Детство

Детство 1946-1957 г.г.

Я помню себя лет с четырёх. Почему-то воображение, быть может, из-за частого разговора на эту тему дома с сестрой и мамой рисует пыльную дорогу идущую через яблоневый сад, душный летний день, низко нависшие тёмные облака и скрывшихся за поворотом дороги родственников. В этот момент, в моём сознании возникло не столько чувство страха, сколько обида за то, что остался один, брошенный всеми как бы никому не нужный в этом мире. Я сильно закричал, теперь не помню что это было за слово, но с тех пор быстро научился говорить буквально за неделю, а до этого случая, произносимые мной звуки напоминали мычание, хотя по утверждению близких, слух был нормальным и мычание было направлено по правильному адресу.

С самого раннего детства я был мечтателем и фантазёром, причём фантазию часто можно было спутать с враньём и наоборот. Я родился и вырос в "собственном" доме, густо населённом родственниками и жильцами, которым периодически сдавались пристройки и флигель. У меня было много знакомых мальчишек и девчонок в детстве, с которыми впоследствии я напрочь растерял всякие связи. О которых сегодня, практически ничего не знаю. Настоящих близких друзей детства не бывает больше одного. Этот друг есть и у меня.

Быть может я никогда и не взялся бы за детские "картинки" , которые как стекляшки в калейдоскопе переворачиваюся в голове  и превращаюся в красивые, по мере удаления от них,  aжурные орнаменты, от которых веет теплом счастливых минут детства, но отсутствие в последнее время работы породило желание чем то заполнить свободное время. Вся моя жизнь, за исключением последних пяти лет прошла в Ташкенте, причём четыре из них, уже официально пребывая в Германии, я тоже провёл в нём. Я очень люблю этот город, красивый в цветущем наряде урюка и вишни, с одуряющим ароматом гроздьев акации и сирени, с яркой пaлитрой красок и восточного колорита базаров, непередаваемым вкусом дынь и чёрного кишмишного винограда, щекочущим нос дымком шашлыка и воздушной мягкостью восточной лепёшки. Сейчас это большой город, практически, не имеющий своего лица, построенный вновь после землетрясения 1966 года в советском стиле с расхожим названием "Черёмушки" и некоторой претензией к западу, что должны олицетворять зелёные "стекляшки" , появившиеся в последние годы. В памяти остаётся город детства с одно и двухэтажными домами укрытыми в зелени садов, глиняными дувалами , мощёнными булыжником мостовыми и чудесным пухом толстого слоя пыли, которая покрывала бесконечное  число  кривых улочек и тупиков, в которых как вода в арыках, текла неторопливая ташкентская жизнь. Пользуясь, практически, неограниченным наличием свободного времени, образовавшемся в связи с отсутствием работы, захотелось занять себя детско-юношескими воспоминаниями, которые по прошествию времени кажутся наивными и светлыми. В связи с отсутствием литературного образования и навыков художественного творчества, я долго думал как назвать сей "опус" , который, наверняка, останется только в памяти компьютера и решил присвоить ему "шифр" – картинки из памяти.

Картинка первая . Как я начал курить

Это был, наверное, 1951 год мне исполнилось пять лет. В то время флигель, расположенный в углу двора, родители сдавали каким-то приятелям отца, фамилии я их конечно не помню, запомнилось, только, что были они из Харькова или из Одессы. Семья состояла из двух человек, во главе с высоким, прихрамывающим мужиком лет сорока-сорока пяти по имени дядя Абраша. Жили они у нас не долго года полтора или чуть больше, а потом уехали домой. Работал дядя Абраша в какой-то артели, которых, в то время было видимо не видимо. Их периодически разгоняли, руководителей этих мелких шарашек отправляли на отсидку, но они, как фениксы, возрождались вновь, в удвоенных количествах. Артели, после войны, позволили, измученному за четыре военные года, народу обставлять убогое жилище не менее убогой мебелью, как то колченогими табуретками, аналогичными столами, скрипучими сетчатыми кроватями, верхом изящества и украшения которых были металлические бомбошки, а также платяными шкафами, получившими в последствии меткое народное название "гей славяне" .

В этом мебельном вернисаже родилась основная масса послевоенного поколения, которому предстояло вырасти, построить для себя светлое, абсолютно бесклассовое и безденежное, с позволения сказать, "общество" . В котором, собственно и предполагалось жить вечно или умереть.

Дядя Абраша был заядлым курильщиком и как многие, в послевоенные годы, в целях экономии, покупал не пачки папирос, а коробки с «гильзами» и отдельно табак. С помощью нехитрого приспособления, которое и сегодня продаётся в Германии, он набивал папиросные мундштуки табаком и укладывал их в металлический портсигар. Этот «фокус» , когда в пустой гильзе появляется табак меня ужасно интриговал, а сама процедура набивания представляла огромный интерес. Дабы доставить удовольствие ребёнку, к столу, стоящему возле входа в их хибарку (дело было летом) подставлялся табурет, на который укладывалась ватная подушечка, для ублажения моей задницы, что, одновременно и улучшало обзор операции. Набивая папиросы Абраша постоянно дымил, красиво выпуская кольца дыма изо рта и дымя ноздрями на манер змея Горыныча. Так как я, своим присутствием, как бы тоже принимал участие в деле, мне вставлялась в рот не горящая папироса, гильзу от которой, я сминал на модный тогда загиб и подражая Абраше, гонял её из угла в угол рта. Вся эта процедура называлась «пойдём покурим» . Этими словами, любящий меня дядя Абраша, по возвращению с работы, как правило, вечером, приглашал войти в «дело» . Так продолжалось, довольно, долго, пока в один прекрасный день, я вдруг не прозрел, в чём была разница между мной и Абрашей, который без отрыва от папиросного производства, ехидно спрашивал, как мне нравится процесс курения. Вдруг я понял, что у него папироса дымится, а у меня нет. Решив восстановить "статус-кво" , я с рёвом заявил, что обмана не потерплю и, немедленно потребовал, чтобы мне зажгли папиросу. Ни слова не говоря Абраша зажёг спичку. Кончик папиросы начал тлеть, однако, дыма не было. Я начал кричать, что это в невзаправду и пусть он сделает так, чтобы у меня шёл дым также как у него. Нет ничего проще, сказал Абраша, ты только пососи папиросу как леденец, в тот момент когда я зажгу спичку и всё получится. Я потянул дым в себя и тут же поперхнулся, закашлялся. Слёзы полились ручьём, голова закружилась. С ужасом соскочив с табуретки, я, со всех ног понёсся к маме, она сразу почувствовала запах табака, флюиды, которого источал мой детский ротик. Куча вопросов, как на перекрёстном допросе полилась на мою бедную голову. В результате был выявлен «злодей» , которому был учинён немедленный скандал и мне категорически было запрещено принимать участие в изготовлении курева. Пару дней я терпел, но потом всё возобновилось, правда, я больше не просил, чтобы мне поджигали папиросу. Надо сказать, что Абраша был выдержанный и весёлый человек. Стойко выдержав вопли мамы и своей жены, в очередной раз засовывая мне не горящую папиросу, он изрёк мудрую поговорку, с которой я неоднократно сталкивался в жизни, хотя до сих пор до конца и не усвоил «Не умеешь в воду пердеть, не пугай рыбу».  С тех пор не пробовал курить года три. Потом старшие ребята с улицы стали подбирать на улице бычки и делать самокрутки из виноградных листьев, что и я безусловно опробовал.  За годы, прошедшие с детства я много раз пытался бросить эту вредную привычку, но ничто, не занятия спортом, ни рождение детей не многочисленные клятвы щедро,даваемые мной в молодости, ни последующая» полная медицинская энциклопедия» болячек, не надписи на пачках сигарет на разных языках, сулящих «райскую, но заоблачную жизнь» не могут с ней совладать. Во истину вспомнишь Абрашину поговорку «Не умеешь в воду  п-ть....» , не давай обещаний.

Картинка вторая. Зима

Может быть это издержки возраста, или действительно за последние 50 лет произошло всемирное потепление, но зима, в детские годы, рисуется памятью, почти как в рассказе Ильфа и Петрова «Зимние холода» , когда дедушки ходили купаться в проруби в одних люстриновых пиджачках. В то время зимы, действительно начинались в декабре, а не как теперь, когда наступление зимнего месяца можно определить только заглянув в календарь. До того как я пошёл в школу, приближение зимы было всегда, каким-то волнующим, связанным с приближающейся ёлкой, Новым годом, получением новогодних подарков, торжествами в доме, связанными с этими событиями, застольем с обязательной бутылкой «Советского шампанского» . Наверное, с той поры я очень любил новогодние праздники, к сожалению с1957 года, это событие омрачилось смертью отца, которого не стало за пол часа до наступления Нового года.

Зима, для меня, начиналась с момента «генеральной» уборки, которую проводила мама к началу декабря. Эта процедура включала в себя обязательную укладку между внешней и внутренней оконными рамами ваты,посыпаемой цветными конфетти и блёстками, которые, по определению, должны были обозначать искрящийся снег. Это ватное предвестие зимы настраивало на зимние картинки, навеваемые сказками, которые я очень любил слушать, читать до семи лет я не умел и выучился этому только в школе, зато, потом читал всё взахлёб. В те годы, как правило, холода начинались во второй половине декабря, выпадал снег. Он лежал тонким бугорком на гребешках раскисших грунтовых дорог и таких же тротуаров, которые отличались от последних тем, что в редких местах были проложены битыми кирпичами и обрезками досок. Люди ходили в резиновых предохранителях от грязи, как сегодня бы сказали» контрацептивах», которые надевались по половому признаку т.е. галоши мужчинами, а ботики женщинами. В Ташкенте, да и, вообще, в средней Азии до сих пор любят в холодное и сырое время носить, в основном во дворе или в близи дома калоши, с узкими носами, утеплёнными внутри войлочной стелькой. С каждым днём нарастало трепетное ожидание, приближающихся новогодних праздников. Серединой этой кульминации была покупка ёлки, которую отец приобретал в двадцатых числах декабря и хранил в кладовке, где лежал уголь для отопления. 27-28 декабря, как правило вечером, отец набивал на ёлку крестовину, которую потом вместе с ёлкой прибивали гвоздями к полу и начиналась самая приятная предновогодняя процедура её наряжания. Ёлочные игрушки хранились в пыльных коробках из-под печенья за платяным шкафом в спальне родителей, где и устанавливали ёлку. Ёлочные украшения в нашей семье передавались из поколения в поколение и обновлялись крайне редко поэтому каждая новая игрушка запоминалась. Году в пятьдесят первом, моя старшая сестра, которая очень меня любила, потратила всю свою повышенную институтскую стипендию и купила набор изумительных стеклянных украшений для ёлки, который , в последствии, перешёл к её сыну Сашке, а дальше и к младшенькой Маринке. Годом позже была приобретена гирлянда из электрических лампочек со светящимся наконечником в виде пятиконечной звезды, которая заняла место стеклянной пики на макушке ёлки. Процедура украшения осуществлялась по следующему, негласно установленному распорядку: я доставал игрушку из коробки, тщательно её рассматривал и по согласованию с мамой, определял её месторасположение на дереве. Если это находилось в зоне моей досягаемости, то я, самолично, осуществлял « повешение» или передавал игрушку маме, для расположения на верхних ярусах ёлки. После расположения игрушек, согласно « чину и рангу», ёлка, обильно, украшалась» дождём» из мелко нашинкованной фольги, надетой на нитку, как правило, цветов благородных металлов. Под ёлку укладывалось несколько килограммов ваты, которая должна была олицетворять собой снег и, обязательно, устанавливался Дед Мороз-кукла, в зимнем ватном чапане, с неизменно красным, как у заправского алкаша, носом и с красноватыми, выдающими его принадлежность к любителям анаши(по-культурному марихуаны) скулами. Одной рукой оный старец держался за посох, обструганную палочку. Оная являясь дополнением к окрасу лица, заставляла предполагать, он непременно рухнул бы в снег, то бишь в вату, не будь последней, поэтому для большей устойчивости, вся его фигура была устремлена с наклоном вперёд, одновременно с этим, для поддержания равновесия, на спину возлагалась имитация мешка на манер того, с которым ходил по дворам старьёвщик, предлагая за любую вещь, будь то картина Левитана или рваные хлопчатобумажные брюки стандартную цену – один рубль, денежный эквивалент которого сегодня не возможно представить.  Мешок он придерживал свободной рукой, укутанной в тёплую варежку. Описывая процедуру ёлочного обряда, необходимо добавить к зарисовке мою щенячью радость, во время оной, смешанную с показной серьёзностью момента. В дни, когда наряженная ёлка стояла в доме, я любил засыпать, глядя на её огни, которые переливались, как волшебные звёзды на просторах моего детского воображения. Так чудесно рисовала детская фантазия замечательные события, которые должны были произойти со мной в будущем, каким сильным и удачливым стану я совсем скоро.Фантазии одна прекрасней другой роились в моей детской голове и я засыпал, в искристом тумане чудесных надежд.

Впоследствии выяснилось, что жизнь это «сказка» , в которой почти нет места чудесным детским видениям, но привычка помечтать перед сном сохранилась и теперь, в чём стыдно, наверное признаваться почти 60-ти летнему мужику.

В Ташкенте жили все папины ближайшие родственники, т.е. три папины сестры с чадами и домочадцами, и среди них мы были, наиболее обеспеченными, с точки зрения жилищных условий. Праздники, включая Новый Год, как правило, гуляли у нас, реже у старшей папиной сестры. Дома, в большой комнате раздвигался стол, накрываемый простынями, позже их заменили на скатерти. Стульев не хватало и их заменяла гладильная доска (одна или две в зависимости от количества гостей). Мама, до последних своих дней, была хлебосольной хозяйкой и очень хорошо готовила. На столе всегда были: холодец, селёдочный форшмак, паштет из печени, рыба фаршированная или тушённая, пирожки со всевозможными начинками, окорок, который редко переводился в доме, благодаря запасливости отца, непременный атрибут пьющего стола, нарезанная селёдка с добычей во рту, в виде кольца репчатого лука и куча домашних солений. За столом собиралось человек 12-14 родни, к которым иногда добавлялся папин фронтовой друг дядя Сеня, весёлый, толстый человек, под стать ему габаритными женой тётей Марусей и сыном, похожими на трёх медведей из аналогичной сказки. Году в пятьдесят шестом его перевели служить в Свердловск и после смерти отца связь с ними оборвалась.Застолье начиналось часов в 10-11, с проводов старого года, причём первый тост провозглашали, обязательно за Сталина, затем без четверти 12 включали радиоприёмник, ловили Москву, слушали, сталинское новогоднее поздравление, с боем курантов открывали шампанское, поздравляли друг друга с Новым Годом и выходили на крыльцо, где стреляли в воздух из отцовского трофейного «Вальтера» , который в 58-м году, уже после смерти отца, мама сдала в военкомат, т.к. я стал проявлять к нему повышенный интерес. За столом находились не менее чем до 3‐х часов ночи, встречали московский Новый год и меня отправляли спать. Взрослые расходились часов в 7 утра, когда начинал ходить транспорт

Спалось в эту ночь всегда трепетно и приятно, в ожидании подарка от Деда Мороза, укладываемого родителями от его имени под ёлку. 1‐го января, когда родители ещё спали, я вскакивал и бежал смотреть, подарок. Из подношений ватного деда, за время до школьного детства, особенно, запомнилась игра с названием « ружьё – охотник», представляющее собой, действительно стреляющее изделие, заряжаемое со ствольной части металлической пружиной, с фетровым набалдашником, смягчающим действие прямого попадания в незащищённые части тела. Вообще, по замыслу создателей игрушки, ребёнок, которому предназначалась оное оружие должен был развивать меткость, поражая мишень, входящую в состав игры, но само собой понятно, что первый выстрел был произведён для пробы, в дверь, метров с пяти, для оценки дальности поражающего действия. Оценив отскок, я немедленно испытал действие оружия в условиях, приближённых к «боевым» , т.е. вышел в наш переулок и шмальнул из конца в конец, надо сказать, то время, по сегодняшней градации, относилось к послевоенному, и создатели оружия, наверняка рассчитывали его для двойного применения, в мирное время в качестве игрушки для несмышлёнышей, а в немирное для использования по прямому назначению. Дальность полёта пружинной пули составляла более 30 метров, причём поражающая способность, т.е. свойство оставлять синяки, проявлялась на расстоянии до 15ти метров.К моему сожалению боеприпасы состояли всего из 3‐х пружинных зарядов, правда, многоразового действия.Первые две пули были безвозвратно утоплены в водах рукотворного озера в близлежащем парчке им. Кирова, при попытках подстрелить горляшек, сидящих на ветках плакучей ивы, свисающих над водой, последним патроном, как и положено, я дорожил и он продержался у меня, месяца три, и исчез уже не помню куда. Первым испытал силу оружия мой двоюродный брат, живший с нами в одном доме.Удобства в нашей частно – коммунальной квартире были во дворе, а сортирная дверка находилась напротив нашего окна, выходящего во двор. Приняв положение «упор стоя» , т.е. встав на табуретку и прижав ствол к переплёту окна, предварительно открыв форточку, я тщательно прицелился в дверь напротив, подстерегая жертву. Целился я конечно в корпус, но в последний момент, толи дрогнула рука(нервы подвели), толи сработала отдача и выстрел пришёлся чуть ниже правого глаза. Фофан, учитывая 5-6метровое расстояние до цели, получился изрядный. Брат, в то время, учился в Университете, а время было сессионное, так что мне врезали по первое число.

Зима, продолжение. Каюр

В возрасте 5-6ти лет, я был толстеньким, довольно неуклюжим, мальчиком. Зимой на меня навьючивали чёрную кроляче-кошачью шубу под "котик" и надевали головной убор, называемый капитанкой. На самом деле это была обыкновенная детская тёмно-синяя фуражка, как было тогда принято, полувоенного образца с тремя тонкими кантиками на тулье в цветах теперешнего российского триколора. Я очень любил санки, вернее когда меня на них возили и постоянно приставал к отцу с занудливыми просьбами везти меня на них. Отец меня очень любил и почти никогда не отказывал.  По характеру, а может быть в следствии контузии, был он человеком не уравновешенным, а иногда, и вспыльчивым и однажды, мои постоянные занудства его капитально достали. В этот день он вернулся с работы усталым и раздражённым.

Я с порога понёсся к нему с настоятельными воплями немедленно, налаживать санки и везти меня на прогулку. Кататься я, впрочем, наверное, как и все дети, любил с ветерком при этом прикрикивая на возившего, на манер понукания возницы на мерина, впряжённого в телегу, на которой с базара, домой завозили картошку на зиму.

Если меня катали медленно, я орал во всё горло, требуя увеличения скорости (какой же русскоязычный не любит быстрой езды). В тот день отец не очень был настроен на "резвость" и крики мои разносились на три близлежащие улицы.

Он стал мне говорить, что сегодня был тяжёлый день и он устал, что мол завтра покатает быстрее, но я был "невменяем" .

Тогда усмехнувшись, отец сказал, а что давай, действительно, прокатим тебя с ветерком. Ты готов, но предупреждаю, катание будет очень быстрым. Я в ответ мне того и надо.

У нас в доме была крупная, породистая восточноевропейская овчарка Эльза, дочь Инги (рассказ об этом псе, заслуживает отдельного внимания, т.к., благодаря ей мама выжила в войну, будучи сильно больна тифом).

Эльза обитала во дворе, в дневное время на цепи. Иногда она вырывалась на улицу и носилась там часами, причём за ней ни кто не бегал, нагулявшись она всегда приходила домой сама и скулила под калиткой, чтобы её пустили обратно.

Это было довольно добродушное, существо волчьего окраса, с постоянно снулыми глазами. Мы вернулись домой, было уже совсем темно. По тем временам, освещение улицы состояло из одной лампочки, закреплённой на столбе с проводами.

Зимой это светило горело чаще, летом же, почти никогда, так как являлось вожделенным предметом охоты из рогаток местной, сопливой шпаны.

Папа, отстегнул у Эльзы цепной карабин и привязал к ошейнику верёвку. Я взял санки, и мы вышли на улицу. Отец привязал свободный конец верёвки к санкам и вывел "караван" на дорогу. Там взял Эльзу за ошейник пробежал с ней пару метров, но псина не была лаечной породы, бежать и не думала. Тогда он говорит, пойду принесу со двора "стимулятор" , может быть тогда это называлось по-другому, но смысл остался прежним.

Он быстро вернулся с хворостиной, выдернутой из метлы для уборки двора, сунул мне её в руку, усадил прочно в санки и сказал: "будешь каюром" . Я уже видел в книжках такие картинки и восторг мой был неописуем. В тот год снега было предостаточно. Сугробы, образованные от подтаявшего снега с нанесённой шапкой нового, высились вдоль улицы возле каждого дома. И образовывали своеобразную алею.

Я перетянул Эльзу вдоль хребта прутиком, пёс оскалился, но двигать с места и не подумал. Я повторил посыл, оскал стал страшнее, но транспортное средство неподвижным оставалось.

То что произошло далее, вписывается лишь в мультики о звёздных войнах. Эльза буквально подпрыгнула на месте и повернувшись в прыжке на 90 градусов, ну почти как фигуристка, резко рванула в сторону. Что послужило предметом её любопытства, до сих пор, остаётся загадкой. Возможно кошка или тявкнувшая вдали собачонка привлекли её внимание, только рванула она, сродни самолёту стартующему с ускорителями. Отец только успел крикнуть держись за саночный бортик, санки были оборудованы проволочным ограждением, и мы понеслись. Она тащила меня вместе с санками зигзагами, какими бегут солдаты, стараясь не попасть под прямой огонь противника. Санки перевернулись, мне б дуралею руки отпустить, да вывалится из них, нет я в отчаянии из последних сил вцепился руками в бортик и так. В этой кутерьме, пропахал занесённую снегом улицу. Совершив несколько похожих маневров и устав Эльза затормозила, а после и остановилась. Отец подбежал ко мне и выдернул из санок. Всё произошло так быстро, что я даже испугаться не успел. Снег был мягкий,ссадины незначительные, а фуражку – капитанку нашли только на следующий день.