Луна в восьмом доме

Но на самом деле я и вправду так её называла. Все называли. Более того, когда я только пришла в эту школу, в первый же день бывалые ученики мне рассказали о её прозвище. Согласна, это некрасиво, и я не знаю, как сейчас, но во времена моего детства, ученики часто давали различные прозвища своим учителям. Эта участь не обошла и нашу классную руководительницу. Вероятно, кто-то ей дал это прозвище из-за её чрезмерной худобы. Учительница была озлобленной на весь мир, высокой, сгорбленной и очень худой. А ещё она ненавидела детей. Своих подопечных, Вобла Сушёная называла исключительно «пни с глазами», а на уроках часто срывалась в истерику и лупила своей указкой детей, как говорится, «куда придётся». Но, конечно же, не всех! Были у неё любимчики, перед ними она просто «стелилась». Уже тогда мне казалось чем-то постыдным и неудобным взрослому человеку так заискивать и «сюсюкаться», причём на глазах у всего класса, с ребёнком-любимчиком, который не просто урок не выучил и опоздал, но и вёл себя из ряда вон непозволительно. Но почему-то классная руководительница предпочитала этого не замечать у таких деток. Любимчики были неприкосновенны. И от них нужно было держаться как можно дальше, потому что эти дети, прекрасно осознавая своё вольготное положение, не гнушались ежедневно им пользоваться. Чаще, именно из-за них-то мне и попадало от Воблы Сушёной. Её любимчики наговаривали гадости и сплетничали в мой адрес. И учительница театрально хваталась за сердце, визжала на весь класс, оскорбляла меня и била своей указкой.

В нашей школе почти всех учителей за глаза называли совсем не по имени-отчеству. Вобла Сушеная знала о своём нелестном прозвище и, конечно же, пыталась с этим бороться, но всё было напрасно. Вся школа, включая учителей и даже самого директора, всё равно её называли именно так. Вероятно, слишком сильными были ассоциации. Чаще остальных прозвище Вобла Сушёная я слышала от учительницы по физкультуре, которая, вообще никогда не стесняясь, просила кого-нибудь из детей принести ей классный журнал. При этом она громко и чётко, а в спортзале ещё и прекрасная акустика, выстроив детей в шеренгу, задавала свой постоянный вопрос: «Ну? Кто сегодня пойдёт к Вобле Сушеной за журналом?»

Думаю, она даже не знала, как на самом деле звали нашу классную. Дети всегда радостно хихикали, слыша прозвища учителей из уст взрослых. Значит, взрослые одобряют! Значит, дети всё правильно делают!

На торжественной линейке собралась вся школа и почти все родители учащихся. В этот раз меня позорили уже перед всей этой толпой, а новоиспечённые пионеры, юные ленинцы, радостно хихикали. Это был очень важный этап в моей жизни. Я не проронила ни одной слезинки, мне даже обидно не было. Моё детство закончилось бесповоротно. Всё представление казалось мне смешным и бездарным театром с очень плохими актёрами. Это был чистый воды фарс, причём очень дурно сыгранный. И все их высокопарные речи о том, что такое ничтожество, как я, недостойно носить галстук наряду с честными и прилежными юными ленинцами, что в былые времена со мной бы церемониться не стали, а просто бы поставили к стенке и расстреляли, что школа плачет и скорбит, что в её стенах учится такой ужасный человек, как я, были абсолютно неправдоподобно наигранными. Забавно было то, что ВСЕ, абсолютно ВСЕ – и учителя и ученики – знали, что все они точно так же виноваты, как и я! Это была игра, где все заранее получили свои роли, выучили текст, даже несколько дней репетировали… И, вероятно, кто-то наступил себе на горло и не хотел играть в эту жестокую игру, но ему приказали. Я, например, помню глаза той самой учительницы по физкультуре, которая чаще остальных употребляла это прозвище, но она, естественно не вступилась за меня, стояла на той линейке и пыталась смотреть себе под ноги, чтобы не пересечься со мной взглядом, выполняя роль немого статиста, как приказали. Помню, в толпе ещё несколько лиц, явно скучавших и не получавших большого удовольствие от этого беспредела. Их были единицы, и они все равно подчинились мнению большинства. Вы представляете, как им всем жилось после этого? Им, взрослым людям, я глупых школьников даже сейчас в расчёт не беру, которые затеяли такой грандиозный спектакль, и всё только для того, чтобы поиздеваться над маленьким ребёнком, у которого проблемы со здоровьем!

В то время школа обязана была принять всех детей в пионеры, у которых подошёл возраст, поэтому уже на следующий день после уроков моя учительница подозвала меня к себе и тихонечко сказала:

– Ладно, Соболева, мы тебя прощаем. Можешь надеть галстук.

Детство моё было закончено. Я как-то очень быстро, за тот один день повзрослела на много лет. На свою классную я посмотрела равнодушным взглядом:

– Не нужен мне ваш галстук, мне расхотелось быть пионером!

– Мало ли что тебе расхотелось! Ты обязана! Надевай! – крикнула на меня учительница.

– Не хочу и не надену, – я говорила спокойно, безразлично и даже с ухмылкой.

– Что ты себе позволяешь?! Как ты со мной разговариваешь, дрянь?! Да как ты смеешь?! Быстро надела галстук, я сказала! Я тебя сейчас к директору отведу! – заорала на меня учительница и схватила свою указку.

– А пойдёмте! Мне есть что ему сказать! И уберите свою указку! Я вас не боюсь! Я расскажу директору, как вы меня по пальцам больным лупите! Как оскорбляете постоянно, как оценки занижаете и как вы спланировали весь этот вчерашний спектакль! Вы сами прекрасно знаете, что вас вся школа так называет! Пойдёмте! Ну, что же вы не идёте? Вставайте! Я вообще о вас знаете сколько знаю?! – теперь кричала и блефовала я, и, конечно, ничего о ней я не знала, кроме того, что она была посредственным учителем и полной идиоткой. Но, вероятно, я блефовала так убедительно, что учительница быстро схватила меня за руки и усадила рядом с собой на стул:

– Тихо, тихо… Что ты так громко кричишь? Успокойся, пожалуйста… Мы не пойдём к директору… Пожалуйста, просто надень галстук и всё… Проблем не будет…

– У кого не будет? – я говорила ехидно и очень по-взрослому.

– У тебя, у меня…

– У меня нет проблем, – я резко перебила учительницу.

– Ну хорошо, у меня… Мне директор сказал, чтобы в моём классе все были в галстуках… Да приняли тебя в пионеры, просто нам нужно было это устроить… и кстати, изначально это не моя была идея. Так что я не виновата. Это родительский комитет предложил, что можно тебя якобы не принять… Ну а кого ещё? Остальные все дети нормальные, а ты… тем более дети тебя не любят, мы пошли им навстречу… Родители учеников очень просили… И директору тоже все было известно. Поэтому непонятно, что ты хочешь ему сказать…

Откровения учительницы ошеломляли. Я, конечно, в то время, знала, что я изгой, что и взрослые и дети меня терпеть не могли, но весь масштаб такой человеческой ненависти к себе, маленькому и не совсем здоровому ребёнку, я даже и вообразить не могла. Даже родители учеников школы, которых я в глаза никогда не видела, пытались выжить меня и поиздеваться надо мной!

– Тебе просто нужно в другую школу. Есть же школы для больных… Или на дому заниматься… А так ты среди нормальных детей… конечно, это никому не нравится! Ни детям, ни их родителям. Ко мне постоянно подходят родители с просьбой убрать тебя от нормальных детей!

– Нормальных?! – я вскрикнула. Моё сердце сильно колотилось, а голос дрожал: – Да вы больные все на голову! Вы даже не представляете, какие вы больные! Всё, мне больше не о чем с вами говорить!

Учительница что-то пыталась мне ещё сказать, снова попросить, чтобы я надела галстук, но я молча, не оборачиваясь, вышла из класса. На остановке общественного транспорта я села в троллейбус и поехала «в никуда», наматывая круги, глядя в окно и глубоко вникая в свою новую взрослую жизнь. Спустя несколько часов моего катания женщина-водитель, объявляя остановки, обратилась ко мне и очень грубо и правдоподобно сказала, что давно меня заметила в троллейбусе и что если я не сойду на ближайшей остановке, она сдаст меня в милицию как бродягу. Я сошла. Галстук я всё же надела. Перед дверью своей квартиры, чтобы не расстраивать маму. В школу я почти совсем перестала ходить. Учительница не возражала, ей так было спокойней. Она вырисовывала в журнале мне тройки и иногда четвёрки, как будто бы я посещала уроки. Родителей я обманывала, рассказывая «что мы сегодня проходили» и «что нам задано». В дневник я ставила себе оценки сама, чаще пятёрки, копируя подпись учителя. Вместо школы я уезжала кататься по городу, изучая его достопримечательности, и даже ездила в ближайшие города, изучала местность и там. В те времена часто по улицам ходили дружинники, отлавливали пьяных и хулиганов. Случалось, что они ловили и меня, маленького ребёнка со школьным портфелем. Дружинники интересовались у меня, где я живу, почему не в школе, почему одна и где мои родители… Несколько раз пытались отвезти в милицейский участок, но как-то я им так грамотно и правильно отвечала на все вопросы, что они меня всегда отпускали. Я ловко научилась придумывать любые истории на ходу. Голос мой стал звучать убедительно и очень по-взрослому.

Потом наша семья переехала жить в другой город. Это был крупный город, столица одной из республик бывшего Советского Союза. Там проходил мой подростковый период, и это, конечно, было самое страшное время, с которым не сравнятся никакие сопливые пионеры. И в последний год моего проживания в этом городе я полностью перевернула всю свою жизнь. Тогда я пошла ва-банк, мне нечего было терять, потому что большим изгоем, кем я на тот момент являлась, стать было уже невозможно. Ежедневные издевательства и оскорбления, насмешки и побои – так продолжаться больше не могло. Подростки со своими недалёкими родителями оказались куда более изощрёнными, чем те маленькие пионеры и учителя, о которых я писала выше, что каждый день моей ужасной жизни был уже невыносим. И я изменила своё отношение к себе. Я назвала себя ЛУЧШЕЙ. И не просто ЛУЧШЕЙ, а Неповторимой, Единственной. Я заставила всех в это поверить! Моё перевоплощение было почти стремительным, сказалась «четырнадцатилетняя школа жизни». Уже в пятнадцать лет я стала пользоваться небывалым спросом и популярностью. Мне предлагали сниматься в кино, а модельные агентства наперебой зазывали к себе. Будучи в десятом классе, я уже училась в театральном институте, а в музыкальную школу по классу фортепиано меня сразу зачислили в шестой класс! Я даже не старалась специально чего-то достичь, передо мной сами по себе распахивались все двери. И жизнь стала сказочной. Я имела толпы поклонников, готовых ради меня «на всё» в своём юношеском максимализме. В прямом смысле я взяла этот город «за горло» и крепко держала, не отпуская. Я отменила в своей школе школьную форму и ходила на уроки исключительно при полном макияже. В те времена это было непозволительно. Но мне так хотелось. В школу я заглядывала редко, предпочитая ей театральный институт или просто увеселительные поездки с приятелями. Учителя на этот раз ставили мне уже хорошие оценки за мои многочисленные прогулы. Так что в итоге я получила почти отличный аттестат и огромный жизненный опыт.

Зазеркалье

Вот написала я про своё безрадостное и тяжёлое детство, и пришла мне в голову мысль, что если мы будем комплексовать и плакать, то обязательно на нашем жизненном пути встретятся люди, которые посмеются над нами и подкинут нам пару-тройку лишних комплексов. Если нас будут бить, а мы при этом будем падать, значит, нас будут бить и дальше, и так всю жизнь, пока мы твёрдо и громко не скажем: «Всё! Стоп!» И вероятно, сами люди не могут быть однозначно «плохими» или «хорошими», все зависит от того как мы позволяем или не позволяем им с собой обращаться. Ту, свою детскую жизнь, я называю Зазеркалье. В Зазеркалье безобразно искажено до неузнаваемости всё: сами люди, их поступки и слова, все события. Зазеркалье – это самое дно, какой-то низший слой ада, случайно попав на который нужно всеми правдами и неправдами немедленно карабкаться наверх, как бы невероятно сложно это ни казалось. Зазеркалье засасывает. В нём нет радости и счастья, нет душевного равновесия, а лишь видимость полной безысходности, тоски и отчаяния. Но выбраться можно отовсюду. Даже из Зазеркалья. После моего триумфального выхода из этого ада судьба ещё не раз пыталась сбросить меня обратно, как бы играючи проверяя: выстою или нет? Иногда я сама совершала глупые ошибки, граничащее с Зазеркальем, но мне удавалось их молниеносно исправлять и удерживаться на своей прекрасной линии жизни. И всё так и было, пока всё же в один дождливый день я снова туда не попала…

Случилось это несколько лет назад, когда я почувствовала сильную боль в левом тазобедренном суставе. Поскольку общество «здоровых» людей уже давно приняло меня в свои ряды, да и я чувствовала себя физически хорошо более двадцати лет, я совсем забыла, что Болезнь, которая напала на меня в годовалом возрасте, была не ангиной, ветрянкой или какой-нибудь сыпью, а тяжёлым аутоиммунным заболеванием соединительной ткани и что последствия такого нападения могут быть крайне неприятными. Сначала я решила, что «пройдёт само», потом, поскольку «само не проходило», я стала пить в больших дозах обезболивающее и растирать сустав различными мазями. Мой мужчина каждый день делал мне массаж, но и это едва ли помогало. Моё физическое и душевное состояние с каждым днём становилось все хуже. С ужасом я заметила, что левая нога стала как-то короче правой, и всё тело искривилось в одну сторону. Походка оставляла желать лучшего. Прохожие стали оглядываться на меня, шептаться за моей спиной, и я начала стесняться ходить при ком-то. А это первый признак попадания в Зазеркалье! Адские боли нарастали, и я решила пойти в медицинское учреждение, которое носило название, созвучное с моим заболеванием. Я специально не пишу название больницы, так как не хочу обидеть ХОРОШИХ врачей, а ведь они, безусловно и однозначно, там работают. Дело в том, что они никак не могли мне встретиться в Зазеркалье, в которое на том момент я уже, к сожалению, крепко попала. Я пришла в это медицинское учреждение. О своей Болезни на тот момент я не знала ничего. То есть совсем ничего. Знала только то, что заболела ей в годик и что никогда не лечилась от неё, но осталась запись того времени, когда мне поставили страшный диагноз, причём уже в последней, четвертой стадии. До того момента о своей Болезни я не вспоминала много-много лет. Разрушенные суставы меня не беспокоили, и я вообще на них не обращала никакого внимания. Гнулись, да и ладно. За двадцать с лишним лет, я никогда не встречала людей, страдающих подобным заболеванием. Я понятия не имела, что этот диагноз обычно приводит к первой нерабочей группе инвалидности, причём в самой жёсткой её форме. У меня самой никогда не было инвалидности, и к врачам я не обращалась, кроме собственно, того единственного раза, когда мама в моем глубоком детстве забрала меня из больницы и не позволила лечить «убойной» терапией. Поэтому на момент моего прихода к врачам я понятия не имела о всей тяжести своего заболевания. Я была уверена, что сейчас мне дадут какую-нибудь волшебную таблетку, у меня все пройдёт, и я преспокойно уеду домой. Но в Зазеркалье такого не бывает.

Мне объяснили, что, прежде чем со мной будет разговаривать врач, я должна сдать развёрнутый анализ крови и сделать рентген всех имеющихся у меня суставов. Я послушно всё это сделала и пришла в больницу. Кабинет врача, к которому я была записана, находился на верхнем этаже и я медленно, превозмогая боль, доковыляла до лифта. Возле лифта стояли два доктора и о чём-то своём разговаривали. Увидев меня, они замолчали и презрительно (именно презрительно!) посмотрели на то, как я едва передвигаюсь. Один из них сказал:

– Ну и чего ты к лифту пришла?! По лестнице иди! Лифт только для врачей!

Мои боли были настолько сильными, что я была близка к обмороку только от одной мысли идти по лестнице.

– Вы шутите? Я не могу по лестнице! Я ходить не могу!

– На своих ногах, значит, можешь ходить! – аргументировал второй доктор: – Иди по лестнице!

Подъехал лифт, врачи зашли в него, меня в лифт не пустили. Лифт уехал. От боли, издевательства докторов и от отчаяния я готова была кричать на всю больницу, но мне всё же удалось в тот раз уехать на последний этаж на другом вовремя подошедшем лифте. Как оказалось потом, это не только надо мной так зло пошутили врачи. Действительно, несчастных людей с больным опорно-двигательным аппаратом они не пускали в лифт. И эти бедолаги, кто на костылях, кто с тростью, тяжело дыша и едва передвигаясь, карабкались вверх по ступенькам. Зато привилегированные и здоровые доктора вольготно разъезжали на лифте. Вот сейчас пишу об этом, и кажется: ну КАК такое может быть? Что за издевательство над больными людьми? Нонсенс! Но, поверьте, всё так и было, и уже в следующий раз в этом Зазеркалье на лестнице среди себе подобных оказалась и я. Точно так же как и все я карабкалась вверх и рыдала от боли.

Рыжеволосая, в «тортилловских» очках, с неприятным тембром голоса, женщина-врач, доктор медицинских наук, глядя на мои снимки, покачала головой и сказала:

– Ой-ой-ой! Ужас какой! Как вы с этим живёте?

– А что там такое? – удивлённо поинтересовалась я, так как заметила, что она смотрела на снимок моих рук, а руки у меня не болели вовсе. Более того, на тот момент я ездила на автомобиле без гидроусилителя руля, поэтому пальцы мои были цепкими, хватка крепкой, а мышцы накачанными.

– Всё очень плохо. Я бы сказала совсем плохо. Вы говорите, больше двадцати лет болеете? Ну да, это видно… А вы знаете, что люди с вашей болезнью столько не живут?

– Ну, я же живу! – сказать, что я испытала шок, это не сказать ничего!

– Ну, это ненадолго… – продолжала врач, всматриваясь в мои снимки. – Не понимаю, что вы от меня-то хотите? Чего вы пришли ко мне? Раньше надо было лечиться, а теперь уже всё, поздно, ничего вам не поможет, – она отложила снимки и взяла результаты моих анализов: – Да у вас анализы, как на смертном одре! Зато умрёте молодой! – докторица явно получала удовольствие от своих слов.

– Да не собираюсь я умирать, что вы такое говорите? У меня бедро болит. Может быть, вы подскажете, чем лечить?

Докторица зло рассмеялась:

– Лечить?! Раньше нужно было лечить! Вы опоздали с лечением на двадцать с лишним лет! У вас что, мозгов совсем нет?! И где были ваши родители? И что это за родители вообще такие? Им что, было совсем плевать на своего ребёнка? Всё! Поздно! Ничего вам больше не поможет! Я первый раз такое вижу! Человек при смерти и никогда не лечился! Да вы знаете, какая у вас СОЭ? А С-реактивный белок?

Докторица кричала и оперировала медицинскими терминами, в которых я ничего не понимала. В тот момент я вообще ничего не понимала из того, что она говорила. У меня всего лишь болело бедро. Я пришла за медицинской помощью и рассчитывала её получить, и, конечно, я даже представить себе не могла, что уже умираю. Я была молода, и жить мне очень хотелось!

– Нет! Это ужасно! – причитала докторица. – Как можно было себя довести до такого состояния?! О чём вы думали?! Идите к родителям и скажите им что в вашей смерти виноваты они! Может им хоть стыдно будет! Ну ладно, с родителями вам не повезло, а сама-то что? Уже и сама давно взрослая! Могла бы сходить в больницу, на учёт встать! – докторица совсем разошлась. Глаза её блестели, в своей пламенной речи она перешла со мной на «ты»: – Ладно, попробую для тебя что-нибудь сделать, положу тебя в больницу. Но я ничего не обещаю! Сразу предупреждаю: будем тебе базис подбирать, гормоны колоть, может, и будет получше… Готовься! Лежать в больнице придётся долго. И запомни: я делаю тебе огромное одолжение! Никто за тебя уже не возьмётся! Ты при смерти! В ножки иди поклонись своим родителям за это! Если бы они лечили тебя с детства, ты бы ещё пожила… может быть…

Помню, я как-то пыталась оправдаться перед ней, оправдать своих родителей… Мол, не болело же ничего, мы не знали, что всё так серьёзно… Но докторица не давала мне закончить ни одного предложения. В возбуждённом экстазе, широко жестикулируя, она убеждала меня в том, что случай мой чрезвычайно запущенный, что жить мне осталось буквально пару месяцев, что никто и никогда уже не возьмётся за моё лечение, и что лишь она, благодетельница, так и быть, попытается мне помочь, хотя и за успех лечения не ручается, потому что уже все имеющиеся суставы мне нужно менять на искусственные, а при таких ужасных анализах и таких ужасных костях как у меня это нереально, ни один хирург не станет этого делать.

Забегая вперёд, хочу сказать, что тем не менее докторица оказала мне услугу. Благодаря этому тяжёлому разговору с ней я узнала об операциях по замене суставов. Раньше, конечно, я даже о таком чуде и не слышала.

Я от страха и полной растерянности согласилась на госпитализацию. Докторица непонятным почерком на медицинских бланках стала описывать «историю моей Болезни», как оказалось впоследствии, придуманную ей самой. То есть она стала записывать именно те проявления болезни, которых у меня никогда не было, но которые, как она считала, должны были непременно быть. Её писанина реально подходила под описание смертельно больного человека, но тогда я была настолько потрясена услышанным о себе, что не обратила на это никакого внимания.

Я горько плакала несколько дней подряд. Мне было бесконечно жаль себя, свою молодость и красоту. В отчаянии и слезах я сетовала на величайшую несправедливость в мире. Ну почему именно со мной это происходит? Почему я? Вся жизнь моя проносилась перед глазами, и я смаковала каждое её приятное воспоминание, пытаясь пережить его заново, хотя бы в своих мыслях. Мужчина, с которым я жила в то время, был поистине святым. Он боготворил меня в прямом смысле этого слова и готов был пройти все выпавшие на мою долю испытания вместе со мной. Причём он никогда не унывал, всегда находил нужные слова мне для утешения и как никто другой верил в удачу. Он был всегда рядом. В самые сложные и тяжёлые моменты моей жизни. Когда я не могла ходить, он носил меня на руках, причём он делал это легко и с удовольствием. Он полностью ухаживал за мной, когда я была совсем прикована к кровати, и делал он это с какими-то шутками-прибаутками, всегда в весёлом настроении, что я не чувствовала никакого стеснения. Потом он учил меня ходить на костылях, и это тоже было забавно, когда он имитировал женскую походку «от бедра», ведь именно этой походкой я хотела научиться ходить! Мой мужчина заменил мне всех. В одном лице он стал мне и мамой и папой и мужем и любовником и самым лучшим другом. Во многом благодаря его позитивной постоянной и мощнейшей поддержке я в итоге вырвалась из Зазеркалья. Но пока до этого ещё было далеко.

Меня положили в больницу. В самом прискорбном настроении, практически убитая морально и в предвкушении ещё и физической смерти, как мне было обещано, я карабкалась по лестнице, превозмогая дикую боль, на последний этаж в кабинет докторицы. Докторица, заполняя «Карту больного» (если честно, я не помню, как этот документ точно называется), определила меня в палату. Палата находилась на другом этаже, и, как водится, к моим услугам был снова только лестничный марш. Люди в белых халатах как будто бы нарочно дежурили у лифта и не давали больным попасть в него.

В палате, кроме меня, лежали ещё пять человек, четверо из которых с таким же заболеванием, как и у меня, и одна женщина с другим заболеванием, но тоже очень тяжёлым аутоиммунным. Я присела на свою кровать и стала наблюдать за обстановкой. Женщина справа лежала и стонала. К ней пришёл её лечащий врач.

– Что, плохо? – спросил он женщину.

– Очень плохо. Всё болит. Можно мне таблетку? – женщина простонала, и у неё выступили слезы.

– Нет! Мы же договаривались! Терпите! – врач сказал как отрезал

– Очень больно, – всхлипывала женщина. – Я не могу больше терпеть…

– Терпите! – выходя из палаты бросил врач.

Женщина заплакала. «Однопалатовцы» посмотрели на неё с сочувствием, кто-то подбодрил: «Держитесь…»

Мне стало её безумно жаль, как-то строго и равнодушно с ней поговорил её лечащий врач. Я подошла к женщине и спросила:

– Я могу вам чем-нибудь помочь? У меня с собой ибупрофен есть, может быть, дать вам? Он, конечно, не ахти как боль снимает, но всё же лучше, чем ничего.

– Спасибо, – ответила несчастная женщина. – Мне нельзя. Доктор не разрешает. Он там какую-то диссертацию пишет и ему надо знать, сколько я смогу вытерпеть без обезболивания…

– Ого! – я очень удивилась. На что только люди не идут ради денег. – Извините за нескромность, а сколько вам за это платят?

Это была, наверное, самая весёлая шутка за тот день, которую услышали «однопалатовцы». Они все дружно рассмеялись, и даже женщина, которая испытывала сильные боли и минуту назад плакала, приободрилась и заулыбалась: