Небо на двоих

Моё тело – уже безрукое и обезглавленное – еле держится на слабом каркасе. Находится всё больше желающих подойти поближе, ударить побольней. А этот… – разломал до основания, до мизинчиков пальцев ног. Нашёл момент! Перед самым днём рождения. Заявил: «Мы не можем быть вместе. Нам надо расстаться». Главное, как, – по телефону сообщил. Как будто между делом: «У меня тут насморк случился. Не приду к тебе сегодня, чтобы не заражать». Трус. Глядя в глаза-то признаться труднее. Да и вдруг причитать, умолять начну, вцеплюсь мёртвой хваткой. Мужики этого не любят. А так, по телефону, – в любой момент отключиться можно и вместо женской истерики услышать безобидное: «Пик-пик-пик».

Видимо, он на это и рассчитывал. А может, ожидал услышать в трубке: «Ты что? Как уйти? Давай поговорим, разберёмся, что случилось? Что во мне не так? Я исправлюсь. Честно. У нас всё будет хорошо!».

Точно. Так и надо было сказать! И у нас всё было бы по-другому… А сказала торопливо: «Желаю счастья» и повесила трубку. От растерянности? От незнания, «как правильно», надела маску независимой, сильной, безразличной, холодной? От всего вместе взятого. Да и какой смысл разбираться, отношения выяснять, если человек для себя всё решил. Решил идти по жизни без меня. Он имеет на это право. Подлец, конечно. Никто не заставлял его складывать со мной отношения. Сам интерес проявил. А я?

Что я! Отвечала ему тем же. Уже планы строили на будущее. Образ идеальной семьи рисовала: муж, жена, дети, всё чин-чинарём. Любовь, счастье, гармония. А самое главное, он, кого вот-вот назову мужем, прекратит акт вандализма и разрушения моей личности. Не позволит никому крушить, исправлять, делать больно его любимой женщине…

Вандалом оказался он сам. Разломал до основания и меня, и мои мечты чем-то тупым, тяжёлым, холодным.

Но даже сейчас, когда вся распластанная, разбросанная, разбитая трясусь всеми своими звенящими осколками в этом поезде. Не хочется ни есть, ни пить, ни писать, ни выходить на улицу… Даже сейчас не хочу прощаться с жизнью! Не хочу взлетать на небеса и наблюдать за всеми свысока. Я и без того высоко сижу, далеко гляжу – на верхней полке двенадцатого.

Если там, на небесах, и появляться, то с одной лишь целью – узнать, как совершаются браки. Говорят, они ТАМ создаются. Прийти, посмотреть, какая я в очереди. Или про меня опять забыли, подвинули. Кому нужна, расколотая и разбитая до основания?

До основания? Основание всё-таки осталось! Значит, есть надежда собраться, сложиться в единое, целое, вползти, взобраться, вскарабкаться скалолазкой. Или «взлететь, возродиться»… Я кого-то процитировала?

И потом, во мне так глубоко сидит убеждение, что если что-то бьётся, то на счастье! И жизнь вдребезги – тоже на счастье!» – завершила внутренний монолог Стефания.

Съёжилась ещё больше, замоталась в одеяло куколкой, мумией.

«Может, я тоже умерла? А как же боль – изводит, ломает, накрывает всю…»

Счастье и боль никак не сочетались одно с другим. Это были две взаимоисключающие составляющие.

«Какое это счастье, когда так болит и ноет? И никуда от неё не деться, не спрятаться, ничем не заглушить. От того и мысль странная пришла – убежать, уехать в чём есть, хоть куда, чтобы чуть-чуть отступило, отлегло, успокоилось. С днём рождения, Стефания! Получите от жизни подарочек! Сегодня ведь тринадцатое июля, значит, он доставлен вовремя…»

Саркастические поздравления себя со своим двадцать седьмым днём рождения вновь прервали соседи. На этот раз они читали вслух анекдоты:

– «Слушай, я кроссворд вчера разгадывал: три буквы – „Человек, который обязан отдавать всё заработанное другому человеку, получая взамен еду“. Это кто? Раб. Я тоже думал раб, а жена говорит – муж!».

Анекдоты… Эти маленькие ёмкие истории ещё вчера были предметом чьих-то огорчений, разочарований.

«Неужели и моя трагедия завтра… ну, не завтра, через год, через пять, десять лет, вызовет улыбку», – размышляла Стефания.

Есть всё же положительное зерно в её решении сменить обстановку, забыться, отвлечься, пусть даже старыми, как мир, анекдотами. Хотя по яркости событий плацкартный вагон пассажирского поезда мало отличался от жизни в коммунальной квартире. Даже где-то проигрывал ей.

Комнату в двенадцать метров как оставшейся без попечения родителей ей выделил райисполком. В квартире были даже кое-какие удобства – холодная вода, газ, туалет. Сам дом (двухэтажный, кирпичный) давно не ремонтировался, очевидно, оттого, что в этом уже не было смысла.

В её комнате можно было вполне сносно жить. Старые хозяева сделали, что возможно по средствам.

В соседних комнатах живут яркие представители прошлого ХХ века, которым к двухтысячному году обещали отдельную квартиру по формуле «N+1», где N – количество членов семьи. Обещаниям этим не суждено было сбыться.

В одной из комнат обитала древняя старушка, внешностью похожая на старуху с иллюстрации к «Золотой рыбке». По характеру – один в один Баба-яга. Норовила всем насолить, навредничать исподтишка. Когда участники её «невинной» затеи находили автора – она исчезала в свою комнату, как в шапку-невидимку.

В другой – женщина с великовозрастным сыном. Ему скоро сорок, половину из которых не просыхает. Пьёт по-чёрному. Не работает, скандалит. Находится на иждивении матери, давно уставшей от жизни, от работы, измученной пьянками бездельника-сына.

В третьей – творческая натура, художник лет пятидесяти. Заселился пару лет назад после развода и размена жилья. Что уж досталось. Дымит как паровоз. Каждый день в свою мастерскую приводит молодых особ, известно какого поведения.

В первое время, знакомясь с соседями, Стефания в каждом искала возможных родственников. «Кто бы мог быть моей бабушкой, сестрой, дядей?» Но никого из тех, кто разделял с ней места общего пользования, она не хотела бы видеть в роли родных людей.

«Лучше уж одной, чем с такими». И становилось не так обидно, что на свете она одна-одинёшенька.

Соседи по вагону продолжали читать анекдоты и громко смеяться:

– Пришёл как-то Змей Горыныч домой после попойки. А жена ему: «А ну, дыхни!». В общем, глупая, нелепая смерть.

– А вот ещё, – не унимался мужчина снизу. Он входил во вкус. Зрителей его моноспектакля становилось всё больше (подтянулись из соседних купе). – «Я бы купил ваш замок, только если в нём есть привидения. – Вот уж не знаю. За восемьсот лет ни одного не видел».

Оглушительный смех поднял бы мёртвого. Но мумия лежала не шелохнувшись. Стефания сделала вывод: «В двенадцатом вагоне – мертвец. И это знаю только я, потому что все остальные приготовились к поглощению следующего анекдота. Им нужны зрелища. Занимать себя едой они уже устали».

– Аркадий! Давай дальше! – подбадривали чтеца пассажиры.

И Аркадий давал:

– Больше всех в Бородинском сражении досталось сусликам. Они так и не поняли, за что.

Дождавшись, когда утихнет смех, и сделав театральную паузу, Аркадий продолжал: «Он говорит, что любит мясо, и ест его. Он говорит, что любит цветы, и рвёт их. Он говорит, что любит меня, и мне страшно…».

Стефании реально было страшно. «Как они могут хохотать над какими-то глупостями, если у них под носом, возможно… И это не смешно. Надо срочно что-то предпринимать: предупредить проводницу, вызвать „скорую“ и что там полагается в таких случаях. И главное – без паники».

Она резко отбросила одеяло, чтобы начать решительные действия… Тут резкий толчок, удар головой о железную перекладину, скрежет тормозящих по рельсам колёс. «Хорошо, что затормозили в эту сторону, если бы в другую – улетела бы вниз, как раз в объятья этого самого мертве…»

Не успела Стефания завершить мысль, как поезд резко дал назад и так же резко затормозил.

«Что? Нет! Только не это! Мааа-мааа!»

– Девушка! Девушка! С вами всё в порядке? – будила Стефанию проводница, легонько тряся за плечо. Та не сразу очнулась, поэтому вопрос прозвучал ещё раз:

– Всё хорошо? Просыпайтесь! Через полчаса Санкт-Петербург.

Глава 2

В тандеме

Прошло девять лет.

– Мааа-мааа! – кричала Стефания с такой силой, что вот-вот в ушах лопнут перепонки, а сердце разорвётся от клокочущей внутри волны в миллион раз сильнее той, что набегает, когда качаешься на качелях и они падают вниз.

– Молодец! Ты сделала это! Самое страшное уже позади! Теперь расслабься и получи удовольствие! – подбадривал инструктор. Он здесь, за её спиной. Он отвечает за безопасность прыжка с парашютом, контролирует весь маршрут падения длиной в четыре тысячи метров. Он знает, что это не смертельно и всё, в конечном итоге, будет хорошо.

Но Стефания не слышала и не ощущала ни поддерживающих слов, ни ангельских объятий, ни тугих надёжных ремней тандема. Забыла все наставления перед прыжком: «Не бояться. Довериться». Довериться ему, инструктору. Ведь в его послужном списке – сотни, а может быть, тысячи таких прыжков. Не она первая, не она последняя.

Но всем, кто «до» и «после», возможно, вводный инструктаж и помог справиться с чувством животного страха высоты и падения. Только не Стефании. Она вопила, как оголтелая, бессмысленно хватаясь руками и ногами за мощный поток воздуха, который беспощадно бил её, не давая инстинктивно сгруппироваться в самую безопасную позу. Проникал во всё, что можно и нельзя – нос, рот, забивался под щёки, губы, язык. И не было никаких сомнений, что это последние секунды её жизни. Ведь всё происходит так, как написано в книжках: в сознании пролетают кадры её жизненного пути. Такого короткого, нелепо обрывающегося…

Вот детский дом, насмешки ребят по поводу роста, хороших успехов в школе.

Вот её приставания к Изольде Тихоновне. Вот прочерки напротив отца и матери. Бесконечные их поиски среди прохожих… На третьей секунде падения она даже успела заглянуть в их лица и спросить: «Может, ты мой папа?», «Ты моя мама?».

На пятой – годы учёбы в финансовом техникуме. Обучение на бухгалтера. «Бухгалтер всем всегда нужен. Без куска хлеба не останешься», – наставляли воспитатели. «Не могли, что ли, разглядеть во мне будущую баскетболистку и определить в какую надо секцию?»

А вот она уже молодой специалист маленькой организации, с маленьким окладом. Зато стабильным.

Все душевные раны, терзания, огорчения по поводу неразделённой любви, а также связанные с этим образы мальчиков, юношей, мужчин пронеслись на восьмой секунде. В этой же куче – поездка в двенадцатом вагоне пассажирского поезда. Санкт-Петербург, Невский проспект и всего день на эту красоту. «Жаль, свидеться уж больше не придётся…»

Но тут уже пролетали шарики-фонарики, крики: «С днём рож-де-нья! С днём рож-де-нья! Ура!». Большой красочный конверт с подарочным сертификатом на прыжок с парашютом в тандеме с инструктором. Ни капли страха. «Девушка я боевая, смелая, что мне бояться? Тем более не одна».

На десятой – немыслимые сочетания непереводимого русского фольклора, которыми она «благодарила» тех, кому пришла в голову эта убийственная идея. Более страшной смерти Стефания себе придумать не могла.

Жизнь в нескольких секундах… Хотя, нет. Каких-то важных кадров, моментов ещё не было. Да разве это имеет значение? Вот-вот весь этот ужас закончится. Исчезнет страх. Тело обретёт безмятежность, лёгкость, невесомость. Будет длинная труба, ведущая к Свету. Всё так, как написано в книжках…

Вдруг резкий толчок. Вновь, как гелиевый шарик, Стефания подпрыгивает. Только не от того, что снизу держит нитка, а от того, что кто-то тебя схватил сверху. Причём этот «кто-то» не прервал падения, а просто замедлил скорость. И ты уже летишь не брошенным в бездну камнем, а птицей… или осенним листом. Уже не так страшно и можно открыть глаза.

Этот «кто-то» оказался парашютом.

«Парашют… Инструктор… Я чувствую его за спиной. Он отвечает за мою жизнь и безопасность. Мы в одной связке, в тандеме. Как я могла про это забыть? Значит, я не умру сейчас? У меня есть шанс приземлиться живой!»

Земля… Если где-то и есть описание пространства, частью которого она была сейчас, разве оно могло передать сотую, тысячную долю реальности. Для человеческого гения вряд ли такое возможно. Но это так важно – рассказать о том, что такое «свободный полёт».

Она напишет. Обязательно напишет, если не умрёт раньше чем ноги коснутся земли.

Напишет… Ведь теперь она не на словах знает, что значит быть «между небом и землёй», быть «на седьмом небе». А ещё это – «ни жива, ни мертва», когда ушёл страх, а тело безмятежно и невесомо. Когда она – будто часть неба: дождинка, луч солнца, падающая звезда, сорвавшаяся с орбиты. Или минерал, летящий с планеты соседней вселенной.

Она и часть Земли, вот-вот впитает эту дождинку, лучик и примет в своё лоно непрошенных гостей – звезду и минерал неопознанной породы. И ещё… что-то очень, очень важное ей надо описать. Только никак не может подобрать слово…

«Ладно, оно обязательно придёт. А пока просто буду „между небом и землёй“, на „седьмом небе“, в состоянии „ни жива, ни мертва“, – сказала себе Стефания, добавив: – Ты в безопасности – ты в тандеме».

Маленькие игрушечные предметы, словно нарисованные на карте настольной игры, с каждой секундой подрастали, становились ярче и чётче.

Скоро Земля. Стефания вовремя вспомнила про «мягкие ноги», которые тут же коснулись тверди. Она упала в луговые травы и цветы, обнимая словно глобус, шар Земли.

«Жива… Жива! Как чудесны эти ароматы…»

Какое-то необыкновенное жужжание пчелы, пристраивающейся на её носу. «Пусть себе пристраивается. Пусть укусит!» Ведь её не умудрилась укусить ни одна пчела. Зная, что их надо бояться, Стефания всегда от них ловко увёртывалась. «Пусть укусит. Познакомимся».

Но пчела тут же перестала приставать и ужужжала к другому цветку, словно обидевшись: «Что? Меня з-з-здесь не боятся? З-з-значит, мне нечего з-з-десь делать».

Зато прилетела другая – плотненькая, крепенькая, с пушистыми светлыми хвостиками на макушке, с объятиями и восторгами:

– Мама! Ты так летела… У-у-х! Какая молодец прямо! Ты самая смелая мама в мире! Я бы так не смогла…

«Майечка моя…» – только и смогла вымолвить Стефания. Не было ни голоса, ни сил, чтобы повернуться к дочери.

– Что с ней? Она жива? – испуганно спросила девочка инструктора.

Он снимал с неподвижной парашютистки снаряжение – уверенно и заботливо одновременно.

– Да, конечно жива. Ей просто надо немного побыть одной. Поможешь мне разобраться со всем этим? – ответил инструктор, показывая взглядом на снежные вороха ткани. – Меня Никита зовут.

Девочка тут же утвердительно кивнула головой, охотно включилась в работу, иногда всё же поглядывая на «самую смелую в мире».

«Майечка… Моя Майечка», – шептала Стефания. А в голове вновь пронёсся фильм, который ей пару минут назад показывали в небе. Кажется, там не было какой-то очень важной части.

«Майечка, девочка моя… Вот она – самая важная часть. Как об этом мог забыть режиссёр? Надо скорей подняться, подбежать к ней, обнять!»

Но земля так притягивала её к себе, что вырваться всё ещё не было сил. Стефания решила не сопротивляться этому, не спешить. «К тому же дочура моя, похоже, подружилась с этим Николаем или, как его… с Никитой… Нет, с Иннокентием… Фу, ты! Имя инструктора со страху забыла…»

Звучащие рядом голоса пришли на помощь:

– Никита! А эту штуку до конца тянуть?

Стефания продолжала наблюдать за ощущениями и мыслями: «Поздравляю тебя, Стефания! Ты прыгнула с высоты четырёх тысяч метров и осталась жива! Конечно, это было ужасно страшно, даже с инструктором Никитой в тандеме. Никому такой экстрим не посоветую. Но знаю точно, что буду прыгать ещё. Не сегодня, конечно…».

На обратном пути Майя жужжала и щебетала, без умолку лезла с вопросами:

– Мамуль, скажи, как там, наверху? Что видела, что слышала?

– Ты лучше спроси, что ощущала… Да я там чуть не описалась от страха!

– Реально?

– Так, пчёлка Майя, не жужжи. Иначе в кювет улетим. А на сегодня, думаю, полётов достаточно.

Майя, только что выглядывавшая между передними сиденьями авто, резко откинулась назад, улеглась на всех трёх задних, как на кровати.

Стефания наблюдала за ней в зеркало очень удобного обозрения. Когда Майя была ребёнком (хотя и сейчас по-иному не назовёшь), понять не могла, откуда мама о ней всё знает. «У тебя, что, глаза на затылке?» – спрашивала она, когда та строго говорила: «А давай ты косметичку мою закроешь!».

«Вот и сейчас – прямо в босоножках забралась на сиденье, – хотела было укорить дочь, да вовремя остановилась. – Промолчу. Надо, наверное, через раз или через два этих «нельзя», «не трогай», «не лезь», «ты что, как ребёнок. Думаешь, что делаешь? Иначе – что у неё за детство будет. Когда как не сейчас всё попробовать, ощутить, наораться, набеситься».

Эх, если бы знать, как с ними правильно. Книжек, конечно, про это много пишут. Но когда прямо сейчас надо как-то среагировать – про все советы, рекомендации, учения забываешь. Я же не могу своему ребёнку сказать: «Подожди-ка, дочь! Ты тут постой пока в луже, а я в книжке моего любимого автора найду главу «Если ваш ребёнок бегает по лужам». Глупо.

Уверена, ни одна мамаша так не поступает. Поэтому в критических ситуациях (а с детьми они могут возникнуть в любой момент) самый первый советчик – я сама, мой внутренний голос. Как он скажет, так и среагирую.

Сейчас он говорит мне: «Пусть лежит себе в босоножках! Тебе что важнее – чистые чехлы или то, что твоя дочь растянулась в своё удовольствие, что ты себе до сих пор позволить не можешь, боясь не поместиться даже на самой гигантской кровати. И слава богу, что для неё эти задние сиденья – просто уютная кроватка, а не прокрустово ложе. Радуйся, что она даже не беспокоится по поводу своей полноты, которую, кстати, замечаешь только ты. Летает, порхает, кружит, жужжит, как полагается нормальным детям».

– Ой! Что это я в босоножках… Ха-ха-ха, – опомнился нормальный ребёнок и маме с укором: – А ты что, не видишь своим третьим глазом, что я тут чехлы замарываю… Пачкаю.

– У меня тут – трасса. Не до тебя. А что криминального не уследил мой третий глаз?

– Проехали. И без него обошлись. – Так, по-деловому, в этом эпизоде была поставлена точка.

«Спасибо тебе, мой внутренний голос. Мы тоже с тобой в тандеме? Это мне нравится всё больше».

Майя, соскочив с «кровати», опять пристраивалась в пространстве между передними сиденьями их «LADы Калины», которую они между собой называли «вишенкой».

– Мамуль, а мы поворот не пропустим?

«Ну вот, ещё один инструктор. Ещё один тандем. Не много ли для сегодняшнего дня? – спросила Стефания, сама себе ответив: – Не много. Самого главного нет, когда он и она… Вернее, когда Я и ОН – мой любимый. А что, если у меня сегодня день тандемов, и ОН обязательно повстречается… Там, за поворотом, там там-тарам-там-тарам… Надо повнимательнее к указателям. Где-то тут уже должен быть…»

– Пристегнись, пчела. Скоро пост.

«Дура я дура! Причём наивная дура, – ругала себя Стефания, когда их «вишенка» резко уходила вправо от трассы, как велел указатель. – Бабе уже скоро сорок, а она, как девчонка, мечтает встретить принца на белом коне. Нашла о чём думать! Тебе есть о чём переживать: как воспитать, образование дать, как придумать, извернуться, чтобы не нуждалась ни в чём, как на ноги поднять и в люди вывести. Прекращай заниматься глупостями. Всему своё время. Нагулялась, навлюблялась. Угомонись!

В том то и дело, что не навлюблялась, не намиловалась, не нацеловалась, не наобнималась…» – возражала своим мыслям Стефания.

– Мамуль, мы успеваем?

– А мы куда-то спешим?

– Я нет, а ты так гонишь…

«И правда, разогналась. Так можно и без головы остаться – вон дорога-то какая ухабистая, ямки да кочки. Не одна еду. Давай, подруга, сбрасывай скорость. Мы ведь не на встречу с моим любимым едем, а к Лизе – Майкиной подружке, однокласснице».

На днях позвонила мама Лизы, пригласила к себе на дачу:

– Приезжайте в субботу. И девчонки поиграют, и вы от города отдохнёте.

– Спасибо, приедем, пожалуй. Мы как раз в вашей стороне будем – на парашютной базе.

– Так это недалеко совсем. В десяти километрах от неё в сторону города поворот направо. Там указатель есть – «Пенсионер».

– Что-что?

– Садово-огородный кооператив так называется – «Пенсионер».

Стефания ещё удивилась тогда странному названию. Это же надо такое придумать. Мрачное какое-то название, старостью веет, морщинами, клюкой. Сразу возникает образ её бывшей соседки по коммуналке.

«Пенсионер» оказался в четырёх с половиной километрах от главной трассы. Решили припарковать машину у ворот. Дальше пошли пешком – до третьей улицы недалеко.

Название массива оправдывало себя. Навстречу попадались мужчины и женщины всё больше почтенного возраста. Несли тяжёлую поклажу, ведра и ведёрки только что снятых ягод земляники, вишни. Что интересно, не было в глазах этих людей ни огорчения, ни сожаления, что они по «Пенсионеру» идут. Ягодки вырастили, в город везут, детей, внуков угощать. И нет им дела до названия массива. Главное, он им радость приносит – есть куда ещё оставшиеся силы применить: цветник разбить, с земелькой-кормилицей, с растениями пообщаться. А уж благодарности их нет предела, когда ещё и урожай, выращенный собственными руками, снимут.

«Что вы там силы гробите! – порой возмущаются их дети. – Вон на рынке и картошка, и морковка. Бери – не хочу, за копейки!»

А старики всё равно каждую новую весну ждут, как новую жизнь. И копошатся на своих трёх-пяти сотках до белых мух. Не спорят с детьми. Зачем? Они и сами когда-нибудь поймут, что земля не отнимает силы, а даёт. Эту мудрость не узнать, её почувствовать надо. Придёт их время.

Стефания представила, что она идёт на огород к бабушке с дедушкой. Они уже и стол накрыли в беседке, и самовар поставили. Сейчас хлопотать начнут, не зная, чем угостить, попотчевать внучку с правнучкой, заехавших на часок из города.

– Вот молодцы, что приехали, – приветствовала Елена – молодая хозяйка дачи (так иногда называют участок загородной земли). – Вы к столу как раз! Мы чай сели пить, присоединяйтесь. После экскурсию проведём.

Здесь и так всё как на ладони. Пока к беседке шли – и горка альпийская, и прудик крошечный с лягушками и лилиями (имитация, конечно, но очень трогательно), банька, лужайка, пара грядок. И вершина творчества хозяина – домик с мансардой. Прямо сказочный, с картинки.

– Красиво у вас…

– От родителей осталось. В прошлом году их не стало, друг за другом ушли зимой. Так весны ждали… Конечно, мы здесь уже руку приложили. Особенно папа, – Елена тепло, с гордостью кивнула на мужа, – он у нас на все руки мастер. Знакомьтесь, Кирилл.

– Соловья баснями не кормят. Ты чайку лучше гостям налей с дороги, – перевёл с себя внимание смущённый комплиментами муж.

– Да у вас тут не чай, а пир горой, – взволнованная событиями этого дня воскликнула Стефания, широким жестом показывая на скатерть-самобранку.

И потекла милая беседа о лете, о колорадских-гадских жуках, которые в этом году на всем массиве куда-то исчезли. О баньке, которую, если гости надумают, можно и затопить. Девчонки, не допив чай, убежали в дом, поднялись на мансарду. Секретничают.

Стефания от баньки отказалась:

– Как-нибудь в другой раз. Спасибо за гостеприимство. Нам пора. Майя!

– А пусть Майя остаётся у нас. Нам завтра всё равно в город возвращаться. Привезём в целости и сохранности, правда, Кирюша? – предложила Елена.

Кирилл только и успел утвердительно кивнуть головой, за него ответили внезапно появившиеся девчонки с криками:

– Да! Да! Можно!

– Мамуль, можно, а?

У Стефании не было сил сопротивляться. Не находились причины и для отказа. Пусть дочка в полной семье побудет, где папа, мама и дети.

На том и расстались.

Стефания долго стояла под холодным душем. Никак не могла поймать тёплую струю – уже месяц как смеситель не слушался.

«Нет в доме мужской руки. Ладно, пусть будет холодный. Холодный душ – в самый раз для сегодняшних впечатлений. Как будто не день прошёл, а год. Не год – целая жизнь…»

– О! Тёпленькая пошла. Мы перестали впускать в свою жизнь новое, – процитировала Ипполита из «Иронии судьбы». – Потрите мне спинку, пожалуйста. Ну, что вам жалко, что ли? – попросила своё отражение в зеркале.

Милые, добрые старые фильмы. «Экипаж». Что там в небе творилось.

И в её небе сегодня такое творилось…

«Обязательно надо написать! Пусть я буду две тысячи пятой, кто на это решится. И мой две тысячи пятый рассказ не будет похож ни на один другой. Одинаково прожить свободное падение невозможно».

Наскоро замотав длинные волосы в чалму, накинув халат, Стефания выбежала из ванной, не прикрыв дверь. Принялась открывать дверцы шкафов, попадавшиеся ей по ходу движения. Доставала, перерывала, пересматривала бумаги, книги, диски, фотоальбомы, детские рисунки, всякую всячину. Что-то из этого укладывалось обратно, но больше оставалось на полу и образовывало хаотичные груды.