Казнь королевы Анны

– Вы шутите, конечно! – воскликнула она. – Я умна? Спросите у милорда Кромвеля! Он постоянно журит меня за несообразительность и упрямство. Кстати, ваше величество, так как случай доставил мне честь и счастье видеть вас, то вы, верно, позволите мне обратиться к вам с просьбой…

– Не слушайте ее! – вмешался граф Эссекский. – В ней развита склонность к сумасбродным фантазиям, и вашему величеству следует побранить ее за это.

– Но я должен сначала узнать, что это за фантазии, – сказал Генрих VIII. – Итак, леди Джейн, скажите откровенно, как мне доказать свою готовность доставить вам удовольствие?

– Я прошу вас позволить мне уехать из Виндзора, – отвечала спокойно и решительно девушка.

– Зачем вам уезжать, и вдобавок в то время, когда я решил устроить вам прекрасное и блестящее будущее?

– Мысль об отъезде вызвана в ней желанием выйти замуж во что бы то ни стало, – пояснил лорд Кромвель.

– И вы на самом деле хотите уехать исключительно из желания вступить скорее в брак? – спросил ее король.

– Нет, – сказала отрывисто Джейн Сеймур, обратив свои синие прекрасные глаза, сверкавшие от гнева, на первого министра, – и граф не имел права отвечать за меня! Я ему говорила, что хочу выйти замуж, но только в том случае, если это замужество обеспечит мне почетное положение в обществе.

– А вы уже нашли человека, которого предпочитаете всем остальным? – спросил ее король.

– Нет, – сказала она с глубоким простодушием, – мне все равно, за кого выйти.

– Но если вы сами никого не любили, то были, вероятно, любимы кем-нибудь?

– О нет, ваше величество, судьба не баловала меня; все, наоборот, чуждаются сироты – поэтому я и мечтаю вернуться в наше поместье.

– Уехать? Нет, ни за что! Этому не бывать! – вскричал Генрих VIII. – Вы сказали, что вас никто не любит, но это не так; судьба послала вам владычество над сердцем вашего повелителя; я ваш раб и слуга и люблю вас глубокой, безраздельной любовью! Ничто не в состоянии разлучить меня с вами.

– Но вы, ваше величество, слышали, вероятно, от милорда Кромвеля… – отвечала с усилием смущенная девушка.

Прекрасные глаза ее обратились на первого министра, моля о поддержке, но лорд Кромвель стоял неподвижный, как статуя, в амбразуре окна и созерцал темноту, скрывавшую роскошные виндзорские сады.

– Да, я слышал от графа, что вы ставите честь свою превыше всего на свете! – сказал пылко король. – И даю вам слово, что буду охранять ее так же зорко, как счастье, которого жду! Я прошу вас только ответить взаимностью на мое искреннее чувство.

Он торопливо вынул из золотой коробочки, стоявшей на столе, кольцо чудной работы и подал его девушке.

– Пусть этот перстень станет залогом исполнения всех моих обещаний и моей беспредельной и пламенной любви! – проговорил он тихо и взволнованно.

Джейн Сеймур машинально надела золотое кольцо на один из своих нежных и тонких пальчиков.

Все это было так неожиданно, что ее изумление не имело границ; она не могла не только возражать, но даже говорить. Ее сборы к отъезду, обещания Кромвеля, признание короля и вообще все события последних дней беспорядочно теснились у нее в голове. Она многое бы дала, чтобы разогнать туман, который окутал ее, но в мыслях девушки царил невыразимый хаос.

– Скажите, Джейн, будете ли вы любить меня? – спросил ее король.

– Ведь вы, ваше величество, хорошо знаете, что вы любимы всеми, – отвечала она, стараясь не сказать ничего неприятного.

Граф Эссекский нашел, что ответ Джейн несколько сух и холоден, и счел нужным вмешаться.

– Блистательное будущее, которое ваши слова неожиданно открыли перед леди Сеймур, поразило ее, – сказал он королю. – Она слишком взволнована и не в силах выразить вам ни свой восторг, ни свою благодарность.

– Да я и не желаю никакой благодарности! – сказал пылко король. – Я буду добиваться только ее привязанности!

– Вы, право, слишком милостивы ко мне, ваше величество, – проговорила девушка в замешательстве.

– Если вы так думаете, – отвечал ей король, – то дайте мне пожать вашу нежную ручку, прежде чем Кромвель уведет вас отсюда в вашу темную башню. Для вас будет готово через несколько дней другое помещение – более приличное и более удобное.

Граф Эссекский по знаку своего повелителя дал понять Джейн, что им пора уходить; но, пропустив девушку в приемную, он сделал шаг назад и посмотрел на Генриха. Этот взгляд как бы говорил: «Ну что, ваше величество, довольны ли вы мной и довольны ли ею?»

– Ах, Кромвель, – проговорил вполголоса король, – она окончательно вскружила мне голову. Ей стоит захотеть… и я не посмотрю ни на кого на свете и возведу ее на английский престол!

Глава XXI

Посвящение в рыцари

По приезде в Гринвич товарищи Уотстона проводили его немедленно в собор.

Ночь уже наступила; церковь была пуста, и только одна лампа освещала ее потемневшие своды.

Уотстон встал на колени на подушку, заранее для него приготовленную посередине храма.

Затем его спутники удалились в глубочайшем молчании, и он остался один, для того чтобы обдумать все важные обязанности, которые возлагало на него посвящение в рыцари.

Эта ночь, проведенная в уединении храма, называлась в ту эпоху ночью бдения.

Уотстон молился долго, горячо и усердно; потом мало-помалу его мысли приняли другое направление; он вспомнил свою мать и ее советы и решил исполнить все, что она хотела.

Время прошло незаметно, ночной мрак стал редеть, и вскоре первый луч восходящего солнца проник через ярко расписанные окна в собор. Убранство его было великолепно.

Рыцарские знамена, стоявшие в два ряда, образовывали блестящее полотно разноцветных полос из дорогого бархата, расшитого серебром, золотом и шелками.

Эти эмблемы мужества стояли в Божьем храме, дожидаясь, когда их опять понесут на поле битвы; лучи солнца скользили по мечам, тяжелым серебряным и золотым кистям, по ярким шарфам, перевязям, шлемам и другим принадлежностям одеяния рыцарей, хранившимся в соборе для торжественных случаев посвящения новых и испытанных членов.

Учреждение рыцарского звания было вызвано искренним религиозным чувством и желанием принести пользу человечеству, и на рыцарей смотрели почти с благоговением.

Обряд посвящения совершался всегда с особенной торжественностью. Так же как при крещении, новичку назначался достойный наставник.

Новичка стригли в кружок, как стриглись духовники, и просвещенный приобретал права, равные с правами святых отцов.

Его вели в баню, чтобы очистить тело его, а исповедь снимала с души все грехи его юности. Он принимал причастие и проводил все время, оставшееся до начала обряда, в полном уединении, за усердной молитвой.

Нужно добавить, что к посвящению в рыцари допускались только те, кто успел доказать свое мужество в кровопролитных битвах и чье имя не было запятнано.

Когда солнечный свет озарил своды церкви, на прекрасном лице молодого Уотстона появилась улыбка беспредельного счастья.

Почти следом за тем двери храма открылись, окрестности огласились колокольным звоном, и рыцари медленно вошли в церковь.

Впереди шли наставники Уотстона, а за ними его товарищи: Рочфорд нес его меч, а остальные – доспехи на бархатных подушках с золотыми кистями.

Сердце Уотстона билось: он имел все, что судьба дает своим избранникам: состояние, молодость и блестящее положение в обществе; будущее представало перед его мысленным взором рядом блаженных дней, и ничто не омрачало ясности этой благословенной, торжественной минуты.

Раздались звуки труб, собор заполнили разряженные леди и надменные лорды; вошли и духовники в роскошном облачении; из золотых курильниц поднимались под высокие своды храма волны благоухающего золотистого дыма, везде сверкали латы и шлемы с развевающимися белоснежными перьями. На улицах, примыкающих к старинному собору, раздавался громкий бой барабанов и слышался веселый непрерывный говор народа, окружившего церковь задолго до рассвета.

Когда шум и суета заметно поутихли и прибывшая публика заняла отведенные места, Уотстон медленно подошел к алтарю и преклонил колени около герцога Норфолка, который принял меч, принесенный Рочфордом, и совершил ритуальное лобзание.

Оживление Уотстона сменилось каким-то безотчетным волнением; глаза его невольно обратились туда, где разместились гордые и нарядные леди, но он не нашел того, что искал: в этой массе блестящих и дорогих нарядов не было черного платья, в которое его возлюбленная мать облеклась на всю жизнь после смерти мужа.

Молодой человек побледнел и вздохнул.

«Моя мать подобна душистому цветку в пустыне, – подумал он невольно. – Его никто не видит и не может оценить; она не захотела присутствовать на нынешнем торжестве, чтобы не быть предметом всеобщего внимания, но мне все-таки больно не видеть ее здесь».

Раздумье его было непродолжительным.

– Встаньте! – сказал ему торжественно Норфолк, подняв внезапно великолепный меч, перевязанный шарфом.

Уотстон повиновался.

– Возьмите этот меч! – продолжал старый герцог. – Постарайтесь найти в нем надежного и верного товарища! Если вы обнажите его для того, чтобы отомстить за свою оскорбленную честь и защитить правое дело, то разите им смело, пока не одержите победу над врагами.

Норфолк опустил меч, и Уотстон приложился губами к лезвию, а потом к рукояти.

– Помните, – сказал герцог, – что его рукоять изображает крест. Христос умер на нем, чтобы одержать победу над смертью и грехом, и вы должны бороться, не щадя своей жизни, против зла и порока! Вы, Артур Уотстон, достойны того звания, которое получаете, и я вполне уверен, что вы не замедлите доказать нам на деле, что понимаете значение благородства и еще более укрепитесь в решимости проливать свою кровь за веру и за родину!

– Да, милорд, слова ваши сбудутся именно потому, что я твердо решил брать с вас во всем пример, – отвечал с увлечением молодой человек.

Старый герцог Норфолк надел на него перевязь и прикрепил к ней меч.

Затем к Уотстону подошел рыцарь и надел на него панцирь чудесной работы.

– Этот панцирь, – сказал он, – вменяет вам в обязанность слушаться во всем голоса совести и рассудка и стараться прославить свое имя ратными подвигами и безупречной жизнью.

Второй рыцарь надел на него блестящие латы и произнес торжественно:

– Помните, что под этими латами должно биться отважное, благородное сердце, которому чужды мелкие или корыстные чувства.

Третий рыцарь приблизился и прикрепил к ногам его железные поножи.

– Знайте, – сказал он, стягивая ремни, – что вы обязаны являться, не теряя ни минуты, на помощь к угнетенным, гонимым и несчастным, не требуя за это похвалы и наград, и поступать всегда справедливо и честно.

Вошел четвертый рыцарь, он держал в руке шпоры из червонного золота, носить которые разрешалось в то время только рыцарям; оруженосцам предоставлялось право носить серебряные шпоры.

Церемония прикрепления этих золотых шпор к сапогам посвящаемого в почетный орден рыцарства выполнялась нередко девушкой или дамой.

– Вы, может быть, желали бы, – сказал четвертый рыцарь, намекая Уотстону на это обстоятельство, – чтобы особа, близкая и дорогая вам, надела эти шпоры, но я во всяком случае рад сделать это сам. Позвольте же напомнить вам, что с этой минуты вы обязаны, подчинять каждый свой поступок указаниям чести, разума и любви к ближнему.

Когда церемониал одевания Уотстона в рыцарские доспехи был уже совсем окончен, оглушительный звон, раздавшийся с древней соборной колокольни, возвестил всем присутствующим о начале обедни.

Почти следом за тем в храме раздались торжественные звуки церковного органа, которые слились с хором стройных, молодых голосов. Толпа с благоговением преклонила колени и начала молиться.

Но как только священник, совершив литургию, благословил присутствующих, на улицах снова раздался бой барабанов.

Тогда герцог Норфолк выступил из круга рыцарей, и Артур Уотстон упал перед ним на колени.

Старый воин был тронут: у него тоже были взрослые сыновья; он посмотрел почти с отеческой нежностью на этого красивого, благородного юношу, на его светло-русые волосы и, наклоняясь к нему, тихонько ударил три раза по плечу своим острым мечом.

– Во имя всемогущего, всевидящего Бога, святого Михаила и святого Георгия возвожу тебя в рыцари, – произнес Норфолк тихо, но отчетливо.

Когда Артур Уотстон по приказанию герцога приподнялся с колен, последний поцеловал его и с чувством сжал в объятиях.

Невозможно изобразить тот энтузиазм, который овладел в эту минуту публикой: старинный собор огласили восторженные крики, все взоры обратились на стройную фигуру молодого Уотстона и на седые волосы почтенного герцога; все старались протиснуться вперед, для того чтобы сказать им слово поздравления.

Но не прошло и минуты, как волнение стихло будто по волшебству; движение прекратилось, толпа остановилась, словно приросла к месту, и ее воодушевление моментально сменилось благоговейным трепетом.

Уотстон в сопровождении своего наставника приближался к аналою, окруженному духовенством, чтобы подтвердить данные им в то утро обеты присягой на Евангелии.

– Клянетесь ли вы, рыцарь, – спросил его священник, – отдать всего себя на служение Господу, исполнять Его заповеди, защищать всеми силами христианскую веру и умереть, но не отречься от нее?

– Клянусь служить Господу до конца моей жизни, – ответил Уотстон и затем произнес требуемую при таких обстоятельствах клятву. Она была очень серьезна и торжественна:

– «Я клянусь защищать права вдов и сирот и отстаивать их с оружием в руках.

Я клянусь в вечной верности моему государю и буду проливать свою кровь за него и за родину.

Я клянусь не повредить никогда моим ближним ни словом, ни делом, никогда не присваивать чужого достояния и защищать его от тех, кто решился бы посягнуть на него.

Я клянусь отрешиться от себялюбия и желания наживы и никогда не следовать внушениям корысти, а поступать так, как велят долг и совесть.

Я клянусь обнажать этот меч только за правое дело или для пользы общества.

Я клянусь, что буду слепо повиноваться моему вождю и исполнять то, что он прикажет мне.

Я клянусь дорожить честью моих товарищей, как своей собственной, и не стараться возвыситься над ними или претендовать на их право к возвышению.

Я клянусь, что не нападу на противника, когда он будет один, а я с сопровождающим, и не стану устраивать засаду моему врагу.

Я клянусь не носить потайное оружие и выходить на бой только с мечом.

Я клянусь, что когда буду на турнире или ином состязании, то мой меч не коснется никого острием».

Уотстон умолк на минуту, чтобы перевести дыхание, и потом продолжал все так же твердо и спокойно:

– «Я клянусь, в случае если буду побежден на турнире, выполнить все условия поединка без всяких послаблений и вручить победителю и лошадь и оружие, если он пожелает, и, кроме того, не осмелюсь вступать ни в какое сражение без его разрешения.

Я клянусь, что буду почитать и любить тех, с кем буду делить заботы и опасности, помогать им и поддерживать их, а также никогда не вступлю в состязание на турнире, прежде чем не узнаю, с кем я вступаю в бой.

Произнеся обет или дав обещание отправиться в дорогу, я ни на минуту не расстанусь с оружием, за исключением времени сна.

Пустившись в странствование, я обязуюсь ехать напрямик, какой бы неровной и опасной ни была дорога; я не сверну с нее, дабы избежать встречи с могущественными рыцарями или хищными зверями, и не остановлюсь ни перед каким препятствием, преодолеть которое под силу человеку.

Я не позволю себе принять от чужестранного монарха или принца ни награды, ни титула, чтобы не оскорбить этим свое отечество.

Если мне поручат командовать отрядом вооруженных людей, то я обязуюсь строго соблюдать дисциплину, не допускать насилия и преследовать зло с неутомимым рвением.

Если мне придется сопровождать замужнюю женщину или девушку, то клянусь ограждать их от всяких оскорблений и от всяких опасностей, хотя бы мне пришлось поплатиться за это жизнью.

Если в числе людей, попавших в плен, окажутся женщины, я обязуюсь взять их под мое покровительство и не дерзну сказать им ни единого резкого или вольного слова.

Если мне поручат или я предприму по доброй воле какое-нибудь важное и полезное дело, то я буду следить с неусыпным вниманием за его исполнением и достигну желаемого результата, если только не буду отозван для защиты отечества.

Если я дам обет совершить трудный и блестящий подвиг, то клянусь, что меня не устрашат ни трудности, ни борьба, ни опасности.

Я клянусь держать данное мною слово; если меня возьмут в плен, а потом разрешат вернуться на родину с условием заплатить выкуп, я обязуюсь выполнить договор; если я не сделаю этого, то вернусь в неволю, а если я не сделаю того, что обещал, то признаю за всяким право назвать меня лжецом, недостойным благородного звания рыцаря.

Окончив странствия по чужбине, я клянусь вернуться к моему государю и дать ему подробнейший отчет о путешествии, если даже какие-то события выставляют меня в неприглядном свете. Если же я прибегну к обману и скрытничеству, то буду недостоин звания дворянина и рыцаря».

После этих слов к Уотстону подошел пожилой рыцарь и вручил ему щит, на котором был выгравирован его фамильный герб.

– Даю вам этот щит, – произнес он торжественно, – для того, чтобы он ограждал вашу грудь от вражеских ударов, так как ваша особа дорога королю, нашему повелителю, и вашему отечеству! На щите этом выгравирован герб Уотстонов, для того чтобы вы вспоминали почаще о заслугах и подвигах ваших дорогих предков; старайтесь быть достойным потомком этих мужественных и великих людей и увеличить, если возможно, славу, приобретенную ими на поле брани. Докажите, что род ваш подобен тем водам, которые идут от истока, разрастаясь все более, и образуют быстрый и шумный поток.

После этого другой рыцарь подал Уотстону шлем. Молодой человек надел его немедленно, как бы желая показать, что для рыцаря шлем дороже короны.

Церемониал закончился, духовенство пропело хвалебный гимн Создателю, и толпа начала выходить из собора.

Уотстона ожидал невдалеке от паперти лихой чудесный конь. Он был покрыт богатым пунцовым чепраком с подкладкой из белого блестящего атласа, чепрак был заткан фамильными гербами благородного рода, от которого происходил Уотстон, и гербы эти, расшитые золотом и шелками, ослепительно блестели под ярким солнцем. Лошадь ржала и била копытами о землю, но осанистый рыцарь, поседевший в сражениях, держал ее за поводья и заставлял подчиняться своей изумительной силе.

Рыцари тем временем вышли уже на паперть. Впереди всех шли старый герцог Норфолк и молодой Уотстон.

Когда они медленно спустились по ступеням широкого крыльца, старый рыцарь, державший прекрасного коня, подвел его к Уотстону; молодой человек, несмотря на всю тяжесть своего вооружения, не прикоснулся к стремени и вскочил в седло с удивительной ловкостью. Все глядели на молодого, стройного и красивого всадника и его длинногривого и гордого коня. В воздухе раздались восторженные крики:

– Бог да благословит путь ваш, рыцарь! – гремели тысячи голосов.

– Да ниспошлет Он вам силу одолеть врагов нашей отчизны!

– Да сохранит Он вас посреди жарких сражений!

Артур Уотстон был тронут до глубины души: слезы сверкнули в его синих глазах.

Все рыцари проворно вскочили на коней, толпа заволновалась, и все двинулись к площади, где должен был вскоре начаться ожидаемый с нетерпением турнир.

Глава XXII

Турнир

Время близилось к полудню; солнце ярко светило; на прекрасной обширной Гринвичской равнине пестрели тысячи изящных павильонов: одни изображали походные палатки, другие – причудливые китайские беседки с легкими колокольчиками, звеневшими при каждом дуновении ветра, и с дорогими вазами, наполненными свежими и яркими цветами.

Между ними виднелись искусственные гроты, обложенные мхом; фонтаны самых разных конструкций распространяли в воздухе свежесть и аромат душистых вод.

Из тени деревьев, увешанных плодами, выглядывали хорошенькие сельские домики, далее возвышались языческие храмы с золочеными кровлями, виднелись редкие тропические кустарники, крытые аллеи вели в громадный зал, уставленный столами, где должен был начаться после окончания турнира пышный и шумный пир.

Кроме иллюминации и прекрасного фейерверка для пирующих были приготовлены разные сюрпризы и забавы.

Так, после первых блюд в зал пиршества должны были явиться три чудовища, из которых одно, длиной в сто футов, было снизу доверху покрыто чешуей из серебра изящной и дорогой работы; на чешуе были искусно сделаны глаза из чудесных блестящих изумрудов. Этот морской гигант нес на своей спине обломок скалы, покрытый кораллами; на обломке сидели нимфы, одетые в золотую парчу, обшитую жемчугом и убранную кораллами; одна из этих нимф, сидевшая на троне из цветов, изображала Англию. На костюме ее цвета небесной лазури были вышиты серебром волны, что символизировало владычество королевства над бурной стихией; ее голые ножки опирались на щит, изображавший английский национальный герб. Безобразное тело морского чудовища было обвито толстыми золотыми цепями, но каждая из них была прикреплена обоими концами к коралловому поясу, который обвивал стан грациозной нимфы; в руках у нее была красивая корзина, наполненная чудесными плодами и цветами.

На корзине было написано, что Анна Болейн превосходит своей красотой всех земных королев.

После этой группы появлялся сам Нептун на четырех рыбах огромного размера, из-под жабер которых летели брызги чистой, прозрачной и душистой воды.

Вслед за Нептуном на гигантском ките вплывала гордая морская царица. Платье из серебристого газа не скрывало ее маленькие нежные ножки, на голове ее блестела диадема из бриллиантовых звезд, и она прижимала к сердцу солнце, сделанное из золота; на солнце красовались вензеля короля и королевы Англии и было написано, что блеск царствования Генриха затмевает блеск солнца.

Вторая часть программы должна была начаться появлением двенадцати крылатых лошадей, на которых сидели грациозные амуры в розовом одеянии; за ними торжественно следовали лесные божества в виде больших гобоев, украшенных венками; шествие замыкали крылатые зефиры в белоснежных туниках из блестящего газа, они несли корзины, наполненные яркими душистыми цветами, а за ними бежали козы, вепри и лани.

В третьей части программы перед пирующим обществом шествовали девять статных рыцарей в роскошном одеянии. Они изображали великих деятелей древнего мира: Иосию, Давида, Иуду Маккавея, Гектора, Александра Великого, Юлия Цезаря, Карломана, Готфрида Бульонского и Артура, короля бриттов.

Артур должен был нести громадного павлина; шею гордой птицы украшало чудесное баснословно дорогое ожерелье, и королева Англии была обязана вручить его тому, кто победит на турнире, в то время как герольды будут бросать народу золотые монеты и возвестят о подвиге.

За королем Артуром должны были идти знаменитые рыцари Круглого стола: Ланцелот дю Лак, Гектор Демарн, доблестный Лионель, Тристан де Леонуа, Гро, сенешаль Артура, и его коннетабль Бодуае, рыцарь Сегурадас, храбрый рыцарь Сакрмор и король Фарамонд с лазоревым щитом, на котором были видны три лилии, а под ним девиз: «Эти цветы дадут много чудесных бутонов!»

Одеяние рыцарей, как мы уже сказали, отличалось изяществом и роскошью; многие из них должны были приветствовать королеву стихами, в которых воспевалась ее дивная красота.

Анна Болейн была еще предметом поклонения английского двора, но любовь к ней надменного повелителя Англии угасла и сменилась непримиримой ненавистью.

В центре сада, разбитого на Гринвичской равнине, находилось ристалище, обнесенное легким золоченым барьером, по углам которого стояли красивые и высокие башни. Вокруг ристалища тянулся большой вал с широкими воротами, расписанными гербами королевской фамилии. Участники турнира должны были коснуться этих ярких гербов, перед тем как вступали в единоборство.

Стены вала были сделаны наподобие римских цирков – тройной ряд лож, скамьи, спускавшиеся постепенно к ристалищу. На правой стороне, в самом центре, находилась большая королевская ложа под легким балдахином превосходной работы.

По боковым лестницам, устланным пушистыми восточными коврами, можно было спускаться на арену. В галерее, устроенной над королевской ложей, находились маршал и судьи турнира; в других же галереях, тянувшихся от нее, размещались представители дворянства; в первом ряду сидели руководители местной администрации и почетные граждане, и народу, толпившемуся за оградой далеко от арены, удавалось увидеть, конечно, очень немногое, но это не мешало толпе расти и расти и заполнять обширную Гринвичскую равнину.