Замок Монбрён

Жераль и Доброе Копье были поражены этим открытием.

– Ты лжешь, монах! – вскричал в запальчивости капитан.– Я знаю, что ты лжешь! Барон де Монбрён не мог оставить замок! Клянусь всеми чертями, подумай, что ты говоришь! Я еще раз позову Проповедника.

– Беру в свидетели Бога, видящего нас, что я говорю правду,– отвечал с твердостью Готье.– Все, мною сказанное, так же справедливо, как то, что солнце освещает теперь нас. Да, барон выехал со своими воинами, назначенными для засады в Соколиной долине. Он сначала хотел поручить командовать отрядом одному из своих старших воинов, но Жак Черная Борода, самый неустрашимый из всех, за вчерашнее свое поведение посажен в тюрьму, а на других он не хотел положиться. Впрочем, хотя барон и не объявил своим людям прямо, в чем дело, а сказал только, что из предприятия можно извлечь большие выгоды, но все они были так дурно настроены, и обнаруживали такое недовольство при мысли, что засада, может быть, устраивается против знаменитого французского рыцаря, что барон решил сам командовать ими. Это было единственное средство добиться их полного повиновения.

Трубадур и капитан пришли в страшное беспокойство.

– Смерть и вечное осуждение! – с яростью вскричал Доброе Копье.– Я знаю наверное, чертов капеллан, что ты лжешь, как богоотступник! Каким образом может лично барон командовать отрядом, отправившимся в Соколью долину? Я видел всех этих воинов в десяти шагах отсюда, и так же ясно, как вижу тебя теперь, при них не было ни значка, ни знамени, ни оруженосцев, ни пажей, ничего из всех этих принадлежностей, которые обыкновенно окружают тщеславного барона, когда он выступает в поход.

– Неужели вы хотите, сир капитан, чтобы он, отправляясь на подобное предприятие, нарядился в лучшие и богатейшие свои доспехи и велел трубить в трубы и рожки? Напротив, барон позаботился, чтобы его не узнали, и для этого надел платье и вооружение одного из своих вассалов.

– В самом деле,– сказал с живостью трубадур,– помните ли, Доброе Копье, что у некоторых солдат барона были опущены забрала, и тот, кто ехал впереди, имел совершенно такой рост и сложение, как у сира де Монбрёна.

На этот раз у капитана не осталось никакого сомнения.

– Так что же мы делаем здесь,– вскричал он запальчиво,– когда там, в Сокольей долине, может быть, уже дерутся? Эй, ребята! – продолжал он громовым голосом, обращаясь к своим людям, давно уже с нетерпением ожидавшим сигнала к отъезду.– По коням! На коней! Стрелкам и прочим пехотинцам садиться позади всадников, а кто не нашел места, тот ступай охранять лагерь. За копья и стрелы! Вас ожидает слава и добыча!

Едва этот воинственный призыв раздался, как весь лес словно ожил. Стук оружия, крики воинов, ржание коней послышались из глубины чащи. Казалось, каждый куст, каждый сук или дерево породили стрелка, копьеносца или пажа с обоюдоострым мечом. Дорога и окрестные полянки покрылись лошадьми и воинами, которые, исполняя приказание начальника, суетились, бегая взад и вперед.

Паж принес капитану шлем, украшенный красными перьями, а оруженосец подвел коня, превосходное животное, закованное в железо подобно своему господину. В то время как подавали оружие, Доброе Копье быстро делал различные распоряжения.

– А меня, сир капитан,– спросил бедный капеллан, остававшийся по-прежнему под надзором двух воинов,– не отпустите ли вы меня? Для пользы вашей я изменил моему господину.

– Вам не сделают никакого зла, почтенный отец,– отвечал начальник живодеров, садясь на коня,– если только вы сказали нам правду. Стрелки! Отведите этого священника в лагерь и смотрите, чтобы он не сбежал. Если, возвратившись, я увижу, что ты обманул меня, будь уверен, монах, час твой пробил. Говори! Ты можешь еще поправить дело!

– Я сказал правду,– отвечал капеллан.

– Хорошо. Ступай же!

Он подал знак страже, и пленника увели в глубину леса.

В это время трубадур сел на коня, для него предназначенного, и взял в руки щит, который висел на аркане седла. Капитан взглянул на него с видом участия.

– Я вижу, сир трубадур,– сказал он,– что вы непременно хотите доказать мне свою храбрость. Но более чем безрассудно пускаться в таком вооружении в схватку, которая наверняка будет отчаянной.

– Вы знаете, что я не пожалел бы моей жизни,– отвечал грустным тоном Жераль.– Но не беспокойтесь, мессир. Я постараюсь не вмешиваться в битву. Если рука моя не в состоянии служить для освобождения Дюгесклена, то, может быть, чем-нибудь другим я смогу быть ему полезен и сделаю это в честь Валерии де Латур.

– Как хотите,– сухо отвечал Доброе Копье, которому это имя вдруг напомнило об их соперничестве.

Он обернулся к своим воинам, которые построились уже в ряды. Каждый всадник на крестце своего коня имел пехотинца.

– Товарищи! – закричал капитан.– Мы должны освободить великого полководца Дюгесклена, которым сир де Монбрён предательски хочет овладеть, чтобы потом потребовать за него богатый выкуп.

– Дюгесклена? – повторили голоса с удивлением.– Мы идем сражаться за Дюгесклена!

– За него и на его глазах! Каждый постарается исполнить свою обязанность с честью! Святой Жорж и святой Дионисий! Копья вперед!

– Копья вперед! – повторила вся толпа.

Отряд поскакал, подняв облака пыли и повторяя воинственные кличи, которые произвели тревогу в небольшом числе воинов, оставшихся охранять Монбрёнский замок.

III

Между тем Бертран Дюгесклен спокойно ехал со своими оруженосцами по лесистой и дикой местности, лежавшей по ту сторону монбрёнского пруда. Солнце начинало уже палить, но дорога шла между двух отлогостей, покрытых кустарниками, и совершенно закрывалась тенью деревьев, возвышавшихся справа и слева, так что путешественники не могли еще страдать от жары. Несмотря на это, все они имели вид печальный и беспокойный, и бальзамический воздух утра, входя в их мощные груди, казалось, нисколько не охлаждал их крови. По всему было видно, что свобода, которой наслаждались они в эту минуту, не могла изгладить из их памяти некоторых недавних впечатлений. Оруженосцы с недоверчивостью поглядывали на вассала, которого дали им в проводники и который ехал впереди отряда, потом с угрожающим видом заводили разговор на своем наречии.

Только один бретонский рыцарь не обнаруживал никакого беспокойства, не потому, что он не питал никаких подозрений, но оттого, что был выше всякого чувства, сколько-нибудь похожего на страх. Он смеялся над беспокойством своих людей, когда они, при каждом повороте дороги, во все глаза высматривали открывавшуюся перед ними местность. В то время как свита Дюгесклена проезжала каштановую рощу, где дорога, расширяясь, позволяла нескольким воинам ехать в ряд, Бертран подозвал к себе первого своего оруженосца Жана Биго, который отличался от других товарищей большей бдительностью. Биго поспешил повиноваться и подъехал к своему господину, но, не выезжая на одну с ним линию, держался, однако, таким образом, что Дюгесклен мог свободно разговаривать с ним.

– Приблизься ко мне, друг мой,– сказал рыцарь веселым тоном,– отчего это нынче у тебя такая печальная физиономия? Клянусь святым Ивом! Уж не заставил ли вас этот скряга рыцарь выехать натощак или, может быть, дал вам дурные постели в этом жилище погибели? Вот я хоть и ничего не ел вчера вечером, для того чтобы не делить с этим вероломным ни хлеба, ни соли, зато спал славно! Впрочем, сегодня за завтраком я вознаградил себя за вчерашние лишения… Что ж? Клянусь Богом, и вы должны были поступить так же.

– Это другое дело,– отвечал со вздохом Биго.– Мы, с той поры как нас заперли в зале и тем вселили подозрение, что против вас питают какой-то умысел, не могли ни пить, ни есть, ни спать, несмотря на то, что пищи у нас было вдоволь, так же как и свежей соломы для постелей. Целую ночь мы горевали и думали, что уж нам никогда не придется вас увидеть.

Эти слова любви и преданности, казалось, приятно пощекотали нервы того, к кому относились. Он захохотал громким самодовольным смехом.

– Так я еще не дурной господин, когда вы меня так любите? – спросил Дюгесклен.– Однако, мой бедный Биго, ведь на долю вашу достается не один пинок, когда я бываю в гневе, и моя дьявольская рука так тяжела, что после нее всегда остаются следы, даже и тогда, когда в ней нет ни меча, ни копья и когда она не одета в железную перчатку! Но вы трусы и бездельники! Я подозреваю, вы испугались не за своего господина, а просто за себя и за свои несчастные шкуры, которые я выколачиваю чаще, чем нужно.

– Мы ваши ленники и слуги,– отвечал Биго с почтением,– и если вам приходит иногда охота поколотить нас для порядка,– мы ни слова. Но что касается упрека, сделанного вами сию минуту,– продолжал он, воодушевляясь,– я могу поклясться, сир, вашей драгоценной головой, нашим святым папой и Орейскою Богоматерью, что ни один из нас в эту ночь не думал о себе и что все наши опасения были за любимейшего и храбрейшего нашего господина.

– Верю, Биго,– отвечал Дюгесклен несколько изменившимся голосом.– Со своей стороны я всех вас люблю, как детей моих, и если б этот грабитель барон оскорбил хоть одного из вас,– клянусь святым Ивом! – я не оставил бы камня на камне в его замке! Но скажи мне, пожалуйста, отчего теперь, когда мы вне замка, все вы как в воду опущенные? Разве мы не свободны в открытом поле, сидя на конях и имея в руках кое-какие деревянные и железные игрушки для защиты? Чего нам с этим бояться?

– Сказать правду, мой благородный господин, я не доверяю этому барону де Монбрёну. Он до рассвета выехал нынче из замка с толпой всадников, и я боюсь, как бы мы его здесь не повстречали в скором времени.

– Мы его встретим, ты можешь быть уверен в этом,– возразил Дюгесклен, смеясь.– Меня уведомили наверное, что нынче мы встретим его на дороге.

Биго быстро схватил за узду коня, на котором ехал Дюгесклен, чтобы принудить его остановиться.

– Я не потерплю, сир, чтобы вы сделали еще хоть один шаг вперед! – бормотал он.– Безумно без всякой нужды идти навстречу явной опасности.

Гордый скакун зафыркал и поднялся на дыбы. Бертран пришел в ярость.

– Оставь коня, подлый конюх! – вскричал он.– Оставь его, говорят тебе, или, клянусь небом…

– Убейте меня,– отвечал Биго решительно.– Я скорее соглашусь умереть, чем видеть своего господина добровольно и безрассудно уступающего измене!

Поступок оруженосца был так смел, что Бертран, несмотря на свой неукротимый характер, не мог не растрогаться.

– Ты храбрый и верный товарищ,– сказал он тоном более мягким,– но оставь узду, Биго, и поговорим спокойно. Ты знаешь, что я охотно выслушиваю советы, от кого бы они ни были.

На этот раз оруженосец принужден был повиноваться.

– Итак, мой благородный господин,– начал он с воодушевлением, показывая на проводника, который ехал шагах в двадцати и не мог заметить произошедшей ссоры,– не лучше ли будет прежде всего убить этого предателя, который ведет нас в расставленные сети?

– Зачем же? – сказал Дюгесклен.– Разве этот вассал не должен повиноваться своему господину? Господин его один отвечает за свои поступки. Клянусь Богом! Если должно убивать служителей за то, что они верны своим господам, я знаю иных, которым недолго бы пришлось жить.

Беспокойство Жака Биго становилось час от часу сильнее.

– Что же вы хотите делать, сир? Мы все продвигаемся вперед, и каждый шаг приближает нас к опасности. Того и гляди, появится этот вор-барон со своей шайкой! Именем благородной вашей супруги, именем всех ваших друзей, именем короля, нашего повелителя, нуждающегося в ваших услугах, заклинаю вас, позвольте мне избавить вас от этого проводника. Потом мы изменим путь, пойдем в лес, на произвол Божий… Нам нетрудно будет отыскать большую дорогу, по которой мы приехали вчера.

Дюгесклен был столь же настойчив и упрям, сколь и храбр, и это он показал в настоящем случае.

– Мессир Жан Биго, мой верный оруженосец! – возразил он с обыкновенной своей грубостью.– Смотрите, чтобы ваше излишнее усердие не заставило вас забыть то почтение, которым вы мне обязаны. Вспомните, что я не терплю противоречий…

Потом, приметив, что жесткость его глубоко тронула бедного служаку, у которого крупные слезы показались на глазах, продолжал с выражением добросердечия:

– Не старайся, друг мой, уговорить меня. Я расскажу тебе, на что я решился, для того чтобы ты не принимал твоего господина за одного из тех странствующих рыцарей, о которых говорят трубадуры и которые, едва только услышат о каком-нибудь опасном приключении, тотчас летят туда. Я хорошо изучил барона Монбрёна. Это человек скупой и жадный, подобно множеству других владетелей Франции и Англии, но я считаю его человеком храбрым и не способным к подлости, которая может запятнать честь его дома. Вот что я думаю: может быть, мы и в самом деле встретим здесь барона с людьми – в чем почти нет никакого сомнения, ибо молодая девушка в замке сказала мне это положительно, прибавив, что в случае нужды нам будет оказана помощь, но эти романические головы ничего не смыслят в делах воинских и пугаются всякой безделицы. Я не думаю, чтобы барон вздумал устроить мне засаду. Вчера мы друг друга вызвали на поединок и залог вызова вручили этому странствующему трубадуру, который нынешней ночью исчез так неожиданно, а ты знаешь, что в таких обстоятельствах рыцарь бесчестит себя, если прибегнет к засаде вместо открытого боя. Поэтому я думаю, что барон просто предложит мне поединок в чистом поле, на что я охотно соглашусь, если он даст мне надеть доспехи первого из его воинов.

– Не верьте, благородный господин, не верьте такому великодушию в человеке столь грубом! Если бы он имел подобные намерения, зачем бы ему брать тогда с собой столько воинов? Разве вы не заметили, выезжая из замка, что валы были пусты и большая часть гарнизона исчезла?

– Э! Да как же ему, выезжая в поле, не брать часть гарнизона, когда столько живодеров кочуют по окрестностям? Сверх того, ты знаешь, Биго, как тщеславны эти гасконские рыцари! Наш убежден, что выбьет меня из седла первым же ударом, и в таком случае он рад призвать не только весь свой гарнизон – всю провинцию! Но молчи! Я жду с нетерпением этого басурмана и – клянусь святым Ивом! – заставлю его раскаяться в его замыслах.

Биго ничего не мог сказать на это, но мрачное предчувствие говорило ему, что прямодушный и благородный господин его очень ошибается насчет сира де Монбрёна. Возражать далее было невозможно, и потому Биго довольствовался тем, что покачал головой с видом глубокой скорби.

– Благородный господин мой,– начал он,– вы опытнее и умнее нас, и Богу, конечно, угодно будет помочь вам выпутаться из этого так же благополучно, как и прежде, а между тем, клянусь честью, позвольте мне пожалеть, что нет с вами сотен двух добрых копьеносцев и благородных капитанов, которыми командовали вы вчера утром при взятии Мальваля. Если бы по крайней мере благородные братья Мони, ваш брат Оливье, мужественный граф д’Арманьяк или этот храбрый маршал д’Андрегем, которого вы отправили к французскому королю, были теперь с вами, я не боялся бы нападения барона де Монбрёна, хотя бы с ним было вдвое больше людей. А то теперь мы, ничтожные оруженосцы без оружия, что можем сделать? Разве только умереть, защищая вас.

– Полно, перестань хныкать,– сказал с нетерпением Дюгесклен.– Клянусь Динанской Пречистой Девой! Стоит ли звать на помощь мужественных рыцарей армии герцога Беррийского для бездельников, следующих за ним! Я тотчас исключил бы тебя из числа моих слуг, если б эти герои могли слышать твои слова. Но, к счастью, брат мой Оливье Дюгесклен и Мони еще грабят и разоряют города и замки в Перигоре, а граф д’Арманьяк, вероятно, уже на пути к своему замку, чтобы скорее на свободе оплакать своего побочного сына, который давно уже покинул его.

Во время этого разговора путешественники приехали к небольшой долине, покрытой папоротниками, вокруг которой возвышались крутые горы. Подошва гор и ушелья между ними оттенялись высоким лесом, холмистая долина была там и сям усеяна кустарниками и дикими растениями. Солнце, показавшееся из-за деревьев, еще не совсем рассеяло туман, и легкие полосы его тянулись по отдельным частям ландшафта. Это место называлось Сокольей долиной.

По мере того как отряд приближался к ней, Биго, не перестававший наблюдать, заметил, что проводник часто обнаруживал признаки беспокойства. Он оглядывался, стараясь угадать, следят за ним или нет, и всячески старался держаться на порядочном расстоянии от отряда. Это еще более усилило подозрения оруженосца, и он стал осматриваться вокруг, ища доказательств своим опасениям. Но долина была безмолвна и пустынна; дикая и суровая растительность не носила на себе никаких следов человеческих рук, и это уединенное место, казалось, посещали только пастухи со своими стадами. Биго несколько успокоился и хотел возобновить прерванный разговор, как вдруг среди густой листвы что-то сверкнуло, и его опытный глаз тотчас узнал отблеск оружия.

– Измена, измена! – вскричал Биго, останавливаясь.– Вооруженные люди спрятались за этими деревьями! Ради любви ко всем нам, спасайтесь, сир! Они засели здесь, чтобы убить вас.

При этом крике проводник дал шпоры своему коню и поскакал к тому месту, на которое указывал Биго. Оруженосцы заняли оборонительную позицию и, окружив своего господина, просили его вернуться назад. Биго кричал громче других, и посреди этого шума голос Дюгесклена едва был слышен.

– Молчать, бездельники! – закричал он в бешенстве.– Откуда у вас эта смелость? Что вы там увидели? Испугались собственных теней?

Бретонцы указали ему на глубину долины, и не нужно было другого ответа, потому что отряд всадников вдруг двинулся из своего укрытия и направился прямо к Дюгесклену, лишь только подскакавший к отряду проводник обменялся с начальником несколькими словами.

Бертран, все еще убежденный в честных намерениях сира де Монбрёна, не сделал ни одного движения, чтобы удалиться.

– Ну что же вы, негодяи! – вскричал он, смеясь.– Разве вы не узнаете вассалов и солдат замка, в котором мы провели нынче ночь? Вероятно, они хотят нам что-нибудь сказать. Не заставим же их проехать лишнее!

Вслед за этим он дал шпоры коню и быстро поскакал к всадникам. Оруженосцы были поражены такой смелостью. Они обнажили оружие, перекрестились и бросились вслед за Дюгескленом, готовые умереть в этой неравной схватке.

Оттого ли, что дорога была чрезвычайно неровна, или, может быть, возобладало тайное нежелание драться с Дюгескленом, как бы то ни было, только монбрёнские воины не спешили. Дюгесклен доскакал к ним очень скоро. В тридцати шагах он резко остановился и, обнажив свой меч, вскричал громким голосом:

– Барон Монбрён! Ты ли приехал требовать поединка и взять назад свой залог? Выходи, я готов, если ты только дашь мне щит и не употребишь в дело своего копья.

Но, к величайшему удивлению, никто не отвечал на этот призыв, отряд продолжал двигаться на Дюгесклена, не говоря ни слова.

– Что это значит? Разве сира де Монбрёна нет здесь? Это измена! Я хочу видеть барона! Где он?

В эту минуту весь отряд бросился на мужественного Бертрана.

– Вот он,– произнес один из всадников, который, опустив забрало, ехал впереди отряда.– Ну-ка, храбрый рыцарь! Защищайся!

И он направил свое копье против Дюгесклена, который был без лат и щита и потому не мог защищаться. Он погиб бы, если б одним ловким маневром не заставил своего коня отпрыгнуть в сторону. Копье скользнуло вдоль кольчуги, не причинив никакого вреда. Слишком уверенный в своих силах, Дюгесклен заскрежетал зубами, и глаза его воспламенились.

– А, предатель! Изменник! Трус!

И каждое слово он сопровождал сильным ударом меча по голове незнакомого воина. Читатель, конечно, догадался, что это был сам барон.

Вассалы Монбрёна остановились в двух шагах от сражающихся, как бы предоставляя двум вождям самим решить ссору, но, видя, что владетель их зашатался под страшными ударами меча противника, бросились на Дюгесклена. Теснимый со всех сторон, Бертран бросил вокруг себя быстрый взор, как бы ища удобного места для защиты, но посреди описанной нами долины не было ни скалы, ни деревьев, куда, мог бы он прислониться и не дать воинам окружить себя. Итак, ему оставалось надеяться на свою геркулесову силу и необыкновенную быстроту коня. Страшный меч его рубил лес копий, устремленных против него, и подобно молоту устремлялся на тех, кто теснил более других. Кровь текла уже по латам, и один из всадников покатился вместе с конем наземь. Это усилило ярость других, и Бертрану пришлось бы плохо, если б в эту минуту его оруженосцы, подскакав, не бросились смело между ним и монбрёнскими воинами.

Бретонский рыцарь на минуту опомнился. Он поворотил коня и, подъехав к поверженному им всаднику, схватил щит и секиру убитого, потом одним прыжком вскочил в седло и снова врубился в сечу. Движения его были столь быстры и неожиданны, что никто из неприятелей не воспрепятствовал ему. Потрясая над головой привычным оружием, он бросился в самую гущу схватки и наносил столь сильные удары, что чуть было один не разогнал многочисленную толпу воинов, закованных в железо. Страшная секира дробила щиты, латы и, несмотря на шлемы, рассекала головы по самые плечи. В шуме сражения слышался только гул ударов, подобных тем, какими повергают в лесах огромные дубы. Пал еще один воин, и еще одна лошадь ускакала в поле. Вассалы Монбрёна были поражены страхом, и сами оруженосцы спрашивали себя – уж не олицетворенный ли демон войны, посланный на истребление человеческого рода, их господин?

Между тем барон был только оглушен могучими ударами своего недавнего гостя. Шлем его был из крепкой стали и легко мог выдержать удары меча. Он вскоре оправился. Надменные притязания его на силу и смелость поукротились при виде невероятных подвигов Бертрана, которого он надеялся победить в поединке. Барон не хотел уже подставлять себя под грозную секиру, которая поражала людей и коней и дробила их доспехи. Он довольствовался тем, что продолжал кричать и ободрять своих воинов, чтобы они окружили Дюгесклена.

– Сдайтесь, сир Бертран. Клянусь святым Марциалем! Что вам остается делать? Сопротивление ваше напрасно… Сдайтесь, волей или неволей, сдайтесь! Вас пощадят и предадут честному выкупу.

– Кто говорит о сдаче? – вскричал Дюгесклен, обращая гневные взоры на барона.– Кто думает завладеть мною так легко? Пусть он явится и получит от меня выкуп!

– Вот кто говорит это! – вскричал барон, которого неукротимая гордость заставила позабыть недавнюю предосторожность.

Он тронул своего коня и поскакал на Дюгесклена с опущенным копьем. Бретонский рыцарь нимало не устрашился этого нападения и, укрепившись в седле, ждал удара противника, как вдруг крик, раздавшийся подле него, привлек его внимание. Жан Биго, его любимый оруженосец, был сбит с коня, а неприятельский воин замахнулся уже копьем, чтобы убить его. Быстрый, как молния, рыцарь еще раз избежал удара Монбрёна и, устремившись на воина, осыпал его ударами с такой яростью, что Биго был освобожден и смог подняться на коня.

Однако, несмотря на чудную силу Бертрана, битва эта не могла продолжаться долго. Пять или шесть вассалов барона лежали распростертыми на поле битвы, но и три бретонских оруженосца пали, защищая своего господина, а два были тяжело ранены. Если б почтение или невольный восторг перед необыкновенным мужеством рыцаря не парализовали руки и дух монбрёнских воинов, если б барон не приказал своим людям пощадить жизнь Бертрана, из опасения, что смерть этого героя лишит его ожидаемых выгод, Дюгесклен давно бы пал. Как бы то ни было, наступила минута, когда он остался почти один против стольких неприятелей. Но вдруг желтоватое облако пыли, поднятой лошадиными копытами, заклубилось вдали, и толпа хорошо вооруженных всадников показалась на дороге, крича: «Копья вперед!»

Вновь прибывшие с силой и быстротой устремились на монбрёнских воинов.

Отряд барона сначала было поколебался. Воины не знали, откуда взялась эта неожиданная помощь противнику. Но крики «копья вперед!» известили их, с кем они имеют дело.

– Это живодеры! – вскричал барон.– Ребята, держитесь крепче! Не потерпим, чтобы эти грабители отняли у нас лучшую добычу! Клянусь святым Жоржем! Их не больше дюжины, и мы отделаем их, как должно.

В самом деле, хоть барон ошибся в счете двумя третями, отряд живодеров далеко уступал в числе его воинам. Несмотря на это, живодеры держались стройно, смело и действовали с необыкновенным умением для освобождения Дюгесклена и семи или восьми оставшихся при нем оруженосцев.

– Клянусь святым Ивом,– кричал с улыбкой рыцарь,– вы подоспели кстати, друзья! Кто бы вы ни были, вы храбрые молодцы, и если поработаете как должно, этот барон и во сне не захочет в другой раз пускаться на подобное вероломство.

Смятение сделалось всеобщим: крики сражающихся, угрозы, вызовы – все это заглушалось металлическим звуком ударов неотразимой секиры Дюгесклена. Бретонские оруженосцы, большей частью раненые, над которыми противники имели все преимущества, вышли из схватки, исключая верного Жана Биго, который не отставал ни на шаг от своего господина. Вассалов Монбрёна было больше, чем живодеров, и потому эти последние, после отчаянных усилий, начали отступать, несмотря на все чудеса храбрости Дюгесклена.