Когда ангелы поют. Повесть

Нащупывала руками в коробке лекарства, бездумно, одну за другой глотала таблетки. А тут эта соседка, Зоя Михайловна. И зачем ей только мать ключ дала?! Устроила экзекуцию! Столько воды выпить заставила. И пальцы свои грязные в рот совала. Да ещё «Скорую» вызвала. В больницу к ней мама не приходила. У Танюшки в душе вновь поднялась на неё обида. Видеть её не хочет? Обиделась, видите ли! А потом вернулся из командировки отец. Сел возле её постели, взял руку в свои ладони и долго молчал.

– А мама где? – наконец, шевельнула сухими губами она.

Он опустил голову.

– В реанимации. Инфаркт у неё.

Танюшка закрылась одеялом с головой. Заледенела от ужаса. Слышала, как отец выкладывал из сумки в тумбочку какие-то продукты. Но открывать одеяло не стал, тихо произнёс:

– Я тебе книги привёз интересные. Почитай на досуге. Я к маме поднимусь, ладно?

А через два дня в палату вошла Зоя Михайловна. И Танюшка кожей почувствовала беду. Ощутила, как только открылась дверь, поняла всё без слов по потухшему взгляду этой доброй женщины.

– Что-то с мамой? – прошептала она. – И тут же, не дожидаясь ответа, в отчаянье, торопливо и сбивчиво: – А папа придёт?

– Не сегодня, дня через три, – смахнув со щёк слёзы, прошептала соседка.

– В командировку уехал? – всё пыталась отстраниться от страшной вести она. А у самой по телу пробежал леденящий озноб.

– Нет. Мама умерла. – И, вытирая ладонью со впалых щёк слёзы, тихо прошептала: – Господи! Упокой грешную душу рабы Божьей Марины и даруй ей Царствие небесное!

Танюшка вся сжалась, закрыла лицо руками, а потом вдруг закричала. Закричала так, что вздрогнули и подняли головы все больные в палате, и с крыши упал огромный пласт слипшегося снега.

– Врёте!!! Это неправда! Слышите? Неправда!!! – и руками принялась хлестать старушку по груди.

– Держись, доченька! – шептала та. – В этой жизни всё пережить надо. На всё воля Божья!

Танюшкина голова заметалась по подушке. Ей так хотелось убежать куда-нибудь! Но проклятые ноги не слушались и перекатывались по постели, сухими бесчувственными палками.

– Бабуля! Милая! Помоги мне умереть! – вдруг взмолилась она, хватая старушку за руку и силясь сесть. – Не хочу я жить! Понимаешь?!! Это ведь я!.. Это ведь из-за меня!..

– Успокойся, девочка моя, – перекрестила её Зоя Михайловна и легонько прижала к постели. – Бог не даёт таких испытаний, каких не может выдержать человек.

– Нет! Нет! Нет!!! – снова изо всех сил закричала Танюшка. Вошла медсестра, сделала ей в руку какой-то укол. Лицо застыло. И хоть из глаз по вискам всё ещё текли слёзы, сознание как будто отключилось. Глаза медленно закрылись.

Отца, который приехал к ней через несколько дней, Танюшка узнала только тогда, когда он вплотную подошёл к её кровати. Она с ужасом смотрела на его осунувшееся бледное лицо, на седые виски, и ей казалось, что он тоже скоро умрёт… От этой мысли всё заледенело внутри. Ресницы её беспомощно захлопали, губы скривились в какой-то непонятной гримасе.

– Сейчас домой поедем, – произнёс отец каким-то далёким и чужим голосом. И в ней что-то оборвалось. Даже стало подташнивать. Она словно застыла, не могла вымолвить ни слова. И молчала несколько дней. Только кивала, когда отец спрашивал что-нибудь. О смерти матери они больше не говорили, словно тема эта была закрыта дубовой дверью, на которой висел запутавшийся в паутине пудовый замок.

До сих пор Танюшка так и не выяснила, что знает отец о её ссоре с матерью. Конечно, Зоя Михайловна что-то должна была рассказать, но что конкретно? А, может быть, её Бог так милосерд, что не позволил раскрыть отцу эту страшную тайну?

Сумерки медленно перетекали в ночь, и ночные страхи сковывали душу путами горьких воспоминаний. Нестерпимо хотелось почувствовать под ногами сдавленный хруст пушистого снега. Но ноги, укутанные шерстяным пледом, безвольно покоились в коляске. Почему они отказываются ходить? Ведь не болят. Потрогала руками мышцы голени. Как кисель. А боли нет. Боль была только в позвоночнике, не сильная, тупая, причём в строго определённой точке. Иногда Танюшке казалось, что это не точка, а заржавевшая замочная скважина, куда нужно просто вставить ключ и резко повернуть. И тогда она, как заводная кукла, снова начнёт двигать ногами.

Уходя на работу, отец обычно поднимал её, усаживал в коляску, подносил тазик с водой, подавал зубную щетку. Она послушно выполняла весь привычный утренний ритуал. За завтраком обменивались планами на день. Сегодня отец сказал, что задержится. Она скривила пухлые губы.

– Что вдруг, завёл себе кого-нибудь?

Отец поперхнулся и вскинул на неё удивлённый взгляд.

– Танюшка, ты забываешься. Мне не пятнадцать лет. И если у меня есть какие-то дела, то я должен их сделать.

– Мне надоело быть одной! – сорвался до крика её голос. Интересно, что на это он скажет в ответ? Но отец опустил взгляд в пол, поднялся из-за стола и молча стал одеваться.

Ей хотелось заплакать, заскрежетать зубами, заколотить кулаками об стол. Но перед мысленным взором вдруг появилось заплаканное лицо матери, каким она видела его в последний раз. И капризные злые слёзы, не успев выступить, тут же высохли.

Глава 6

Наташа отложила в сторону нож, которым резала овощи в салат, подошла к кухонному окну. Откуда в небе столько птиц? Кружатся в воздухе, как большие мошки. Зима на дворе. Что они разлетались? Некоторое время задумчиво следила за их полётом. И снова угодила в плен безрадостных мыслей.

За что дано ей такое наказание со старшим сыном? В чем её вина? Где допустила ошибки? Поступала так, как поступают многие знакомые ей женщины. Каждая мать стремится дать своему ребёнку как можно больше. Что в том плохого?

На стекле оконной рамы заметила дефектную точку. Стекло вокруг нее было немного вздуто. Странно. Никогда не замечала этого раньше. Чем больше вглядывалась в точку, тем больше она разрасталась. И уже не точка, а милое краснощёкое личико ее пятилетнего Геночки. Он был таким красивым мальчиком, что постоянно со всех сторон в его адрес летело: «Какой прелестный ребенок!». Она старалась одеть его в красивые костюмчики, которые еще больше подчеркивали его привлекательность. Учила кушать, пользуясь ножом и вилкой, осторожно прикладывать салфетку к губам после еды. Он всегда говорил «Спасибо!», выходя из-за стола. При этом поглядывал на окружающих: слышат ли они, какой он воспитанный мальчик. И взрослые умиленно улыбались. Они с мужем возили его в Петергоф, полюбоваться фонтанами, к Чёрному морю, поправить здоровье, в зоопарк, посмотреть редких животных. И блаженно улыбались друг другу, видя на его лице восторг. Куда же всё делось теперь? Иногда казалось, что сына подменили. И следа не осталось от того милого мальчика, которым восхищались окружающие. Как, когда и почему это произошло?!

Кто-то из философов древности мудро сказал, что в первую очередь необходимо развивать в маленьком человеке его духовное начало, а материальные блага он заработает сам. Но ведь её родители не читали тех философских книг, какие читает сейчас она. Мать отказывала себе во всём, чтобы порадовать их с сестрой новой покупкой, отправить с классом на экскурсию, дать высшее образование. Конечно, они с Томкой родителям помогали много. У них был свой дом, скотина, огород, палисадник с цветами. И в хозяйстве дел всегда хватало. Сушили сено, рвали лебеду для поросёнка, кормили кроликов, складывали дрова в поленницы. И пока «трудовая повинность» была не отработана, думать об играх во дворе или купанье не моги! По субботам производилась влажная уборка всего большого дома. Томка, как старшая, мыла гостиную, она – детскую комнату, мама – спальню и кухню. После уборки ходили в общественную баню. Очереди в баню были большие, особенно в женское отделение. Тазы, сумки с одеждой, бутылочки с питьём. Почти все женщины знали друг друга. Посёлок невелик. Очередь превращалась в настоящие посиделки. Обсуждали мужчин, сетовали на детей, делились информацией о том, что нового поступило в магазины, пересказывали то, что слышали по радио. Чтобы дети не развешивали уши, отправляли их на пустырь за баню играть, зимой – в снежки, летом – в лапту. На полок в парилке мать сначала их с сестрой затягивала с руганью, а потом – первыми бежали занять углы, чтобы не мешаться под ногами заядлых парильщиц. А после бани мать с Томкой везли её на санках домой. На ногах лежали сумки с бельём, из-за которых почти не видно было звёздного неба. А ей так хотелось найти глазами три в ряд стоящих звезды, которые всегда притягивали её внимание. А Томка ворчала и зло косилась в ее сторону:

– Ишь, расселась, Лысаба! Везите ее! Барыня нашлась!

Прозвище «Лысаба» приклеила ей сестра за мягкие, как пух, белые волосы. Сама же Томка гордилась своей толстой черной косой.

– Ну, Томка! Злая ты всё-таки! Наташка ведь на пять лет тебя младше! Что ты всё себя с ней равняешь? – пробовала усовестить сестру мать. Но сестрица норовила так резко дернуть веревку санок, чтобы они перевернулись в снег. И если это у неё получалось, мать больно щёлкала её по лбу, от чего Томкина злость начинала брызгать во все стороны. Какие только обзывки не извергал её маленький желчный ротик. И никак её было не урезонить.

Наташа росла очень болезненной, и мама бесконечно и неустанно лечила её народными средствами. В нос обычно закапывался сок лука, чеснока, вперемешку с соком столетника. После всех этих снадобий в носу щипало и жгло так, что выть приходилось на весь дом. А Томка передразнивала её, кривя всякие мерзкие рожицы. Но больше всего доставалось ей от сестры, когда родители уходили на работу. Тут уж Томка отводила душу. Перед приходом на обед отца Томка тащила её, заплаканную, к умывальнику, споласкивала ей лицо холодной водой и трубила в ухо:

– Только попробуй наябедничать отцу, никогда гулять с собой не возьму и ребят всех настрою, чтобы с тобой не водились.

Угроза звучала весомо. И на подозрительные взгляды отца Наташа, хлюпая носом, заученно твердила одно:

– Мыло в глаза попало!

А любимым занятием Томки было обсуждать мать. Мол, не попросит помощи, а потом упрекает. А ещё сестра не любила, когда мать старалась быть лучше, чем есть на самом деле. Это случалось, когда в дом приходили незнакомые или малознакомые люди. Голос у мамы становился каким-то грудным, воркующим. А вид – таким интеллигентным, что Томка, подмигивая ей, давилась со смеху.

– Смотри! Смотри! Интеллигентная какая! – шептала она ей на ухо. – А люди уйдут – она отцу таким матом врежет!

Иногда Томка так выводила мать, что та, прикусив воротник старенького фланелевого халата, начинала гоняться за ней вокруг стола, чтобы схватить за косу. Длинноногая Томка, войдя в азарт, увёртывалась и поддразнивала:

– Ну! Ну! Попробуй-ка! Схвати её, схвати!

Мать, больная и тучная, задыхаясь от этого суматошного бега по кругу, притворно изображала на лице плаксивую гримасу и, заикаясь, сквозь смех и слёзы повторяла: «Сэ… сэ… сэ….!!!» Видимо, язык не поворачивался произнести на дочь грубое слово. Прыгая вокруг стола то влево, то вправо, Томка подсказывала ей: «Стерва!», «Собака!», «Свинья!». Тут мать, наконец, останавливалась, переводила дыхание и устало произносила:

– Ну, паразитка, погоди у меня!

Но более десяти минут сердиться мама не умела. И снова они, как ни в чём не бывало, вместе ели тонкие, воздушные блины со сметаной. И снова общалась так, словно и не было никакой размолвки.

Сестра уехала учиться в Петербург, когда Наташе было всего десять лет. И когда приезжала домой на праздники или каникулы, любила посекретничать с мамой на кухне, плотно прикрывая дверь перед самым носом младшей сестры: «Не мешай! Дай с мамой поговорить! Займись уроками!». Причём говорила это с таким злорадным торжеством, что у Наташи захватывало дух от обиды. А мама только головой качала. Начинать ссору со старшей дочерью, приехавшей всего на два дня, ей очень не хотелось.

Наташа вздохнула, взяла в руку нож, стала очищать кочан капусты, вырезая и откидывая в сторону грязные листья. Делала это так усердно, словно вместе с листьями хотела вырезать из памяти все плохое и ненужное. Только с капустой было справиться легче.

Но нет такой сферы в жизни человека, куда бы не смогла проникнуть вездесущая зависть. Вот и теперь она пришла на смену, казалось бы, невинным детским пинкам и обзывкам. В плане материального достатка сестра преуспевала: сама была заместителем директора конфетной фабрики, муж заведовал рестораном. В пору оголтелых дефицитов того времени их дом был полной чашей. Томку в Наташе бесило буквально всё: любовь родителей, успехи в работе, забота мужа, внимание мужчин, уважение подруг. И год от года нападки сестры становились всё яростнее и беспощаднее. Наташа старалась никому не рассказывать об этом. В такое было просто трудно поверить. И только однажды мама, горько вздохнув, сказала: «Меня не станет, вы не будете дружить!» Сказала, как нитку в иголку вдела. После смерти родителей они с сестрой разошлись «как в море корабли». И с тех пор не виделись уже много лет. Ни звонками, ни письмами не обменивались. И даже о смерти мужа Наташа сестре не сообщила.

Но, как бы там ни было, родители были в детстве для них с сестрой авторитетом. Их укор проникал в душу глубоко.

Почему-то вспомнилось, как мать плакала, жалея Томку: «Бедная моя девочка! Ей с собой не совладать. Не смотри на меня так, Наташенька. Жалей сестру. Это всё от тёмных. Она и сама не рада! Молюсь за неё, каждый Божий день молюсь!». Тогда этого было не понять. И даже сердилась на мать. Нашла, за что жалеть! Эгоистка Томка, и всё тут! А теперь вот слова матери вспоминались чуть не каждый день. И порой Генку было тоже до слёз жаль. И фраза: «Не ведает, что творит» – наконец, наполнилась смыслом. Читая философские книги, ясно представляла Тонкий мир, заполненный потоками темных и светлых энергий. Притупит человек бдительность, ослабит волю, и тут же закрутит его в потоке дьявольских искушений. И один грех тянет за собой другой. И сам на себя диву даёшься. Язык вперёд мыслей бежит, несёт, что к носу ближе. Коришь себя потом: «Зачем сказал?». Да что толку? Слово не воробей… Ещё мама в детстве учила: «Держите, девчонки, язык на жёсткой сцепке. От него много бед!»

И теперь уже Сеня смотрит на неё с тем же укором, с которым когда-то смотрела на мать она, когда та лила слёзы по Томке. Как-то попробовала объяснить Сене про психические и духовные болезни. Бывают, мол, люди разные: горбатые, сумасшедшие, убогие. И принимать их надо без осуждения, какими Бог создал. И помогать по мере сил. Нет, не сюсюкать и потакать, а знать тактику поведения с ними, как знает врач-психиатр, каким образом вести разговор с больными. Но сын не понял, скептически ухмыльнулся. Не готов ещё…

Во время вторых родов вопросом о том, кого хочется иметь, Наташа не задавалась: лишь бы здоровеньким был. Намучавшись с Генкой, устав от больниц, капельниц и вечного страха перед очередными его болячками, ни о чём другом и не мечтала. Всю свою нежность и заботу перенесла на новорожденного. Генка слонялся по квартире неприкаянным. Занять его было абсолютно нечем. Хорошо бы на ту пору было отправить его к бабушке с дедушкой, но мама серьезно заболела, рак, потом слёг отец… И пошли похороны за похоронами. И пропасть между ней и сыном росла со дня на день. Степан утопал в работе. Сын донимал так, что подчас не могла дождаться прихода мужа. Генку с трудом можно было заставить убрать за собой постель. И делал он это с такой неохотой и так неряшливо, что ей приходилось всё перестилать заново. Терпеть не могла, когда одеялом прикрывают скомканную простынь. Сын абсолютно всё делал наперекор ей! А до нее все никак не доходило, что это умысел! Что он вредит специально, чтобы привлечь к себе её внимание. Сейчас это понимала. Господи! Почему мы прозреваем так поздно?! Убрав в кухне, снова подошла к окну. Вороны все кружились над застывшим парком. Каким-то заявится сегодня домой старший?

Он вернулся домой поздно вечером, прихрамывая на левую ногу. Нагло улыбаясь, сообщил:

– Твой сосунок на меня с ножом сегодня накинулся!

Наташа молча, в упор, смотрела на сына. Ждала, что скажет дальше.

– Ну что на меня уставилась? Опять его оправдываешь? – и пошёл в кухню. Хлопнула дверка холодильника. Она села за стол напротив.

– Ну что ты меня гипнотизируешь? Хочешь, чтобы заявление из милиции забрал? По глазам вижу. А если не заберу?

– Заберёшь! – глухо прозвучал её голос. Сын хмыкнул.

– Посмотрю на его поведение! Пусть сначала прощения попросит.

– Значит, ты ни в чём не виноват?!

– Значит, ни в чём! Я – потерпевший. Сожрал мои пельмени и доволен!

– А что, в холодильнике не было другой еды?

– Не хочу я есть эту курицу! Он знает, что я её не люблю!

Наташа молча смотрела в глаза сыну.

– И это было единственной причиной вашей ссоры? – В голосе её было столько горечи, что сын поперхнулся и закашлял.

– Наябедничал, значит! И ты ему поверила! Ты всегда ему веришь, на нём, как на депутате Госдумы, право неприкосновенности! А ты знаешь, что я его за это могу в тюрягу упрятать?!

И опять всё перевернулось внутри. И опять шевельнулся в животе липкий и скользкий страх за младшего. А ведь это может случиться! Не сейчас, то когда-нибудь. С отчаянием смотрела на двигающиеся челюсти сына. Как же ему нравилось мучить её, видеть её страдания! Вот и сейчас прячет свой довольный взгляд в тарелке с супом.

– В кого ты такой, Гена?! – выдохнула обречённо, чувствуя, как по коже пробегает нервный озноб.

– В дядюшку-уголовника! Я от вас уже это слышал! И хватит мне глаза мозолить! Дай поесть!

Молча вышла. Разговор снова зашёл в тупик. Ей до него не достучаться! И вспомнился давнишний разговор с мужем:

– Случись что со мной, Наташа, хватишь ты беды с Генкой. Сейчас он мою силу чувствует. Тут как-то на Сеньку наскочил, стал валтузить. Я как раз домой пришёл, досталось ему от меня! Помнить будет, что на всякую силу другая сила найдётся! Сенька, что он, как цыпленок рядом с ним. Генка в меня комплекцией пошёл. А вот натурой в кого уродился, не знаю…

– Ты брата Василия вспомни!

– И то правда! Мерзость его с детства не терпел. Но жидким больно рос, жалел я его, всё время заступался.

– А помнишь, как Васька драку затеял и чуть не всю деревню в эту драку втянул? Ну, а когда колья засвистели, в саду спрятался. Я тебя шла с фонариком искать, слышу, по саду кто-то ходит. Думала, что ты. Направила свет, гляжу, он за кусты прячется. Спрашиваю: «Василий, а где Степан?» Там, говорит, на краю деревни, махается! А ты? Ты, говорю, почему здесь?!! А он мне: «Была нужда с синяками ходить!»

И почему так происходит, дядюшка и племянник, по сути своей, как две капли воды? Ладно бы, хоть видели друг друга, а то даже никогда не встречались.

Стала перебирать в памяти все знакомые семьи. Братья ли, сестры ли очень отличались друг от друга. Самое странное – даже близнецы. Внешне похожи, как две горошины, а натурой разные! Вычитала в какой-то книге, что дети – носители родительских недостатков, увеличенных в сотню раз. Только не всегда родительских. Иногда ген по дядюшкиной или тётушкиной линии проскочит. А, бывает, от деда или бабки что перепадёт. Словом, сложно устроен этот мир! Наивно думать, что мы появились на свет, чтобы просто жить. Нет, перед каждым сложная задача: получить определенные уроки через взаимоотношения с близкими, соседями, друзьями, коллегами по работе. В каждой семье, в каждом доме – своё. Говорят, что испытания даются по силе духа. Значит, сильна ты, матушка!

Тяжело вздохнула, поднялась, подошла к зеркалу, распустила по плечам волосы, заглянула себе в глаза: «И всё-то ты понимаешь, моя милая Наташка!». Но та, в зеркале, молчала. А что тут скажешь? Своих ошибок не вернуть назад, как не вернуть вылетевших из гнезда птиц». Сморщила нос, подразнить свое отражение. И оно не замедлило с ответом.

Потом долго лежала на кровати поверх одеяла с открытыми глазами, глядя сквозь полосатые шторы на свет уличных фонарей. И никак не могла найти ответа на вопрос: почему Геннадий так ненавидит брата? Ревность?!

Второго ребенка они со Степаном не решались заводить очень долго. Она училась в институте. Забеременела, когда Геннадию было уже восемь лет. Он недобрым взглядом косился на её растущий живот.

– Кто у тебя там? – как-то уж очень недовольно однажды спросил он.

– У тебя скоро родится братик, – как можно спокойнее объяснила она.

– Не хочу! – топнул ногой сын.

– Как не хочешь? Почему?! – удивилась она. – Ты будешь с ним играть, заботиться о нем…

– Нет! Я не буду любить его! Пусть врачи его уберут. Я спрашивал у бабушки, они могут это сделать!

– Гена! Твоему братику уже шесть месяцев! И вообще, кто тебе дал право так разговаривать с мамой?! Вот приедет папа, я ему всё расскажу.

– А почему вы не спросили меня?! Почему решили это тайком?! Я ненавижу его!

Больше разговоров о маленьком братике они с мужем при сыне старались не заводить. Старший успокоился. Правда, косые взгляды на её выпиравший из-под широкого халата живот нет-нет да бросал. Перед сном, перешёптываясь в постели, они со Степаном пытались представить реакцию старшего сына на рождение брата. Принеся Сеню из больницы домой, были удивлены тому внешнему равнодушию, с которым Геннадий это воспринял. К кроватке новорождённого не подходил, ничего о нём не спрашивал, будто и не было пополнения в семье. Но однажды… произошло такое, от чего Наташа долго не могла прийти в себя. Малыш спал. Она вышла на кухню вскипятить молоко. Гена играл в гостиной на ковре с игрушечной железной дорогой. Над молоком уже поднималась пена, вот-вот закипит, и можно снимать с плиты. А её вдруг шатнуло, будто кто оттолкнул от плиты в сторону. Не помня себя, метнулась в спальню. И помутилось в глазах от ужаса. Накрыв брата одеялом и подушкой, старший лежал на малыше, придавливая его к кровати всем своим телом. Наташа схватила сына за волосы и отшвырнула в сторону. Посиневший ребёнок долго не мог заплакать. Из кухни доносился едкий запах сгоревшего молока. А Наташа, потрясённо смотрела на старшего сына. Казалось, в жила её застыла кровь. Наконец, Сеня зашёлся в плаче. Она успокаивала его, покачивая и поднося к губам сосок. Старший, так и не взглянув на неё, выскользнул из комнаты. Она слышала, как щёлкнула за ним входная дверь. В голове клубком закручивалась мысль: говорить ли об этом мужу? Нет, лучше не говорить. От отца доставалось Геннадию частенько. Наташа, как могла, сдерживала быстро вскипающий гнев Степана. Видя, как от наглости сына у того сжимаются кулаки, вставала между ними надежной стеной и уводила мужа в спальню.

– Не бей его, Стёпушка! – шёпотом умоляла она. – Он только ещё больше зло затаит, и будет месть взращивать! Кулаками тут не поможешь!

– А чем поможешь?! – не унимался муж. – Молитвами?! Что толку от того, что ты за него день и ночь Богу молишься?! Один бы раз ему, как надо, вправить мозги! Походил бы в синяках, может, что усвоил!

– А если тебя не будет рядом? – возразила (и как в воду глядела!) она. – Кто защитит нас от него?

Степан беспомощно мычал, как от доставшей его зубной боли, и бил кулаком по подушке. Доброго разговора с сыном у него не получалось. Сын демагогией отбивал любые аргументы. Чувствуя бессилие родителей, Геннадий ликовал. Это было видно по его злорадному взгляду.

А в одиннадцать лет с ним стали твориться и вовсе что-то странное. Муж был в командировке. Наташа никак не могла разбудить сына и отправить в школу. Что только ни делала: обливала холодной водой, стаскивала одеяло, включала на всю громкость музыку, щекотала бока, шлёпала по щекам. Сын что-то бормотал сквозь сон, но глаз не открывал. Она даже заплакала от собственного бессилия.

– Сыночка! Проснись! Что с тобой?!

– Я спать хочу! Я не спал всю ночь.

– А что ты делал?! – прикрывая рукой рот, прошептала она.

– Летал над городом, – так и не открывая глаз, тихо произнёс сын.

Наташа в ужасе присела к нему на постель, пощупала рукой лоб.

– Ты бредишь, сынок!

– Нет! Со мной ещё был какой-то дядька в чёрном плаще. Мы с ним видели пожар. Мы летали туда. Театр горел. Сколько народу там было!..

Всё, что говорил сын, казалось невероятным бредом. В школу он так и не собрался. Она тоже отпросилась с работы, сославшись на сильные головные боли. Днём сын спокойно смотрел телевизор, хорошо кушал, играл в компьютерные игры и не проявлял никаких признаков болезни. Наташа уговорила его раньше лечь спать. Но и на другое утро повторилось то же самое. У неё закралась мысль, что сын, тайком начитавшись каких-то книг, нарочно теперь дурачит её, чтобы не ходить в школу. Она накричала на него, помогла одеться, повесила на плечи ранец и выставила за дверь. А потом долго вытирала слезы, наблюдая за ним из кухонного окна. Глаза не глядели на его «макаронную» походку. А когда он, наконец, скрылся из виду, спешно стала собираться на работу. И тут услышала по радио, что сутки назад, ночью, сгорел драматический театр. Она бессильно опустилась на диван. Брать второй отгул было никак нельзя. Не помня себя, выскочила на улицу. Это помогло. Спешившие куда-то люди и машины отрезвили. Потом! Об этом буду думать не сейчас, потом!