почёт, и награды. Да вот заблудился в темноте среди крутых скал и, когда начался бой, не смог спуститься к реке.

Был тихий вечер, какие бывают на Памире ранней весной, когда пахнет талым снегом, мокрым брезентом и оружейным маслом. Маслом всегда пахнет – автомат всегда при тебе.

Капитан Гена Цеханович вместе с прапорщиком Костей Ямщиковым готовились к выходу в ущелье, где возле речки планировали организовать засаду на басмачей. Они вместе с двумя тройками бойцов будут идти первыми – в «головном дозоре». Все надели белые маскировочные халаты. Волнение, сборы, побольше боеприпасов, гранат.

Вот они уже идут по тропе вниз, вдоль ручья. Впереди три солдата, затем Гена с Костей. Гена высокий, худой, когда улыбается– лицо становится задорным, как у мальчишки. Костя – с очень короткой прической. Отчаянный воин, всегда готов побеждать. В Союзе очень часто дрался и попадал в милицию. Его в Афганистане несколько раз представляли к боевым наградам, но как съездит в отпуск, так за ним приходит сообщение из милиции, и награду отменяют. Он это объяснял своей отзывчивостью. Вот опять приехал из отпуска с синяком на спине, по форме – чёткий отпечаток обуви с рифлёной подошвой.

– Да, – говорит, – вижу, бьют втроём одного, я сразу и вмешался.

Простой парень из Поволжья. Жалко, что его потом серьёзно контузило бандитской гранатой. Я видел в санчасти деревянный подоконник возле его кровати, весь погрызенный, как бобром. Это у него так болела голова, что он хотел отвлечь боль на свои зубы.

Он учил, как просто быть смелым на войне.

– Смерть и ты – это несовместимые понятия. Пока есть ты, нет смерти, а когда есть смерть – тебя уже нет.

– А если у меня ещё жена и дочка?

– Да, конечно, им ты можешь капитально подгадить своей смертью. Как и я родителям.

А Гена из Белоруссии. Кто-то его спросил, чтобы он делал, если бы басмачи были у него на родине.

– Я бы не сидел сейчас здесь, в землянке, а гонял бы их по лесам и болотам.

Вот они спустились ниже, к ущелью, где снег уже растаял. Гена дал команду снять маскхалаты. Ещё несколько минут ходьбы, и показался из темноты дувал одиноко стоящего дома. И тут началось. Два пулемета, десятки автоматов и винтовок «бур» открыли огонь по головному дозору. Первые три бойца успели ответить автоматным огнем, бросить гранаты в противника и залечь среди камней. Но прятаться возле ручья было негде. Басмачи стреляли, кидали гранаты, скатывали сверху огромные камни и орали: «Шурави сарбоз, сдавайсь»! (Откуда только слово такое узнали, лингвисты хреновы!)