Прыжок Волчицы

У Артагеса была надежда воспользоваться возможной помощью чужеземного странника – проехать хотя бы часть пути до своего селения (путь неблизкий для пешего) на его запасной лошади, ведь он двигался как раз в том направлении, на запад. Но по мере приближения и сокращения расстояния между ними у Артагеса начали появляться сомнения, осмелится ли он обратиться с просьбой к этому непростому путешественнику, величие которого охотник почувствовал, едва лишь взглянув на него.

Сойдясь на близкое расстояние, оба остановились и стали испытующе смотреть друг на друга: всадник сверху вниз на Артагеса, спокойно и бесстрастно, глядя прямо в глаза, безо всякого высокомерия и превосходства, а Артагес смотрел снизу вверх, и иногда опускал взор, словно его привлекали чем-то копыта коня иноземца.

Наконец Артагес задал вопрос на языке своего народа:

– Кто ты, странник? Из каких краёв?

Всадник ответил. Язык похож на гуннский, но другой. Артагес знал язык гуннов очень хорошо и понял, что незнакомец произнёс « Не понимаю». Артагес вновь задал вопрос, но уже по-гуннски:

– Я спросил, кто ты? И откуда едешь, чужестранец?

– Моё имя Аслан. Еду с востока.

– Я Артагес, из языгов. Наше селение за теми холмами, – показав рукой на запад, сказал охотник. – Ты гунн?

– Да.

Аслан перевёл взгляд на узду в руках пешего.

– Селение ваше далеко. Где же твой конь?

Артагес молчал, стыдливо опустив глаза. Всадник продолжал:

– Я видел двоих. Они скакали на север, и у них был конь, на аркане. Трёхшёрстный конь, осёдланный.

Охотник перебил его:

– Я выслеживал добычу в тех зарослях…

Аслан повернулся к северу, всматриваясь в горизонт.

– Ясно, языг. Садись на моего запасного.

Артагес взнуздал по быстрому коня своего нового товарища – ибо кем же он был, как не товарищем, если предложил коня своего – и вскочил верхом, без седла, и пустился за Асланом, гнавшим уже к северу. Догонять агасиров? Но робость быстро покинула языга, чувствующего, что не следует проявлять страх рядом с этим гунном. Ехали не очень быстро, не утомляя скакунов.

Покрыв большое уже расстояние, перескочили ручеёк студёной воды и взобрались на пологую возвышенность. И увидели двух всадников, что вели на аркане украденную лошадь, неторопливо двигаясь к северу, спиной к догоняющим, и не видя их.

– Это гунны? – спросил Аслан.

– Агасиры-гунны, – ответил Артагес.

– Хорошо. Когда заметят нас, не зови своего коня, – скомандовал Аслан.

Погоня продолжалась. Расстояние становилось всё меньше: догоняющие неуклонно настигали не замечающих их воров. Наконец один из них обернулся.

– Ходу! – приказал Аслан, и, хлестнув своего скакуна плетью, пустил его вскачь, но всё ещё не доставая лука или другого оружия, и не готовясь к схватке, которая Артагесу казалась неизбежной. Но и он не достал своего лука, полагая, что Аслан проявляет сдержанность не без причины.

– Когда подъедем, не смотри на своего коня и на того из них, что держит его. Смотри на второго – прямо в глаза, не отрываясь – даже если тебе придётся говорить, со мной или с любым из них, – повелел Аслан твёрдым, как сталь, голосом.

Артагес удивился, но не сказал ничего, зная, что исполнит всё, ему сказанное.

Агасиры не были трусами. Они развернулись и ждали догоняющих, но, в отличие от тех, приготовив оружие. Артагес во всём положился на этого гунна, внушающего ему такое доверие своей уверенностью и силой своих поступков, исполненных непостижимого величия и безупречности.

И вот они сблизились. Аслан и Артагес остановили коней. Аслан заговорил без промедления:

– Я Аслан, всадник с Золотых гор. Там знают, что держава гуннов запада велика. Я же не вижу этого – неужели здесь не наказывают воров?

Агасиры оторопели. Кто этот человек, не боящийся задавать такие вопросы? Он иноземец, это видно по его одежде и по языку. Ташир и Барыс, агасиры, были моложе его возрастом своим юным и горячностью лихой. Кровь их горяча и услышали они слова дерзкие. Произнеси их любой из языгов, или даже росомонов и ругов, не миновать бы тому их гнева. Даже садагу не простили бы они такого оскорбления. Но этот всадник, похожий на сына могучего иноземного властителя… в его словах нет никакой юношеской вспыльчивости, и это не дерзость лихого удальца орды победителей. Уверенность в себе, без всякой заносчивости и превосходства, и спокойствие, более являющееся отрешённостью, говорили о великой силе, непостижимой Таширу и Барысу, и потому удержались те от резкого ответа, и убрали оружие. Не страх, а неясное смущение, охватившее обоих, было тому причиной. И подивились они происходящему, двое храбрецов, гордых в имени агасир, народа великого, славного своими батырами побеждающими.

– Агасиры – великий народ, – сказал Барыс. – Языги – наши данники.

Даже Ташир, державший на аркане уведённого коня, понял, что это не те слова. Аслан задал новый вопрос:

– Вы так берёте положенное вам? Подкрадываясь зарослями?

Затем он обратился к Артагесу, приведя того в замешательство:

– Как поступают языги, поймав конокрада?

– Они должны убить его. – Ответ Артагеса, хоть и опешившего, был твёрдым. И он, не отрываясь, смотрел на Барыса. – Но агасиры – наши господа, а мы – их данники, ещё деды наши признали это.

– Если они забывают законы Степи, недолго им быть господами.

Ярость вскипела в обоих агасирах. Разгорячившись, они заговорили громко и гневно:

– Ты сейчас на нашей земле, и ты один, чужестранец! Ты безумен, если осмеливаешься обвинять нас! Кто ты такой, чтобы учить нас законам Степи?

Голос чужестранца с сияющим взором был уверенным и спокойным:

– Я Аслан-батыр с омываемых золотым светом гор, что на востоке Великой Степи. И я пересёк её всю, ожидая увидеть здесь, на западной окраине, могучую державу Хунну, слава о которой, и о её батырах, гремит повсюду, заставляя дрожать жужаньского кагана. Но и здесь, вижу со скорбью, забывают Великий Единый Закон. Вы, агасиры, один из державных народов? Кто правит вами сейчас?

Ответил Барыс, присмиревший:

– Да, агасиры входили в гуннский иль. Но это было раньше. А правит же нами Багат-хан, великий багатур. Гуннским илем, сейчас, вроде бы, правят Дингиз и Эрник.

– Сыновья великого кагана?

– Да, того, что погиб, почтение и хвала его деяниям.

Заговорил Ташир:

– Никто не может сказать, кто из этих двоих главнее. Но ведь оба не могут быть каганами. Был бы жив Эллак, старший сын Адель-кагана, он сохранил бы могущество иля, говорят старейшие, и не позволил бы новым огорам, в неисчислимом множестве пришедшим с востока, разбить наше непобедимое войско. Но он погиб, Эллак, ненадолго пережив отца.

– Я слышал о той битве. Солнце над степью померкло, но не окончательно. Я, Аслан-батыр с Золотых гор, говорю вам, агасиры: Волк, вестник Тэнгри, уже появился в Степи, чтобы напомнить об извечности законов Неба. Знайте вы это, агасиры, вы и остальные народы.

Агасиры и языг слушали, затаив дыхание.

– Я должен был увидеться с Адель-каганом. Где я могу увидеться с его наследниками?

– В низовьях Узи, – ответил Барыс. – На юго-запад, три дня пути. – И неожиданно решился: – Меня зовут Барыс, а это мой товарищ Ташир. Мы сражались с готами и гепидами, и побеждали их. Возьми меня с собой, Аслан-батыр. Я буду верно служить тебе.

Ташир и Артагес посмотрели на него с удивлением и даже, может быть, с завистью.

– Нет, агасир, мне не надо служить. Я не собираю войска и не создаю орды. Служи своему народу… и не забывай о законе…

– Да, Аслан-батыр. Счастливой дороги тебе.

– Счастливой дороги, – сказал Артагес.

Попрощался и Ташир:

– Счастливой дороги, Аслан-батыр. – И обратился к Артагесу: – Языг, вот твой конь.

Аслан ждал этих слов. Когда они были произнесены, он двинул своего коня в путь, взмахнув на прощание рукой…

. . . . .

Меж двух высоких холмов, что назывались величественно Спящие Батыры, протекала неширокая и спокойная речка, скорее ручей, с названием необычным для потока: Поющая Стрела. Зелёные луга простирались вокруг этих холмов, и редко росли деревья по берегу ручья. И лишь вдали, за восточными оврагами, начинались леса, где водились медведи. У подножия южного из холмов, у его склона, уходящего полого вниз, в воду с тем, чтобы выйти с другого его берега и, поднявшись, обратиться в своего собрата, располагались юрты и кибитки одной из малых орд агасиров.

Солнце поднялось в высшую точку своего небесного пути, на котором не белело ни одно облако. День был жарким и безветренным, и всё вокруг было спокойно. Вдруг с вершины холма раздался крик:

– Север! Всадники! Малым числом!

Взоры всех в лагере обратились к северу. Дозорный продолжал:

– Трое всадников! Один конь в поводу!

Предводитель орды, Гурук-хан, воин доблестный, в вершине своих сил, сохранял спокойствие, терпеливо ожидая известий. Всадники приближались.

– Это Табир и Акташ, – сообщил дозорный с вершины. – Ведут пленного.

Гурук-хан был удивлён. Агасиры ни с кем не ведут войны: что за пленный? Но вот они уже въехали в пределы лагеря. Два брата, Табир и Акташ, и кто-то, со связанными руками, не похожий ни на кого из воинов окрестных народов. Акташ держал поводья лошади, на которой сидел пленённый ими иноземец, связанный, а Табир – поводья свободного коня, возможно принадлежащего этому самому иноземцу.

– Гурук-хан, – обратился Акташ к предводителю, – сын твой, Тенчек-батыр, пленил лазутчика. За Мёртвым лесом.

Хан, видя, что вернулись не все, спросил:

– Были и другие?

– Мы не видели других, но Тенчек-батыр ищет. Овчары рассказали нам, что чужестранец расспрашивал об орде гуннов. Мы догнали его, у Мёртвого леса, и он был один.

– Славный хан, – вступил в разговор Табир, – те, кто не прячется, не ездят теми путями. Остальные, с твоим сыном, ищут его сообщников. Нас же Тенчек-батыр отправил к тебе.

Хан внимательным взглядом изучал незнакомца, не прятавшего взор. Воины спустили его с коня и поставили перед своим вождём.

– Кто ты?

Один из воинов, совсем ещё юнец, быстро ткнул его в бок кулаком.

– Отвечай, собака! Перед тобой великий Гурук-хан.

Пленный всё же медлил с ответом, словно и не заметив толчка. Он, не надолго задержав взор на Гурук-хане, изучал окружающее, больше всматриваясь в лица людей, словно ища что-то в их глазах. И вот он обратил взор к хану.

– Моё имя Аслан, – ответ его был на языке, близком гуннскому.

– Из какого народа? – спросил Гурук-хан.

– Я гунн. С востока.

Агасиры знали, что на востоке, далеко, за Иделью, есть ветвь гуннского народа, из которого и вышли когда-то предки западных гуннов, создавших великую державу.

– Гунн из-за Идели? Что ты ищешь здесь? – продолжал спрашивать Гурук-хан. Он не был уверен, что это чей-то лазутчик – скорее наоборот, по его поведению чувствовалось, что это сильный и отважный воин, чьи действия прямы и открыты. И никакой затаённой хитрости в лице. Почему сын решил, что это лазутчик: из-за слов пастухов?

Чужеземец не спешил с ответом. Видно было, что он не посланник какой-либо восточной державы, ведь не имеет странник этот сопровождения и каравана с дарами. Если только не подвергся он разграблению. Теперь это не редкий промысел многих ватаг и орд, лишённых твёрдой власти. Когда-то власть Адель-кагана достигала могущества величайшего, и установила в Степи соблюдение Закона Единого так, что никто не боялся подвергнуться нападению в пределах государства гуннского кагана, если сам не имел злого умысла. Тогда, в благословленные те времена, лихие егеты боялись, да и не имели нужды, отбирать чужое добро в стране величайшего правителя, ибо по соседству были земли богатые, и было чем поживиться там, участвуя в походах кагана и его военачальников.

– Ты один, чужеземец. Один ты вышел на этот путь или были с тобою спутники? Если были, то что с ними стало?

– Я один. С самого начала.

Хан помолчал, обдумывая слова Аслана, – поразительные слова, так не похожие на правду в виду невозможности столь невероятного путешествия. Невозможности для обычного человека.… Затем спросил:

– Что же ведёт тебя к гуннской орде? Не желание ли служить правителю великой державы?

Глаза Аслана блеснули.

– Нет, хан, путь мой – не к славе, – сказал он, не добавляя более ничего.

Не разговорчив, как и подобает батыру.

– Развяжите, – приказал Гурук-хан.

Один из воинов быстро исполнил приказание, разрезав ножом путы, связывающие руки Аслана. Тот же, неторопливо растерев освобождённые запястья, не поворачивая головы, вытянул правую руку в сторону и назад, где стоял агасир, держащий его оружие. Жест его был столь исполнен достоинства и уверенности, что агасир не осмелился отказать и, не раздумывая, и не ожидая даже разрешения своего хана, тотчас же вложил оружие батыра в его вытянутую руку. И лишь затем, спохватившись, взглянул испуганно на повелителя, но не увидел в его глазах осуждения.

– Нет, хан, – заговорил Аслан-батыр, – я не к правителю великой державы. И я не из-за Идели, а из ещё более далекой страны – Золотых гор. Я Аслан, сын Юлбариса, стал батыром в четырнадцать лет, убив в единоборстве Маначура, жужаньского атамана, и взяв себе его оружие и коня.

Я пересек всю Большую Степь, с благословения Тэнгри Рассветного, с востока на запад, и я скажу тебе, что вижу в твоей стране. О какой великой державе говоришь ты? Два дня назад, хан, видел я это сам, двое агасиров увели спутанную лошадь у человека покровительствуемого ими же народа! А сегодня Тенчек-батыр, сын твой, как я понимаю, притом, что несколько из его воинов обнажили клинки, разговаривал со мной, и обвинил меня, не приведя доводов моей вины, и не назвавшись! Пастухи, что встретились мне, вместо того, чтобы объяснить путнику дорогу, старались лишь запутать меня, но это я понимаю: они не уверены, ждут бед, предчувствуя их, и они правы в своих ожиданиях!

Я, Аслан-батыр, говорю дерзкие для тебя слова, но я говорю то, что видел сам, и не прими это оскорблением, Гурук-хан. Это беда всей Степи. Тлен жужаньского беззакония царит повсюду, хотя я надеялся найти здесь оплот справедливости: слава Адель-кагана достигла восточных пределов.

Аслан-батыр умолк, позволяя слушателям проникнуться его словами, заставившими сжаться сердца в необъяснимой печали, безысходной и неутолимой.

– Земля-Вода приведена в расстройство, взрастившая нас матерь священная. Ей недостаёт животворящего света, нисходящего с Неба. Нити жизни прерываются повсюду среди просторов степей.

Вы все это хорошо знаете. Виной тому дым пожарищ, затмевающий свет небесный, тот, что порождает нити. Владыка Смерти восстаёт, взирая на четыре стороны, и песнь его громогласна. Но огонь тот не возгорелся по воле Тэнгри или Земли-Воды, и не Владыка Смерти возжёг его, хотя и радуется ему. Сотворили его люди, мы сами. Утеряв согласие меж собой, вследствие того, что перестали следовать законам Степи и Неба, отказавшись от них, мудрых и всеобъёмлющих, охватывающих всё. Отказ этот неразумный, гибельный в начале своём, и порождает дымящееся зарево, нашим же действием отдаляющее нас от Тэнгри.

Но дым чёрный не может долго застилать наши души. Пророчицы говорят, что здесь, на западе, сойдёт с небес Волк, чтобы вновь установить Единый Закон Степи.

Слушайте Степь, агасиры, слушайте, открыв сердце. Скоро уже вы услышите вой Волка, а это глас Тэнгри небесного…

. . . . .

Аслан-батыр, в одиночестве совершив переход, невероятный в трудности и дальности, достиг берегов Узи, и решил он, что его путь завершился – закончился раньше, чем намечалось. Гуннский каганат, чья слава утекла с водою Недавы, перестал быть великим, и незачем Аслан-батыру было идти дальше на запад, к Дунаю: ведь там уже не было Золотого Стана – грозы неотвратимой и неумолимой вельхов и кельтов. Центр каганата – Великая гуннская орда – был теперь здесь, на Узе, потерянной родине готов.

Власть, унаследованная сыновьями Адель-кагана, хоть и не была столь могущественной, как у их великого отца, но сила была в ней, и никто не смел говорить о конце каганата. Надежда сохранялась. Не только для гуннского иля, но и для всей Степи. За ней и шёл – через всю Великую Степь – Аслан-батыр.… Вслед солнцу сияющему и встреч ветру манящему…

Не переправиться через Узю вплавь, да ещё с двумя лошадьми – слишком широка она. Но был паром, из брёвен огромных сооружённый, в одном из многочисленных селений рыбаков. Вёл он не на сам западный берег, а на остров, звавшийся Комушкай. Перевезли рыбаки гостя на тот остров. А оттуда – менее половины пути до нужного Аслану берега. И тут уже, держась рукой за петлю на шее одной из своих лошадей, а другой рукой сжимая крепко поводья второй лошади, пустился Аслан вплавь. Лошади его были сильны и выносливы, и добрался батыр до западного берега реки. И проходил его путь вместе с путём солнца – иначе почему же, хоть лето и закончилось, и вода была уже холодной, но, когда вышел он из вод реки широкой, солнце достигло вершины неба и жар его быстро осушил странника? А ветер был по-летнему горячим, словно и не наступала осень…

Жители рыбацкого селения запомнили тот день, после которого наступили холода, предвещая скорое и неотвратимое наступление зимы.

2. Город Баламир-кагана.

Случилось это во времена давние, когда завершилась победоносно яростная война с аланами, народом отважным. Много было пролито крови, но это ещё не конец был: аланы являлись частью державы великого готского короля Германариха, и предстояла новая война, не менее яростная, с готами, воинами бесстрашными, не знавшими никогда поражений. Стал тогда ханом Баламир, второй из великих гуннских вождей, и повёл он орду свою на запад. Хотя и была орда гуннская немногочисленна, но, то были воины умелые и бесстрашные, всадники неудержимые. Казалось, что для них не будет преград. Но доблести Баламир-хана, и отваги его воинов всё же не доставало для преодоления неприступных рубежей реки Тан, защищаемых стоявшими насмерть готами и герулами.

И явил тогда Дайчин-Тэнгри своё знамение. На Тамане случилось это. Один из гуннских дозоров, состоящий из юных егетов, добывая пропитание охотой прошёл далеко по полуострову, смотрящему на Таврию через море, бывшее в том месте узким. Пролив этот считался непреодолимым для войска, не имеющего кораблей.

И стояла на самом краю земли олениха. И вид её манил изголодавшихся охотников, которыми и был дозорный отряд. Бежать ей было некуда: с трёх сторон окружала олениху морская вода, а с четвёртой двигались к ней всадники, не достававшие луков и стрел, уверенные, что животное никуда не денется.

И случилось то, во что гуннские всадники не поверили бы, если бы не увидели того своими глазами. Вошло чудесное животное в воду солёную, и направилось прямо на алеющий закат, что опалял еле различимый, скорее угадываемый, чем видимый, берег далёкой Таврии. Уверенно двигалась олениха, не торопясь, с достоинством; оглядывалась иногда, и казалось уставшим егетам, что манит она за собою, зовёт войти в воду. Удаляющаяся фигура направлялась прямо в центр солнечного диска, красного, огромных размеров. Кровавая заря – знак Дайчин-Тэнгри, и поняли гунны, что это он указывает им путь через само море. И был то путь к победе, ведший к сердцу готского королевства, войска которого не были готовы к появлению врага со столь неожиданного направления. Закат тот алый, принявший священную теперь олениху, предрёк кровавый закат готского владычества и их короля Германариха. То был столетний старец, а отряд гуннов, которым открыт был путь – молодые егеты, удалые и неудержимые…

Так было… и возвысился Баламир-хан. Загремела по четырём углам света слава гуннской доблести…

Начинался новый день, и солнце поднималось над Узёй, не принося уже с собой зноя. Осень начиналась в стране агасиров. Поля были убраны. Стада и табуны приумножились, окрепли в это благодатное лето, обеспечивая достаток привольный, обещающий зиму не тягостную. Обильные благодарственные жертвы были принесены Тэнгри, а также Ер-Су благосклонной и Умай милостивой. Не забыты были и умершие, к которым присоединилось, за последние годы, слишком много отважных воинов: изнурительны были западные войны.

Теперь же закончились битвы доблестные, оставив память о себе, гордую в сказаниях и песнях победных, и тоску о славных походах в сердцах батыров удалых, приведших в трепет множество народов. Вернулась и гуннская орда обратно, сюда, в Адель-Куз благословенный, добытый когда-то Баламир-ханом, героем, первым из всех, и его батырами неустрашимыми на конях быстроногих. И предстояли теперь, казалось ханам агасиров и гуннов, мирные годы. Хотя Дингиз-каган и совершал ещё походы в Паннонию. Но то было данью сыновнему долгу и верности илю, чтимым им превыше всего: ведь там остались отдельные аймаки и разрозненные малые орды иля гуннского. Отцу его, небоподобному Адель-кагану, служили они верно, за честь, не за награду, и сын не мог оставить их на расправу германцам – законы степные не допускали такого…

Лето закончилось. Под небом синим, по траве зелёной сил набрались табуны лошадей, и стали готовы к походу осеннему. Дингиз-каган объявил сбор войска. Прибыли уже первые отряды. Многолюдным становился головной стан каганата, расположенный на правобережье Узи. Издревле жили люди в этом поселении, и второй раз уже становилось оно Великим станом державы гуннской; в первый раз сделал его верховным городом иля ещё Баламир-хан легендарный. Илькала… – это было поселение, огороженное деревянной стеной со всех сторон, кроме той, что выходила к берегу реки. Множество деревянных строений разных форм и размеров было здесь, а также множество шатров.

Начинался новый день, и солнце поднималось над Узёй…

В начале дня предстала Илькала взору Аслан-багатура. И увидел он множество знамён, на утреннем ветру развевающихся, над многими постройками величественными и шатрами, и над башнями сторожевыми. Множество шатров располагалось и вне опоясывающего Илькалу ограждения, – то отряды войск собирались, Дингиз-каганом призванные. Вид войск, расположенных во многих местах вокруг города – шатров не много, но большое количество кибиток, – сказал Аслан-батыру, что готовится поход. Осень – хорошее время для этого, но это должна быть поздняя осень, начало морозов. Сейчас же – рановато для боевого похода конницы: наступает время дождей и слякоти. Значит, есть на то причины у столь искушённого в войнах войска, как гунны и агасиры. Кто-то начал войну против них? Много уже дней Аслан-батыр шёл по землям агасиров, но не слышал ничего о каких-либо боевых действиях…

Солнце поднималось всё выше. Илькала приближалась, блеском развевающихся знамён на древках со значками сверкая; блеском шлемов и оружия стражников на башнях сторожевых, искусно сложенных из брёвен, сверкая; блеском крыш разноцветных, позолоченных, сверкая, и ярких шатров шелковых, – подобно украшению из камней драгоценных, светом переливающемуся, представала Илькала, взор радующая.

Огромный путь оставив позади, Аслан-батыр не торопился теперь: казалось ему, что здесь и будет конец его путешествия. И не мог предположить он, что всё это было лишь началом. Неузнаваемо изменился батыр, на путь этот вставший, что привёл его сначала к Золотым Горам, а теперь сюда, в Адель-Куз. В этом был великий смысл, но который ещё не виделся его внутреннему оку, и о котором он даже не подозревал…

И свершилось это в самой вершине дня: степей батыр, всадник с Золотых гор, о котором ходили уже легенды в Степи, подошёл к северным воротам Илькалы. Стражники беспрепятственно пропустили Аслан-батыра – ждали они его появления, наслышанные, и узнали тотчас. С нескрываемым удивлением, почтительным излишне, что не давало им смелости задавать ему вопросы, провожали они прибывшего взглядами, стараясь каждую чёрточку его внешности запечатлеть в памяти. Раньше Аслан-батыр возгордился бы от такого к себе внимания, но сейчас он был другим, и не возгорелся в нём огонь тщеславия. Даже наоборот: что-то в этом не по душе пришлось ему,.. словно приняли его за знатного бега. А ведь он же, внутреннее око в себе взрастив, не мог ощущать себя выше кого бы то ни было – таковой была теперь его суть…

Начальник стражи, верхом, на коне огромном, каких не видел ещё Аслан-батыр, подъехал к нему, и, жестом руки приветствуя, заговорил:

– Я слышал, долог был твой путь, странник. Мы рады видеть тебя в Илькале, и мы ждали тебя. Я начальник сторожевой сотни, моё имя Агиш, назови же и ты своё имя, батыр.

– Аслан, сын Юлбарис-багатура. Это столица великой державы гуннов?

– Да, Илькала – верховный город каганата. Вести бегут быстрее самого быстрого коня – мы ждали тебя, Аслан-батыр. Следуй же за мной, тебя должен увидеть Кочле-хан.

Агиш повернул коня направо и двинул его медленным шагом, сделав приглашающий жест гостю. Аслан поехал рядом, по левую руку. От длинного строения, возле которого было расположено много коновязей, к ним быстро приблизился верховой.