Тайна леди Одли

– А видел бы ты ее за границей, около нее всегда ошивалась куча поклонников, а сэр Майкл совсем не ревновал ее, он только гордился, что ею так восхищаются. Слышал бы ты, как она смеялась и разговаривала с ними, швыряя им обратно все их комплименты и красивые речи, как букеты роз. Где бы она ни появилась, все сходили по ней с ума. Ее пение, ее игра, ее рисунки, ее танцы, ее прекрасная улыбка! Где бы мы ни останавливались, она была в центре всех разговоров.

– Сегодня она дома?

– Нет, она уехала с сэром Майклом на обед к Бичерам. Это семь или восемь миль отсюда, так что они не вернутся раньше одиннадцати.

– Тогда вот что я тебе скажу, Феба, если внутри дома такое великолепие, мне бы хотелось посмотреть на него.

– Тогда пойдем. Миссис Бартон, экономка, знает тебя в лицо и не будет возражать, чтобы я показала тебе лучшие комнаты.

Почти стемнело, когда они вышли из кустарника и не спеша направились к дому. Дверь, через которую они вошли, вела в служебное помещение, где находилась и комната экономки. Феба на минутку остановилась, чтобы спросить ее, можно ли ей показать кузену некоторые из комнат, и, получив согласие, зажгла свечу от лампы в холле, и повела за собой Люка в другую часть дома.

Длинные коридоры из черного дуба темнели в призрачных сумерках; свеча, которую несла Феба, оставляла лишь бледное пятно света в широких переходах, через которые вела Феба своего кузена. То и дело Люк подозрительно оглядывался, наполовину испуганный скрипом собственных ботинок.

– Страшноватое местечко, Феба, – заметил он, когда они переходили из коридора в главный зал, еще не освещенный. – Слышал я, в прежние времена здесь было убийство.

– Что до этого, то в наше время тоже хватает убийств, Люк, – ответила девушка, поднимаясь по лестнице.

Она вела его через огромную гостиную, обитую атласом и всю уставленную бронзовыми статуэтками, камеями, инкрустированными столами и всевозможными безделушками, блестевшими в сумеречном свете; затем через утреннюю комнату, увешанную гравюрами и ценными картинами, а оттуда в прихожую, где она наконец остановилась, высоко подняв свечу.

Молодой человек, открыв рот, озирался кругом.

– Это и вправду редкое место, – изрек он, – и должно быть, стоит немало денег.

– Посмотри на картины, – предложила Феба, глядя на стены восьмиугольной комнаты, увешанные Клодом, Пуссеном, Воуверманом и Кейпом. – Я слышала, что только одни картины стоят целое состояние. Это вход в апартаменты госпожи, то есть мисс Грэхем.

Она подняла тяжелую зеленую портьеру, висевшую у двери, и ввела ошеломленного сельчанина в сказочной красоты будуар, а оттуда в гардеробную, где открытые двери шкафов и груда платьев, сваленных в кучу на диване, указывали на то, что комната оставалась в том же виде, в каком ее покинула хозяйка.

– Мне нужно убрать все до возвращения госпожи, Люк, ты можешь пока присесть где-нибудь, я быстро.

Ее кучер неуклюже огляделся, смущенный роскошью комнаты, и после некоторого колебания выбрал самый прочный из стульев и осторожно уселся на самый его край.

– Мне бы хотелось показать тебе драгоценности, Люк, – сказала девушка, – но я не могу, потому что она всегда носит ключи с собой, а шкатулка здесь, стоит вон там, на туалетном столике.

– Что, вот эта? – воскликнул Люк, глядя во все глаза на массивную шкатулку из орехового дерева, инкрустированную медью. – Да она такая здоровая, что в ней поместилась бы вся моя одежда!

– И она полным-полна бриллиантов, рубинов, жемчуга и изумрудов, – ответила Феба, сворачивая шуршащие шелковые платья и укладывая их, одно за другим, на полки шкафа. Встряхивая оборки последнего платья, она услышала, как что-то звякнуло, и засунула руку в карман.

– Ну, скажу я вам! – воскликнула она. – В первый раз госпожа забыла ключи в кармане. Я покажу тебе драгоценности, если хочешь, Люк.

– Ну, я бы не отказался поглядеть на них, крошка, – откликнулся он, поднимаясь со стула и держа свечу, пока девушка отпирала шкатулку.

Увидев украшения, которые блестели на белых атласных подушечках, у него невольно вырвался возглас удивления. Ему хотелось подержать в руках эти изящные драгоценности, потрогать их, определить их стоимость.

– Одна из этих бриллиантовых штучек могла бы обеспечить нас на всю жизнь, Феба, – сказал он, поигрывая браслетом.

– Положи его, Люк! Немедленно положи на место! – закричала девушка, испугавшись. – Как ты можешь говорить об этом?

С сожалением вздохнув, он положил браслет на место и продолжал осматривать шкатулку.

– А это что? – спросил он вскоре, показывая на медную кнопку в обрамлении шкатулки.

Он нажал на нее, и из шкатулки выскочил потайной ящичек, обитый пурпурным бархатом.

– Глянь-ка! – воскликнул Люк, довольный своей находкой.

Феба Маркс, отбросив платье, которое сворачивала, подошла к туалетному столику.

– Я этого раньше не видела, – удивилась она. – Интересно, что там?

Там не было ни золота, ни драгоценностей, всего лишь шерстяные пинеточки младенца, завернутые в бумагу, и небольшой локон шелковистых светлых волос, явно детских. Феба широко раскрыла свои серые глаза, увидев содержимое свертка.

– Так вот что прячет госпожа в потайном ящике, – пробормотала она.

– Странно, что она хранит такую ерунду, – небрежно заметил Люк.

Тонкие губы девушки изогнулись в ехидной улыбке.

– Ты свидетель, где я нашла это, – промолвила она, кладя небольшой сверток в свой карман.

– Феба, ты совсем сдурела, что ли? – закричал молодой человек.

– Я лучше возьму это, чем бриллиантовый браслет, приглянувшийся тебе, – ответила она. – У тебя будет таверна, Люк.

Глава 4. На первой странице «Таймс»

Предполагалось, что Роберт Одли будет адвокатом. Как адвокат он был занесен в Список Судейского Сословия, как адвокат, он имел квартиру на Фигтри-Корт, в Темпле, и как адвокат, он поедал предназначенное количество обедов, что является великим суровым испытанием, через которое будущий юрист пробивается к славе и удаче. Если все это может сделать из мужчины юриста, то Роберт Одли решительно стал таковым. Но он никогда не вел дела в суде, и не пытался его получить, и вообще не желал этим заниматься в течение тех пяти лет, когда его имя значилось на одной из дверей Фигтри-Корта. Это был красивый, ленивый, беззаботный молодой человек около двадцати семи лет, единственный сын младшего брата сэра Майкла Одли. Его отец оставил ему четыреста фунтов годового дохода, которые его друзья посоветовали ему умножить, получив право адвокатской практики; и поскольку после должного размышления он пришел к выводу, что для него гораздо более хлопотно противиться желанию друзей, чем поедать множество обедов и иметь апартаменты в Темпле, то он все-таки последовал их совету и без зазрения совести стал называть себя адвокатом.

Иногда, когда бывало очень жарко, и усилия, затраченные им на курение своей немецкой трубки и чтение французских романов, вконец изнуряли его, Роберт брел в сады Темпла, и устроившись в каком-нибудь тенистом местечке, с расстегнутым воротником и в голубом шелковом платке, небрежно повязанном вокруг шеи, рассказывал сидящим рядом старшинам юридической корпорации, что он совершенно выбился из сил.

Хитрые старые законники посмеивались, слушая эти бабушкины сказки, но все соглашались, что Роберт Одли был славный малый, щедрый, довольно-таки любопытный парень, под равнодушным и нерешительным видом которого скрывался острый ум и добрый юмор. Человек, который никогда не преуспеет, но не обидит и мухи. Действительно, его квартира превратилась в самую настоящую собачью конуру, так как у него была привычка приводить домой всех бездомных и заблудившихся жучек, которые приглянулись ему на улице и подобострастно бежали за ним, виляя хвостом.

Роберт всегда проводил сезон охоты в Одли-Корте, но не потому, что был заядлым охотником; он предпочитал спокойно скакать трусцой на толстой гнедой лошадке со спокойным нравом и держаться подальше от лихих наездников, его лошадь тоже знала, что он меньше всего хотел быть подстреленным на охоте.

Молодой человек был большим любимцем своего дяди и пользовался благосклонностью своей хорошенькой смуглолицей, ветреной кузины-сорванца, мисс Алисии Одли. Со стороны могло показаться, что стоило бы больше поощрять склонность молодой леди – единственной наследницы прекрасного имения, но это даже в голову не приходило Роберту Одли. Алисия – очень хорошая девушка, говорил он, веселая, одна из тысячи, но не более того. Мысль обратить девичью привязанность своей кузины во что-либо серьезное никогда не приходила в его ленивую голову. Я даже сомневаюсь, имел ли он представление о размерах состояния своего дяди, и я уверена, что он никогда не подсчитывал, какая его часть в конечном счете перейдет к нему.

Поэтому когда в одно весеннее утро, за три месяца до описываемых мною событий, почтальон принес ему извещение о свадьбе сэра Майкла и леди Одли, вместе с возмущенным письмом от кузины о том, что ее отец только что женился на молодой особе с кукольным лицом, не старше, чем сама Алисия, в кудряшках и постоянно глупо хихикающей (с сожалением я должна заметить, что из-за своей неприязни именно так мисс Одли описывала музыкальный смех, которым все так восхищались в Люси Грэхем), – итак, когда эти послания достигли Роберта Одли, они не вызвали ни раздражения, ни изумления у сего флегматичного джентльмена. Он прочитал сердитое письмо Алисии, не вынимая изо рта янтарного мундштука своей трубки. Завершив чтение этого послания и подняв свои черные брови до середины лба (кстати, его единственная манера выражать удивление), он выбросил и письмо и открытку в корзину для мусора и, положив трубку, приготовился затратить умственную энергию на обдумывание сей оказии.

– Я всегда знал, что этот старикашка в конце концов женится, – пробормотал он после получасового размышления. – Алисия и госпожа, то есть мачеха, сцепятся, как кошка с собакой. Я надеюсь, они не будут ссориться в сезон охоты или ругаться за обеденным столом: скандалы всегда вредят пищеварению.

Около двенадцати часов на следующее утро после той ночи, когда происходили события, описанные в предыдущей главе, племянник баронета держал свой путь из Темпла через Блэксфайрсворд в Сити. В трудный час он сделал одолжение одному нуждающемуся другу, поставив древнее имя Одли на поручительстве, а поскольку по векселю не было уплачено, то рассчитываться призвали Роберта. С этой целью ему и пришлось прогуляться вверх по Ладгейт-Хилл, а оттуда в освежающе прохладный банковский дом в тенистом дворе за собором Святого Павла, где он утешился, освободившись от двух сотен фунтов.

Он задержался на углу, поджидая свободный кэб, который доставил бы его обратно в Темпл, когда его почти сбил с ног человек, такой же молодой, как и он, несущийся стремглав в узкий переулок.

– Будьте так любезны смотреть, куда вы идете, дружище, – мягко пристыдил Роберт порывистого прохожего. – Могли бы и предупредить человека, прежде чем свалить его с ног и потоптаться на нем.

Незнакомец вдруг остановился и пристально посмотрел на Роберта, задохнувшись от неожиданности.

– Боб! – удивился он. – Только вчера вечером я ступил на британскую землю, и подумать только, именно тебя я встречаю сегодня утром!

– Я вас как будто где-то видел, мой бородатый друг, – сказал мистер Одли, не спеша вглядываясь в оживленное лицо незнакомца, – но пусть меня повесят, если я помню где и когда.

– Что! – воскликнул незнакомец с упреком. – Не хочешь ли ты сказать, что забыл Джорджа Толбойса?

– Ну конечно же, нет! – промолвил Роберт с чувством и затем, взяв своего друга под руку, повел его в тенистый двор, разговаривая уже своим обычным безразличным тоном. – А теперь, Джордж, поведай мне свою историю.

И Джордж «поведал» ему свою историю. Он рассказал ему то же, что услышала бледная гувернантка на борту «Аргуса», и затем, почти не дыша от волнения сообщил, что в кармане у него целая пачка австралийских банкнот, которые он хотел поместить в банк к господам таким-то, бывшими его банкирами много лет назад.

– Ты мне не поверишь, но я только что вышел из их счетной конторы, – сказал Роберт. – Я пойду с тобой, и мы уладим это дело за пять минут.

Они действительно успели устроить все за четверть часа, и затем Роберт Одли предложил немедленно отправиться в «Корону и скипетр» или в «Замок», где они могли бы пообедать и поговорить о старых добрых временах, когда вместе учились в Итоне. Но Джордж сказал своему другу, что прежде чем он пойдет куда-либо, прежде чем он побреется или просто как-нибудь освежится после ночного путешествия на экспрессе из Ливерпуля, он должен заглянуть в одно кафе на Бридж-стрит в Вестминстере, где его должно было ожидать письмо от жены.

– Тогда я пойду с тобой, – решил Роберт. – Подумать только, у тебя есть жена, Джордж, какая нелепая шутка.

Когда они вихрем неслись в кэбе через Ладгейт-Хилл, Флит-стрит и Стрэнд, Джордж Толбойс изливал своему другу все те невероятные надежды и мечты, которые так захватили его жизнерадостную натуру.

– У меня будет дом на берегу Темзы, Боб, – радовался он, – для моей маленькой жены и для меня, и у нас будет яхта, Боб, дружище, ты будешь лежать на палубе и курить, а моя женушка играть на гитаре и петь для нас.

Официанты в кафе на Вестминстер уставились на небритого, с запавшими глазами незнакомца в одежде колониального покроя, возбужденного и шумного; но он был завсегдатаем этого местечка в годы своей военной службы, и услышав, кто он, официанты немедленно бросились исполнять его просьбу.

Он хотел немного – бутылку содовой воды и узнать, нет ли писем на имя Джорджа Толбойса.

Официант принес воду прежде, чем молодые люди уселись в укромном уголке у камина. Нет, на это имя не было писем.

Официант произнес это равнодушным тоном, вытирая маленький столик из красного дерева.

Лицо Джорджа стало белым, как мел.

– Толбойс, – повторил он. – Возможно, вы не расслышали – Толбойс. Идите и посмотрите еще раз, письмо должно быть.

Официант пожал плечами, выходя из комнаты, и вернулся почти сразу же с известием, что не было даже похожего имени в отделении для писем. Там были только Браун, Сандерсон и Пинчбек, только три письма.

Молодой человек в молчании выпил воду и затем, облокотившись о стол, закрыл лицо руками. Роберт Одли понял, что это разочарование, каким бы пустяковым ни показалось на первый взгляд, в действительности было очень горьким. Он сел напротив друга, но не пытался заговорить с ним.

Наконец Джордж поднял голову, и машинально взяв вчерашний номер «Таймс» из кипы журналов на столе, уставился на первую страницу невидящим взглядом.

Не могу сказать, сколько он просидел так, глядя на один параграф в списке смертей, прежде чем до его ошеломленного мозга дошло его значение; но после значительной паузы он подтолкнул газету к Роберту Одли и с лицом, изменившимся от бронзового загара до болезненной, серой белизны, и с ужасающим спокойствием указал пальцем на строчку:

«24-го числа сего месяца в Вентноре, Элен Толбойс, в возрасте 22 лет».

Глава 5. Надгробие в Вентноре

Да, там действительно значилось – «Элен Толбойс, в возрасте 22 лет».

Когда Джордж говорил гувернантке на борту «Аргуса», что если он услышит какие-либо дурные вести о жене, то упадет замертво, он говорил чистую правду; и вот они были налицо, наихудшие известия, а он сидел неподвижный, бледный и беспомощный, глядя на удивленное лицо своего друга.

Неожиданность удара оглушила его. В своем странном и смущенном состоянии ума он начал недоумевать, что же случилось, и почему всего одна строчка в «Таймс» имела такое ужасное воздействие на него.

Затем, когда мало-помалу это смутное осознание своего горя исчезло, реальность с болью вторглась в его мозг.

Жаркое августовское солнце, грязные подоконники и потрепанные шторы, кипа игровых счетов, приколотых к стене; потухший камин, лысоватый старик, склонившийся над «Морнинг эдвертайзер»; неряшливый официант, сворачивающий скатерть, и красивое лицо Роберта Одли, устремленное на него с состраданием и тревогой. Ему показалось, что все вокруг него вдруг приняло огромные размеры и затем, одно за другим, слилось в темные пятна, плывущие перед его глазами. В его ушах раздался страшный шум, как от дюжины пароходных двигателей, и последнее, что он услышал, был звук падающего тела.

Он открыл глаза в сумерках в прохладной затененной комнате, тишину которой нарушал только грохот экипажей вдалеке.

Он огляделся в недоумении. Его друг, Роберт Одли, сидел рядом и курил. Джордж лежал на низкой железной кровати, напротив открытого окна, на подоконнике стояли ваза с цветами и клетки с птичками.

– Тебя не беспокоит моя трубка, Джордж? – спокойно спросил его друг.

– Нет.

Он лежал некоторое время, глядя на цветы и птиц: канарейки пели звонкий гимн заходящему солнцу.

– Тебя не раздражают птицы, Джордж? Вынести их из комнаты?

– Нет, мне нравится их пение.

Роберт Одли выбил пепел из трубки, положил ее аккуратно на каминную полку и, выйдя в соседнюю комнату, вскоре вернулся с чашкой крепкого чая.

– Выпей это, Джордж, – сказал он и поставил чашку на маленький столик рядом с кроватью, – это тебе поможет.

Молодой человек не ответил, медленно оглядел комнату, затем перевел взгляд на мрачное лицо друга.

– Боб, – спросил он, – где мы?

– В моей квартире, дружище, в Темпле. У тебя нет своего жилища, поэтому ты можешь остаться у меня, пока ты в городе.

Джордж провел ладонью по лбу, и, запинаясь, спросил:

– Та газета, утром, Боб, что это было?

– Не будем сейчас об этом, лучше выпей чаю.

– Да, да, – нетерпеливо вскричал Джордж, приподнимаясь с кровати и широко открыв глаза. – Я вспомнил. Элен, моя Элен! Моя жена, моя возлюбленная, моя единственная любовь! Мертва! Мертва!

– Джордж, – промолвил Роберт Одли, мягко положив ладонь на руку молодого человека, – ты должен помнить, что женщина, чье имя ты увидел в газете, может быть не твоя жена. Может быть, это какая-нибудь другая Элен Толбойс.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Возраст совпадает, и фамилия Толбойс не такая уж распространенная.

– Могла быть опечатка.

– Нет, нет, нет, моя жена мертва!

Он стряхнул руку Роберта и, встав с кровати, пошел к двери.

– Куда ты идешь? – воскликнул его друг.

– В Вентнор, увидеть ее могилу.

– Не сегодня вечером, Джордж, не сегодня. Я сам поеду с тобой первым же поездом завтра утром.

Роберт вернул его к кровати и мягко заставил снова лечь. Затем он дал ему настойку опиума, оставленную врачом, которого вызвали в кафе на Бридж-стрит, когда Джордж упал в обморок.

Итак, Джордж провалился в тяжелый сон, и ему снилось, что он поехал в Вентнор, нашел свою жену живой и невредимой, но старой, седой и морщинистой, а своего сына совсем взрослым.

Рано утром он уже сидел напротив Роберта Одли в нагоне первого класса поезда, который мчался в Портсмут.

Они ехали из Райда в Вентнор в экипаже под палящим солнцем. Когда молодые люди выходили из кареты, все окружающие глазели на белое, как мел, лицо Джорджа и его бороду.

– Что нам теперь делать, Джордж? – спросил Роберт Одли. – У нас нет ни одной зацепки, чтобы найти тех, кого мы ищем.

Молодой человек смущенно и жалко взглянул на него. Огромный драгун был беспомощен, как ребенок, и Роберт Одли, самый нерешительный и безвольный человек на свете, понял, что действовать должен он.

– Может быть, нам лучше поспрашивать в гостинице о миссис Толбойс, Джордж? – предложил он.

– Фамилия ее отца Мэлдон, – пробормотал Джордж – Он никогда не отпустил бы ее сюда умирать в одиночестве.

Больше ничего не было сказано, и Роберт сразу же пошел в гостиницу, где справился о некоем мистере Мэлдоне.

– Да, – сказали ему, – в Вентноре останавливался джентльмен с такой фамилией, его дочь недавно умерла. Официант сейчас узнает адрес.

В это время года гостиница была переполнена, множество людей заходило и выходило, в вестибюле суетились официанты и конюхи.

Джордж Толбойс прислонился к стене с тем же выражением лица, так напугавшим его друга в кафе на Вестминстер.

Подтвердилось худшее. Его жены, дочери капитана Мэлдона, не было в живых.

Официант вернулся через пять минут и сообщил, что капитан Мэлдон снимает коттедж номер 4 на Лэндсдаун.

Они легко нашли этот обшарпанный домишко с кривыми оконцами, выходящими на море.

– Дома ли капитан Мэлдон? Нет, – ответила домохозяйка, – он пошел погулять на пляж с маленьким внуком. Не войдут ли джентльмены внутрь и присядут?

Джордж прошел, как сомнамбула, за своим другом в маленькую гостиную – пыльную, убого обставленную, неубранную, где повсюду были разбросаны детские игрушки и стоял застарелый запах табака.

– Посмотри! – сказал Джордж, указывая на картину, висевшую над камином.

На ней был изображен он в годы военной службы. Портрет был очень похож: Джордж в военной форме, на заднем плане его боевой конь.

Роберт Одли оказался мудрым утешителем. Не сказав ни слова растроганному вдовцу, он спокойно уселся спиной к Джорджу и смотрел в открытое окно.

Некоторое время молодой человек беспокойно бродил по комнате, дотрагиваясь до безделушек, разбросанных повсюду.

Ее рабочая корзинка с незаконченным шитьем; ее альбом, куда он своим корявым почерком записывал стихи Байрона; книги, которые он дарил ей, и букет сухих цветов в вазе, привезенной из Италии.

– Ее портрет висел рядом с моим, – пробормотал он. – Интересно, где он?

Следующие полчаса протекли в молчании, которое нарушил Джордж:

– Надо бы повидать домохозяйку, хотелось бы спросить ее о…

Он не выдержал и спрятал лицо в ладони.

Роберт позвал хозяйку дома. Это было добродушное, словоохотливое существо. Она давно привыкла к болезни и смерти, поскольку многие ее постояльцы приезжали сюда умирать. Она рассказала все подробности о последних днях миссис Толбойс, как она приехала в Вентнор всего лишь за неделю до своей смерти, когда ее болезнь быстро прогрессировала, и как день за днем она медленно, но верно угасала от неизлечимого недуга.

– Был ли джентльмен родственником умершей? – спросила она Роберта Одли в то время, как Джордж громко рыдал.

– Да, это ее муж.

– Что! – воскликнула женщина. – Тот самый, который так жестоко покинул ее с ребенком на руках на попечение старого отца? Капитан Мэлдон часто рассказывал мне об этом со слезами на глазах.

– Я не покинул ее! – воскликнул Джордж.

И затем он рассказал историю своей трехлетней борьбы.

– Она говорила обо мне? – спросил он. – Она спрашивала обо мне… в конце?

– Нет, она отошла совсем тихо. С самого начала она мало говорила, но в последний день она никого не узнавала, даже своего маленького мальчика и бедного отца, который сходил с ума от горя. Вдруг она стала как помешанная, заговорила о своей матери и о том, как ужасно умирать в чужих краях, было так жалко ее слушать.

– Ее мать умерла, когда она была ребенком, – удивился Джордж. – Подумать только, что она вспомнила именно о ней и ни разу обо мне.

Женщина провела его в небольшую спальню, где умерла его жена. Он упал на колени перед кроватью и нежно целовал подушку. Хозяйка плакала, глядя на него.

Пока он стоял на коленях, возможно молясь, зарывшись лицом в подушки, женщина достала что-то из ящика комода. Когда он встал, она подала ему длинный локон волос, завернутый в бумагу.

– Я срезала его, когда она лежала в гробу, – сказала она. – Бедняжка!

Он прижал мягкий локон к губам.

– Да, – шептал он, – это мои любимые волосы, которые я так часто целовал, когда ее голова лежала на моем плече. Но тогда они были вьющиеся, а сейчас кажутся гладкими и прямыми.

– Они меняются от болезни, – заметила домохозяйка. – Если вы хотите посмотреть, где ее похоронили, мой сынишка покажет вам дорогу.

Итак, Джордж Толбойс и его верный друг пришли к тому тихому месту, где под могильным холмом, на котором еще не успели прижиться кусочки свежего дерна, лежала та, чью приветливую улыбку так жаждал увидеть Джордж в далекой колонии.

Роберт оставил молодого человека у края свежей могилы и, вернувшись через четверть часа, увидел, что его друг все так же неподвижен.

Вскоре он поднял глаза и спросил, есть ли в окрестностях какой-нибудь каменщик, он хотел сделать заказ.

Они легко нашли мастера, и сидя в его дворе, среди обломков камней, Джордж Толбойс написал карандашом короткую надпись для надгробия своей скончавшейся жены:

«Посвящается памяти незабвенной Элен, возлюбленной жене Джорджа Толбойса, почившей в августе, 24-го дня, 1857 года, в возрасте 22 лет. Безутешный супруг».

Глава 6. Прочь из этих мест

Когда они вернулись в коттедж на Лэндсдаун, то обнаружили, что старик еще не вернулся, и спустились на пляж поискать его. После недолгих поисков они увидели его: он сидел на груде гальки, читал газету и жевал бутерброды. Неподалеку играл маленький мальчик – копал что-то в песке деревянной лопаточкой. Траурный креп на поношенной шляпе старика и маленький черный сюртучок ребенка болью отозвались в сердце Джорджа. Куда бы он ни взглянул, повсюду находил подтверждение своего горя.