Пантелеимон

– Но ведь все мои знания ничтожны по сравнению с теми, которые имеет Евфросин!

– Он это понимает. Никто не заставляет тебя сразу же вставать на один с ним уровень. А со временем… Возможно, что и у тебя будет неплохая врачебная карьера. Ты сможешь применять полученные знания на практике.

– Да. Более всего я бы хотел лечить людей, – признался Пантолеон.

Взяв в руки трактат Эразистрата, Евстрогий тяжело вздохнул. Наука его не привлекала, подчас он изумлялся, почему его отпрыск, будучи в столь юном возрасте, так жаждет получить все эти знания! Тексты, написанные лекарями несколько столетий назад, вызывали у Евстрогия недоумения. Однако он поддерживал в сыне его стремление к врачеванию.

– Если ты захочешь приобрести необходимые книги, я буду давать тебе на них деньги, Пантолеон. Для меня важно, чтобы ты был счастлив. Я знаю, что трактаты мудрецов прошлого стоят дорого, но мне не жаль средств. Главное, чтобы книги тебе пригодились.

– Я знаю, как ты глубоко любишь меня, батюшка, – пробормотал Пантолеон смущенно.

Он все еще был в восторге от известия о своем возможном зачислении в школу Евфросина. Сердце бешено стучало у него в груди. Но по своему складу натуры Пантолеон умел сдерживать страсть, и поэтому сейчас лишь его сверкающие темные глаза выдавали то волнение, что по-прежнему бурлило у него в душе.

Твоя мать Еввула гордилась бы тобой, – в голосе Евстрогия прозвучала тоска.

– Απαγορεύσεις πάντα την αγάπη1, – восхитился Пантолеон. – Поистине лишь такой должно быть то чувство, что приковывает нас к женам!

– Не нужно брать с меня пример, – вздохнул Евстрогий, положив трактат на край стола. – Любовь к Еввуле в конце концов сделала меня несчастным. Да, вступив в брак с ней, я познал великое благо. Каждый день дарил мне наслаждение. Просто сидеть рядом, держать в своих руках ее маленькие пальчики, смотреть, как ветер играет ее распущенными кудрями, как тени падают на тонкое личико, доставляло мне огромное наслаждение. Но боги отняли у меня мою Еввулу. Αδικία! Я долго гневался на них. Но потом мне пришлось смириться. Есть вещи, которые неподвластны нам, обычным людям. Волю богов нельзя оспорить.

– Но Диоскурид утверждает, что богов не существует, – сказал Пантолеон, вспомнив учение одного из ранних лекарей Греции.

– Я не желаю слышать глупые теории твоих богохульников! – взорвался Евстрогий. – Боги вершили судьбы человечества задолго до рождения Диоскурида! Их могущество неоспоримо!

Пантолеон погрузился в молчание. Ему было известно, что отец часто впадает в гнев, поэтому обиды он не чувствовал.

– В Еввуле сосредоточилась моя жизнь, – угрюмо проговорил Евстрогий. – Никогда другая женщина не сможет занять ее место. Я стал одиноким, озлобленным, ожесточенным. Все то светлое, что жило во мне, погибло.

– Нет, – тихо возразил Пантолеон. – Ведь ты любишь меня. А это значит, что твое сердце еще не очерствело. Просто в тебе живет давняя боль, которая никогда не исчезнет.

– Верно, – кивнул Евстрогий. – Когда я женился на твоей матери, то рассчитывал, что она переживет меня, ведь она была еще совсем юной девушкой. Впервые я ее увидел в доме ее родственников, знатных греков, куда меня привели общие знакомые. Я сумел расположить ее своим добрым отношением, ибо мое сердце охватила любовь, а это чувство, если оно действительно искреннее, способно делать так, что кажется, будто человек, который его испытывает, источает странную теплую силу. А между тем, я был ее старше на целых пятнадцать лет! Она согласилась стать моей женой. С той поры мне довелось познать человеческое счастье, которое было очень недолгим.

Опустив голову, Евстрогий тяжело вздохнул. Раньше, говоря о жене, он плакал, но теперь лишь ощущал тяжесть на душе.

– Она была бы горда, узнав, что ты будешь учиться у самого Евфросина, – проговорил Евстрогий, внезапно осознав, что его недавняя грубость могла обидеть сына. – Не гневайся на меня, Пантолеон. Я бываю резок с людьми.

– Резкость это неплохо. Гораздо хуже обман, лукавство, лицемерие, – ответил сын.

Подойдя к Пантолеону, Евстрогий положил руку ему на плечо.

– Арес пошлет тебе свое покровительство, мой мальчик! – сказал он. – Невзирая на то, что ты в него не веришь, этот бог всегда благоволил к тебе. Я знаю.

Но Пантолеон лишь отвернулся в сторону и сдвинул брови. То, что сын не признает веру своих предков в многочисленные божества, очень огорчало Евстрогия. Даже когда Пантолеон не спорил с ним из-за религиозных убеждений, он понимал, что в сердце юноши нет веры. Иногда Евстрогий винил в этом труды мудрецов, изучавших человеческие организмы. Но запретить Пантолеону увлекаться ими он не мог. Для него в единственном сыне уже давно сосредоточился смысл жизни, и поэтому он не хотел ссориться из-за трактатов, смущающих по его мнению, разум сына.

– Уже поздно. Ложись спать, мальчик мой. Завтра тебе предстоит встать раньше обычного, – молвил Евстрогий, направившись к двери.

– Доброй ночи, – отозвался Пантолеон.

Невзирая на распоряжение отца, он после ухода Евстрогия, просидел еще час за чтением александрийского трактата. Пылкий интерес к врачеванию теперь подогревался в его горячей юношеской душе еще и тем, что завтра ему предстояла встреча с самим Евфросином. Пантолеон не хотел показаться придворному врачу невеждой. Грядущее знакомство волновало его. По своей натуре Пантолеон был очень замкнутым, он редко близко общался с людьми, а теперь ему вдруг предстояла беседа с таким известным авторитетным врачом, как Евфросин! Он трепетал, думая о своем визите в дом лекаря. Но в тоже время он понимал всю важность предстоящего знакомства. Евфросин мог научить его всему, что умел сам, и это позволит ему в будущем начать практику.

А Пантолеон более всего хотел лечить тех, кто нуждался в исцелении. Читая у Гиппократа о бескорыстности, которая должна быть свойственна каждому врачу, он ощущал, что хочет стать именно таким лекарем. Использовать полученные навыки во благо людей, по мнению

Пантолеона, было лучшей целью в жизни настоящего врача.

Глава 4

После завтрака Вассой получил от Евстрогия приказ проводить сына в дом придворного лекаря. Раб, который побывал у Евфросина накануне, прекрасно запомнил маршрут.

Они шагали по узким пыльным улочкам, залитым солнцем. Как и вчера, в Никомидии царила невыносимо жаркая погода. Пантолеон закутал голову накидкой от палящего зноя. В тот день на нем был лазурный хитон, подхваченный тонким ремнем и простые сандалии. Он не любил заботиться о внешнем виде, ибо мысли его по обыкновению занимала наука. Пантолеон мало и редко задумывался о мирской жизни и бытовых делах. В основном его голову занимали рассуждения о мудрецах, которыми он восхищался, и о тонкостях врачевания. Отец не мог его понять.

– Вы взволнованы, – догадался Вассой, когда впереди показались стены, окружавшие дом Евфросина.

– Да, – улыбнулся Пантолеон, дружелюбно взглянув на раба. – Каков этот Евфросин в общении с людьми?

– Простой, невзирая на свое высокое положение, – ответил Вассой, пожав плечами. – На мой взгляд, он мягкий человек.

– Наверное, по сравнению с другими его учениками, я буду выглядеть невеждой, – смутился Пантолеон.

– Вы прекрасно знаете, что это не так! То, что ваши знания были почерпнуты из книг, купленных вами, а не от наставников, как у многих учеников школы, ничего не значит! Возможно, что вы уже во многом их превосходите. К тому же врачевание значит для вас гораздо больше, чем для них. Большинство учеников просто хотят получить дозволение практиковать за деньги, а вы хотите дарить людям избавление от страданий.

– Но ведь это правильно, Вассой! Даже Гиппократ считал, что с бедняков врач не должен брать денег! – воскликнул Пантолеон.

Вассой подумал о том, что его юный хозяин был в душе еще очень наивен, ибо желал содействовать нуждающимся бесплатно. Но, размышляя о характере Пантолеона, он вдруг предположил, что желание лечить безвозмездно вызвано не наивностью, а великодушием молодого человека. Это изумило Вассоя. Впрочем, он ничего не сказал Пантолеону.

Постучав в ворота, они подождали, пока им откроют, а затем проследовали по узкой дорожке к огромному дому Евфросина.

Приближаясь к крыльцу, Пантолеон уже не говорил Вассою о своем смущении, но раб видел, что юноша нервничает. На сей раз слуга Евфросина велел спутнику Пантолеона остаться в прохладном вестибюле.

Евфросин хотел беседовать с гостем наедине. Тяжело вздыхая, Пантолеон поднялся на второй этаж и, миновав галерею, вошел в просторный зал с высоким куполом. Здесь висел полумрак. В нише возвышалась изящная мраморная статую богини Панакеи, одной из дочерей Эскулапа. У ее подножия потрескивал горящий алтарь.

Евфрасин стоял возле статуи, повернувшись к ней спиной. Взор его был прикован к высоким дверям, в которые стремительно вошел Пантолеон.

– Приветствую, господин, – сказал юноша, слегка поклонившись.

Усмехнувшись, Евфросин осмотрел этого невысокого тонкого греческого аристократа, вновь вспоминая те редкие случаи, когда ему доводилось видеть его на городских улицах. Его удивила чрезмерная хрупкость юноши, но едва его опытный взор скользнул по жилистым худым рукам с гибкими длинными пальцами, как он сознал, что за изяществом гостя скрывается человек твердый духом и склонный к врачеванию.

– Ты веришь в Высшие силы, Пантолеон? – осведомился он.

Подумав несколько секунд, юноша пожал плечами.

– Мне трудно представить, что внутри каменных изваяний, которым мы приносим жертвы, есть душа, – признался он.

– Но ведь наши правители Августы верят в богов! Диоклетиан, к примеру, считает себя сыном Юпитера, – молвил Евфросин.

Пантолеон не удержался от улыбки.

– Очень сомневаюсь, чтобы такой умный император, как Диоклетиан, действительно считал себя сыном Юпитера, – сказал он.

Удовлетворенно кивнув, Евфросин приблизился.

– У тебя дерзкий ум! Ты отважен! В твоем сердце есть решительность! Все это замечательно для врача. Скажи, чьи труды ты предпочитаешь?

– Ближе всех мне труды Гиппократа, – сказал Пантолеон. – Поистине это был выдающийся человек, пример с которого должны брать все врачи. Мне нравится то, что он советовал уделять внимание в первую очередь физису больного, всячески стимулировать естественные способности организма, чтобы человек выздоравливал сам. Каждая болезнь ведь, в конце концов, имеет естественную причину, даже если ее вызвало наказание… хм… богов!

– Я одобряю то, что своим примером для подражания ты избрал Гиппократа, – заметил Евфросин. – Но и другие гении прошлого, такие как Диоскурид, Герофил или Соран Эфесский, тоже достойны внимания!

– О, да! – вскричал Пантолеон, воодушевленно. – Герофил ставил диагнозы по пульсу больного! Он сравнивал пульс с музыкой!

Увидев, каким восторгом зажглись огромные темные глаза юноши, Евфросин почувствовал к нему симпатию. Придворному врачу редко удавалось найти учеников, которые с таким же искренним восхищением говорили о трудах мудрецов, живших много лет назад.

– Я понимаю, как важно для тебя постигнуть мою науку, бесценный Пантолеон, – проговорил он. – Но быть врачом- это значит каждый день наблюдать чужую боль. Очень тяжело взирая на людские страдания не очерстветь сердцем!

– Более всего я бы хотел лечить всех страждущих! Я не очерствею! – пылко произнес Пантолеон, шагнув к Евфросину.

– Но соприкасаясь с больными, мы рискуем заболеть сами, – молвил Евфросин.

Он желал проверить, насколько уверен в своих стремлениях стать врачом его гость. Чем дольше он общался с Пантолеоном, тем сильнее его располагал к себе этот хрупкий молодой человек.

– Иногда на коже больных выступают мокнущие нарывы, которые могут передаться лечащим врачам, – говорил Евфрасин. – Я в годы молодости практиковал в Киликии и сталкивался там с подобными чудовищными заболеваниями. Лишь позже заслужив свою репутацию, я вернулся в родную Никомидию и постепенно добился места при дворе.

– Поверьте, господин, что я вовсе не боюсь опасных заболеваний, – ответил Пантолеон, подозревая, что Евфросин проверяет его твердость.

Кивнув, врач лукаво прищурился. Он догадался, что Пантолеону известно, почему он заговорил про рискованную сторону профессии.

– Ты ведь обучался врачеванию сам, верно?

– Да.

– Что ж! Я вижу, что ты очень умен. Мне действительно понравилось общаться с тобой.

Пантолеон молчал, не решаясь спросить у Ефвросина о своем зачислении в школу. Юношу вновь охватило смущение, которое он сумел побороть усилием воли.

Заметив его напряжение, врач положил свою смуглую худую руку ему на плечо.

– На врача можно учиться всю жизнь, Пантолеон! Я знаком с людьми, которые достигнув зрелого возраста, не устают удивляться собственным открытиям. То, что ты узнаешь благодаря нахождению в моей школе, позволит тебе практиковать. Но сталкиваясь с человеческими болезнями, ты всегда будешь учиться новому.

– Я все это прекрасно понимаю, – ответил Патолеон и взор его засиял ликованием, ибо он осознал, что принят в число учеников знаменитого лекаря.

«Мальчишка очень смышлен! Его отец был прав!» – подумал Евфрасин. – «Вполне вероятно, что после обучения в моей школе, он станет неплохим лекарем».

– Когда я смогу прийти к вам на занятия? – осведомился Пантолеон нетерпеливо.

Невзирая на свойственную ему сдержанность, он с трудом мог побороть бурю радости.

– Через неделю! Я буду счастлив принять тебя в число своих учеников, – ответил Евфросин. – Твой батюшка считает тебя очень достойным юношей, поэтому будем надеяться, что ты нас не разочаруешь.

– О, благодарю вас, господин! – воскликнул Пантолеон, всплеснув руками.

– Зови меня отныне наставником, – снисходительно сказал Евфросин и приветливо кивнул юноше.

На этом их беседа была завершена, но Пантолеон, покидая зал, в котором произошла его первая встреча с будущим учителем, испытывал столь сильный восторг, что Вассой, ожидавший его в вестибюле сразу догадался, что молодой господин принят в знаменитую врачебную школу. – Вы весь сияете! – заметил раб.

– Ах, Вассой! Наставник Евфросин был так великодушен ко мне! – широко улыбнулся Пантолеон. – Теперь я буду учиться у него науке врачевания. Это замечательно!

Вассой не понимал, почему изучение премудростей способно настолько воодушевить человека, но сделал вид, что разделяет ликование Пантолеона.

Возвращаясь домой, сын Евстрогия был на редкость разговорчив, обсуждая с Вассоем свой визит к Евфросину. Раб удивлялся, ибо его молодой господин обладал натурой очень замкнутой.

– Вижу, как много значит для вас наука, которую вы изучаете, – молвил он.

– В сей науке смысл моей жизни, – отозвался Пантолеон, быстро шагая впереди Вассоя по улочке, залитой обжигающим солнцем.

– Вам всего семнадцать, и вы уже нашли смысл жизни? – фыркнул Вассой.

– Можно прожить семьдесят лет и не найти его, – откликнулся Пантолеон.

Сириец не спорил с ним. В конце концов, никто вокруг не отрицал, что боги одарили Пантолеона огромной мудростью. Возможно, что он действительно нашел свое предназначение.

Достигнув дома, Пантолеон был сразу же встречен отцом. Сидя в саду, вблизи ворот, Евстрогий наслаждался тенистой прохладой.

– Я с нетерпением жду тебя, мой мальчик! – крикнул он, увидав сына. – Евфросин проявил к тебе расположение?

Смеясь, Пантолеон подбежал к нему и сел рядом на мраморную скамейку. Заметив, каким восторгом горят черные глаза сына, Евстрогий догадался, что Пантолеон принят в школу.

– Отныне Евфросин станет моим наставником! – весело сообщил юноша.

Та простодушная наивная радость, с которой он сказал об этом, заставила сердце Евстрогия затрепетать от любви. В Пантолеоне он нашел утешение после смерти Еввулы.

Взяв сына за руку, он крепко сжал его длинные гибкие пальцы. На лице Евстрогия возникла улыбка.

– Это хорошо, – тихо произнес он, и в его интонации прозвучало столько же радости, сколько в восторженных речах сына.

Глава 5

Всю последовавшую неделю Пантолеон сосредоточенно изучал трактаты, вникая в их смысл. По обыкновению, он чаще, нежели прочие книги, читал труды своего любимого Гиппократа. Ему предстояло учиться у самого Евфросина, и поэтому он хотел быть достойным такого мудрого наставника.

Через три дня после визита к придворному врачу, Пантолеон отправился к морю, чтобы по обыкновению побродить возле полосы прибоя, взяв с собой лишь стопку книг. Он обожал длинные одинокие прогулки, в которых никто не отвлекал его от размышлений. Иногда он уходил на много часов, возвращаясь домой лишь с наступлением темноты.

Он выбирал пустынные места – скалистые мысы, расположенные далеко от никомидийского порта или рыбацких деревень. Слушая шум волн, он брел вдоль берега, опустив голову, прижав к груди книги, и думал о тех людях, чьими трудами восхищался.

Иногда он жалел, что родился так поздно. Ему бы хотелось жить в эпохи, когда Гиппократ, Диоскурид или Соран Эфесский делали свои открытия. У него были вопросы к этим знаменитым лекарям, но он не мог их задать.

Подчас, устав от пешей прогулки, Пантолеон садился на берегу, поджав ноги и вскинув голову к небу, и смотрел на полет птиц и движение облаков.

«Не может быть, чтобы все то, что меня окружает, не имело бы единого создателя. Но очень сомнительно, дабы им оказался Юпитер», – размышлял он.

В природе все очень закономерно. Изучая человеческий организм, Пантолеон видел, что внутренности взаимосвязаны между собой и, работая, создают единый двигатель.

– Возможно, что и мир, окружающий меня, действует по принципу человеческого организма. Но это значит, что где-то существует странная Сила, которая оказывает на все незримое воздействие, – шептал он.

Взор его скользит по длинному маленькому камешку. Каждая новая волна касается поверхности камешка, словно ласкает его. Но как он здесь появился? Вероятно, его когда-то вынес со дна моря прибой. Но есть основание думать, что он лежит тут с незапамятных времен.

– Вот так получается и с богами! – усмехнулся Пантолеон. – Вроде бы их нет, но, в то же время, столько всего вокруг говорит нам о том, что они существуют. Но как найти верное решение?

Он вздохнул и, закрыв глаза, подставил тонкое лицо потоку солнечных лучей. От ветра трепещут края накидки, обмотанной Пантолеоном вокруг головы. Его губы едва слышно шепчут утверждения мудрецов о божественных силах. В греческих богов не верит никто. И в то же время все, подобно Пантолеон, не отрицают присутствия какой-то единой Силы.

Звук приближающихся шагов заставил юношу открыть веки. Вдоль берега к нему идет Лаврсатяй. Пантолеон чувствует недовольство – он не любит когда его беспокоят во время его уединенных прогулок.

– Я с трудом вас нашел, господин! – воскликнул Лаврсатяй. – Почему вы всегда выбираете самые пустынные места?

– Здесь я могу спокойно придаваться своим размышлениям, – ответил Пантолеон.

– Хм! Вы ведете себя очень странно для семнадцатилетнего юноши! О чем же вы размышляете?

Лаврсатяй часто держит себя с Пантолеоном как с другом, потому что помнит его ребенком.

– Я думаю о вмешательстве Высших сил в человеческие жизни, – сказал Пантолеон.

Опустившись возле него на землю, Лаврсатяй взглянул в сторону моря. На поверхности воды искрились лучи заходящего солнца.

Небольшие волны с плеском разбивались об отмели.

– У каждого народа свои боги, господин, – молвил Лаврсатяй.

– Но никому неизвестно какие боги истинные.

– Зачем вам это знать?

– Я ищу ответы на множество вопросов, – вздохнул Пантолеон.

– А мудрецы в ваших книгах не могут вам дать ответы?

– Не всегда.

Покачав головой, Лаврсатяй наморщил смуглый лоб. По его некрасивому простому лицу струился пот.

– Ваша мать, Еввула, была христианкой. Она принадлежала к числу участников местной общины. Евстрогий, конечно, не одобрял ее вероисповедание, но терпел ради любви к ней. Вы что-нибудь помните о Христе?

– Почти ничего, – признался Пантолеон. – Я ведь был в ту пору ребенком. Знаю лишь, что лет триста назад в Иудее жил пророк, коего считали Сыном единого Бога. Евреи Его не признали и распяли на кресте. Говорят, что приход Христа изменил мир.

– Еввула твердо верила в Него! – неожиданно сурово произнес Лаврсатяй. – Я ведь служил у нее. Иногда она уходила в Храм, взяв рабыню, и проводила там долгие часы. Она молилась Иисусу, считая, что Он был Христом, Сыном Бога.

– И ты в это веришь? – холодно спросил Пантолеон.

– Я не отрицаю, что Христос мог быть истинным Богом. Но я не стал христианином, – пожал плечами Лаврсатяй.

Пантолеон попытался вспомнить то, что рассказывала ему когдато Еввула. Она говорил ему, что христиане учат добру. Но в чем суть их учения, юноша не ведал.

Он подумал об огромном никомидийском Храме, где часто проводились богослужения. Внутри ему не приходилось бывать.

– Я слишком мало знаком с христианством, чтобы утверждать, будто Иисус Христос -это истинный Бог, – пробормотал он, нахмурившись.

Разглядывая сейчас его красивое лицо, Лаврсатяй замечал общие черты с Еввулой. В особенности сходство прослеживается в нижней части лица – тонкий подбородок, выпирающая пухлая нижняя губа, прямой длинный, очень узкий нос.

– Ваш отец прислал меня, дабы я проводил вас домой, господин.

– Но почему? Я часто гуляю до наступления темноты, – ответил Пантолеон.

– У батюшки есть подарок для вас, – ласково улыбнулся Лаврсатяй.

– А что за подарок?

– Идите к нему. Он ждет вас дома, чтобы вручить то, что вас порадует.

Поднявшись, Пантолеон прижал к груди книгу.

– Идем. Я возвращаюсь домой, – ответил он Лаврсатяю.

Вместе они зашагали в направлении далеких очертаний Никомидии. Ветер стих. Теперь в вышине появились первые звезды.

Вокруг сгущался сумрак.

Пересекая город, Пантолеон смотрел на то, как над крышами дворцов, храмов и домов небеса приобретают все более темный оттенок, а пористые облака растворяются на западе. Повсюду закрывались торговые лавки. Горожане сидели в садах или возле стен своих домов, попивая вино и обсуждая новости.

Следуя через площадь перед храмом Марса, Пантолеон издали видел контуры высокого мраморного дворца, возведенного Диоклетианом. Этот грандиозный архитектурный комплекс напоминал постройки в столице империи – Риме, служил местом расположения двора восточного Августа.

Свернув в узкий переулок, Пантолеон и его спутник приблизились к дому Евстрогия. Ворота были приоткрыты. Войдя в сад, Пантолеон передал Лаврсатяю книгу, велев отнести в дом, а сам отправился к отцу, ждущему его возвращения в саду, у лестницы, ведущей на крыльцо.

Уже совсем стемнело. В кустах громко стрекотали ночные цикады. Евстрогий в не- подпоясанном хитоне, сидел на каменной скамейке, держа на коленях сверток. Взор его скользнул по сыну, который быстро шел по извилистой каменистой дорожке.

– Лаврсатяй долго тебя искал, мальчик мой, – усмехнулся он.

– Не гневайтесь на него, – ответил Пантолеон. – ТЫ ведь знаешь, что я обожаю находить уединенные места и проводить там долгие часы в размышлениях.

– Да, и мне до сих пор странно, что ты вырос таким мудрым юношей. Присядь. Я хочу преподнести тебе кое-что.

Пантолеон опустился возле отца, с нескрываемым интересом глядя на сверток.

– Ты часто мне делаешь подарки, батюшка…

– Этот подарок пригодится моему врачу, – ласково отозвался Евстрогий.

Бережно развернув сверток, он протянул Пантолеону изысканно украшенный элинистичским орнаментом серебряный ларец.

– Открой его! – велел Евстрогий.

– Ларец врача! – догадался Пантолеон, взяв ящик и осторожно его разглядывая. Высокий, но не тяжелый ларец имел внутри несколько отделений – для мешочков со снадобьями, порошков, бутылочек с жидкостями. Как и снаружи, внутри его украшал греческий орнамент.

– Его изготовили по моему заказу, – с гордостью произнес Евстрогий. – Узор будет всегда напоминать тебе о греческом происхождении.

– Он очень удобный, – одобрил Пантолеон и склонил перед отцом голову. – Спасибо, батюшка! Ты очень щедр!.

– Мой любезный врач достоин самого лучшего, – ответил Евстрогий и положил тяжелую руку сыну на плечо. – Я всегда восхищался твоим умом в глубине души.

– В глазах Пантолеона возникла теплота. Отец так редко бывал с ним ласков!

– Ты во мне не разочаруешься, батюшка! – прошептал он.

– Конечно, – улыбнулся Евстрогий.

Захлопнув ящик, Пантолеон прижал его к груди. Его охватила глубокая острая любовь к отцу! Он бы желал рассказать Евстрогию о том, насколько тот много значит для него, но не посмел. Евстрогий не любил показывать окружающим чувства, и поэтому признание сына мог счесть излишней мягкостью. По натуре своей Евстрогий был суров.

Они сидели рядом в течение часа, не говоря друг другу ни слова. Но, все же, находясь возле него, Пантолеон испытывал огромное счастье. Более всего в этом мире он любил отца.