Ночные всадники. Нарушители закона (сборник)

Разговоры прекратились, и все опять устремили напряженные взоры в ту сторону, где должна была находиться южная дорога. Через полчаса они уже увидели под ногами песчаную дорогу, это была дорога, которую они искали, и они тотчас же соскочили с лошадей и стали внимательно рассматривать песок, не видно ли на нем следов.

– Мы следуем за ними по пятам, ребята! – крикнул сержант. – И, судя по тому, как они шагают, мы их скоро настигнем.

– С ними четыре верховые лошади, – сказал другой полицейский, рассматривавший дорогу. – С возницей это составляет пять человек. Бродяги прерии – я думаю!

Сержант кивнул головой, продолжая рассматривать следы. Вдруг третий полицейский крикнул:

– А это что?

Все сейчас же бросились к нему. Он спокойно разрывал окурок папиросы, поднятой им на дороге.

– Бродяги прерии не курят таких готовых папирос, – сказал он. – Эта папироса куплена в городе.

– Да! – воскликнул Мак-Бэн. – Это шайка из деревни Скалистые Ручьи. Я в этом уверен. Ведь это самое гнусное гнездо преступлений на северо-западе. Вперед, ребята! Нам надо действовать.

Они погнали лошадей, поднимая облако пыли по дороге. Но вскоре это облако улеглось, так как всадники свернули в сторону и мчались уже прямо по травянистой равнине, к Скалистым Источникам.

Солнце стояло низко на горизонте, и на небе не было видно ни одного облачка. Кругом господствовала тишина, даже пение птиц прекратилось. Низкие холмы, густо поросшие кустарником, окаймляли дорогу в том месте, где она вступала в широкую долину Скачущего Ручья, который за шесть миль далее протекал через середину деревни Скалистые Ручьи. Местность отличалась тут своеобразной красотой. Небольшие холмы были перерезаны ущельями во всех направлениях, густо заросшими и потому почти непроходимыми. Далее, по мере того как долина расширялась и углублялась, вид ее делался более суровым и мрачным. Местность становилась возвышенной, поднималась к большим высотам, характер растительности изменялся. Светлая зелень уступила место более темной: хвойным деревьям, голубым соснам, камедным деревьям и сахарному клену. Чем дальше, тем эта перемена резче бросалась в глаза, так как начали преобладать уже более высокие темные сосны. Обширные участки соснового леса высоко поднимали, среди более светлой зелени, свои мрачные, растрепанные верхушки, придавая этой местности какое-то суровое величие, свойственное только высоким горным областям.

Бархатный сумрак окутывал долину по мере того, как угасал дневной свет. Солнце скрылось за стеной леса. Кругом была тишина, не шевелился ни один листок на деревьях, и казалось, покой и мир царили везде. Природа отдыхала, но не отдыхали люди. В неподвижном затихшем воздухе всадники ясно расслышали шум колес и стук лошадиных копыт, ударявшихся о твердую почву дороги. Наконец показались люди: четыре всадника, сопровождавшие нагруженную телегу. Они появились на вершине холма и начали быстро спускаться по склону вниз, не обращая внимания ни на какие опасные последствия, угрожающие не только целости членов, но и жизни. Возница совершенно перегнулся вперед на своем сиденье и, вытянув руки, натягивал вожжи, понукая лошадей. Лицо его было серьезно, и он, видимо, прекрасно сознавал опасность, которая грозила ему впереди, но он сознавал, что и позади ему грозит, пожалуй, еще большая опасность.

Двое всадников отъехали в сторону и скрылись в кустах на гребне холма, откуда можно было обозревать долину и дорогу к ней. Телега быстро катилась вниз, скрипя и раскачиваясь. Одна лошадь споткнулась, но возница удержал ее от падения одним только физическим усилием своих крепких рук.

– Успеем доехать? – обратился к нему один из его товарищей.

– Должны успеть, – отвечал возница. – Если мы проедем еще двадцать минут внизу, то проклятая полиция не разглядит нас в облаке пыли.

Лошади бежали все быстрее и быстрее в железных руках возницы. Облако пыли, поднимаясь как дым над верхушками деревьев, постепенно рассеялось, и в долине снова восстановились мир и тишина.

По дороге к Скалистому Источнику медленно двигался фургон. Смуглый возница, с грубым, нечистым лицом, в типичном костюме жителя прерий, сидел с небрежным видом на козлах и лениво правил, видимо, находя, что торопиться ему незачем. Он спокойно жевал табак, равнодушно поглядывая по сторонам, но внимательный наблюдатель заметил бы, что он зорко всматривается в окружающие предметы и прислушивается к чему-то. Выражение его лица тотчас же изменилось, когда позади него раздался какой-то необычный звук. Он поглядел назад, потом быстро поправил свой большой пистолет, так чтобы он находился у него под рукой, и снова вернулся к своей прежней небрежной позе. Злобно улыбнувшись, он сильнее дернул вожжи, заставив утомленных лошадей поднять свои опущенные головы. Однако он, по-видимому, не намеревался ускорить движение фургона, потому что, заслышав донесшийся к нему отдаленный стук копыт по дороге, он тотчас же задержал своих лошадей и пустил их более медленным шагом. Его неприятное лицо приняло злобно-насмешливое выражение, и он с каким-то особенным смаком сплюнул большую струю табачного сока.

Стук копыт приближался. Возница повернулся и поглядел вниз на темнеющую долину. Но ничего и никого не было видно в тени деревьев. Возница уселся поудобнее на своем седле и принял еще более равнодушный вид. Усталые лошади тоже, очевидно, заинтересовались звуками, раздававшимися позади, и стали поводить ушами. Преследователи быстро приближались и скоро настигли фургон. Тогда возница лениво повернул голову и в течение нескольких минут с каким-то тупым изумлением смотрел на трех человек в полицейских мундирах, которые приближались к нему. Затем он внезапно приостановил лошадей. Полицейские окружили фургон. Сержант Мак-Бэн подъехал к вознице. Второй полицейский остановил свою лошадь рядом с ним с другой стороны, а третий подъехал сзади фургона и заглянул вовнутрь.

– Добрый вечер, сержант! – крикнул возница с особенной развязной веселостью. – Вы едете в Скалистые Ручьи?

Мак-Бэн пристально посмотрел в лицо метису, желая уловить выражение его глаз. Но это оказалось нелегко.

– Может быть, – ответил он коротко.

Окинув фургон быстрым взглядом, сержант строго спросил метиса:

– Откуда вы едете?

– Прямо из Миртла, – ответил метис, нисколько не смущенный резкостью тона сержанта.

– Как вас зовут и у кого вы работаете? – допрашивал Мак-Бэн.

– Я Пит Клэнси, поденщик у Кэт Сетон. Ездил в Миртл по ее поручению. Я должен был привезти отделку для платья.

– Отделку? – с удивлением повторил Мак-Бэн.

Пит Клэнси с несколько наглым видом посмотрел на него.

– Вы найдете эти вещи, если поднимете покрышку телеги. Там есть также мотки шелка для вышивания в красивой плетеной коробке из камыша. Можете полюбоваться цветом шелковых тряпок, только не притрагивайтесь к ним грязными руками, а то она проклянет меня и обругает свиньей.

Мак-Бэн сделал знак полицейскому солдату, и тот поднял покрышку телеги. Первое, что он увидел, была швейная машина в блестяще отполированном ящике из орехового дерева. Около нее стоял открытый ящик, наполненный засахаренными фруктами, конфетами и большим количеством разных колониальных товаров. В другом ящике были уложены завернутые в бумагу материи для платьев и кусок белого батиста, предназначенный для других принадлежностей женского туалета.

Посмотрев на эти вещи, Мак-Бэн с явным отвращением сделал знак полицейскому, чтобы он опять положил все на место.

– Не правда ли, каковы эти франтихи? – воскликнул насмешливо Пит Клэнси. – Женщины готовы загонять нас до смерти ради своих тряпок. Взгляните, чего тут только нет! По мне все это тряпье ничего не стоит. Ну, а что касается лакомств и консервов, то я бы не удержался, чтобы не похитить чего-нибудь, если бы не был воспитан в строгих принципах библейского класса. Я…

– Прекрати свою болтовню! – резко прервал его сержант. – Я строго приказываю тебе, слышишь? Твои россказни годятся для других, а не для нас. Я скажу тебе кое-что. Ты вовсе не был в Миртле. Ты был в Белом Пункте, где ты помогал грабить товарный поезд. Ты повез в этой телеге большой груз спирта, оттого и лошади твои так измучены. Ты спрятал его в долине, в том месте, где были припасены вот эти товары, и заменил ими груз виски. Я вовсе не говорю, что ты не служишь у мисс Сетон в Скалистых Ручьях, но ты ведешь двойную игру. Ты взял товары, заказанные ею, но оставил их в тайнике, куда потом привез виски, и тогда только взял их, когда дело было сделано.

Пит Клэнси дерзко захохотал.

– Ого! – воскликнул он. – Какой же я ловкий негодяй, по вашему мнению, сержант! Это я-то, воспитанник миссионерской школы? Я все это сделал, все, что вы говорите? Действительно, это была бы ловкая штука! А как вы думаете, не выпил ли бы я глоток этого напитка? Ведь я был бы олухом, если б…

– Ты будешь отправлен в тюрьму, ты и твои товарищи! – крикнул сержант, возмущенный его нахальством. – Мы ведь шли по твоим следам всю дорогу, и они оканчиваются как раз здесь. Мы знаем…

– Но вы не знаете, где спрятано виски, – возразил с усмешкой Пит Клэнси и, прямо взглянув в глаза сержанту, разразился громким смехом. – Вы можете говорить сколько вам угодно о тюрьме. В моей телеге виски нет, а если оно было там, как это вы воображаете, то ваше дело найти его теперь и вылить, и незачем задерживать меня здесь и мешать моей работе.

Сказав это, он дернул вожжами, и лошади быстро двинулись вперед. Когда телега отъехала, он повернул голову назад и насмешливо крикнул:

– Вы ведь не можете «выливать» швейные машины и консервы! Ваша угроза тюрьмой ничего не стоит. Полагаю, что вы обдумываете это.

Сержант был в полном отчаянии. Он чувствовал, что был прав в своих догадках, но изловить мошенника с поличным ему не удалось.

– Я бы отдал свое месячное жалованье, чтобы иметь возможность надеть на этого парня кандалы! – сказал он, вздыхая.

Глава VI

Охотники за людьми

Красивая молодая девушка, сидевшая под большим кленовым деревом, густая листва которого защищала ее от знойных лучей полуденного солнца, положила возле себя книгу и устремила мечтательный взор на зеленеющую долину, видневшуюся внизу. В нескольких шагах от нее другая молоденькая девушка, хорошенькая блондинка, занята была шитьем. Она усердно работала иголкой над куском белого батиста, но когда ее сестра бросила читать, то она подняла голову и взглянула на нее своими наблюдательными серыми глазами, в которых блеснул веселый огонек.

– Кэт, – сказала она, заметив, куда устремлены взоры сестры, – ты помнишь ли, что сегодня как раз минуло пять лет с тех пор, как мы приехали сюда? Пять лет! Тебе было тогда двадцать три года. Теперь тебе двадцать восемь лет, а мне двадцать два года, и мы обе скоро будем старыми девами. Знаешь ли, – прибавила она со смехом, указывая не деревню, домики которой виднелись в долине, – как люди, там внизу, будут называть нас? Они будут говорить: «две старые карги», или «эти славные, смешные старенькие сестры Сетон»! Ужасно подумать об этом! Ведь мы приехали на Запад, чтобы найти здесь мужей для себя, а в результате остаемся почти старыми девами!

Кэт Сетон улыбнулась на слова сестры.

– Ты любишь подшучивать, Хелл, – возразила она своим глубоким, красивым контральто.

– Я вовсе не подшучиваю на этот раз, – возмущенно ответила ее сестра. – И я не хочу, чтобы меня называли Хелл[1]. Это похоже на то, как Пит или Ник ругают друг друга, когда пропивают свое жалованье в грязном кабачке О’Брайана. Ведь мое имя Эллен! Впрочем, это не меняет фактов. Не приходится далеко взбираться, чтобы найти нас среди сковородок и других кухонных принадлежностей. Но говорю тебе: все это надоело мне, надоело!.. Не стоит говорить об этом. Ведь я женщина и предпочла бы видеть пару мужских штанов в своем доме, нежели другую пару юбок… хотя бы даже эти юбки и принадлежали моей возлюбленной сестрице.

Кэт перестала смотреть на деревню в долине и окинула улыбающимся, снисходительным взглядом хорошенькое личико своей сестры.

– Что ж дальше? – спросила она.

– Ничего! – воскликнула Эллен и, придвинувшись к сестре, присела возле нее на корточки. – Но ты должна меня выслушать, Кэт. Мне надо высказаться. Так вот, пять лет тому назад, Кэт Сетон, двадцатитрехлетняя девушка, и ее сестра, Эллен Сетон, остались сиротами, с капиталом в две тысячи долларов, который они поровну поделили между собой. Кэт Сетон была не совсем обыкновенная девушка. О нет! Она даже была совсем «необыкновенная», как сказал бы Ник. Она обладала твердым характером и нелепым понятием о женской независимости. Я вовсе не хочу сказать, что она не была женственной, – ничего подобного! Но она твердо верила, что может делать то, что нужно, так же хорошо и обдуманно, как любой мужчина. Она была убеждена, что может мыслить не хуже мужчины. Вообще, она не верила в превосходство мужского пола над женским. Единственное преимущество, которое она признавала за мужчиной, заключалось в том, что он мог просить женщину выйти за него замуж, между тем как женщина не могла обратиться с таким предложением к мужчине. Но даже признавая это, она оставляла за собой альтернативу. Она была уверена, что каждая женщина имеет право заставить мужчину обратиться к ней с такой просьбой.

Терпеливая Кэт кротко протестовала.

– Ты изображаешь меня каким-то ужасным существом, – сказала она, нисколько не обижаясь на сестру. – Не лучше ли мне выслушать далее все обвинения против меня?

Но Эллен нисколько не смутилась ее замечанием.

– В этом нет надобности, – возразила она с насмешливой серьезностью. – Притом же тебе надоест раньше, чем я кончу говорить. Теперь слушай! Кэт Сетон очень доброе и милое существо, в самом деле. Только… только она страдает от своих идей.

Черноглазая Кэт, красивое лицо которой выражало решительность и характер, посмотрела на свою сестру с ласковой снисходительностью матери.

– Ты разболталась, дитя, – вот все, что она сказала.

Эллен кивнула головой.

– Ну что ж, я люблю говорить. Я чувствую себя умнее тогда, – возразила она. Сложив руки на коленях, она с минуту задумчиво смотрела на сестру, которую, в сущности, обожала.

– Хорошо, – сказала она наконец, – будем держаться рамок обвинения. – Пять лет тому назад этот дух независимости был очень силен у Кэт Сетон, гораздо сильнее, чем теперь. Но это мимоходом. Главное же то, что когда сестры остались одинокими в мире, со своими деньгами, то этот дух независимости внушил Кэт порвать со всеми условностями и приличиями, покинуть свою маленькую деревню в Новой Англии и отправиться на Запад, чтобы там, на широких равнинах Канады, поискать людей и счастья. К чему это привело, мы видим!

Она остановилась и опять взглянула на сестру, которая снова обратила свой взор на долину. С покорным вздохом Эллен продолжала:

– Так было пять лет тому назад. Пять лет тому назад две одинокие, осиротевшие девушки покинули свой хороший деревенский дом в Новой Англии, продали все – дом, а не деревню! – и обратили свои любопытные взоры к зеленым прериям Дикого Запада, родине диких лошадей, буйволов и безжалостных москитов.

Веселая улыбка заиграла на лице Кэт.

– Что ж ты остановилась? – спросила она.

– Это от волнения, – отвечала Эллен, делая вид, будто она вытирает глаза, – от волнения, вызванного воспоминанием обо всем этом «проклятом деле», как сказал бы Ник.

– Оставь Ника в покое, – заметила Кэт. – Во всяком случае, он далеко не так часто разражается проклятиями, как делаешь это ты… Ну, я скоро пойду. Мне надо приготовить молитвенный дом для завтрашней службы. Так вот…

– Ах, так и есть! – вскричала Эллен, и в ее смеющихся глазах выразилось торжество. – Пять лет тому назад Кэт Сетон никогда бы не сказала это. Она бы сказала: «Провались он, этот старый молитвенный дом, и с ним все старые кошки, которые собираются там, чтобы злословить и клеветать друг на друга во имя религии!» Вот что она бы сказала тогда! Ну а теперь другое. У нее исчезла любовь к приключениям, исчезло ее презрение к условностям, исчезла ее независимость. Что она теперь? Простой фермер в юбке, чернорабочая незамужняя женщина, выращивающая тыквы и другие овощи. Ее тонкие руки, за которыми она так ухаживала прежде, должны постепенно огрубеть, и ее красивое лицо покроется морщинами.

– Эта незамужняя женщина-фермер, однако, имеет успех, – возразила Кэт своим глубоким музыкальным голосом.

Эллен кивнула головой и с какой-то безнадежностью признала истину ее слов.

– Да, – вздохнула она, – и это самое худшее. Мы приехали сюда, чтобы найти для себя мужей, и нашли – тыквы! Охотники за людьми – мы так называли себя. Это было необычайное выражение, и потому мы употребляли его. Мы хотели охотиться за живыми мужчинами, которые могли бы сделаться нашими мужьями. И вот… Кэт Сетон! – вдруг вскричала она, вскакивая на ноги и потрясая перед ее лицом своим маленьким кулачком. – Вы обманщица, самая настоящая обманщица! Да, да! Не смотрите так на меня! Живые мужчины? Приключения? Пуф! Вы стали такая же ручная, как любая деревенская кошка, и вы такая же… сонная!

Кэт тоже поднялась, но она вовсе не смотрела на сестру, она просто хохотала. Ее красивое смуглое лицо светилось самым искренним весельем под влиянием разглагольствований сестры и ее нападок. Она любила ее безответственную болтовню, так же как любила и ее благородную натуру. Она ласково погладила ее плечо и затем обняла ее.

– Я бы хотела на тебя сердиться, Эллен, но я просто не могу! – сказала Кэт. – В некоторых отношениях ты была близка к истине в своих забавных речах. А знаешь ли, наш основной капитал в банке теперь увеличился. Наша ферма процветает. Мы употребляем рабочую силу: два создания, которые называют себя мужчинами, но в действительности обладают характерными черепами свиней или тигров или каких других столь же ужасных созданий. Мы можем теперь выписывать наши наряды непосредственно из Нью-Йорка или Монреаля. Подумай об этом! Разве это не результат нашей независимости? Я признаю деревенскую деятельность и, по-видимому, люблю Скалистые Ручьи. Это такой выбеленный склеп и обитатели его такие негодяи, но с забавными, огромными сердцами. Да, я люблю даже нелепые собрания здесь. А что касается отваги и любви к приключениям… Ну, мне кажется, она не совсем еще исчезла.

– Во всяком случае, она завязла… среди тыкв и капусты, – быстро заметила Эллен и, высвободившись из объятий сестры, встала перед ней с забавным видом обвинителя. – Подожди минутку, Кэт Сетон. Все это неверно. Я выступаю с обвинением, но защищать себя ты не можешь. Ты должна только слушать и подчиниться приговору. Помни, что это не суд мужчин, а суд женщин. Так вот: мы охотницы за мужчинами. Мы потому только приехали сюда, и я осталась тем же. Мы пять лет охотимся, а каков результат? Я скажу тебе. Мне делали предложения каждые сколько-нибудь подходящие штаны в этой деревне обыкновенно тогда, когда носящий их напьется. Единственные, не просившие меня выйти за них замуж, это два наших работника, Ник и Пит, и то только потому, что заработка их не хватает для того, чтобы они могли напиться в достаточной мере. А что касается тебя, то большинство здешних парней питают к тебе такой благоговейный страх, что даже в припадке белой горячки не осмелятся говорить о женитьбе на тебе. Единственные мужчины, у которых хватает мужества смотреть на тебя другими глазами, это инспектор Файлс, когда долг службы заставляет его бывать в Скалистых Ручьях, и пьяница Чарли Брайант, владелец ранчо и художник. Ну а как принимаешь это ты, охотница за мужчинами? Почему ты убегаешь всякий раз от Файлса, как кролик от охотника? Достаточно только упомянуть его имя, чтобы тебя охватила дрожь и ты бы смутилась, как застенчивая девица. А между тем, ты втайне восхищаешься им. Что же касается другого твоего обожателя, то ты взяла на себя роль какой-то сестры милосердия и проповедника трезвости. Ты так увлеклась своей ролью, что в светлые промежутки, когда он не находился во власти своей болезни, он не мог не влюбиться в тебя и совершенно потерять голову.

Хохочущая Кэт собиралась протестовать, но Эллен остановила ее величественным жестом.

– Подожди, – сказала она. – Выслушай же все обвинения. Всмотрись хорошенько в свою деревенскую жизнь, которую ты ведь тоже обвиняешь. Ты, столь независимая и смелая женщина, обладающая возвышенным умом, ты стала чем-то вроде слуги молитвенного дома, к которому ты примкнула и который, в сущности, управляется сборищем головорезов и пиратов, жены и отродье которых нисколько не лучше их самих. Ты выполняешь деревенские социальные функции, но так же относишься к ним, как любая деревенская мать к своей неумытой, но все увеличивающейся семье. Ты болтаешь с ними и злословишь не хуже их, и я уверена, что в своих дружеских чувствах и милосердии к ним ты готова была бы пойти и вымыть скребницей всех их грязных ребят. Что сделалось с тобой, Кэт? Во что ты превратилась? Возвышенный дух покинул тебя. Семя, столь богатое обещаниями, пустило ростки, которые стали вырастать, но плодами была тыква. И вот мы стареем! Я не могу ничего тут поделать. Я выскочила из сельскохозяйственной борозды, куда мы погрузились, и… Смотри!

Она сделала драматический жест рукой, указывая на худощавого молодого человека, медленно поднимающегося к ним по склону долины.

– Вот он, твой пациент, художник! Твой пьяница, собственник ранчо! Это символ, ходячий символ тех уз, которыми уничтожается мужественный дух наших… гм… молодых сердец.

Но Кэт не обратила внимания на приближающегося человека, она видела перед собой только оживленное личико сестры.

– Ты большой ребенок, – сказала она. – Я должна была бы рассердиться на тебя. Должно быть, ты меня действительно свела с ума. Но право же, твой разговор о тыквах сбил меня с толку. Не беспокойся обо мне. Я вовсе не изменилась. Может быть, я делаю некоторые вещи, которые кажутся тебе странными, но… но… я знаю, что я делаю!.. Бедный Чарли! Взгляни на него. Я часто думаю, чем это кончится…

Кэт вздохнула, но легкомысленная Эллен не так близко принимала к сердцу положение Чарли.

– Если все, что говорят о нем, правда, то это кончится… тюрьмой, – решительно заявила она.

Кэт быстро оглянулась, и глаза ее внезапно стали строгими.

– Что ты сказала? Тюрьмой? – резко спросила она.

Эллен пожала плечами.

– Все тут говорят, что он самый главный контрабандист спирта и… и его образ жизни не таков, чтобы внушать доверие. Знаешь, Кэт, О’Брайен сказал мне, что полиция уже отметила его. Они только ждут, чтобы захватить его с поличным.

Суровое выражение глаз внезапно исчезло, и у Кэт вырвался вздох облегчения.

– Это им никогда не удастся, – решительно заявила она. – Все тут ошибаются насчет Чарли. Несмотря на все свои недостатки, он не занимается таким делом. Он слишком робкий – и… слишком честен, чтобы опуститься до этого.

Вдруг в глазах Кэт вспыхнул какой-то огонек, и, близко подойдя к сестре, она сжала ее руку и заговорила глухим, слегка дрожащим голосом:

– Слушай, дитя, знаешь ли ты, чем рискуют эти нарушители закона, спиртные контрабандисты? Ну, конечно, ты не знаешь! Так я скажу тебе. Они рискуют своей жизнью, так же как свободой. Они постоянно находятся под угрозой. Их ожидает очень строгая кара, и тот, кто сделался контрабандистом спирта, не дастся живым в руки полиции. Подумай об этом, и ты поймешь, как далеко занесла тебя твоя фантазия. Подумай о Чарли, каким мы его знаем. Художник. Мягкосердечный, кроткий человек, который грешит только против себя самого…

Но лицо Эллен выражало недоверие.

– Да, да, каким мы знаем его! – быстро возразила она. – Я как раз думала об этом в то время, как он давал мне урок рисования. Я наблюдала его, когда он смотрел на тебя, и в глазах его выражалась такая удивительная, чисто собачья преданность. Он следил за каждым словом, которое ты произносила. Я думала об этом и почему-то невольно вспоминала название книги, которую читала: «Доктор Джекил и мистер Хайд»… Ты вот уверена, а я… я только удивляюсь!

Кэт выпустила ее руку и холодно проговорила:

– Ты можешь думать как тебе угодно, Эллен, а я знаю. Я знаю Чарли, знаю его благородное сердце, которое руководит всеми его действиями. Говорю тебе, что ты не права, решительно не права! И все не правы относительно него, полиция и другие…

Она повернулась и сделала несколько шагов по склону вниз, навстречу приближающемуся человеку.

Глава VII

Чарли Брайант

Когда Кэт выступила из тени деревьев и Чарли увидел ее, то его глаза заблестели от удовольствия.

– Я видел вас и Эллен, когда вы шли по откосу, и полагал, что встречу вас, если пойду кругом, – сказал он.

Голос у него был приятный, музыкальный и был проникнут какой-то особенной теплотой, когда он говорил с Кэт. Он дышал тяжело, когда наконец взобрался на холм, где стояли обе девушки. Его худая, невысокая, стройная фигура согнулась вперед вследствие усилий, которые ему нужно было сделать, чтобы влезть на откос. Кэт смотрела на него с таким чувством, с каким смотрит мать на своего больного ребенка.