Прыжок в небо

– Дед, ты чего? Это же я – внук твой, – сказал Димка, медленно поворачиваясь, но на всякий случай всё ещё держа руки на голове. – Не признал что ли?

Дед сощурился, опустил лопату, которую до сих пор держал на изготовке, словно это было ружьё. С минуту глядел на внука, потом лицо его расплылось в беззубой улыбке:

– Чего ж не признать-то? Признал! Весь в меня пошёл, и рожей в меня, и статью.

– Тогда зачем лопату схватил? – поинтересовался Димка.

– Лопату-то? Для порядку схватил, – дед хитро поглядел на внука. – Ты себя на моём месте представь. Заходишь ты в свой дом, а там гость, ростом на две головы выше и с косой саженью в плечах. Что делать будешь? Нет, ты-то, конечно, можешь и стрекача дать, а мне бегать-то уже вовсе невмочь. У меня от всех врагов и напастей вот она одна осталась – моя лопата.

Тимофей Петрович задумался, взор его затуманился. После недолгого молчания, он раскрыл руки для объятий и проговорил:

– Ну, здравствуй, Митька! Иди хоть обними деда, чучело косолапое!

Не успел Димка сделать и пару шагов навстречу Тимофею Петровичу, как тот уже висел на внуке и шмыгал носом:

– Ишь, какой вымахал-то. А я ведь помню тебя вот такусеньким, в шапочке-мухоморчике, да в стоптанных ботиночках. Я тогда тебя и прозвал чучелом косолапым, – на этих словах дед отстранил Димку от себя и снова начал командовать. – А ну-ка пройди чуток вперёд. Так, стой! Задом повернись. Вон она пятка-то правая так до сих пор и кланяется левой. Никуда видать чучело косолапое из тебя не ушло. Но ты, внучок, не расстраивайся шибко. Это же не беда вовсе. Медведи все косолапыми рождаются и живут так всю жизнь.

– Так, то медведи, – Димка решил подыграть деду, – я ведь не медведь. И совсем не хочу быть похожим на медведя.

– Ну-у-у, – Тимофей Петрович почесал затылок, – тут вопрос спорный. Это смотря с какой стороны к нему подойти. Медведь – тот ещё субъект. Его все побаиваются, даже человек. Его природа щедро одарила когтями да зубами. А вот мозгов у человека, конечно, больше. Хотя, тоже спорно. Медведя-то дураком не назовёшь, хитрости – вот чего ему не хватает. Прёт, иной раз, напролом, как танк, оттого и попадает на рогатину.

– Ладно, дед, давай ты мне про медведей потом расскажешь. Я же к вам не на один день приехал. Ты лучше скажи: бабушка где? В больнице? Что с ней?

При упоминании о бабушке, Тимофей Петрович сразу как-то затих, положил свои натруженные морщинистые руки на колени. Озорство, искрами летящее из его добрых глаз, вдруг бесследно исчезло, взгляд затуманился. Дед перекрестился, вздохнул:

– Прибрал Господь мою Валюшу. Почитай уж неделю как вдовствую.

– Дед, я…

– Не надо, Митька. Мы с тобой скоро на могилку к ней пойдём, вот ты сам ей все слова и скажешь, – дед опять тяжело вздохнул. – Ждала она вас, сердешная. Жалко, что ты чуток припоздал. А мать-то чего не приехала? Всё серчает?

Димка не знал, что ответить деду. Он представления не имел, за что мать могла сердиться на бабушку. Вероятнее всего, это были какие-то старые обиды, но в его присутствии дома, эти темы никогда не обсуждались. Со Светкой они тоже ни разу не затрагивали семейные отношения. Сам он в деревне бывал только однажды, в малолетстве. Был он тогда настолько мал, что и не вспомнить ему про ту поездку, про «чучело косолапое» в стоптанных ботиночках, каким он тогда и являлся. Да и бабу Валю он видел только на фотографии, а деда Тимофея узнал по голосу, благо, что неделю назад с ним по телефону разговаривал. Зато частым гостем у деда с бабкой была Светка. Она, каждый раз по окончании учебного года, собирала небольшой рюкзачок и уезжала в сторону гор.

– У нас со Светкой беда, дед. В больничке она.

– Что приключилось с моей Веточкой? – дед встрепенулся.

– Она… – Димка напряжённо думал, как бы помягче рассказать деду о случившемся. Не мог он взять и вывалить перед стариком весь ворох грязного семейного белья. Не хотел Димка, чтобы и без того уставший от неприятностей дед, вникал в их разборки и дрязги.

– Жива и, слава Богу. Поправится, приедет, вот сама всё и расскажет о том, как ей болелось. Вот только нехорошо, что бабушку в последний путь не проводила. Но Валюша её простит, Веточка, же не специально заболела, – Тимофей Петрович хлопнул по коленкам и оживился. – Хватит кукситься! Как там в сказке? Надо поначалу гостя спать уложить, потом обкормить, и только потом пытать. Так?

– То есть, ты мне предлагаешь спать лечь? – рассмеялся Димка, – Ну, ты дед даёшь!

– Ещё чего, спать! – Тимофей Петрович подбоченился. – Это так с гостями надо обходиться. А ты? Какой ты гость? Я тебя хозяином назначаю, первым после себя. Понял, чучело косолапое? Так что давай, одежду свою парадную скидавай, а то замажешь. Надевай чего-нибудь домашнее, и будем с тобой обед готовить. Картоху чистить могёшь?

Димка сначала пожал плечами, потом что-то промычал. Надевая на себя тренировочные штаны и футболку, он наконец-то промолвил:

– Ну, не так чтобы…

– Вот и ладненько. Знать с голоду не помрём. Ты только глазки получше выковыривай. Я, когда вижу варёную картоху с глазками, то мне такое чудится! Представляю, будто бы изнутри у неё клопы повылезали и за мной подглядывают.

– Фу, дед, – скукожился Димка.

– Не фукай, профукаешь. Ишь ты, чучело косолапое, не нравится ему, когда дед душу перед ним изливает. Фукает он, понимаешь ли, – Тимофей Петрович достал из старинного буфета два ножа. Тот, что был поменьше, протянул внуку, большой оставил для себя. – Ну что, наперегонки махнём?

– Нет, так не честно будет, – сразу же запротестовал Димка. – У тебя нож вон какой здоровенный. Прямо не нож, а сабля! Таким пару раз рубанёшь и картошка голенькая. А мы её что, мыть не будем?

– А зачем её мыть? – удивился дед. – Потом, когда будет голенькая, тогда и помоем. Ты-то, поди, моешься нагишом, или в одежде?

Димка не стал спорить с дедом. Зажал в кулаке нож, в другую руку взял самую большую картошку, и начал строгать в направлении «от себя». Довольно крупные куски кожуры полетели в разные стороны. Тимофей Петрович сначала хмыкнул, потом тоненько захихикал, после сумел-таки взять себя в руки и командным голосом протрубил:

– Отставить, чучело косолапое! Ты так всю картоху на куски перерубишь, нам с тобой есть нечего будет. Гляди сюды: ножичек заводим под самую её шкурочку, на чуток, на полкончика, и тянем его к себе. Ага?

– Ага, – кивнул Димка и поднял глаза на деда. – Ноу проблем, дед!

Он снова взял картошку и нож. С видом знатока аккуратно врезался в картофелину и дёрнул «на себя». Ойкнул, из порезанного пальца показалась кровь.

– Тьфу ты, ну ты, – сплюнул Тимофей Петрович, – хреновый из тебя, Митька повар получается. С этого моменту назначаю тебя раненым бойцом. Так, сейчас я тебе перевязку делать буду.

Дед вытер руки о полотенце, висевшее на крючке рядом со столом, и принялся копаться в ящике буфета. Вытаскивая одну за другой разные баночки и пузырёчки, он время от времени чертыхался, повторял «тьфу ты» и бурчал что-то себе под нос. Наконец, он таки обнаружил маленькую коричневую ёмкость с нужным снадобьем, выпрямился в рост, с грохотом задвинул ящик на место и лицо его просияло:

– Сейчас замажем твою дырку вот этой мазью, завтра утром поглядишь и удивишься.

– Чему удивлюсь? – осторожно поинтересовался Димка. – Что так быстро зарастёт?

– Куда там, зарастёт… – дед хитро прищурился. – Рука отвалится. Я ведь точно не знаю та ли это мазь, которой твоя бабушка всех лечила.

– Дед, а может не надо экспериментов? Или хотя бы йод поищи, а? Ну ведь йод-то должен быть?

– Палец подставляй, чучело косолапое! – командовал Тимофей Петрович. – Валюша моя никакой химии не доверяла, лечила всех исключительно своими спецсредствами.

– Ой-ой-ой, щиплет-то как, – Димка начал дуть на рану.

– Это тебе картоха мстит, за то, что ты к ней не с той стороны подкрался, – ёрничал дед.

Спустя несколько минут Димка сидел на стуле с туго забинтованным пальцем и поглядывал, как Тимофей Петрович ловко чистит картошку. Бася примостилась на подоконнике и наблюдала, как соседская курица Пеструшка тянет земляного червя. Червь оказался длинным и несговорчивым, никак не хотел сдаваться. Как только Пеструшка выпускала его из клюва, чтобы лапой подкопать земли, червяк тут же ополовинивался, глубже зарываясь в мягкую взрыхлённую курицей землю. Пеструшка снова хватала его, снова тянула. Тут с громким лаем из-за угла появился Шарик. Курица отпустила свою добычу, замешкалась. Когда же собачья угроза пронеслась мимо, червяка и след простыл. Димке показалось, что Бася улыбнулась нерасторопности курицы, в её коротком «мр-мя» он ясно услышал осуждение: «Вот растяпа. От меня не сбежал бы». С поднятым кверху хвостом и гордым видом, кошка спрыгнула с подоконника и направилась к двери.

– Басюшка, далёко-то не уходи. Скоро мы с Митькой есть будем, и тебе перепадёт, – Тимофей Петрович поглядел кошке вслед. Прежде чем выйти из дома, Бася остановилась, и Димке снова показалось, что умная кошка кивнула деду, мол: «Поняла, скоро вернусь».

– Дед, как ты её так выдрессировал?

– Кого? Баську что ли? – переспросил дед. – Чего-то ты, Митька, попутал. Тут тебе не цирк. У нас всё общение строится на любви и понимании, не как в цирке.

– Не понял, а как в цирке? Там же тоже животных кормят, ухаживают за ними.

– Так, да не так. В цирке, Митька, как в жизни. Получил рыбку – отработай, или, в крайнем случае, лизни хозяина в нос. В нос не лизнёшь, можно так этой рыбиной по морде огрести, что мало не покажется. А у нас с Баськой – высокие отношения. Я же её кормлю не за то, что она меня в нос лижет, а просто за то, что она у меня есть.

Димка слушал деда, глядел во двор сквозь пыльное стекло и невольно сравнивал свою жизнь с цирком. Прав был дед в своих рассуждениях, тысячу раз прав. Как же поразительно точно смог Петрович всего парой фраз обрисовать их городскую жизнь. И невесело стало Димке от таких дум. Спасибо деду – прервал он его размышления. Дочистил картошку, стал обмывать её прямо в кастрюльке. Несколько раз воду наливал-сливал, пока она прозрачной не стала. На плитку электрическую кастрюлю водрузил, тумблером щёлкнул. После всех проделанных процедур, руки обтёр прямо об фартук и снова заговорил:

– А ты, Митька, чего-то не договариваешь. Я ведь калач тёртый, все чужие недоговорки нюхом чую. Вот и ты, будто бы, чего-то хочешь рассказать, но откладываешь. Не тяни резину, говори прямо.

– Дед, я ведь не только по твоему звонку приехал. Вернее, я по твоему звонку, но только…

– Чучело косолапое, тебя что за язык подвесили? – нахмурил брови Тимофей Петрович. – Будешь складно вещать-то, Левитан?

Упоминание о Левитане так рассмешило Димку, что он буквально смеялся до слёз, время от времени повторяя:

– Ой, умора! Левитан… Ой, дед, ты у меня шутник!

– Молодец, внучек, не обиделся. А то последнее время среди людей такие экземпляры встречаются, что ни скажи – губы надуют, брови сдвинут, распупырятся. Ты не такой. Я сразу понял, что ты весь в меня, – дед горделиво поглядел на утирающего слёзы Димку. – Говори свои недоговорки.

– Дед, задание мне Светка дала непростое. Вернее Светке его в университете дали, а она мне передала, потому что сама пока не может. В общем, надо помочь сестре. Я обещал. Но без тебя мне точно не справиться.

– Дык, не вопрос. Как там у вас отвечают – ноу проблем. Говори, чего делать надо?

– Есть у меня вопросы на тему религии. Мне на них ответы получить нужно. Ну, вроде как я журналист, который приехал в деревню, чтобы статью написать.

– Митька, это же вообще раз плюнуть и растереть. Спрашивай.

– Кого?

– Меня спрашивай. Я тебе за вечер на все вопросы отвечу. Жалко только, что ты не настоящий журналист. Вот бы я тебе набрехал с три короба.

– Хорошо, дед, – Димка достал из рюкзака ручку, блокнот и сложенный вчетверо листок бумаги с напечатанными вопросами. – Только сильно не тараторь, мне всё записать надо.

– Понял, не дурак. Давай первый вопрос.

– Подожди, дед. Сначала надо записать фамилию и имя того, кто на вопрос отвечает, – Димка начал старательно выводить дедово имя-отчество.

– Пиши – Афанасий Смирнов.

Димка перестал писать, поднял на деда глаза в недоумении:

– А кто такой этот Афанасий?

– Друг мой. Афонька мужик хороший… был… разговорчивый. Он такие истории сказывать любил. Что ни слово, то брехня. Но, надо ему должное отдать, весёлая брехня. Все знали, что он врёт, как маслом мажет, но каждый раз при встрече с ним спрашивали: «Афоня, что новенького слыхал? Расскажи!» Эх, он бы сейчас тебе не только на вопросы ответил, но ещё и роман в придачу расписал. Ладно, – сам себя остановил Тимофей Петрович, – чего там у тебя?

– Вопрос первый: верите ли вы в Бога?

– Во оно как, – Димке показалось, что дед даже вздрогнул от неожиданности, – огорошил ты деда, Митька.

Густая пена, поплывшая из-под крышки кастрюли и противно зашипевшая на плитке, прервала их разговор. Едкий дым поплыл по комнате. Дед бросился к кастрюле. Дул на бегу, сопел, схватил голыми руками горячую крышку, бросил её, выругался по матушке. Потом долго пыхтел над кипящим варевом, не в силах со стыда поднять на внука глаза. Димка всё понял и произнёс:

– Дед, я ничего не слышал…

– И правильно, – заметно повеселел Тимофей Петрович. – Плохое слово должно в одно ухо влетать, из другого вылетать, потому как в голове место только хорошим мыслям и выражениям.

Пока варилась картошка, разговоры разные разговаривали, но о религии не вспоминали. Дед всё больше интересовался житьём-бытьём столичным. Димка вошёл в раж и старательно обрисовывал картинки из их повседневной жизни. Уж очень ему хотелось, чтобы дед как-то проникся духом современного мегаполиса. Тимофей Петрович на расспросы горазд был, но дело своё знал туго, поэтому через полчаса сваренная и остуженная картошка, политая сверху маслицем, щедро присыпанная молодым укропом, стояла на столе. Дед достал из холодильника миску с холодцом и крынку молока.

– Вот, собственно, чем богаты – тем и рады, – пожал он плечами.

– А это что такое, дед? – Димка показал пальцем на миску, по самые края залитую топлёным салом.

– Студень вчера сварил, – Тимофей Петрович исподлобья глянул на внука. – А ты чего спрашиваешь? Студня что ли в глаза ни разу не видел?

– Не видел, – замотал головой Димка, – мать зельц иногда покупает в супермаркете, но я его не люблю. В нём частенько шкура со щетиной присутствует.

– Ну, так не спрашивай, лучше ешь. Я же тебя гадостью не накормлю, – дед снял со студня застывший жир, порезал его ножом прямо в миске и протянул внуку вилку. – Держи трезубец, городская интеллигенция. Орудуй им пока. Я так думаю, что через пару-тройку дней ты исправишься. Веточка вон тоже, по приезду вилкой пользуется, а потом на черпачок переходит. Димка насадил на «трезубец» кусок холодца, откусил и причмокнул:

– Дед, это что-то…

– Ешь, пока живот свеж, – отозвался Тимофей Петрович.

После ужина пошли посидеть за дом на завалину. Там Димка снова решил вернуться к религиозным вопросам.

– Дед, а ты мне про Бога так и не ответил.

– Кто? Я или Афонька?

– Дед, хватит прикалываться, – взмолился Димка.

– Ладно, не буду больше шутковать. Сейчас я тебе расскажу про веру свою. От своего лица расскажу, не от Афанасьева. Только не перебивай.

– Есть, не перебивать, – козырнул Димка. – Чучело косолапое молчит и внимательно слушает!

– То-то же, – дед хмыкнул в усы. – Я в Бога верю, Митька. Есть он, это точно. Хотя, сказать по совести, я с ним ни разочка не встречался. Но не верить не могу. Родители мои покойные люди верующие были, вот и мне эта ихняя вера по крови передалась. Крест на меня во младенчестве надели. Вот сейчас разные религии, я слыхал, спорят о том, надо ли в младенчестве крестить ребёночка, или он сам должен осознанно к Богу прийти? Я так думаю по этому поводу: в первую очередь родителям верить надо. Они ведь своему дитю плохого не сделают. Так что, если матушка с батюшкой порешили меня покрестить, то так тому и быть. Нет у меня права от веры их в неверие бежать. Это ведь как от корней своих оторваться.

– Я тебя понял, дед, – кивнул Димка.

– Ну и ладненько, – согласился Тимофей Петрович. – А теперь пойдём спать укладываться.

– Так вроде светло ещё, – заупрямился Димка.

– Где светло было, там темно скоро станет, вон гора уже солнце дожирает. Того гляди звёзды выкатят. Не успеешь лечь, вставать пора, а вставать завтра рано.

– Зачем вставать рано?

– Вот, чучело косолапое, забыл что ли?

– Забыл, – согласился Димка.

– Пословица есть: кто рано встаёт, тому Бог даёт! Чему вас только в школе учат?

Уже дома, когда Тимофей Петрович стелил постель, Димка толкался рядом, переминался с ноги на ногу. Дед, заметив это, бросил прилаживать свежую простыню на диван и повернулся к внуку:

– Митька, ты чего, как банный лист ко мне прилип?

– Дед, вопрос у меня возник – мыться-то у тебя где?

– Так вроде нынче не суббота? Или я чего-то пропустил?

– А при чём тут день недели? – удивился Димка.

– Как это при чём? – возмутился дед. – Понедельник день тяжёлый! Так? Четверг – рыбный день! Так? По субботам мы моемся, по воскресеньям – спешим к заутрене. Ну?

– Как скажешь, – только и произнёс Димка вслух, про себя подумав: «Вот дикари!».

– Ухлопывайся, – скомандовал дед.

– А в туалет-то хоть можно? – проканючил Димка.

– В нужник-то? А чего же нельзя? Конечно, можно. Пойдём, покажу куда.

Вышли на улицу, «на зады», как сказал Тимофей Петрович. Дед указательным пальцем задал направление движения. Димка, глянув на покосившийся деревянный домик, сколоченный из нетёсаных досок с характерным окошечком под крышей, находящийся на «том конце» огорода, решил, что нужда его ещё не очень-то припёрла.

Клубничный вор

Утро следующего дня началось для Димки с того, что организм отчаянно запросился наружу. Опрометью пробежав всю «огородную дистанцию», острекав по дороге босые ноги крапивой, на финише Димка почувствовал абсолютно счастливым.

Возвращаясь обратно по огородным грядкам, он наткнулся на заросли клубники. Присел на корточки, раздвинул листики и присвистнул: «Хороша ягодка». Не думая ни о чём, отправил первую клубничину в рот, потом вторую, третью… Перешагнул через грядку, хотел уж было полакомиться с другого кустика, как услышал сзади себя окрик:

– Не стыдно клубнику тырить? А ну уноси свои ноги отсюда, пока я хозяина не позвала. Он с тобой точно церемониться не будет.

Димка обернулся и увидел стоящую чуть вдалеке девчонку примерно его лет. Застатый врасплох, он на какое-то время действительно почувствовал себя вором, но через короткое мгновение оторопь прошла и он промямлил:

– Так я это… внук хозяина…

– Все вы внуки, когда вас с поличным на грядке ловишь. Беги, сказала, – не унималась девчонка. – Считаю до трёх, и зову деда. Раз… два… три… Тимофей Петрович!

– Наталка, донечка, что случилось? – донёсся женский голос откуда-то из-за кустов.

– Я тут, мама, вора клубничного поймала. Так он мало того всю клубнику Тимофею Петровичу обобрал, так ещё и врёт напропалую. Говорит, что он нашему деду внуком приходится.

– Это чего-то я вру? Я и правда внук. Не верите, у деда спросите, – огрызнулся Димка.

– И спросим! Да, мам? – Наташка вопросительно поглядела на мать. Дождавшись, когда Ксана утвердительно кивнула в ответ, она зашипела в сторону Димки: – Шлёпай первый, если не слабо.

– Да пожалуйста, – Димка зашагал по меже к дому.

Тимофей Петрович встретил делегацию на пороге. Опираясь на черенок от любимой лопаты, он напустил на себя грозный вид и громко произнёс:

– Чего орём?

– Вора поймали у тебя на огороде, клубнику тырил, – громогласно сказала Наташка.

– Ух, ты! А уж я-то себе, дурак, напридумывал, – Тимофей Петрович расстроено махнул рукой и прислонил лопату к стене. Сам присел на лавку и прикрыл глаза. – Лежу, значит, сплю, под утро всегда крепко спится. Вдруг слышу Натахины позывные, потом гомон, крики. Всё, думаю, конец! Видать и до нас Майдан добрался. Сам лежу, жду когда картоха в окно полетит.

– При чём тут картоха, дед? – Наташка хихикнула.

– Да при том, что у меня на задах огород, а не булыжная мостовая. Смекаешь? А на деле-то оказалось… – дед театрально вздохнул. – Ну и куда вора дели? Натаха, ужель прихлопнула?

– И не смешно вовсе, – съязвила Наташка.

– Какой уж тут смех, – протянул дед и поглядел на Димку. – А ты чего молчишь? Язык проглотил? Мог бы уж растолковать народу, что ты законный мой представитель.

– Я говорил, что я тебе внук, а они не поверили.

– Так, теперь всё понятно. Значит так, всем Фомам неверующим объявляю – это Митька, мой московский внучок. Приехал ко мне пожить, заодно будет вести журналистское расследование. Поэтому прошу помогать ему всячески и отвечать на все вопросы.

Когда Ксана с Наташкой ушли, Димка укоризненно сказал:

– Зря ты так. Про журналистское расследование зачем выдумал? А это кто? Соседи твои?

– Ага, соседи, – утвердительно кивнул дед. – Хунта с дочкой.

– Почему Хунта?

– Беженцы они с Украины. Прошлым летом в наших краях объявились, сбежали от войны с двумя узлами скарба. Жить негде им было, а у нас под боком дом брошенный стоял. Вот Валюша их туда и пристроила. Правильно всё: хорошим людям всегда надо помогать, а они – хорошие люди, просто очень несчастные. Что тут сделать, если так вот не свезло им в жизни? Ксана молодцом держится, только раз сорвалась. Валюша по весне хворать начала, Ксана вызвалась по огороду помочь, сорняки прополоть. Она полет, а я траву в кучу за забор складываю. До обеда проколупались, в полдень я пошёл Валюшу кормить. Обратно когда вернулся, глянул и остолбенел. Ксанка на корячках сидит, укроп дёргает и ревёт в голос. Это у неё такая реакция на «укроп», – Тимофей Петрович замолчал, засопел, погладил Баську, примостившуюся рядом, по голове, потом поднял свой взгляд на задумчивого Димку и, словно оправдываясь, сказал: – Вот и зову её с того раза Хунтой. Она не обижается, посмеивается в ответ, знает, что я не злобливый.

Знакомство с соседями

В этот же день ближе к полудню, Тимофей Петрович велел внуку принарядиться.

– Зачем, дед? – поинтересовался Димка.

– Поведу тебя на смотрины, – с важным видом констатировал Тимофей Петрович.

– Чего, – не понял Димка, но так и не получив ответа переспрашивать не стал.

«Смотрины» начались с дома Георгия, жившего непосредственно по ту сторону забора, выстроенного слева от дедова дома.

– Жорка, выходь, – закричал громко Тимофей Петрович и забарабанил в окно.

Показавшаяся за стеклом, взлохмаченная голова, сразу скрылась за полосатой шторой, и спустя минуту, на крыльце появился сам Георгий – заспанный, небритый и босиком.

– Тебе чего не спится-то в такую рань, Петрович, – часто моргая, пробурчал он.

– Жорка, ты чего? – Тимофей Петрович покрутил пальцем у виска. – С дуба рухнул? Какая такая рань? Солнце уже, погляди, не ровен час на бок заваливаться начнёт.

– Опупеть, – Георгий приставил ладонь ко лбу и, прищурившись, поглядел в небо. – Вот я заспал. Ночью сегодня Достоевским баловался, перечитывал. Дюже интересно было. А ты по делу, Петрович?

– Конечно, по делу, – дед гордо выпятил грудь вперёд. – Вот привёл к тебе человечка из столицы, который будет тебя и всех остальных на предмет веры и суеверий опрашивать. И это не просто человек, это, Жорка, мой внук. Так что, прошу любить и жаловать.

– Как скажешь, Петрович, – кивнул Георгий и скрылся внутри дома.

– Холера, – вслед ему буркнул дед. – Всё у него не к месту. Ну и, бог с ним, с Жоркой. Пойдём я тебя с Ксанкой и дочкой её поближе познакомлю.

– Не, мы уже утром познакомились, – поняв о ком идёт речь, засопротивлялся Димка.

– Утром не считается.

– Дед… – протянул Димка.

– Пошли, тебе говорю, – командным голосом изрёк Тимофей Петрович.

Ксана с Наташкой обедали, когда на их пороге появились так называемые гости. Тимофей Петрович тихонько постучал, прежде чем войти, сопроводив при этом свой стук словами: «Бабы же, к ним стучать надобно», а потом дёрнул дверь, и, напустив на себя серьёзный вид, заговорил:

– А это мы к вам, с соседским дружеским визитом. Вот привёл к вам гордость свою – внука. Знакомьтесь ещё раз – Дмитрий Сергеевич. Можно просто Дмитрий, а кто-то, – дед подмигнул Наташке, – наверняка и вовсе Митькой звать будет.

– Давайте ка за стол садитесь, я вас накормлю обедом, – разом засуетилась Ксана, но дед остановил её.

– Не, мы не голодные. Да и по делу мы. Митьке ответы на вопросы собрать надо про бога и про чертей. Так что, не откажите уж.

Наташка, сидевшая до этого момента молча и не отрывавшая от своей тарелки взгляда, после слов Тимофея Петровича внезапно оживилась. На её по-девчоночьи милом лице появилась хитрая улыбка и в глазах запрыгали чёртики. Она встала из-за стола, подошла к Димке и, потупив взгляд в пол, проговорила: