История нового имени

По дороге в отель Стефано снова пустился в рассуждения о том, что Солара не так уж плохи. У них есть влиятельные знакомые в кругах городских властей и связи с заправилами монархистской и фашистской партий. Ему нравилось строить из себя посвященного, он говорил так, как будто действительно в чем-то разбирался: да, политика – грязное дело, но, если хочешь делать деньги, без нее не обойтись. Лила вспомнила свои давние разговоры с Паскуале да и с тем же Стефано, когда они только начали встречаться; тогда они строили планы, как навсегда порвут с родителями, с жестокостью и лицемерием мира, в котором выросли. Он поддакивал ей и во всем с ней соглашался, но на самом деле даже не слушал ее. С кем я тогда говорила, думала она. Кто он вообще такой? Я не знаю этого человека.

И все же, когда Стефано взял ее за руку и шепнул ей на ушко, что любит ее, она его не оттолкнула. Быть может, она хотела внушить ему, что все идет как надо, что они действительно обычные молодожены и у них медовый месяц, чтобы потом, когда она скажет ему, до чего он ей отвратителен и что она не видит разницы, с кем лечь в постель – с ним или с гостиничным носильщиком: у обоих одинаково желтые от табака пальцы, – он прочувствовал всю глубину ее омерзения к себе. А может – и это моя личная версия, – Лила была так напугана, что просто тянула время.

Едва они вернулись в номер, Стефано набросился на нее с поцелуями, но она отпрянула, открыла чемодан, достала ночную рубашку и протянула ему пижаму. Этот знак внимания вызвал у него довольную улыбку, и он снова попытался ее поцеловать, но Лила вырвалась и заперлась в ванной комнате.

Оставшись одна, Лила долго умывалась, стараясь избавиться от винных паров и ощущения, что мир вокруг потерял четкие очертания. Но оно не проходило, хуже того, ей казалось, что ее не слушаются собственные руки. Что мне делать, думала она. Буду сидеть здесь всю ночь. Но что потом?

Теперь она жалела, что не взяла в ресторане нож; и даже попыталась себя убедить, что он лежит у нее в сумочке, хотя точно знала, что это не так. Сидя на краешке ванны, она сравнила ее с той, что была установлена в их новой квартире, и пришла к выводу, что ее ванна лучше. И полотенца у нее были качеством выше. У нее? Но разве это все – ванна, полотенца и прочее – принадлежит ей? Нет, все эти красивые вещи принадлежат тому человеку, что поджидает ее за дверью. Все это – собственность Карраччи. И она теперь – собственность Карраччи. Раздался стук в дверь.

– Что ты там делаешь? С тобой все в порядке?

Лила ничего не ответила.

Ее муж немного помедлил и постучал снова. Без результата. Тогда он начал нервно дергать ручку и с фальшивой веселостью в голосе крикнул:

– Мне что, дверь высадить?

Лила не сомневалась, что так он и сделает, – карауливший ее под дверью незнакомец был способен на все. Но и я, подумала Лила, способна на все. Она разделась, включила воду, вымылась и надела ночную рубашку, с отвращением вспоминая, как тщательно выбирала ее несколько месяцев назад. Стефано – просто имя, не имеющее никакого отношения к человеку, чьи привычки и чувства она знала и понимала еще несколько часов назад, – сидел на краешке кровати и при виде Лилы вскочил на ноги.

– Сколько можно?..

– Столько, сколько нужно.

– Ты прямо красавица!

– Я устала и хочу спать.

– Успеем выспаться.

– Нет, я ложусь спать. На свою половину. А ты на свою.

– Брось, иди ко мне.

– Я серьезно говорю.

– Я тоже не шучу.

Стефано рассмеялся и потянулся к ней. Лила отпрянула, и он помрачнел.

– Что с тобой?

Лила колебалась, подбирая точные слова, и наконец медленно произнесла:

– Я не хочу.

Стефано недоуменно покачал головой, словно она говорила на незнакомом ему языке. Он так долго ждал этой минуты, забормотал он, мечтал о ней день и ночь.

– Ну пожалуйста, – настойчиво сказал он, беспомощным жестом указал на пижамные штаны цвета красного вина и, криво улыбнувшись, добавил: – Сама посмотри, что ты со мной делаешь.

Лила невольно опустила взгляд, но от отвращения ее чуть не вывернуло, и она тут же отвела глаза.

Стефано увидел, как она отступает к дверям ванной, звериным прыжком бросился ей наперерез, подхватил ее на руки и бросил на кровать. Что он делает? Он что, не понимает? Он и правда ничего не понимал. Ему казалось, что, пока они сидели в ресторане, между ними все прояснилось. Почему Лина так странно себя ведет? Ну да, она же еще совсем девчонка. Он рассмеялся и попытался ее успокоить.

– Вот увидишь, тебе понравится, – сказал он. – Не бойся. Я так тебя люблю, больше всех на свете.

Но Лила уже спустила ноги с кровати, готовая убежать. Как же с ней сложно. Все у нее не как у людей: «да» означает «нет», а «нет» – «да».

– Ну, с меня хватит, – пробормотал Стефано и прижал ее запястья к кровати.

Лила принялась брыкаться.

– Ты хотела подождать, и я терпеливо ждал. Мне было нелегко быть с тобой рядом и ни разу до тебя не дотронуться, но я терпел. Теперь мы муж и жена, так что будь умницей. Вот увидишь, это совсем не страшно.

Он наклонился ее поцеловать, но Лила замотала головой из стороны в сторону, повторяя:

– Оставь меня в покое! Я не хочу, не хочу, не хочу!

Стефано не выдержал. Его голос против воли сорвался на крик:

– Лина, хватит! Не зли меня!

Он повторил это дважды или трижды, с каждым разом все громче, как будто исполнял чей-то приказ, доносившийся неизвестно откуда, возможно, из тех времен, когда его еще не было на свете. Приказ звучал так: «Стефано, будь мужчиной. Если не сломаешь ее сейчас, не сломаешь уже никогда. Покажи ей, кто здесь главный. Она женщина, а женщина должна быть послушной». «Не зли меня, не зли меня», – слышала Лила. Глядя на него, всей своей тяжестью навалившегося на ее хрупкое тело, чувствуя его твердый пенис, натянувший ткань пижамы, Лила вдруг вспомнила, как много лет назад Стефано поймал ее и, ухватив пальцами за язык, пригрозил, что проткнет его булавкой – за то, что она посмела обойти Альфонсо в школьном состязании. Она внезапно осознала, что перед ней не Стефано, а старший сын дона Акилле. В тот же миг в лице ее молодого мужа проглянули черты, которые он долгое время скрывал от нее, но сейчас они явственно проступили. О да, чтобы нравиться ей и другим, Стефано очень старался: придавал лицу кроткое выражение, смотрел ласково и говорил мягким голосом; он приучил свои пальцы, руки и все тело прятать таящуюся в них силу. Но сейчас необходимость пускать ей пыль в глаза отпала, и Лилу охватил забытый детский ужас, испытанный давным-давно, когда мы спускались в подвал за куклами. Дон Акилле восстал из праха, чтобы пожрать собственного сына и завладеть его телом. Отец натянул на себя его кожу, заменил его глаза своими, вселился в него, изгнав прочь доброго и милого Стефано. Это не Стефано, а дон Акилле рвал на ней шелк рубашки, грубо мял ее грудь и кусал соски, не давая ей пошевелиться. Она собрала последние силы и, преодолев свой страх – она всегда была отважной, – вцепилась ему в волосы, одновременно впившись зубами в его мясистую руку. Стефано отпрянул, но тут же схватил ее за руки, своими огромными кривыми ногами прижал их к кровати и прошипел:

– Будешь дергаться, сломаю тебе пару ребер.

Лила не сдавалась и продолжала изо всех сил крутиться на постели, пытаясь сбросить его с себя, но все было бесполезно. Теперь, когда руки у Стефано освободились, он начал легонько пощипывать ее кончиками пальцев и, нависая над ней, бормотал:

– Посмотри, какой большой! Хочешь его? Скажи, что хочешь! Скажи, что хочешь! Скажи, что хочешь!

С этими словами он вытащил из штанов свой пенис, показавшийся Лиле странной безрукой и безногой куклой, которая покачивалась над ней, словно пыталась оторваться от другой, огромной куклы с широко разинутым ртом, изрыгавшим хриплые звуки:

– Сейчас ты его попробуешь, Лина, и тебе понравится. Ни у кого в городе нет такого…

Она все еще сопротивлялась, и Стефано хлестнул ее по щекам, сначала наотмашь, а потом тыльной стороной ладони. Удары были такими сильными, что она поняла: если она будет упорствовать, Стефано ее убьет. Или это был дон Акилле? Весь квартал боялся дона Акилле: ему ничего не стоило схватить человека и стукнуть его о стену или о дерево, и Лила сдалась. Бунтарство в ней сменилось чистым ужасом. Пока Стефано задирал на ней рубашку, шепча ей на ухо: «Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, но я тебе покажу, завтра будешь меня умолять, чтобы я опять сделал с тобой то же, что сейчас, и даже больше, ты на коленях передо мной будешь стоять, а я скажу, хорошо, но только если ты будешь меня слушаться, да, если ты всегда будешь меня слушаться», – пока он все это бормотал, Лила была уже далеко.

Когда после нескольких неловких попыток он грубо и нетерпеливо вошел в нее, она уже не видела и не ощущала ничего: ночь, гостиничный номер, поцелуи Стефано и его руки на ее теле – все исчезло, затопленное чувством ненависти. Она ненавидела Стефано Карраччи, ненавидела его силу, ненавидела его тяжелое тело; она ненавидела самое его имя.

8

Четыре дня спустя молодожены вернулись в город. В тот же вечер Стефано пригласил в гости родителей и брата Лилы и с несвойственной ему робостью попросил Фернандо рассказать Лиле про соглашение с Сильвио Соларой. Фернандо недовольно скривился и хоть и путано, но подтвердил дочери версию Стефано. Затем Карраччи обратился к Рино, и тот признался, что действительно отдал Марчелло те самые ботинки – иначе было никак нельзя. Свою речь Рино, напустивший на себя вид человека, знающего что почем, заключил напыщенным выводом: «Бывают ситуации, когда мы вынуждены считаться с обстоятельствами», после чего напомнил историю о том, как Паскуале, Антонио и Энцо избили братьев Солара и расколотили их автомобиль.

– Знаешь, чем они рисковали? – повысив тон, сказал Рино. – Твои друзья, твои рыцари в сверкающих доспехах? Марчелло их узнал. Он был уверен, что это ты их подослала. Что нам было делать? Позволить Солара расправиться с нами? Они же могли нас по миру пустить! И ради чего? Из-за каких-то ботинок сорок третьего размера, которые твой муж все равно никогда не наденет, потому что они ему малы и к тому же промокают при первом дожде? Мы хотели помириться с Солара, а раз уж Марчелло так мечтал об этих ботинках, отдали их ему, да и дело с концом.

Слова… С их помощью можно выстроить что угодно и что угодно разрушить. Лила никогда не лезла за словом в карман, но, вопреки опасениям брата, сейчас промолчала. Приободрившись, Рино напомнил ей, что это она с малых лет внушала ему, как важно во что бы то ни стало разбогатеть.

– Вот и помогай нам разбогатеть, – смеясь, добавил он. – Не устраивай лишних проблем, их в жизни и без тебя хватает.

В этот момент в дверь позвонили – для хозяйки дома это был сюрприз, но только для нее. На пороге стояли Пинучча, Альфонсо и свекровь Лилы, Мария, которая держала в руках поднос с пирожными, испеченными самим Спаньюоло – лучшим у Солара кондитером.

Поначалу Лила решила, что они пришли отпраздновать возвращение молодоженов, тем более что Стефано пустил по кругу пачку только что полученных от фотографа свадебных фотографий (фильм, объяснил он, будет готов чуть позже). Но скоро ей стало ясно, что об их свадьбе все уже забыли, а пирожные появились по случаю нового счастливого события – помолвки Рино и Пинуччи. Обсуждение болезненной темы прекратилось само собой. Рино, перейдя на диалект, сказал, что сделал Пинучче предложение, получил согласие и захотел отметить эту радостную новость в прекрасной квартире своей сестры. Затем он театральным жестом достал из кармана сверток, развернул бумагу и показал Лиле черную бархатную коробочку, в которой лежало бриллиантовое кольцо.

Лила заметила, что кольцо было похоже на ее собственное, которое она носила рядом с обручальным, и удивилась, откуда у Рино такие деньги. Последовали поздравления, объятия и поцелуи. Все говорили о будущем. Обсуждали, кто будет управлять фирменным обувным магазином «Черулло», который осенью должен открыться на пьяцца Мартири – во всяком случае, так обещал Солара. Рино предположил, что этим могла бы заняться Пинучча, одна или вместе с Джильолой Спаньюоло, которая обручилась с Микеле и тоже хотела быть в деле. Глаза у всех горели надеждой и радостным предвкушением.

Лила весь вечер провела на ногах. Сидеть ей было больно. Никто, даже ее родная мать, не обратил внимания на то, что она ни разу не раскрыла рта. Правый глаз у нее припух, верхняя губа была поцарапана, а на руках темнели синяки.

9

Когда я встретила ее на лестнице возле квартиры свекрови и сняла с нее шарф, то увидела следы побоев. Кожа под глазом было иссиня-желтой, на верхней губе запеклась кровь от ссадины.

Родным и друзьям Лила сказала, что поскользнулась на скалах в Амальфи, когда они с мужем брали лодку, чтобы отправиться на морскую прогулку. За обедом по случаю помолвки брата с Пинуччей она разговаривала в своей обычной насмешливой манере, и все делали вид, что поверили ей, особенно женщины, которые знали, как следует себя вести после того, как любящий муж изобьет тебя до потери сознания.

Мало того, во всем квартале не было ни одного человека, особенно среди женского населения, который не считал, что Лила давно заслужила хорошую трепку. Поэтому слух о том, что Стефано лупит молодую жену, не только не повредил его репутации, но, напротив, приподнял его в глазах соседей: вот настоящий мужчина, который умеет себя поставить.

Но я, увидев Лилу в таком жалком состоянии, почувствовала ком в горле и крепко обняла ее. Когда она сказала, что не пригласила меня потому, что не хотела показываться в таком виде, у меня на глаза навернулись слезы. О своем медовом месяце она говорила коротко, холодно и сухо, и я сначала обиделась, а потом, признаюсь, даже слегка обрадовалась. Мне было приятно думать, что Лила нуждается в помощи и защите, что она не скрыла передо мной свою слабость, как скрывала ее перед всеми остальными. Я почувствовала, что дистанция, разделявшая нас, исчезла, и призналась ей, что решила бросить учебу, потому что это бессмысленно – кто я такая и что собой представляю? Мне показалось, что мои слова обрадовали Лилу. Но тут на верхнем этаже появилась ее свекровь и крикнула, чтобы Лила поднималась. Она успела только шепнуть мне, что Стефано обвел ее вокруг пальца и что он такой же, как его отец.

– Помнишь, как вместо кукол дон Акилле дал нам денег?

– Конечно.

– Не надо было нам их брать.

– Но мы купили «Маленьких женщин».

– Мы сделали глупость. С тех пор вся моя жизнь превратилась в череду сплошных ошибок.

Лила выглядела спокойной, но очень грустной. Она снова надела очки и повязала шарф. Меня порадовало это «мы»: «не надо было нам», «мы сделали глупость»… Но под конец она сказала «моя жизнь», и это меня огорчило. «Не твоя, а наша жизнь!» – хотелось мне крикнуть, но я промолчала. У меня сложилось впечатление, что она пытается осознать себя в новом статусе и ищет хоть каких-то зацепок, чтобы не впасть в отчаяние.

Прежде чем подняться на следующий этаж, она предложила:

– Хочешь, приходи ко мне заниматься?

– Когда?

– Хоть сегодня, хоть завтра. Всегда.

– А Стефано не будет против? Все же он хозяин…

– А я хозяйка.

– Лила, я даже не знаю.

– Я выделю тебе комнату, можешь в ней закрыться.

– Зачем тебе это?

Она пожала плечами.

– Чтобы знать, что ты рядом.

Я ничего не ответила. И, как всегда в этот час, пошла гулять по городу. Лила была уверена, что я никогда не осмелюсь бросить учебу. Она привыкла к тому, что я прыщавая очкастая зубрила, которая не вылезает из книг, и даже не представляла себе, как я изменилась. Но эта роль перестала меня устраивать. Из-за того что мою статью так и не опубликовали, я убеждала себя, что должна знать свое место. Нино, как и мы с Лилой, родился и вырос в бедности, но, в отличие от меня, подходил к учебе с умом. А с меня довольно. Пора кончать с иллюзиями и с бессмысленным трудом. Надо принять судьбу, как это сделали Кармела, Ада, Джильола, а по-своему даже Лила. Я не пошла к ней ни назавтра, ни на следующий день и, терзаясь сомнениями, продолжала прогуливать школу.

Как-то утром я бродила неподалеку от лицея и вышла на виа Ветеринариа, что тянется вдоль Ботанического сада. Мысли крутились вокруг недавнего разговора с Антонио: сын вдовы и единственный кормилец семьи, он надеялся избежать призыва в армию, вытребовать прибавку к жалованью и начать копить деньги, чтобы приобрести бензозаправку. Когда мы поженимся, мечтал он, я буду работать на ней вместе с ним. Простая, немудреная жизнь – моя мать такую одобрила бы. Сколько можно зависеть от мнения Лилы, твердила я себе. Но выкинуть из головы мечты, связанные с учебой, было не так просто. Ноги сами понесли меня в сторону школы. Уроки как раз заканчивались, и я боялась, что меня увидят, но одновременно хотела этого. Пусть кто-нибудь наконец скажет мне, что я ни на что не гожусь! Или наоборот, поможет начать все сначала? Показались первые группки учеников. Кто-то меня окликнул. Это был Альфонсо, который поджидал Маризу.

– Вы что, теперь вместе? – с усмешкой спросила я.

– Еще чего! Это она вбила себе в голову.

– Врешь.

– Кто из нас врет, так это ты. Говоришь, что болеешь, а сама… Галиани про тебя каждый день спрашивает. Я отвечаю, что ты с температурой лежишь.

– Так и есть.

– Оно и видно.

Под мышкой он держал стянутые резинкой книги, лицо было усталым. Интересно, в хрупком Альфонсо тоже скрывается дон Акилле? Неужели родители никогда не умирают, а из сыновей всегда проступают отцы? Неужели и во мне рано или поздно проснется моя мать? И я тоже буду ходить прихрамывая? Неужели это моя судьба?

– Ты видел, что сделал с Линой твой брат? – спросила я.

Альфонсо помрачнел.

– Да.

– И ты ничего ему не сказал?

– Надо еще посмотреть, что она с ним сделала.

– А ты собираешься так же поступать с Маризой?

– Нет, ты что! – хмыкнул он.

– Уверен?

– Да.

– И почему же ты так уверен?

– Потому что я знаю тебя, потому что мы с тобой разговариваем, потому что учимся в одной школе…

В тот момент я не поняла, что он имеет в виду. При чем тут я? При чем тут наши разговоры и учеба в одной школе? В конце улицы показалась Мариза; она опаздывала и потому бежала.

– Вот и твоя девушка, – сказала я.

Альфонсо даже не обернулся, лишь пожал плечами и тихо сказал:

– Возвращайся в школу. Прошу тебя.

– Я болею, – отрезала я и пошла прочь.

Мне не хотелось встречаться с сестрой Нино, даже чтобы просто бросить ей: «Привет». Меня приводило в смятение все, что напоминало о нем. Но странные рассуждения Альфонсо оказали на меня благотворное воздействие. По дороге домой я все время вспоминала его слова. Он сказал, что никогда не поднимет руку на жену потому, что знаком со мной, потому, что мы разговариваем, и потому, что сидим за одной партой. Он говорил искренне, в этом я не сомневалась, нисколько не боясь показаться передо мной слабаком. Я была благодарна ему за это путаное признание, которое принесло мне утешение и заставило задуматься. Мои и без того не слишком твердые убеждения рассыпались в прах. Наутро я подделала мамину подпись и пошла в школу. Вечером у прудов, прижимаясь к Антонио – было очень холодно, – я дала ему слово, что после окончания школы выйду за него замуж.

10

Но нагнать потерянное время оказалось трудно, особенно по естественно-научным предметам, и я стала реже встречаться с Антонио, чтобы не отвлекаться от учебы. Несколько раз я даже пропустила свидание, потому что не успевала с домашними заданиями. Антонио недовольно хмурился:

– Что случилось?

– Мне уроки надо делать.

– С чего это у тебя вдруг так много уроков?

– Не вдруг, а как всегда.

– Раньше что-то не замечал.

– Так совпало.

– Ты что-то от меня скрываешь, Лену?

– Ничего.

– Ты меня любишь?

Я уверяла, что да, но время, проведенное с ним, пролетало слишком быстро, и я возвращалась домой, злясь на себя, потому что уроков меньше не становилось.

Антонио по-прежнему был одержим ревностью к тому, кого он называл сыном Сарраторе. Он боялся, что в школе я буду разговаривать с Нино и даже просто видеться с ним. Разумеется, я умалчивала о том, что постоянно сталкиваюсь с Нино в школьных коридорах. Ничем особенным эти встречи не заканчивались – мы кивали друг другу и расходились в разные стороны; я могла бы с чистым сердцем рассказать об этом Антонио, но понимала, что даже такая ерунда приведет его в бешенство. Антонио не желал слушать голос разума, как, впрочем, и я. И хотя Нино вел себя скорее отчужденно, мысли о нем отвлекали меня от занятий. Зная о том, что он где-то совсем рядом, в соседнем классе, – реальный, живой, знающий больше, чем некоторые учителя, смелый и независимый, – я не могла сосредоточиться на лекциях и учебниках, не говоря уже о планах замужества и бензозаправке.

Дома дела обстояли не лучше. Мне и так стоило немалых трудов не думать об Антонио, Нино и собственном будущем, а тут еще мать без конца требовала, чтобы я сделала то одно, то другое, да и младшие постоянно приставали, прося помочь с домашними заданиями. Конечно, для меня в этом не было ничего нового, я привыкла, что дома вечный кавардак, но моя решимость быстро нагнать упущенное время угасала на глазах: совмещать упорные занятия с домашними делами никак не получалось. Сначала я помогала матери, потом проверяла уроки у братьев и сестры, а потом наступал поздний вечер и надо было ложиться спать. Если раньше я охотно жертвовала сном ради учебы, то сейчас у меня не было на это сил: глаза слипались, я закрывала книги и падала в постель.

В школу я приходила неподготовленной и на уроках сидела, дрожа от страха, что меня вызовут к доске. Разумеется, долго так продолжаться не могло. Как-то раз я в один и тот же день получила двойки по химии, истории и философии; последняя меня доконала, и я расплакалась перед всем классом. Это было ужасно – ощущение кошмара, смешанного с удовольствием: страх от того, что я натворила, и одновременно дерзкую гордость – я сумела выскочить из накатанной колеи.

После уроков ко мне подошел Альфонсо. Лила просила его передать, что ждет меня у себя. «Не отказывайся, – убеждал он меня, – там хоть сможешь нормально позаниматься». Я решила прислушаться к его совету и в тот же день отправилась в новый район. Впрочем, я шла к Лиле вовсе не затем, чтобы сидеть на учебниками; я надеялась, что мы с ней наконец обо всем подробно поговорим; гибнущая репутация отличницы больше меня не волновала. Уж лучше целый вечер проболтать с Лилой, чем терпеть придирки матери и приставания младших, думать про Нино и выслушивать упреки Антонио. По крайней мере, узнаю хоть что-то о замужней жизни, которая скоро – в этом я не сомневалась – ждет и меня.

Лила обрадовалась моему появлению и не скрывала этого. Отек у нее под глазом почти прошел, губа зажила. Она была красиво одета, причесана и накрашена, а по квартире ходила так, словно была не у себя дома, а пришла в гости. В прихожей все еще высилась груда коробок со свадебными подарками, в комнатах пахло штукатуркой, свежей краской и – слегка – спиртом от новой мебели в гостиной: стола и зеркального буфета с резными украшениями в виде листвы, в котором стоял серебряный сундучок со столовыми приборами, а полки ломились от тарелок, бокалов и бутылок с напитками всех цветов радуги.

Лила сварила кофе. Мне нравилось сидеть с ней в просторной кухне и строить из себя важную даму, как когда-то в детстве, когда мы играли возле подвальной решетки. Здесь было тихо, и я жалела, что не приходила раньше. У меня есть подруга-ровесница, обладательница целой квартиры, полной прекрасных дорогих вещей. Подруге совершенно нечем заняться, и она искренне мне рада. Пусть мы обе изменились – и продолжаем меняться, – взаимная симпатия никуда не делась. Так почему бы мне не расслабиться? Впервые со дня свадьбы Лилы я чувствовала себя спокойно.

– Как у тебя со Стефано?

– Нормально.

– Выяснили отношения?

– Мне с ним давно все ясно, – ухмыльнулась Лила.

– Что именно?

– Меня от него воротит.

– Как в Амальфи?

– Угу.

– Он тебя бьет?

Она провела рукой по лицу.

– Нет, больше не бьет.

– Так в чем же дело?

– В унижении.

– А ты что?

– Делаю, что он хочет.

Я поколебалась, но все же спросила:

– По крайней мере, в постели тебе с ним хорошо?

Лила сморщилась и сразу посерьезнела. Когда она говорила о муже, на ее лице возникало выражение покорной гадливости. Не враждебности, не неприязни, даже не отвращения, а пренебрежительного презрения, как от чего-то грязного и невероятно противного.

Я слушала, пытаясь ее понять, но все же не понимала. Много лет назад Лила замахнулась на Марчелло сапожным ножом, угрожая убить его только за то, что он посмел схватить меня за руку и сломал мой браслет. Я была уверена: попробуй Марчелло сунуться к Лиле, она перерезала бы ему глотку. Но к Стефано она никогда не проявляла никакой агрессии. Конечно, это объяснялось тем, что мы выросли в похожих семьях и с детства привыкли, что отцы лупят матерей. Мы знали, что никто из посторонних не имеет права и пальцем нас тронуть, зато отец, муж или жених может распускать руки сколько хочет, и не важно, с какой целью – отомстить за обиду, проучить и еще раз проучить. Стефано, в отличие от ненавистного ей Марчелло, был человеком, которого она полюбила, с которым связала себя браком и поселилась под одной крышей; иначе говоря, Лила знала, на что шла. И все же что-то в моих рассуждениях не сходилось. Для меня она была не просто соседской девчонкой – она была Лилой. На лицах наших матерей, регулярно поколачиваемых мужьями, я никогда не видела этого выражения холодного презрения. Они плакали, угрюмо огрызались, жаловались друг другу и охотно перемывали мужьям кости у них за спиной, но в глубине души хранили к ним уважение (моя мать, например, очень гордилась умением отца проворачивать кое-какие темные делишки). Лила вроде бы смирилась со своей участью, но было ясно, что она ни в грош не ставит Стефано.