Филфак-3. Записки скверного мальчишки

Филфак-3

Записки скверного мальчишки

Валерий Рогожин

© Валерий Рогожин, 2019

ISBN 978-5-4490-9344-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается нашей юности, безалаберной и веселой, нашей молодости, энергичной и влюбленной, и тому времени, неповторимому и прекрасному…

Античная литература

Женщина! Какое магическое и чарующее слово. Женщина, даже самая последняя золушка, живущая в заброшенном чуме на краю земли, не видящая света белого от непосильной работы, даже она – царица и повелительница. Так заложено природой и во всем, прямо или косвенно, женщина командует мужчиной. Может это рудименты матриархата, царившего некогда в человеческом обществе, может наоборот наше счастливое или несчастное будущее, но это непреложный факт!

У меня внук и внучка. Когда-то внучке, когда она еще только вступала в жизнь, это сейчас она взрослый самостоятельный ребенок восьми лет от роду, а когда-то в двухлетнем возрасте ей удалось завладеть нарядами матери. И что же начал делать с ними этот только что вылупившийся из яйца цыпленок, еще не умеющий толком говорить, не умеющий читать и не посмотревший толком ни одного мультфильма? Она стала примерять на себя все эти гигантские для нее кофты, платья и туфли, изображая из себя королеву (!). Я был поражен. По моим подсчетам, она еще просто не слышала такого слова. Но нет, она переодевалась, она вышагивала важно по комнате, непрестанно спотыкаясь и падая, и отдавала приказания и распоряжения. Она была правительница!

Внук, примерно в таком же возрасте, уже слышал сказки, которые слушала его старшая сестра про королей и королев, про принцев и принцесс, но в аналогичной ситуации, завладев родительским гардеробом, играл в путешествия и приключения. Туфли – это были корабли и ракеты, пиджак – бурное море, а брюки – подземный ход. И никаких тебе правителей, никаких принцев или королей.

Но речь пойдет не об этом. Речь пойдет о женщине, о проявлении женского начала и о том, как я пересдавал экзамен по античной литературе.

Шла весна, заканчивалась сессия в конце первого курса. Как всегда образовались какие-то задолженности, хвосты и недосдачи по разным предметам. И чем ближе было завершение сессии, тем больше лихорадило студентов, тем больше требовалось успеть, больше нужно было досдать, и как можно больше хоть как-нибудь спихнуть. А вдруг! А может еще сумеешь наверстать и получить стипендию, а…

С одним приятелем, тезкой знаменитого студента-киногероя произошел такой казус. У него висел хвост по истории партии, а история КПСС на гуманитарном факультете – это было серьезным препятствием не только для получения стипендии, но и для благополучного перехода на следующий курс. Сдача была закончена, преподавательница очень редко появлялась на кафедре и бедный студент просто не знал, что ему делать. И вдруг среди бела дня в другом конце коридора он увидел желанную фигуру. Бегом к ней. Она на другой этаж и Шурик на другой этаж, она заходит в какую-то аудиторию и Шурик сломя голову несется к этой аудитории, она выходит и идет дальше и Шурик почти бегом дальше, преподаватель заходит в кабинет и Шурик, радостный, что наконец догнал свою искусительницу, забегает в этот кабинет:

– Мария Ивановна, мне бы насчет пересдачи…

– Молодой человек, вы уверены, что это самое подходящее место для разговоров о ваших пересдачах?

Шурик оглядывается по сторонам и с ужасом понимает, что они находятся в женском туалете… Парень он был от природы очень скромный и стеснительный и теперь просто не представлял, как же будет пересдавать этот предмет, ниспосланный на голову студентов потусторонними силами. Видимо, преподаватель поняла его состояние и несколько позже сама послала за ним гонцов в общежитие для вызова на кафедру.

Но я рассказывал несколько другую историю. Стоял месяц май. Первые листики, первые цветочки, соловьи, воробьи и синички с прочими пернатыми, пиво на улицах, нагретые на солнышке бугорки и холмики, девочки в коротеньких юбочках… Эх, где те замечательные времена, где моя счастливая юность и безалаберная молодость!

Мы собрались возле кафедры античной литературы. Мы – это я собственной персоной, два каких-то малознакомых парня и девочка Леночка из параллельной группы. Должен был подойти преподаватель, который будет проводить переэкзаменовку, и, усадив нас в какой-нибудь аудитории, раздать вопросы для подготовки. Была опасность, что за нас возьмется Федоров, а это была смерть для любого пересдающего предмет. Но разведка донесла, что, кажется, Федорова сегодня на кафедре нет, а значит вполне можно прорваться.

Вот надо же, люди с других факультетов приходили на лекции, записывали эти лекции на магнитофоны, а мы, великовозрастные балбесы, не пользовались тем, что именно для нас предназначалось, не учили то, что потом приходилось познавать самостоятельно.

Я одет в двубортный пиджак, под полой которого удобно укрылся здоровенный учебник Тронского. Это фолиант размером с машинописный лист бумаги и толщиной страниц восемьсот. Еще с армейских времен я удивительно ловко ухитрялся прятать под мышкой книжку так, что ее не замечал у меня ни один сержант. За поясом у меня таилась тетрадь с конспектами, взятая у одной из девчонок. Я считал себя во всеоружии и полностью готовым к сдаче переэкзаменовки.

Внезапно дверь кафедры открывается и в коридор выходит целая группа преподавателей, среди которых есть и Федоров. Начинается дискуссия кто будет принимать и где будут принимать. Высказывается мысль проводить переэкзаменовку прямо на кафедре. Кафедра настолько мала, что достань я своего Тронского, его можно будет рассматривать из любого уголка кабинета. Еще более горячий спор вызывают кандидатуры тех, кто конкретно будет принимать. Мы стоим рядом, но на нас не обращают никакого внимания. Мы не имеем права голоса и вообще неизвестно воспринимают ли нас спорящие, как живых людей.

Наконец, одна из женщин-преподавателей говорит, что принять переэкзаменовку у четырех двоечников – это не чрезвычайно великий труд, открывает двери аудитории, находящейся рядом с кафедрой, и приглашает нас войти.

Заходим, садимся. Мы с Леночкой за один стол, ребята за два других, стоящих в стороне. Преподаватель приносит билеты и раздает нам. Мне достается билет с двумя вопросами. Один вопрос общий о роли античной литературы в мировой литературе или что-то подобное. А второй вопрос гораздо конкретнее. Второй вопрос – творчество Плавта.

Сейчас я бы мог наговорить по первому вопросу более, чем надо и минуты две-три посюсюкать про комедии Плавта. Сейчас я хоть что-то знаю об этом великом комедиографе. В те же далекие времена для меня Плавт был так же неизвестен, как и лирические песни пигмеев или как героический эпос народностей с острова Пасха.

Но преподаватель уходит из аудитории, видимо на кафедру пить чай и я благополучно осваиваю все, что имеется в учебнике о Плавте и начинаю знакомиться с ролью античной литературы в общемировой литературе.

Девочка-Леночка сидит рядом со мной. До меня ей нет никакого дела. Оказывается ее ножки, ее точеные ножки сразу чуть выше края юбчонки плотно мельчайшим почерком исписаны шариковой ручкой. Там вместилось никак не меньше половины учебника. Сейчас она ничтоже сумняшеся задрала юбку насколько позволял покрой и тщательно выписывает все премудрости со своих очаровательных ножек. То, что я сижу рядом и время от времени бросаю заинтересованные взгляды на ее конспекты, а вернее на источник ее конспектов, Леночку ничуть не занимает.

Внезапно она поворачивается ко мне.

– Послушай, дай мне книжку, а то у меня на второй вопрос нет ответа.

– Я бы дал, но мне книга нужна, а как я ее вынесу, если они сейчас зайдут.

– Я сама тебе вынесу.

– Да?

Я с сомнением осмотрел ее фигуру. Фигурка, конечно, замечательная, размер сорок четвертый даже будет великоват. Кофточка в обтяжку, под нее толстенный том не спрячешь, юбочка длиной сантиметров тридцать, то-то экономия на материале, под нее мой фолиант никак не поместится, а если и поместится каким-то фантастическим образом, то как ходить в этом случае?

– Да, не сможешь!..

– Я говорю вынесу, значит вынесу!

И настоящая властность звучит в ее голосе. Вот та царственность, о которой я и говорил в самом начале. Я пожал плечами и вытащил уже убранную книгу.

Все шло очень хорошо. К ответу я готов, правда, с книгой непонятная ситуация. А книга мне нужна обязательно. Во-первых, книга не моя, во-вторых, она не просто чужая, а библиотечная. Кто с библиотекой не рассчитается, у того будут сложности с переводом на следующий курс. Но посмотрим. Может все еще перемелется…

Внезапно двери аудитории открываются и преподаватели гомонящей толпой заходят в помещение.

Девочка-Леночка, Леночка-студенточка, не глядя на меня, захлопывает томик и чуть ли не двумя пальчиками, эдакий царственный жест, и откуда только силы взялись, чуть ли не двумя пальчиками она, не шелохнувшись корпусом, и только движением одной кисти руки перебрасывает этот здоровенный том Тронского весом около трех килограммов мне на колени.

После чего она сидит и спокойно, как и раньше изучает свои записи.

Я просто выпал в осадок. До того случая я слышал это выражение, иногда сам его употреблял, но толком суть не понимал. Теперь понял.

Челюсть у меня отвисла, и с большим трудом мне удалось рот закрыть. Колени начала бить дрожь. Книга елозила по ногам, как блюдце в руках у медиума на сеансе общения с духами. Того и гляди этот фолиант грохнется на пол. То-то наделают шуму три килограмма античной литературы, упавшие на пол с высоты целого метра!

В добавок Федоров, эта ходячая гроза студентов-двоечников подошел к моему столу и начал рассматривать мои корявые иероглифы, содержащие всю глубину списанных из книги знаний.

Я сделал вид, что пытаюсь встать, но Федоров меня тут же остановил. Это дало возможность вплотную придвинуться к столу и прижать фолиант коленями к нижней крышке стола.

А Федоров просмотрел по диагонали мои записи и решил пошутить:

– А у молодого человека здесь даже про комедию Плавта «Лягушки» есть. Вы где про Лягушек прочитали?

Ему казалось, что это очень смешно. Только я, когда изучали «Лягушек» ходил на лекции и помнил, что эту комедию о земноводных написал Аристофан.

– Там нет Лягушек. Это, наверное, «Кубышка».

– А про «Кубышку» вы где узнали, – сделался серьезным Федоров.

– У Тронского написано.

– А-а-а! Тогда понятно.

Не знаю, что именно сделалось ему понятным, но вряд ли кто из присутствовавших в аудитории мог подумать, что томик этого самого Тронского в данный момент лежит у меня на коленях.

Леночка тем временем воспользовалась тем, что общее внимание приковано ко мне, выбралась из-за стола и уютно устроилась сдавать за столом с каким-то аспирантом.

Преподаватели стали прощаться. Наша преподаватель отправилась их провожать, я, пользуясь образовавшейся паузой, и уже по наглому, не особо таясь, тем паче аспирант сидел ко мне спиной, устроил своего Тронского там, где ему полагалось быть, под полой пиджака, плотно прижатым локтем руки к боку.

Дальше все покатилось по вполне наезженной колее.

Вернулась преподаватель и еще парочка аспирантов. Меня, видимо как наследство от Федорова она взяла к себе, а аспирантам отдала двух оставшихся студентов.

Мы сели у окна. Она быстро просмотрела мои записи. Значения античной литературы касаться не стали. Сразу же перешли к Плавту.

– А как вы думаете много или мало пьес написал Плавт?

– Ну, так говорить, а тем более судить об авторе нельзя ни в коей мере, – это был вопрос для меня. – Один автор за всю жизнь напишет десятки или сотни наименований, а на проверку оказывается, что…

– Да, да, конечно, но сколько все же комедий Плавта дошло до наших дней?

– Ну точное число я вам сказать не могу, – я говорил все глубокомысленно, медленно, словно в раздумьях, а насколько верно я формулирую свою мысль

– Двадцать! Вы представляете двадцать комедий можем мы сегодня изучать, можем наслаждаться…

– Неужели?! – я сделал тоже круглые глаза, подыгрывая преподавателю. А что пусть человек потешится, если ей это так нравится. Наверное, именно так Екатерина Великая разворачивала перед Потемкиным или перед Сенатом свои планы преобразований в России. Таким же восторгом горели ее глаза. Точно так же императрица хотела нарисовать картину, которая бы целиком захватила собеседников.

Но тут мой professor опомнилась. Она посмотрела на меня, вспомнила, что перед ней сидит обыкновенный двоечник, явившийся на пересдачу. Тон ее сразу изменился:

– Ну, вам трех баллов хватит? Или будем проверять ваши знания на четыре балла?

– Нет, нет. Конечно хватит. Меня государственная отметка вполне устроит.

Вот так прошла моя пересдача экзамена по античной литературе, запомнившаяся, вероятно, на всю мою жизнь.

Но запомнились не экзамены. Я за свою жизнь сдал, пожалуй, несколько сотен экзаменов, а может даже это число ближе к тысяче. И бывало, что сдавал я их отлично, как когда-то сдал устную математику, поступая на мехмат и отвечая в течение четырех с половиной часов, а бывало и неудачно. Были случаи, когда мне приходилось наоборот принимать экзамены.

Запомнилось совсем другое.

Запомнилась ЖЕНЩИНА!

Женщина! Какое магическое и чарующее слово!

Женщина, даже самая последняя золушка, живущая в заброшенном чуме на краю земли, не видящая света белого от непосильной работы, даже она – царица и повелительница.

Потерянное поколение

Как раз в те годы произошла в ФДСе история. Точный год уже не вспомнится, но именно в то время, когда и мы жили на третьем этаже. История произошла достаточно громкая и, вероятно, очень многие помнят ее до сих пор, хотя сами действующие лица хотели сохранить все подробности в тайне. А произошло у нас следующее. Жил на нашем этаже, я имею в виду наш родной третий этаж в пятом корпусе ФДС, такой мальчик – Юрик Масленкин. Маленький, хорошенький. Все девчонки, как одна, ухаживать за ним брались. Но совсем не то, что вы подумали. Как мамаши.

Стало быть материнский инстинкт в них при виде этого Юрика-Ханурика просыпался. Он росточком был маленький. Как девочка-недомерочка. И по возрасту маленький. Школу закончил года на два приблизительно раньше положенного.

Это в технических вузах такое сплошь да рядом бывает. Там родители все торопятся родных сыновей, как правило, именно сыновей, поскорее в гении вывести да из родного гнездышка куда-нибудь в интернат для особо одаренных или просто переразвитых детей спихнуть. Наверное, чтобы сбыть с рук поскорее, а гуманитарии понимают, что в их специфике тот на горе, кто книжек больше прочитал.

А здесь кто больше прочитает? Правильно, у кого имеется книжек больше и у кого времени на это дело побольше выделено.

Поэтому, если ты из колхоза Задрюпинска Засарайского района Запомоечной области, то нечего и соваться во всякие филфаки, хоть филологические, хоть философские. Пока этот будущий студент, чтобы прокормиться, будет в своем колхозе коровам титьки щупать да хвосты крутить, пока будет он или она свиньям кашу варить да козе траву щипать, а каждую осень и весну с картошкой в грязи ковыряться, в Питере да в Москве и прочих столицах и лучших городах страны Советской его ровесники уже столько книжек начитают, что ни словом сказать, ни пером записать.

Ну, значит, поступил Юрик по прозвищу Ханурик на филологический факультет Московского Государственного и с головой окунулся в самостоятельную жизнь.

Хотя какая это жизнь, если дома одна мамаша тебя блюдет и в жизнь запускает, а здесь таких мамаш с первого же дня штук не то тридцать, не то сорок образовалось. Каждая уважающая себя филологиня считала за свой долг и общественный, и природный хоть раз в неделю проконтролировать мальчика на предмет образа жизни и распорядка дня.

И в столовую тебя сводят, и чаю с тобой попьют, и плюшками-шанежками накормят, и за уроки усадят, и выполнение проконтролируют, и результаты проверят, разве что до туалета самостоятельно отпустят.

Но Юрик наш не жаловался. Он говорил, что по другому жизни и не представляет. Приехал он из города Бельцы Молдавской ССР. И вся его жизнь малолетняя была результатом экспериментов.

Семья их была очень большая и вся на передовых достижениях науки построенная.

Во-первых, рожала его мамочка в воду. Это, дескать, уменьшает стресс эмбриона при переходе из одной среды обитания в другую.

Рос ребенок при постоянно звучащей классической музыке и под чтение литературных произведений. Целый день в комнате мальчика звучала музыка и строго по графику включались рассказчики, которые ненавязчиво под музыку доносили сказки и мифы, рассказы и повести.

Что по мне, так это через месяц можно одуреть от постоянных звуков вокруг тебя. Но Юрик вырос нормальным ребенком, спокойным и вполне уравновешенным.

Обучали его тоже с повышенной интенсивностью. Папа разработал свою программу, по которой ребенку с пяти лет объясняли элементы высшей математики, а по настоянию мамы в ночное время магнитофон начитывал Юрику сокровища мировой литературы

Может быть я передаю подробности воспитания ребёнка не совсем точно, но все происходило примерно в таком ключе.

И вырос Юрик вполне нормальным пареньком, общительным, компанейским, веселым. Может быть несколько легкомысленным, но это было, вероятно, от молодости.

На майские праздники тот год выпадало три и четыре выходных дня. Значит, если отпроситься или прогулять два-три дня между Первомаем и Днем Победы, то получаются чуть ли не целые каникулы дней на десять. Это уже что-то! За такое время можно и к родителям смотаться, домашними харчами поживиться, да с друзьями-приятелями повидаться.

Юрик так и сделал. Но подошло время ему вернуться, а паренька нет как нет. Проходит день, второй, третий, а про парня никаких известий. Ну, допустим, заболел, так дал бы телеграмму. Позвонить в те времена было проблематично. Конечно, в экстренном случае можно было бы заказать телефонные переговоры с почты на почту, но это тоже связано со множеством неудобств. Следовало в строго назначенное время прибыть в почтовое отделение и, если связь будет, то поговорить с абонентом, если он прибудет во второе почтовое отделение.

И самое главное, ребята, соседи Юрика, не знали причины его задержки. А, не зная причины, можно было поднять шум, тогда, когда это было совсем не нужно, это привело бы к неприятностям для паренька.

Да, впрочем, особо соседи Юрика его сложностями и не заморачивались. Чужие проблемы и есть чужие проблемы. Так, вечером на сон грядущий поговорят, что вот надо бы…, и спать ложатся.

А на третьи сутки вдруг приходит телеграмма из города Бельцы от родителей парня: «Почему не сообщил о благополучном приезде? Что случилось?»

Это уже начинало тревожить по-настоящему. Значит человек из дому все-таки уехал! А в общежитии его нет! Стало быть что-то с ним случилось. А раз так, то нужно принимать какие-то меры.

Соседи Юрика дали ответную телеграмму: «Юрик в общежитие не приезжал»

Почти моментально пришла еще одна депеша из города Бельцы: «Как так? Почему не приезжал? Немедленно вылетаю. Встречайте завтра в 10 часов 33 минуты в Домодедово рейс Кишинев – Москва»

И назавтра мама мальчика Юрика является в столицу нашей родины собственной персоной. Ее персона была миниатюрная, но крепкая и энергичная.

Поэт писал: «Есть женщины в русских селеньях», – и еще про лошадей и пожары. Вот мамы Юрика с ее неистощимыми запасами материнской энергии вполне бы хватило следить за пожарной безопасностью среднего по величине российского города и на то, чтобы заодно руководить небольшим табуном лошадок.

Лошадей для остановки никто искать, естественно, не стал, но за три дня, которые мама провела в ФДСе, она успешно перевернула все общежитие от вахтера до заместителя ректора по хозяйственной части, и уже собиралась штурмовать Всесоюзный розыск, но тут произошло происшествие, которое напрочь перечеркнуло все ее начинания.

Шел четвертый день пребывания мамы в «лучшем городе земли», как пелось в популярной песне того времени. Она только-только вышла из пятого корпуса, размышляя в какую организацию следует теперь направиться, как вдруг встретила своего Юрика.

Юрик шел довольный и счастливый в компании с каким-то другом, громко обсуждая какую-то, очевидно очень важную, проблему, как маме показалось, заключавшуюся в анализе положительных и отрицательных черт характера некой особы дамского пола.

Увидев неожиданно перед общежитием свою родную маму, Юрик застыл, как статуя Владимиру Ильичу Ленину на Октябрьской площади, в один момент растеряв все доводы и аргументы в споре с приятелем, да и моментально потеряв самого приятеля, который мгновенно сориентировался и, сделав рукой прощальный жест, сейчас же растворился в необъятном просторе московских улиц.

Как впоследствии оказалось, Юрик благополучно прилетел в Москву из отчего дома, но в самолете встретил старого друга и однокашника, который и соблазнил бедного ребенка поехать сразу из аэропорта к нему на дачу в поселок Малаховку, где они и проводили все оставшееся время в компании с юными дамами, проживавшими в данной местности.

Несколько мгновений Юрик не мог отвечать на мамины вопросы, поскольку неожиданное появление мамы подействовало на него, как команда «замри» в известной детской игре. Но столь же быстро последовала и команда «отомри», после которой он начал активно убеждать родную мамочку, что совсем нет необходимости забирать его из столицы в родной город Бельцы, что все происшедшее просто результат нелепого стечения обстоятельств и что он самым решительным образом настроен штурмовать высоты филологических наук, вгрызаясь всеми силами в толщу гранита.

Так благополучно завершилась эта история, совместно с мамой мальчика Юрика основательно потрепавшая нервы многим руководящим работникам и рядовым студентам филологического факультета МГУ.

Но не прошло и полгода, как случилось некоторое логическое продолжение этой пренеприятной и достаточно необычной истории. И главное, если все мы в один голос допускали, что подобная история могла произойти только лишь с малолеткой, у которого совсем еще нет никакого жизненного опыта, то следующая часть произошла уже с человеком не молодым, по нашим рассуждениям, и даже с некоторыми натяжками можно сказать пожилым, на год или два старше многих из нас по возрасту.

А случилось все это с Вовкой Михиным, учившимся тогда уже на втором курсе.

Приближалась зимняя сессия. Точнее приближалась зачетная сессия, которая, в принципе, важнее сессии экзаменационной, потому как из-за прогулов (а по данным Юнеско, в мире насчитывается до трех студентов, не пропустивших ни одной лекции), из-за каких-то коллоквиумов и прочая, и прочая ты не попадаешь на саму сессию. Вот мы и сидели, готовили к сдаче всякие долги, чтобы сдав их на предварительной сдаче с чистым сердцем и легкой душой выйти на основную.

Ярик Шеховской разделался со всеми долгами, а так как зачеты собственно начинались не раньше, чем через неделю, то он решил эту неделю провести на домашних харчах, то есть собрался съездить домой. Жил он в старинном городе Смоленске, ехать туда было всего ничего от 4 до 7 часов в зависимости от того как будет ехать путешественник.

Но мы пока что ничего о его планах не знали. Собравшись в одну комнату, мы мучили различные учебники. И тут появляется Ярик с чемоданом.

– Мужики, проводите меня домой! До вокзала!

– А ты что, на вокзале живешь? А на каком? – тут же посыпались вопросы

Вопросы вопросами, но собираться на вокзал никто не бросился. Был один из последних дней, когда можно беспроблемно рассчитаться со всеми долгами и этим нужно было пользоваться.

– Ребята, ну мне до Казанского вокзала, а там в пять часов поезд…

Все как один человек углубились в учебники, отрешившись от всего окружающего. Филология брала верх Иностранные языки и живые, и мертвые на много опережали путешествие на Казанский вокзал с его толчеей, давкой и всемирно известными запахами.

– Ну что вы в самом деле? Что вам стоит?

– Ярик, у тебя хвостов не осталось, а тут за считанные дни нужно чуть не по всем предметам разделаться…

В комнате наступила тишина, в которой шуршание переворачиваемых страниц звучало как сход снежной лавины где-нибудь в предгорьях Памира.

– Мужики, я устанавливаю премию в виде бутылки портвейна «Три семерки»!

– Ярик, давай езжай в свой исторический центр. У нас сегодня день трезвости. От твоего портвагена только сон в глазах появляется и никакого душевного равновесия.

Но Ярик не утихомиривался. Коллективное начало в нем брало верх, к тому же он надеялся, что попутчики помогут дотащить до вокзала тяжеленный чемодан.