Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

– А финики какие сочные и сладкие! – говорил в свою очередь Завулон. – Таких нет и в долине Иерихона.

– Да, Бог отцов наших невидимо сопутствует нам, – говорил Рувим, рассматривая вынутую из своего мешка жирную копченую рыбу. – Вот и рыба, таких я не видывал: таких нет и в море Генисаретском. А я люблю рыбку: в старости я особенно полюбил ее, так что не променяю на самого жирного барашка.

– Вот и отец наш, Иаков, то же говорит, – заметил Наффалим, – рыба – пища старости, не раз говорил он, как и вино – молоко старцев.

За трапезой братья и не заметили, как над пустыней распростерлась ночь. На небе высыпали мириады звезд, яркость которых на далеком юге изумительна. Особенно сверкали некоторые из них, то отдельно, то целыми группами, которые так хорошо были знакомы ханаанеянам, кочевым пастухам. По положению звезд они узнавали время – полночь, близость утра; звезды руководили ими, когда они со своими стадами переходили от северных пределов Ханаана до самой Идумеи.

Пустыня как-то торжественно, внушительно молчала. Это царственное молчание не нарушали голоса цикад, сливавшиеся в какую-то чарующую, хотя унылую мелодию пустыни. Иногда слышалось отдельное рыкание льва, направлявшегося к водопою. Но наши путники хорошо знали природу и привычки царя пустыни: из колючих кактусов и сухих листьев от пальм они разложили яркий костер и были вполне убеждены, что страшный зверь никогда не пойдет на огонь.

– Как прекрасны эти очи ангелов! – говорил Рувим, после трапезы отходя от костра и поднимая руки к небу на молитву.

– И нет им числа, – говорил Иуда, глядя на звездное небо, – они видят каждое движение наше, каждый шаг.

– Да, а мы забыли это, когда хотели убить брата своего Иосифа, – задумчиво проговорил Рувим, – очи ангелов, может быть, и теперь смотрят на него.

– А может быть, на его сухие кости, которые где-нибудь в пустыне теперь белеются, – грустно проговорил Рувим.

Кончив трапезу, братья улеглись спать, подложив под головы мешки с пшеницей. Но спали не все: по двое из них, соблюдая очередь, должны были стеречь спящих братьев и свой маленький табор.

Утреннее солнце застало их уже далеко от группы пальм, где они имели первый ночлег, а через несколько дней странники наши издали увидели группу черных шатров, жилища их отца Иакова, своих жен, детей, рабов и рабынь. Заметив приближение каравана, собаки, сторожившие стада Иакова и его многочисленного семейства, подняли было невообразимый лай, но скоро лай этот превратился в радостный визг, в веселые прыжки, когда собаки узнали своих господ.

Навстречу каравану поспешно вышел Вениамин и бросился обнимать братьев.

– Благодарение Богу отцов наших, что вы воротились в полном здоровье, – говорил он, – а мы уже боялись, не случилось ли с вами чего. Отец ждал вас три дня тому назад: он знает время пути до Египта; он узнал это от измаильтян, которые часто ходят со своими караванами в Мицраим, в страну фараонов, куда они возят на продажу фимиам, ритину и стакти… Но где же брат Симеон? – удивился он. – Я его не вижу. Здоров ли он?

– Брат твой Симеон был здоров, когда мы отъезжали из земли египетской, – сказал Рувим. – А где он и что с ним, я сейчас объясню отцу нашему Иакову. Как Бог хранит его здоровье?

– Отец наш Иаков, благодарение Богу, здоров, – отвечал Вениамин. – А вот и сам он.

В это время от большого черного шатра, окруженного другими шатрами, двигалась навстречу пришельцам величественная фигура старца. Белая раздвоенная борода его волнистыми прядями ниспадала ниже пояса. Красивая голова, прикрытая тканью, спускавшеюся на широкие плечи, и крупные черты смуглого лица с резко очерченными морщинами, казалось, изваяны были из темного мрамора. В руках его был длинный посох. Со всех сторон к нему бежали смуглые дети, курчавые головки которых освещало утреннее солнце, оживляя эту умилительную группу старца с его позднейшим поколением.

– Дед идет! Дед идет! – радостно кричали дети. – Бог да благословит его шествие и продлит дни жизни его!

Иные подбегали к нему, и старик возлагал свою морщинистую руку на их курчавые головки в знак благословения. Из шатров выбегали женщины и с умилением смотрели на трогательную картину патриарха и окружавших его малюток.

Когда Иаков приблизился к группе пришельцев, все почтительно наклонили головы.

– Бог Авраама и Исаака да благословит пришествие ваше, дети мои! – сказал старик. – Все ли здоровы?

– Бог и твоя молитва сохранили нас и благополучно возвратили к дому нашему, – отвечал Рувим. – Мешки же наши полны пшеницы.

– Благодарение Иегове, явившемуся мне в Вефиле!.. – торжественно сказал Иаков, поднимая руки к небу – А что же я не вижу сына моего Симеона? – спросил он, зорко оглядывая всю группу.

– Отверзи слух твой, отец наш, и послушай, что поведает тебе сын твой, первенец, – медленно проговорил Рувим. – Когда мы прибыли в землю египетскую и явились к адону земли той, к псомпфомфаниху фараонову, то он принял нас сурово, говоря, что мы соглядатаи, и повелел ввергнуть нас в темницу. На третий день повелел он нам предстать пред ним, и мы сказали ему: мы мирные люди, не соглядатаи; всех нас двенадцать братьев, все мы сыновья отца нашего: одного из нас уже нет в живых, а младший остался с отцом нашим в земле ханаанской. А господин земли египетской и говорит нам: тогда я поверю, что вы мирные люди, если вы одного брата оставите здесь у меня, а с купленною у меня пшеницею возвратитесь в землю свою и приведете ко мне младшего брата вашего. Тогда, говорит, я уверюсь, что вы не соглядатаи, а мирные люди, и тогда я отдам вам брата вашего и позволю вам покупать пшеницу в земле моей. И взял он от нас брата Симеона и заключил его в темницу, мешки же наши велел наполнить пшеницею. Отдав за пшеницу серебро наше, мы возвращались из земли египетской, но когда на первом ночлеге мы развязали мешки наши, то в каждом из них нашли по узлу серебра нашего. Вот оно.

И Рувим, развязав кожаный мех, показал отцу серебро, которое взято было на покупку пшеницы. То же сделали и другие братья. Иаков узнал свое серебро.

Лицо старика омрачилось боязнью и скорбью.

– Вы лишили меня сына, – горько проговорил он, – нет у меня больше Иосифа, нет и Симеона; а теперь хотите лишить меня Вениамина… Это ли не напасть на меня!

Тогда выступил вперед Рувим и, увидя ласкающихся к нему детей, сыновей своих, с нежностью положил руки на курчавые головки мальчиков и поднял глаза к небу.

– Отец! – торжественно сказал он. – Убей вот этих двух малюток, сыновей моих, если не возвращу тебе Вениамина! Отдай мне его на руки, и я приведу его к тебе обратно.

– Нет! – с силою воскликнул старик. – Не пойдет сын мой с вами! Не осталось у меня брата его, Иосифа: остался вот этот один. – И он с нежностью глянул на красавца Вениамина. – Случись ему какое зло в дороге, если вы возьмете его от меня, то этим сведете старость мою с печалию во ад…

XIV

Прошло несколько месяцев. Запасы привезенной сыновьями Иакова из Египта пшеницы все более и более истощались. С каждым днем стали уменьшаться порции муки, отпускавшейся на семью каждого из братьев. С каждым днем уменьшались и порции хлеба, выдаваемого отцами и матерями своим детям. Старшие уже давно отказывались от хлеба и питались бараниной, молоком и творогом от овец. Но дети просили хлеба: мясная и молочная пища опротивела им без хлеба, и дети видимо скучали и худели. Не слышно было в полях и среди шатров их шумных игр, веселого крика. Кругом господствовало уныние. Мужчины ходили хмурые, женщины втихомолку плакали, глядя на исхудалые личики детей, на их невеселые глазки. Иаков редко выходил из своего шатра, а если и выходил на утренние и вечерние молитвы, то душевные муки его еще более увеличивались.

– Дедушка! Добрый дедушка! Дай нам хлеба, мы голодны! – везде и всюду сопровождали его жалобные голоса детей, его внуков и правнуков.

Женщины, дочери и жены его сыновей, глядели на него с немой мольбой.

Долее нельзя было выносить этого мучительного состояния, и Иаков призвал к себе всех сыновей своих.

– Дети мои! – печально заговорил старик. – Сами видите, что одолел нас голод. Подите снова и купите хоть немного пшеницы.

Все стояли молча, опустив головы. Уныние написано было на всех лицах. Тогда выступил вперед Иуда и поклонился отцу до земли.

– Отец наш! – со слезами в голосе заговорил он. – Мы уже сказали тебе, что адон фараона, псомпфомфаних земли египетской, клятвою свидетельствовал нам, говоря: не увидите лица моего, если брат ваш младший не придет с вами. Если ты пошлешь с нами Вениамина, то мы пойдем и купим пшеницы; если же не пошлешь с нами брата нашего, мы не пойдем. Повторяю, он, адон фараона, клятвою поклялся нам, что мы не увидим лица его, если не приведем с собою младшего брата.

– О! – воскликнул горестно Иаков. – Что вы делаете со мною! Зачем вы сказали мужу тому, что у вас еще есть брат?!

– Как же мы могли не сказать ему, когда он непременно требовал, чтобы мы объявили все: из какого мы рода, и кто отец наш, и жив ли он, и есть ли еще у нас один брат. И мы отвечали ему на все его вопросы. Разве же мы знали, что он велит нам привести с собою Вениамина? Так отпусти его с нами, бог даст, все мы живы будем и возвратимся к тебе. Вениамина я возьму, с меня ты взыщешь потом: если я не приведу его назад и не поставлю пред тобою, грех мой и вина моя пред тобою будут до конца дней моих. Если бы ты раньше согласился на это и не медлил с твоим решением, то мы успели бы дважды возвратиться из Египта.

Иуда говорил это с такою страстностью и с такою горечью во взоре, обращенном к отцу, что Иаков не в силах был долее сопротивляться, тем более что до слуха его долетали жалобные голоса детей:

– Дедушка! Милый дедушка! Дай нам хлеба! Мы голодны!

Им вторили и матери тихим плачем, которого не мог не слышать патриарх всего этого взрослого и подрастающего поколения. Он с покорностью возвел глаза к небу.

– Да будет воля Твоя, Господь и Бог мой! – сказал он растроганным голосом и, обращаясь к сыновьям, добавил: – Возьмите от плодов земных, ритину, медь, фимиам, стакти, терпентин и орехи и отвезите в дар псомпфомфаниху земли египетской; да возьмите серебра вдвое, чем брали прежде, и возвратите ему серебро, найденное вами в мешках ваших, все отдайте ему, чтобы не вышло какого сомнения… Возьмите и Вениамина с собою…

Шепот одобрения и радости послышался среди женщин…

– Да благословит Бог старца, отца нашего, – слышались сдержанные восклицания, – сына своего любимого отпускает от себя.

– Идите же, дети мои, – продолжал старик, – Бог мой даст вам благодать пред господином тем, и он отпустит брата вашего Симеона и Вениамина отпустит… А теперь я остаюсь совершенно бездетен… обесчадел, совсем обесчадел!..

И старик закрыл лицо руками. Вениамин бросился к нему и стал целовать ему руки. Женщины плакали.

* * *

Опять та же пустыня. Ночь. Поразительная ночь! Полный, какой-то холодный месяц заливает своим зеленоватым светом бесконечную равнину, которая теперь кажется снежным полем – целым океаном снега. Торжественное величие этой снежной пустыни усугубляется подавляющей тишиной, мертвая тишина! Даже цикады, испуганные величием ночи, молчат.

Только песок тихо хрустит под ритм шагов вьючных животных и людей небольшого каравана, медленно двигающегося от Ханаана к Египту. Черные, словно ножом отрезанные от белой поверхности пустыни тени кажутся живыми; силуэты людей – это силуэты исполинов; тени от животных также гигантские. Расстилающиеся впереди пространства кажутся бесконечными; по сторонам и позади даль необъятная… Поразительная ночь!

Глаза Вениамина, следующего за ритмичным шагом своего осла, широко раскрыты от изумления и ужаса перед величием пустыни в эту изумительную лунную ночь… Так вот она, пустыня Идумеи и земли фараонов!.. А что же дальше, там, за этим океаном пустыни?..

– Надо пользоваться такою ночью: к утру мы будем уже далеко, – тихо проговорил Рувим, вглядываясь в бесконечную равнину пустыни. – Бог помогает нам.

– Да, идти нежарко, и шаг ослов свободнее, – согласился Иуда.

– Да и поспешать надо, чтобы скорее воротиться в Ханаан, там ждут нас голодные дети, – промолвил Завулон.

– И брат Симеон, вероятно, ждет в своем заточении, – добавил Неффалим.

– К полудню завтра мы, может быть, увидим Нил и Мемфис, и гробницы фараонов, – сказал в свою очередь Гад.

Вениамина пугала эта близость чего-то неведомого, как пугала и эта пустыня. Он так много слышал от братьев о чудесах страны фараонов, о гробницах царей, равных горам по величине и высоте, о дворцах фараонов, о величественных храмах богов земли египетской, о каких-то каменных чудовищах: о львах с головами женщин, о людях с головами птиц и быков, о каком-то боге Аписе и крокодилах… О, скорее бы назад, в родной, милый Ханаан!

Но вот и он в стране чудес и ужасов. Перед ним – громада невиданных зданий. Это дворец фараона с восточного фаса. К нему ведет аллея чудовищ из гранита, львы с женскими головами: это аллея сфинксов. В конце ее гигантские гранитные пилоны и целый лес колонн; а еще дальше, у самого горизонта, четырехгранные порфировые горы – это гробницы фараонов, пирамиды.

Маленький караван ханаанеян с боязнью двигается аллеей сфинксов. Испуганный, с расширенными зрачками Вениамин жмется к последнему из братьев, к Дану.

– Это все их боги? – шепчет Вениамин, указывая на сфинксов.

– Боги, – отвечал Дан, – у них боги – идолы.

– Они живые? Они видят нас? Не пожрут нас?

Караван приближался уже к пилонам дворца, где стояла стража. Если б Вениамин поднял глаза к амбразуре одного из пилонов, то глаза его встретились бы с другими глазами, которые глядели на него со страстным любопытством.

То были глаза Асенефы. По некоторым признакам она догадалась, что муж ее ожидает нового прибытия тех ханаанеян, из которых одного он держит в заключении, и которые, она была в этом убеждена, были причиною тех непонятных для нее слез Иосифа. Какая-то глубокая тайна была во всем этом. Но Асенефа все еще не могла постичь ее. Она заметила только, что по отбытии этих иноплеменников из Мемфиса Иосиф все чаще и чаще стал задумываться. Иногда он видимо тосковал. Что он ждал кого-то, это было несомненно, и ожидание это было нетерпеливое, тревожное. Кроме того, она заметила, что Иосиф часто стал навещать тюрьму, где сидел один из ханаанеян, и часто говорил о нем со старым Рамесом в том смысле, чтобы об этом ханаанеянине заботились в тюрьме и не отягчали его работами при тесании заключенными гранита на облицовку пирамид и на построение храмов богам. Эта тайна не давала ей спать. Она даже, эта тайна, стала для нее важнее другой, той, которая связана была с именем жены Путифара, Снат-Гатор. Здесь, правда, говорила женская ревность, но только к прошлому ее мужа. Неужели у него было что-нибудь с этой противной Снат, которая по наружности далеко не напоминала Гатор, богиню любви?

Но ханаанеяне! Это было ее самое больное место.

И вдруг она вновь видит этих ханаанеян. Они с такою робостью приближаются к дворцу, с таким страхом озираются на сфинксов! И между ними еще один, этот молоденький.

Асенефа даже вздрогнула! Да это «он», живой «он»! Таким она видела «его» лет двенадцать тому назад, когда «он» приезжал во дворец фараона вместе с Циамуном… Этот как две капли воды «он», прежний молодой Иосиф. Так неужели это брат его? А если… а если сын!

И огонь и холод прошли по телу Асенефы… Если это сын его!.. Значит, он…

Вся бледная, прижав руками сильно бьющееся сердце, она пошла в рабочий покой Иосифа, где он просматривал донесения своих агентов о состоянии хлебных запасов в разных областях Египта. Перед ним лежал целый ворох папирусов и полос исписанной кожи.

– Он пришел! – сказала Асенефа, кладя холодную руку на плечо мужа.

– Кто он? – удивился Иосиф.

– Тот, кого ты ждал из Ханаана.

Лицо Иосифа выразило и изумление и радость, но он скоро овладел собой.

– Почему ты знаешь, что я жду кого-то из Ханаана? – спросил он, стараясь казаться спокойным.

– Кто любит, тот знает душу и мысли того, кого любит, – отвечала Асенефа.

Иосиф хотел поцеловать ее, но она уклонилась от поцелуя и тотчас же удалилась, еще более укрепленная в своем мучительном, ревнивом подозрении.

Вошел старый Рамес.

– Господин! – сказал он, перебирая в руках связку ключей. – Пришли вновь те девять ханаанеян, и с ними десятый, молодой, который…

Старый домоправитель Иосифа остановился на полуфразе; он чуть-чуть не сказал: «как две капли воды похожий на господина адона-псомпфомфаниха».

Иосиф все понял. Пройдя внутренними переходами к амбразуре пилона, выходившей отверстием к восточной аллее сфинксов, он неожиданно застал там Асенефу. Ревнивая египтянка, видимо, подглядывала. Пойманная на месте, она вспыхнула и гордо удалилась.

Глянув в отверстие амбразуры, Иосиф увидел своих братьев. Они униженно кланялись привратнику, что-то объясняя ему. В глазах Иосифа блеснула не то радостная, не то скорбная слеза… Он узнал Вениамина!.. Как он возмужал! Какими испуганными глазами он смотрел на его дворец, на дворец Иосифа!.. Где теперь эти жалкие, черные шатры его отца, в которых он родился и вырос!.. Иосифу так хотелось плакать… слезы подступали к горлу…

– Послушай, мой верный Рамес, – сказал он, пересиливая свое волнение, – введи этих мужей в дом мой… Вели заколоть от скота… пусть приготовят обильную трапезу к полудню для мужей ханаанских и для меня, и для всего дома моего… Я сам буду обедать с ними.

Рамес удалился с поклоном и вышел за входные пилоны, где дожидались братья Иосифовы.

– Мужи ханаанские, – сказал он, подходя к ним, – войдите в дом адона, господина моего, псомпфомфаниха земли египетской. Следуйте за мною, а ослов ваших оставьте на попечение стражи, и добро ваше оставьте здесь.

Как осужденные на смерть, последовали братья Иосифа за Рамесом. Они были убеждены, что их ведут в рабство или вечное заточение.

– Нас оклеветали пред господином этого дома, – проговорил Рувим на родном языке, чтоб его не понял Рамес. – Кто-то назло нам всунул в наши мешки узлы с серебром нашим, когда мы возвращались отсюда прошлый раз, и теперь берут нас в рабство, и добро наше отберут у нас.

– Конечно, за смерть брата нашего Иосифа Бог посылает нам гибель, пропали мы! – с глухим вздохом прошептал Иуда, вступая под тень колоннады дворца.

С робким поклоном он подошел к Рамесу.

– Добрый господин! – сказал он со слезами на глазах. – Ты помнишь, как мы в тот раз покупали у господина твоего пшеницу… И что же! Когда мы в тот день, вечером, остановились на ночлег и развязали мешки, мы, к ужасу своему, нашли там свое серебро, которое тебе отдали за пшеницу. Добрый господин, возьми теперь назад это серебро, полностью, по весу, и другое серебро, которое мы принесли с собою, чтобы вновь купить пшеницы. А кто положил нам в мешки то серебро, мы не знаем.

– Мир вам! – ласково сказал старый Рамес – Не бойтесь! Бог ваш и Бог отцов ваших вложил то сокровище в мешки ваши… Я же тогда взял от вас серебро за пшеницу полностью, и вы ничего не должны господину моему.

На лицах пришельцев отразились разом и изумление, и радость, и недоверие, и снова испуг!.. Что ж это? Смеются над ними или это правда?.. Не сон ли это?

– Братья мои! Рувим! Иуда! Неффалим! Родные мои! Я снова с вами!

Это голос Симеона… Это он сам, да! Это Симеон!.. Он бросается братьям в объятия, плачет, и все плачут вместе с ним… И старый Рамес тихонько утирает слезы на морщинистом лице…

Тут же стоит стража, сопровождавшая Симеона от места заключения, и рабы, ожидающие приказаний Рамеса.

– Принесите сосуды и воду для омовения ног пришельцам, – говорит Рамес рабам, – они почетные гости господина нашего, псомпфомфаниха земли египетской, и трапезуют сегодня вместе с ним; да развьючьте ослов их и задайте им корму, а вьюки пришельцев внесите сюда, под тень колонн.

В дверях внутреннего покоя стоит Асенефа, держа за руку Манассию и Ефраима и с изумлением смотрит на непонятную для нее сцену.

– Мама! Кто же они такие? – шепчет Манассия.

XV

В мемфисском дворце фараонов, на половине Иосифа, в «палате Горуса», собралось несколько сановников Мемфиса, которых псомпфомфаних пригласил к себе на обед. Уходя утром, после того как братья были введены старым Рамесом во дворец, он приказал своему домоправителю немедленно разослать рабов с приглашениями к обеду знатнейших сановников, сказав, что ровно в полдень, по окончании доклада у фараона, он явится к своим гостям.

В числе приглашенных были виночерпий фараона Апепи, уже знакомый нам Циамун, бывший в одно время с Иосифом в заключении, начальник государственной тюрьмы емхет Сутехмес, покровительствовавший Иосифу во время его тюремной невзгоды, архимагир Путифар, бывший господин Иосифа и муж коварной Снат-Гатор, виновницы заключения Иосифа, Петефрий, жрец Гелиополиса и отец Асенефы, случайно находившийся в Мемфисе, и несколько других знатных египтян и жрецов.

В ожидании хозяина Асенефа принимала гостей в «палате Горуса», украшенной гигантской статуей этого бога и статуями фараонов родственной Апепи династии. Стены палаты были расписаны иероглифами и картинами сцен из военных и охотничьих подвигов предков фараона Апепи и его самого. Особенно эффектна была сцена, изображавшая торжество Апепи над «презренными царями» земли Куш, Ефиопии. Главный царь лежит распростертый на земле, со связанными руками, а правая нога Апепи попирает грудь поверженного врага. Другие цари стоят с веревками на шее.

Посередине палаты расставлены были столы, накрытые изящными узорными циновками из нильского тростника и уставленные серебряными блюдами по числу гостей. Небольшой отдельный стол находился как бы во главе двух больших столов: это был стол самого Иосифа, его жены и детей. Вдоль столов стояли стулья с высокими прямыми спинками, резные, из черного и красного дерева.

Асенефа разговаривала с отцом и с Сутехмесом, когда в палату вошел Путифар. Это был тучный старик, совершенно лысый. При виде его безобразного лица с оттопыренными ушами Асенефа тотчас же вспомнила его жену, у которой была какая-то тайна с Иосифом, тайна, не дававшая покоя Асенефе.

– Привет светлейшей супруге мудрейшего из мудрых! – сказал Путифар, кланяясь хозяйке. – Где же светило Египта?

Не успел он этого сказать, как со двора, отделявшего дворец Иосифа от дворца фараона, донеслись приветственные возгласы:

– Великий псомпфомфаних возвращается от его святейшества фараона, – сказал отец Асенефы.

Это действительно возвращался Иосиф, но он не прямо прошел в «палату Горуса», а проследовал в левый приемный покой с колоннами, где дожидались его братья. Перед ними на длинном столе разложены были привезенные ими для Иосифа дары – фимиам, ритину, стакти, терпентин и орехи, все, чем богат был Ханаан.

Иосиф был в багрянице и со всеми знаками своего высокого достоинства. На лице его выражалась радость.

Едва он вошел, как все братья его упали на колени и поклонились до земли.

– Встаньте! – сказал Иосиф, видя у ног своих седые и черные головы, которые ему столь страстно хотелось обнять.

Братья повиновались, но заговорить никто не решался: так они были поражены неожиданною переменою в обращении с ними и объявлением старого Рамеса, что они будут обедать вместе с псомпфомфанихом земли египетской. Вениамин не смел даже поднять на него глаз.

– Здоровы ли вы? – спросил Иосиф.

Все молча поклонились.

– Здоров ли отец ваш, старец, о котором вы говорили? Жив ли он? – продолжал Иосиф.

– Раб твой, отец наш, здравствует, – отвечал Рувим.

– Благословен человек этот Богу, – с чувством сказал Иосиф.

Братья снова поклонились ему до земли. Когда они поднялись, он посмотрел с любовью в смущенное лицо Вениамина.

Оно было так прекрасно, так напоминало их общую мать, Рахиль.

– Так это брат ваш юнейший, которого вы обещали привести ко мне? – спросил он.

– Он, великий господин, – отвечал Рувим.

Иосиф сделал было шаг вперед, но остановился. Ему так хотелось броситься на шею товарищу детских игр своих и плакать, плакать! Но он и теперь победил себя.

– Бог да помилует тебя, чадо! – только и мог проговорить он.

Но здесь силы изменили ему. Из глубины души поднимались слезы и подступали к горлу. Он чувствовал, что сейчас разрыдается. Ведь столько лет копились в душе эти рыдания! Чего не пережил он за эти годы!.. Предательство братьев, вот этих самых, которых он так любил… Эти бесконечные пустыни Идумеи и Мицраима, которые он, в рабском унижении, измерил своими босыми, почти детскими ногами… это новое предательство женщины, которую он спас от падения и позора… И позор обрушился на его же голову!.. А там тюрьма. Эта светлая личность старого страдальца, вызвавшего его к новой жизни. И это величие, это преклонение пред ним всего царства фараонов… Это «отец фараона»! Он – бывший раб!..