Казнь королевы Анны

«Я знал, что мне придется испить эту горькую чашу!» – подумал с досадой король, но счел более удобным для себя дослушать до конца сообщение посланника, а не назначать ему вторую аудиенцию.

– Говорите! Я слушаю! – произнес он отрывисто.

– Повинуясь желанию моего повелителя, я должен против воли просить ваше величество улучшить положение королевы Екатерины…

– Вы опять называете ее королевским титулом! – крикнул гневно король и ударил с размаху кулаком по подушке.

– Искренне сожалею, что слова мои вызвали у вас раздражение, но мой долг заставляет меня повторить еще раз, что вы, ваше величество, поступаете с ней несправедливо, – сказал твердо Шапюис, не обратив, по-видимому, никакого внимания на гнев короля. – Августейшая дочь Фердинанда Испанского и супруги его Изабеллы Кастильской и тетка Карла Пятого не должна жить в изгнании и почти в нищете. Она просит, как милостыни, у вашего величества позволения увидеть единственную дочь, но вы не обращаете никакого внимания на ее мольбы, и скорбь сведет ее в могилу!

Шапюис остановился в ожидании ответа, но король продолжал капризничать, дуться и молчать. Зная его упорство, посланник продолжал тем же бесстрастным тоном:

– Зачем ваше величество отказывает этой августейшей принцессе в желаемом свидании, которое вдобавок не сопряжено ни с какими неудобствами!

– Ни с какими неудобствами! – воскликнул Генрих. – Вам, мессир Шапюис, очень легко сказать: «Это не сопряжено ни с какими неудобствами!» Вам неизвестен характер этих дам, а я знаю наклонности и матери и дочери… Пусть Екатерина даст торжественную клятву называться не иначе, как принцессой Галльской, и, если она хочет склонить меня на уступки, пусть она не подписывается так, как она подписывается сейчас в своих письмах ко мне.

– Вы должны извинить ее, ваше величество, и принять во внимание, что особе с такими возвышенными чувствами трудно свыкнуться с мыслью, что она перестала быть законной женой и заняла двусмысленное положение в свете: эта мысль оскорбительна для ее самолюбия!

– Пусть! Это не убедит меня исполнить ее просьбу! – сказал с сердцем король. – Пусть она уезжает скорее в Аранжую! Южный климат полезен для больных!

Посол был возмущен бессердечием английского монарха.

– Хоть юг и полезен для подобных больных, – отвечал он с надменно-презрительной улыбкой, – но вашему величеству, вероятно, известно, что принцесса не в силах совершить путешествие: ее дни сочтены, и если вы не знаете, что королева при смерти, то я считаю долгом доложить вам об этом прискорбном обстоятельстве и прошу вместе с тем у вашего величества позволения отправиться немедленно в Кимблтон. У вас нет, разумеется, ни малейшего повода отказать мне в этой просьбе?

– Конечно, – отвечал апатично король. – Поезжайте в Кимблтон навестить Екатерину, и когда вернетесь, расскажете мне, как она поживает.

Он быстро отвернулся к стене, и испанский посланник вышел тотчас из комнаты.

Глава V

Отъезд Нортумберленда

День был сырой и сумрачный, с севера дул холодный порывистый ветер, и тяжелые тучи заволокли небо. Лес глухо шумел; белые маргаритки в цветниках, окружавших старинный замок Перси, прятали свои бледные махровые головки в высокую траву, а фиалки от наступившей стужи сжимали свои нежные листья; песчаные дорожки были густо усыпаны лепестками розового шиповника, ветки ломались с треском и падали на землю, а порывистый ветер разносил их в разные стороны.

Это был первый из тех мрачных, неприветливых дней наступающей осени, когда сердце без причины сжимается от безотчетной тоски.

Старый Гарри взбирался уже несколько раз на площадку высокой величественной башни, чтобы взглянуть на небо, задернутое тучами, на полет резвых ласточек и узнать по приметам, нет ли предвестников настоящей бури.

Утомленный хождением по лестнице, старик вернулся в свою комнату и сел около деревянной кровати. На полочке, приделанной над ее изголовьем, лежала освященная, иссохшая верба и стоял под стеклом образ Пресвятой Девы в простой картонной раме, расписанной, согласно вкусам сельских жителей, чрезвычайно ярко. На задней стороне этой вычурной рамки можно было прочесть коротенькую надпись от руки: «Гарри в дар от Алисы в месяце мае 1482 года».

Прямо под этой надписью находилась другая, сделанная другим, хотя таким же неровным почерком: «Брак Гарри и Алисы был отпразднован в мае 1490 года».

Внизу, с краю, была третья надпись, не менее простая и не менее трогательная:

«Благословенно имя Пресвятой Богородицы: Ее рука хранила меня среди жарких битв и послала мне счастье обвенчаться с Алисой!»

Но теперь от былого безоблачного счастья остались только образ Всенепорочной Девы да хилый старичок, сидевший у постели.

Алиса уже давно покоилась в могиле, и за ней последовали и трое сыновей, родившихся от этого благодатного брака, освященного церковью.

У Гарри никого не осталось на земле. Все радости его, все надежды на будущее померкли и угасли; все его ровесники незаметно переселились в вечность, а время шло и шло, оставляя свой разрушительный след: его память слабела и прошлое окутывалось все более и более в непроглядный туман; старику нужно было поднять свою седую голову к необъятному небу, чтобы припомнить дорогие черты близких ему людей, сошедших преждевременно в холодную могилу, и только образок над его изголовьем вызывал у него живое, благотворное чувство.

Даже ничего не смыслящий в живописи человек заметил бы погрешности этого изображения: его бы озадачил темно-розовый цвет тела Иисуса и бахрома, которой художник счел нужным украсить покрывало Марии; он не мог бы взглянуть без досады на огромный букет ярко-алых роз, лежащий у ног Пресвятой Девы. Но этот образок пробуждал в сердце Гарри совсем другие чувства: старик считал его сокровищем Вселенной и даже самой жизни.

Когда мрак ночи опускался на землю и древний замок Перси погружался в безмолвие, Гарри склонял колени перед заветным образом и начинал молиться. Молитвы оживляли воспоминания о дорогой подруге его блаженной молодости; перед ним вставал образ цветущей девушки в живописном наряде английской поселянки и церковный алтарь, убранный цветами. Старик произносил незабвенное имя своей жены Алисы и продолжал молиться с удвоенным усердием Создателю Вселенной.

Но в этот бурный день наступающей осени мысли старого Гарри не обращались в прошлое, его волновали сегодняшние заботы. Две слезинки скатились по бледному лицу его, изрытому морщинами. Он посмотрел на образ и прошептал с тоской:

– Не оставь, храни его, Святая Богородица!

Заметно успокоенный этой теплой молитвой, Гарри привстал с усилием и взял толстую палку, без которой он не мог бы пройти и десяти шагов. Открыв дверь на узкую, страшно крутую лестницу, он спустился по ней с крайней осторожностью, прошел большую комнату с потемневшими сводами, потом несколько залов и очутился в спальне графа Нортумберленда.

Генри Перси стоял перед открытым шкафом огромных размеров, в котором размещалась блестящая коллекция самого превосходного дорогого оружия. Граф был в дорожном платье, и в спальне его царил печальный беспорядок, сопровождающий сборы в дальнее путешествие: на полу около двери стоял уже уложенный походный чемодан, перетянутый тонкими, но крепкими ремнями; на столике стояли серебряный стакан и дорожная фляга; на окне, рядом с сумкой со съестными припасами, лежал набитый золотом вязаный кошелек ярко-синего цвета; различные ненужные бумаги, брошенные в камин, превратились в груду черного пепла, в котором еще мелькали, как змейки, огоньки; красивый плащ, опушенный мехом, свешивался со спинки старомодного кресла.

Сердце Гарри заныло, когда он увидел эти приготовления.

– Вы уже собрались! – произнес он со вздохом. – Вы, стало быть, хотите отправиться сегодня?

– Да, – отвечал лорд Перси, разбирая оружие.

Знакомое лязганье железа оживило старика: он приблизился к шкафу и посмотрел на лежавшие в нем драгоценные панцири такой великолепной и искусной работы, что они мало отличались по мягкости и гибкости от холщовой рубашки, на ножи, кинжалы, сабли и на шпаги всевозможных размеров. На бледном лице Гарри вспыхнул яркий румянец, и на губах его появилась улыбка, исполненная гордой, торжествующей радости.

– Вот секира, с которой ваш покойный отец не разлучался в битвах, возьмите ее, граф! – сказал он с несвойственным ему воодушевлением.

На лезвии секиры было столько зазубрин, что решительно невозможно было вынуть ее из раны, не лишив жизни противника.

Старый Гарри взмахнул ею несколько раз и подал Перси.

– Полюбуйтесь, милорд! – произнес он с восторгом. – Вы на ней не увидите и тени ржавчины. Ваш отец приобрел ее у собаки-жида, который наотрез отказался объяснить, где он ее добыл! Антонио ди Сандро, знаменитый учитель Бенвенуто Челлини, сделал эти ножны и эту рукоять. Всмотритесь хорошенько в это великолепие: серебро нежное и прозрачное, как кружево на груди знатной леди.

– Да, – сказал Генри Перси, – это работа талантливого художника, но никак не Челлини. На свете не было, да и не может быть второго Бенвенуто.

– Все дело в лезвии! – заметил старый Гарри, качая головой. – Рукоять же нужна для красоты; о ней не думаешь, когда идешь в сражение. Вы должны взять с собой эту длинную шпагу, – продолжал он, – а вот эту коротенькую можно привесить к поясу; секиру, разумеется, мы прикрепим к седлу.

– Ты хочешь превратить меня в ходячий арсенал! – сказал со смехом Перси.

– Оружие никогда не помешает! – отвечал с глубочайшим хладнокровием Гарри. – Пусть оно не понадобится, это не важно, но оно может понадобиться! Необходимо взять и теплый плащ. А вы не забыли захватить с собой золото? Ведь оно – нерв войны, как гласит пословица. Пословицы не лгут. Вассалы следуют за своим повелителем из чувства долга, но наемное войско повинуется его воле только за деньги…

– Ты сошел с ума, Гарри! – перебил его граф. – Ты вообразил, по-видимому, что я уезжаю, чтобы возглавить чуть ли не целую армию вассалов и наемников, между тем как я, в сущности, отправляюсь на время в простое путешествие по частному делу.

– Простое путешествие! – проворчал сердито Гарри. – Вы не сказали даже, куда уезжаете. Нужды нет, я придерживаюсь еще старых порядков и повторяю вам: запаситесь всем необходимым, помолитесь поусерднее Богу, взовите к предстательству святого Михаила и святого Георгия, поручите себя Пречистой Богородице и отправляйтесь смело на все четыре стороны. Вас никто не тронет!

– Еще бы! При таком количестве заступников! – сказал с улыбкой Перси.

– Я поступал всегда точно так же, – отвечал ему Гарри с глубоким убеждением.

– И ты отлично делал! Я охотно воспользуюсь твоим благим советом, – сказал серьезно граф.

Старый Гарри вздохнул и пригладил рукой клочки седых волос, уцелевших на его лысом черепе.

– Ваша лошадь готова, я кормил ее сам, – произнес он печально. – На войне жизнь всадника зависит от его коня.

– А ты не говорил ничего нашим конюхам? – спросил с живостью Перси.

– Конечно, ничего! Что я мог им сказать? Я ничего не знаю… Я знаю только то, что у меня ужасно тяжело на душе! Я хотел бы отправиться вместе с вами, милорд… и хотя вы вчера сказали мне, что я надоедаю вам своими наставлениями, повторяю, что не понимаю, зачем вы уезжаете без провожатого… и в такой день! Ведь самый незначительный дворянин королевства постыдился бы выйти из своего домишка в таком убогом виде… Это непостижимо и даже неприлично!..

– Моя лошадь готова! Я тоже! – сказал Перси.

Он хотел было выйти, но старик встал в дверях и протянул к нему худые руки.

– Они там, внизу! – произнес он с испугом. – Я не могу при них прощаться с вами!

– Кто они?

– Понятно, ваши слуги, – сказал он тихим шепотом, как будто опасаясь, что его услышат.

Старик схватил порывисто руки Нортумберленда.

– Прощай, Генри, дитя мое, – произнес он с усилием. – Прощай, мой господин! Даст ли Всевышний нам свидеться еще в жизни?

Голос его дрожал от сильного волнения, и горячие слезы застилали глаза.

– Почему ты сомневаешься, Гарри? – отвечал Генри Перси, тронутый этой искренней, несокрушимой преданностью. – Я вернусь скорее, чем ты, может быть, думаешь, и вернусь, конечно, несравненно более счастливый, чем сейчас.

– Да услышит вас Бог! – сказал набожно Гарри. – Но если вы замешкаетесь, вы меня не застанете. Я уже слишком стар.

– Ну, не печалься, Гарри, я еду ненадолго, – успокаивал граф и, наклонившись внезапно к старику, шепнул ему на ухо: – Я доверю тебе тайну, сохрани ее в сердце! Королева умирает… Я отправляюсь к ней! Я умолю ее простить Анну Болейн… А теперь прощай, Гарри!

– Святая Богородица! – вскричал с изумлением и ужасом старик. – Так вы едете к этой заштатной королеве?

– То есть к моей единственной законной повелительнице! – возразил Генри Перси.

– Вы, верно, не подумали о гневе короля? А ведь ему доложат о вашем путешествии.

– Будет, Гарри! Прощай и охраняй мой замок!

Лорд пожал еще раз с задушевностью руку своего старого и верного слуги и поспешил к парадному подъезду, выходящему во двор.

Конюх подвел поспешно своему господину чистокровного, статного и гордого коня с длинной, волнистой гривой. Прекрасное животное задрожало от радости при виде лорда Перси и огласило воздух продолжительным ржанием.

Вскоре копыта коня застучали о брусья подъемного моста, и не прошло и минуты, как всадник скрылся из глаз в густом облаке пыли.

Глава VI

Олен и гарри

Открыв окно в спальне, Гарри не спускал глаз с удаляющегося графа. Но когда Генри Перси скрылся в тумане, старик закрыл окно.

– Уехал… – прошептал он с сокрушением.

Он подошел к шкафу и начал разбирать дорогое оружие. Нужно сказать, что за этим приятным делом Гарри забыл даже на время об отсутствии Перси; но когда все было приведено в порядок, когда он прикрыл окованные медью плотные дверцы шкафа и запер их на ключ, им овладело прежнее неутешное горе.

– Уехал, – повторил он с той же глубокой грустью, – и в такую ненастную погоду!

Он собрал так же тщательно и остальные вещи, разбросанные по комнате, поставил на буфет початую бутылку испанского вина, собрал до клочка все бумаги, валявшиеся на письменном столе, и, когда спальня графа приняла прежний вид, старый Гарри приблизился к погасшему камину и прошептал тоскливо:

– Он уже теперь далеко! Да хранит его Бог!

Он поспешил уйти из опустевшей комнаты и хотел, очевидно, вернуться в свою уютную каморку, но потом передумал и пошел быстро, как только мог, по длинной галерее в очень большой зал, который назывался с незапамятных времен зал Совета. В давно минувшие времена, когда шотландцы очень часто совершали набеги на английские владения, английские бароны, проживавшие ближе к северной границе королевства, съезжались в замок Перси и обсуждали именно в этом большом зале, какие меры принять против непрошеных гостей.

На обоях этого огромного помещения были изображены сцены из жизни Александра и его полководцев – Антипатра, Лизимаха, Пармениона и прочих, – при помощи которых он покорил Персию, Индию и Грецию. Мрачные картины разрушения, большие города, объятые пожаром, и равнины, покрытые трупами воинов, заполняли стены зала. Надписи у бордюров объясняли подробно сюжеты этих печальных сцен.

На небольшом пространстве той же комнаты была запечатлена сцена далеко не такого зловещего характера: надменная Юнона отказывалась покориться могуществу великого Юпитера; богиня восседала на золотом павлине среди зелени плодов и цветов. В центре зала стоял огромный стол, покрытый дорогой старомодной тканью: на ней были изображены исторический конь, под защитой которого греки проникли в Трою, и ее разрушение; со стен валились раскаленные камни и тяжелые бревна, охваченные пламенем; Андромаха стояла на большой башне, обливаясь слезами, а главная причина всей этой катастрофы, Прекрасная Елена, готовилась вернуться в самом недалеком будущем к разлученному с ней несчастному супругу. Нетрудно догадаться, что спартанский царь должен был неминуемо найти на лице жены следы времени, так как акт похищения прекрасной королевы совершился, к несчастью, двадцать лет назад! Гениальный Гомер счел за лучшее не касаться этого обстоятельства, предоставив прозаикам свободу трактовать его, как им будет угодно.

Тот, кто создавал древнюю ткань, покрывавшую стол, последовал примеру великого поэта и не изобразил спартанскую царицу; ее место занял убитый горем знаменитый Приам, а сбоку от него шла мудрая Гекуба с целой группой троянок, призывающих мщение всех богов и богинь на предателей греков.

На столе стояла железная, позолоченная, массивная чернильница, но чернила в ней высохли и паук давно заткал паутиной ее отверстие; вокруг нее лежали реестры в толстых папках с железными застежками; в крепких дубовых ящиках громадного стола хранились, как сокровища, плохо выполненные карты северной части Англии и шотландских границ. Кроме различных хартий, контрактов и вообще всевозможных бумаг, касающихся управления и владения обширными родовыми поместьями знатной фамилии Перси, в зале еще хранились описания осад, выдержанных их замком, и битв с шотландцами; из них образовались объемные рукописи в массивных переплетах. Этот труд взяли на себя монахи из аббатства Витби, основанного графом Уильямом Перси, соратником и другом Вильгельма Завоевателя.

Одна из этих рукописей отличалась особенно изящным оформлением, и переплет из слоновой кости поражал тонкостью резьбы, выполненной художником с изумительным совершенством. Фолиант хранился в малиновом чехле, обшитом превосходной золотой бахромой, а на белой подкладке его, затканной серебром, были вышиты шелком фамильные гербы непобедимых Перси.

Гарри медленно обошел зал Совета, присел к столу и бережно снял с рукописи малиновый чехол.

Он очень долго смотрел на переплет, восхищаясь, по-видимому, фестончатым бордюром, не уступавшим по прозрачности и нежности кружевам, а потом открыл книгу.

Составленное из разноцветных букв своеобразной формы, покрывавших плотный, голубоватый титульный лист, заглавие свидетельствовало о том, что рукопись посвящена родословной знаменитого влиятельного в Англии древнего дома Перси.

– Жаль, что я не могу добраться до колдуньи Шевиотской вершины, – рассуждал старый Гарри. – Это недалеко… а про нее рассказывают диковинные вещи… и у меня есть деньги!..

Он скрестил на груди руки, покрытые глубокими морщинами, и крепко задумался; его седые брови сдвигались все плотнее, и видно было, что он пытается отогнать какую-то неотвязную мысль.

– А дьявол-то, пожалуй, хитрее, чем мы думаем! – воскликнул он внезапно. – И ведьма, чего доброго, рассказала бы мне, увижу ли я моего господина… и женится ли он? Ведь они прибегают к различным заклинаниям! Там, говорят, летают злые черные кошки с зелеными глазами, ведьма чертит в воздухе какие-то круги, и они начинают гореть, как огонь; она сжигает всевозможные ядовитые зелья, и человеку достаточно посмотреть в ее зеркало, чтобы узнать, что с ним будет. Все это, может быть, только пустые россказни, и аббат говорит, что всякое гадание – непростительный грех! Он даже читал нам по этому поводу очень длинную проповедь! А все же знать заранее все, что случится, чрезвычайно приятно!

Гарри развернул книгу, и внимание его всецело переключилось на переплет.

– Жаль, что я не могу прочесть это сокровище! – прошептал он со вздохом. – Я никак не пойму эти мудреные знаки. Все они на вид как будто одинаковые и стоят рядами! Одни только писцы разбирают их сразу.

Старик второй раз в жизни осознал, как плохо быть неграмотным, – он печально опустил свою седую голову.

– Придется обратиться к Олену, – проворчал он сквозь зубы. – А об этом узнают! Ведь когда моя Алиса подарила мне образ Пресвятой Богородицы, все узнали, что написано на задней части рамки… Я дам ему два пенса, и он не проболтается. Олен – славный мальчишка! Мне жаль, что его учат только грамоте… Я уже не раз говорил милорду, что из него мог бы выйти расторопный солдат, даже отважный воин, а при таком раскладе он не сможет, пожалуй, перевязать как следует и раненого осла!

Старый Гарри прошел на другой конец зала и отодвинул крепкие железные засовы на двери, выходившей прямо на вал. Этот вал представлял собой причудливое зрелище: на нем стояли группы языческих богов и вооруженных воинов: Геркулес со своей страшной смертоносной палицей и Аполлон с колчаном, наполненным стрелами; неподвижные витязи как будто угрожали с высоты осаждающим, а несколько поодаль толпа слуг волокла тяжеловесный камень с очевидным намерением подтащить его к краю и столкнуть вниз на неприятеля.

Гарри спокойно прошел мимо этих озлобленных и неподвижных воинов и, спустившись по лестнице, находившейся в башне, вошел в светлую комнатку, где мальчик прилежно чертил цифры на аспидной доске.

На голове его была легкая шапочка, а платье было сшито из тонкого сукна пурпурного цвета, подобного цвету кардинальских мантий. Когда дверь открылась, он быстро поднял голову и устремил на Гарри прекрасные глаза, сверкавшие умом.

В комнатке находилось всего только два стула; на одном из них сидел Олен, а на другом лежала целая груда нот, тетрадей и бумаг. Тут же стоял орган очень грубой работы, а за ним находилась маленькая кровать; в изголовье ее, на пуховой подушке, покоился внушительных размеров латинский словарь, труд Роберта Эстиенна, который Генри Перси подарил любознательному и смышленому мальчику.

Олен в одно мгновение освободил стул, заставленный бумагами, и подал его Гарри.

Выполняя обязанности вежливого хозяина, ребенок задавался в то же время вопросом, чем вызвано это посещение.

Хотя Олен и Гарри были, каждый по-своему, влиятельными персонами среди челяди, состоящей при графе, но им не приходилось еще ни разу в жизни оставаться с глазу на глаз.

Олен был сиротой, и Генри Перси взял его под свое покровительство; он снабжал мальчика всем необходимым и, заметив его отличные способности, помогал ему заняться образованием. Прислуга постоянно обращалась к Олену, когда было нужно подсчитать издержки или написать родным. Познания в арифметике, грамматике, а больше всего в музыке сделали мальчика весьма популярным не только в замке Перси, но и в его окрестностях. Он даже удостаивался чести в случае нездоровья старого капеллана читать на сон грядущий графу Нортумберленду разные эпизоды из Старого и Нового Завета.

Все эти обстоятельства, а еще того более убеждение, что у Олена нет воинственных наклонностей, восстановили Гарри против бедного мальчика, и он не упускал случая отозваться о нем как о глупом ребенке, на которого не следует обращать внимания. Олен понял, что только какое-то исключительное обстоятельство могло побудить Гарри заглянуть в его комнатку.

Старый слуга, казалось, был не менее Олена удивлен своей выходкой. Он уселся на стул, не говоря ни слова.

Мальчик тоже молчал и вопросительно смотрел на старика.

– Что ты писал, Олен, на аспидной доске? – спросил наконец Гарри.

– Я делал расчеты.

– А! – промычал старик. – Скажи же мне теперь: ты умеешь читать?

– Пожалуй, да! – отвечал мальчуган с плутоватой улыбкой. – Я должен, вероятно, прочитать вам письмо?

– Нет, я зашел к тебе совсем не для того.

– Так вы, видно, желаете продиктовать письмо?

– Мне некому писать.

– Вам угодно, быть может, чтобы я что-нибудь подсчитал?

– Нет! Какое сложение!

– Так что же я должен сделать?

– Ничего, – отвечал отрывисто старик, – пока ты мне не скажешь, такой же ли ты болтун, как и все мальчуганы?

– Вы знаете, господин Гарри, – возразил очень кротко, но серьезно Олен, – что я делаю все, что от меня зависит, чтобы не вызвать вашего недовольства, хотя и замечаю, что вы меня не любите!

«Он действительно добрый и послушный мальчик!» – подумал старый слуга, но спросил тем не менее с напускной суровостью.

– Так я могу рассчитывать на то, что ты не проболтаешься?

– Разумеется! – отвечал уверенно Олен.

– Ну, так тебе придется прочесть мне одну рукопись, там… в зале наверху, но не смей говорить об этом никому! – продолжал он торжественным и таинственным тоном, наклоняясь к уху мальчика. – Мне захотелось прочитать родословную нашего господина, хотя я ее знаю…

– Ну так в чем же дело? Идемте! Я готов! – перебил его мальчик.

Обрадованный случаем увидеть дорогие рукописи, к которым он не смел прикоснуться, Олен взбежал легко и проворно, как кошка, по лестнице на вал.

– Эй! Тише, мальчуган! – крикнул старик, шагая вслед за ним по крутым ступеням.

Гарри был еще на полпути, а Олен уже успел обежать раза три бессменный гарнизон, столетия стоявший на крепостном валу.

Минуты через две ребенок и старик сидели у круглого стола в большом зале Совета.

Олен торопливо взял драгоценную рукопись и любовался ею, а Гарри положил перед собой на стол клочок чистой бумаги, на которую намеревался накалывать кресты концом острой иглы, чтобы вспомнить по ним самые интересные места из родословной.