Ночные всадники. Нарушители закона (сборник)

Наконец, задыхаясь от напряжения, Треслер влез на плоскую возвышенность, усыпанную гравием. Она была пуста! Он посмотрел на утес, поднимавшийся над его головою, но и там не было видно никаких признаков человека. Затем он увидел знакомую лачугу, построенную неизвестным охотником, и направился к ней, держа револьвер наготове.

Неожиданно дверь ее распахнулась. Перед ним, лицом к лицу, был не кто иной, как сам Джулиен Марболт. Он выскочил наружу с револьвером в руке, смелый и стремительный, но когда поток солнечных лучей упал на него, сразу с криком отчаяния отпрянул назад. Он не рассчитывал на такой резкий переход от сравнительной темноты к дневному свету. Подозрения Треслера подтвердились: Марболт бывал слеп только при ярком свете.

Его замешательство продолжалось лишь одно мгновение. Затем он сразу с изумительной быстротой ринулся вбок и, обогнув лачугу, побежал к ступенькам, проделанным в скале.

Треслер громко окликнул его по имени, но Марболт не обернулся. Нащупав первую ступеньку, он стал карабкаться наверх. Теперь достаточно было бы одного выстрела, но Треслер не хотел прибегать к этому. Он полагался на свои руки и свою силу. Однако когда он подбежал к лестнице, Марболт был уже недосягаем. Ничего другого не оставалось как стрелять или лезть на почти отвесную скалу по этой головокружительной лестнице.

– Ни шагу дальше, или я вас сброшу оттуда пулей! – крикнул Треслер. Но в ответ на это слепой с удвоенной энергией полез выше. У Треслера, наблюдавшего его снизу, начинала кружиться голова. Наконец он решился выстрелить, целясь в скалу, возле правой руки слепого. Он видел, как от удара пули посыпался известняк, и рука слепого снова поднялась, ища следующую ступеньку.

Треслер не знал, что делать. Если этот человек доберется до верхушки утеса, то все пропало. А он приближался к ней шаг за шагом, цепляясь за шероховатую поверхность скал. Треслер наблюдал это восхождение, не будучи в состоянии оторвать от него глаз. По-видимому, слепой руководствовался только своим инстинктом. Его движения напоминали движения каракатицы, выпускающей свои щупальца.

– Предупреждаю вас в последний раз! Я буду стрелять… – крикнул Треслер.

И опять-таки единственным ответом на это было удвоенное усердие карабкавшегося человека.

Треслер уже приготовился спустить курок, но вдруг ужас сковал его движения. Слепой оступился. Ему оставалось только несколько ступенек, чтобы достигнуть цели, и он изо всех сил старался удержаться. Но это ему не удалось, и он начал быстро скользить вниз, судорожно цепляясь руками за скалы. Треслер бросил на землю свой револьвер и закрыл глаза. Раздался пронзительный крик. Вслед за тем что-то тяжелое и мягкое шлепнулось на край плато и покатилось дальше.

Все произошло в одно мгновение, и наступила тишина. Когда Треслер открыл глаза, то ему показалось, будто ничего не произошло. Никакого следа, ни клочка одежды, ни пятнышка крови, ничего! Но он знал: там, внизу, лежало все, что осталось от владельца ранчо Москито-Бенд!

Сержант Файлс и Треслер стояли на дне долины, возле тела погибшего Марболта. Файлс снял с его лица маску и стал ее рассматривать. Это был кусок красного одеяла.

– Гм, да… – пробормотал он. – Игра сыграна!

– Наверху, в хижине я видел такие же куски, – заметил Треслер. – Это одеяла метисов, – пояснил Файлс и, сложив маленький кусок материи, тщательно засунул его в карман. Затем он повернулся и взглянул на зиявшее перед ним ущелье, которое уходило между величественными обрывами в недра гор. – Да, игра была ловкая, – прибавил он. – Видали вы когда-нибудь это место?

– Только один раз, – ответил Треслер и рассказал полицейскому офицеру о своей первой поездке верхом.

Файлс слушал его с интересом.

– Жаль, что вы мне раньше не рассказали об этом. Но вы упустили все-таки самое главное. Взгляните вниз, туда, под тень утеса. Там, на расстоянии мили, находятся корали достаточной величины, чтобы вместить десять тысяч голов скота. Все они расположены очень искусно.

Треслер только теперь заметил это. Ряды коралей тянулись на большое расстояние, прилегая одной стороной к крутым стенам долины. Потом он перевел взгляд наверх, на выступ скалы, откуда сорвался слепой, и на высеченные в известняке ступени.

– Я бы хотел знать, что находится по другую сторону? – сказал он.

– Все очень просто! Там метисы.

– Какое-нибудь селение?

– Вроде этого. Вы помните, что недавно они покинули свой прежний лагерь. Мы не могли найти их местопребывание. Когда они попадают в горы, то искать их там все равно, что искать иголку в стоге сена. Может быть, и наш приятель Энтони скрывается там.

– Сомневаюсь, – возразил Треслер. – Теф Мак-Куллок к ним не принадлежит, как я уже говорил вам. Он пришел сюда из-за границы, а теперь он удирает с такой быстротой, на какую только способна его лошадь. И, если я не ошибаюсь, Аризона мчится по его следу.

Файлс задумчиво посмотрел на своего спутника и направился к ближайшей заросли кустарника.

– Капрал Моней отправился за телегой и вернется не раньше, чем часа через два. Нам придется подождать его здесь, в компании с ним. – Он указал на мертвеца.

Они уселись на землю и закурили трубки.

– Я должен быть вам благодарен, – снова заговорил Файлс.

– Нет, не мне, а моей лошади, – возразил Треслер. – Я ведь не уверен, что он не ускользнул бы от нас, если бы не его случайное падение. Знаете, я всегда начинаю колебаться в такие минуты. Мне трудно заставить себя хладнокровно проливать кровь.

– Нет, он не ушел бы от нас. Я все время наблюдал за ним снизу. Но ваша лошадь действительно благородное животное.

– Да. Я не стыжусь признаться, что ее смерть тяжело поразила меня. Несмотря на ее нрав, моя лошадь была лучшей на ранчо, – сказал Треслер.

– Вы думаете, что это была ваша лошадь? – спросил Файлс с некоторым удивлением.

– Конечно, нет. Она принадлежала Марболту.

– И не ему! – возразил Файлс. – Она принадлежала полиции и вместе с остальными была украдена.

– Но Марболт говорил Джеку, что он купил ее у метисов.

– Конечно, он это говорил… Когда я увидал вас верхом на этой лошади, то это ранчо сразу заинтересовало меня. Но слепота Марболта сбивала меня с толку. Мне нетрудно было убедиться, что Джек в этом не участвовал, не участвовали также и рабочие ранчо. Энтони был тут замешан, но я тоже убедился, что он не был главным вождем. Оставался Марболт, но он был слеп. Прошлой ночью, когда вы пришли ко мне и рассказали, что случилось на ранчо, и эту историю с зажженной лампой, меня вдруг осенила мысль. Очевидно, он был слеп при дневном свете, но видел в темноте и сумерках. Не знаю, что это за болезнь, черт побери. Надо признаться, что он хорошо скрывал свою тайну.

Треслер кивнул.

– Да, он провел всех нас, даже свою дочь! Что вы намерены делать в первую очередь?

Файлс пожал плечами.

– Придется занять ранчо, произвести расследование и допрос. Что касается собственности, то это решит правительство.

– Сержант, я надеюсь, что вы избавите мисс Марболт, насколько это будет возможно, от этих неприятностей, – обратился к нему Треслер. – Она вела с ним очень несчастную жизнь. Могу вас уверить, что она ничего не знала. Я готов в этом поклясться…

– Я вполне верю вам, дорогой мой! Мы вам слишком многим обязаны и не можем сомневаться в вас. Насколько возможно, мы оставим ее в покое. Но она ведь знала об этой слепоте, иначе она не вошла бы тогда с зажженной лампой к нему в комнату. Ей все-таки придется дать показание.

– Я уверен, что она даст его.

– Конечно!.. Ага, я слышу стук колес. Это едет телега.

Файлс привстал, потом снова сел и продолжал:

– Джек из всех нас был самый догадливый. Я не думаю, чтобы ему кто-нибудь говорил о странной слепоте его хозяина. Он сам узнал это. И он играл тут большую игру. И все ради женщины…

– Вероятно, он находил, что она стоит этого, – заметил Треслер.

– Разумеется, – ответил Файлс, улыбаясь. – Беда в том, что он уже был не молод. Он издевался над вами, когда присоединился к вам в ваших подозрениях относительно Энтони. Он знал, что вы находитесь на верном пути, и хотел сбить вас с толку. Я понимаю, почему вас послали в Уиллоу-Блеф. Вы слишком много знали, слишком допытывались. Ваша настойчивость была опасна. От вас надо было отделаться, как уже раньше отделывались от других… Да, все это было ловко подстроено. И ведь он не щадил и свой собственный скот. Похищал у себя самого стадо быков и отправлял в эти корали, а позднее, как я предполагаю, он опять переправлял их на свои пастбища. Все это делалось для отвода глаз. Меня только удивляет, почему, владея таким ранчо, он подвергал себя подобному риску.

– Может быть, это пережиток старого. Ведь он когда-то торговал невольниками. Я думаю, что тот скот, которым он первоначально снабдил свое ранчо, был награблен им у индейцев. А потом, когда явились белые и индейцы исчезли, он продолжал свою грабительскую деятельность по привычке. Файлс нахмурил свои густые брови.

– А, так он был торговец невольниками! Кто же вам сказал это?

– Мисс Марболт. Она говорила мне, что он торговал в Вест-Индии «черной слоновой костью». Конечно, она не понимала, что это значит!

– Разумеется!.. А вот и телега!..

Файлс вскочил на ноги. Капрал Моней подъехал.

– Хорошие новости, сержант. Мы захватили всю шайку! – крикнул он.

Глава XXI

Возвращение

Управление делами ранчо временно взял на себя сержант Файлс. Глядя на него, Треслер часто думал, что сельская обстановка и мирная профессия фермера гораздо более подходили к нему, чем та напряженная военная атмосфера, среди которой ему приходилось жить.

Диана, по совету Треслера, уехала в Форкс, к доктору Ослеру, жена которого охотно приютила у себя молодую девушку и ухаживала за ней, как за больным ребенком. Благодаря влиянию Файлса и его сочувствию к ней она была избавлена от присутствия на суде в Калфорте, где разбиралось это громкое дело. Но ей пришлось все-таки дать свое показание на предварительном следствии.

Она не видела Треслера больше месяца, но думала о нем невольно, проникаясь уверенностью, что запрет ее отца все еще тяготеет над нею. Ведь она дочь убийцы! Разве может уважающий себя человек жениться на ней! Она скажет ему это, когда увидит его, и уедет отсюда навсегда. Она не может здесь оставаться. Здесь кругом живут люди, пострадавшие от ее отца. Могут ли они хорошо относиться к ней? Они должны презирать ее, как дочь Каина!

А между тем не было ни одного человека среди рабочего населения поселка, который не относился бы к ней с величайшей предупредительностью и сочувствием. Большинство этих людей были неграмотны и вели очень тяжелую борьбу за существование. Уделом их был постоянный тяжелый труд. Но под их суровой оболочкой скрывалась настоящая человеческая душа, и они избегали говорить при ней о недавних кровавых событиях, понимая, насколько были мучительны для нее эти воспоминания.

Наконец Треслер приехал в Форкс. Он остановился у трактира Карнея, и первый, кто его встретил, был его старый знакомый Ренкс, по прозвищу Кабачок. В его наружности не произошло никакой перемены с тех пор, как его видел Треслер в последний раз. Он носил ту же самую одежду, и она не стала ни грязнее, ни чище с того времени. Впрочем, и вся окружающая обстановка в трактире осталась в прежнем виде, такая же неприглядная, как была, и во всем поселке не заметно было никаких перемен. Да и какие перемены могли быть? Здесь был полный застой!

– Ну вот, Слепой Черт умер! – воскликнул Кабачок при виде Треслера. – Я думаю, правительство наградит вас за это.

Треслер промолчал. Такое напоминание было ему неприятно. Понимая, однако, что он должен как-нибудь отвечать на приветствия старых товарищей, он позвал хозяина трактира и велел подать виски.

– Я очень рад, – сказал Кабачок, когда узнал, что Треслер намерен с неделю пожить в поселке. Он тотчас же предложил ему поселиться в его доме. Но Треслер отказался, сказав, что Карней, хозяин трактира, конечно, найдет для него свободную комнату.

Кабачок вернулся к столу, за которым играли в покер. Игроки снова заняли свои прежние места, покинутые ими, когда вошел Треслер, и скоро все так увлеклись игрой, что уже забыли о нем.

Треслер смотрел на них и думал, что такую жизнь они ведут из года в год и будут вести еще многие годы. Работа, карты и виски! Но он хорошо знал, как они борются за существование и как трудна их жизнь. Он знал, что в этом благословенном крае человек, оставшийся без заработка, умирает как собака под пыльным придорожным кустом.

Вскоре пришел Файлс и сказал ему:

– Там, снаружи, вас ждет Джо Нелсон. Он не хочет войти сюда. Выйдем к нему.

Джо ожидал у дверей, сидя верхом на лошади, но Треслер заставил его слезть и войти с ним в трактир.

– Джо, я хочу просить тебя об одном одолжении, – сказал он.

Улыбка расплылась по морщинистому лицу Джо Нелсона.

– Видишь ли, мне нужен человек, который мог бы оказать мне дружескую помощь. Я заарендовал маленький участок земли и хочу там устроить собственное ранчо. И вот я хотел бы, чтобы ты, Джо, помог мне в моем хозяйстве. Это все.

В первую минуту Джо растерялся. Он странно заморгал глазами, наконец откашлялся и протянул руку по направлению к Треслеру, но таким решительным жестом, точно собирался ударить его в зубы. Треслер невольно откинулся назад.

– Бери ее! – проговорил Джо хриплым от волнения голосом.

Треслер взял протянутую руку и потряс ее.

– И может быть, наше поле будет без сорной травы, – заметил он, улыбаясь.

– Мистер Треслер, сэр, обещаю вам…

– Зачем тут «мистер» или «сэр», Джо! – прервал его Треслер. – Мы ведь старые товарищи, знаем друг друга хорошо… А теперь, Файлс, – обратился он к полицейскому сержанту, – есть у вас какие-нибудь известия для мисс Марболт?

– Да, решение состоялось, и документ у меня в кармане, – хмуро ответил Файлс. – Имущество конфисковано!

– Хорошо! Но прошу вас, ничего не говорите мисс Марболт, пока я не повидаюсь с нею. Потом вы придете и скажете ей, что ее ожидает… Я хочу, чтобы и ты, Джо, пришел вместе с сержантом, – прибавил он, обращаясь к старику.

– Хорошо, сэр!..

– Нет, Джо, не надо «сэра»!

– Хорошо, Треслер, – пробормотал старик.

Когда Треслер пришел, Диана не бросилась к нему в объятия, как он этого ожидал. Она указала ему на стул подальше от себя и сказала, что должна поговорить с ним.

– Хорошо, – ответил ей Треслер, усевшись с нахмуренным и серьезным видом, – я выслушаю тебя. Даю тебе час времени на размышления, но заявляю прямо, что они ни к чему не приведут. Ты должна будешь согласиться на мое решение. Ну, говорите скорее, мисс Марболт, высказывайте все, что у вас есть на душе. Вот часы. Я вам даю достаточно времени.

Она взглянула на Треслера и заметила, что он недоволен. На лбу у него появилась складка. Конечно, он рассчитывал на встречу другого рода.

– Я могу сказать вам все, что нужно, гораздо скорее, – начала она слегка дрожащим голосом. – Целый час – это слишком много. Я только прошу вас понять меня.

Она на минуту умолкла и потом продолжала:

– Джон, вы не должны сомневаться во мне, но… но я ведь не все сказала на следствии, что знаю…

Треслер не пришел к ней на помощь. Он продолжал сидеть молча и только смотрел на нее.

– Я знала, что отец мой мог видеть ночью, – снова заговорила она. – Он был, как это сказал доктор Ослер, никта… никталоп, – так, кажется, это называется. Это очень странная болезнь. Это не настоящая слепота, как я понимаю. Он не мог видеть при дневном свете. Что-то такое было в его глазах, отчего внутрь проходило слишком много света, и поэтому всякое зрительное ощущение было парализовано. При этом он чувствовал чрезвычайно сильную боль. Но когда наступал вечер и вообще в полумраке он мог видеть, и даже зрение становилось у него очень острым. Как он мог скрывать эту тайну в течение стольких лет, – я, право, не знаю. Я понимаю теперь, почему он это скрывал, но все-таки не могу понять, что заставляло его совершать те ужасные дела, которые он совершал все это время. Ведь он же был достаточно богат и не нуждался в деньгах… Джон, я ведь открыла его тайну, то есть что он видит в темноте, в то время, когда вы лежали, раненый, перед тем, как к вам вернулось сознание. – И здесь она впервые рассказала ему события той ночи, когда она застала своего отца у его постели.

– Отец сердился на то, что вы находитесь у него в доме, и в особенности на то, что я ухаживаю за вами… Я понимала, что должна была быть осторожна и не оставлять вас, но вот однажды ночью, чувствуя большое утомление и боясь заснуть, я забаррикадировала лестницу. Я всеми силами боролась со сном, но от усталости присела на свою кровать и тотчас заснула. Потом я внезапно проснулась, не знаю от чего, и тотчас же встревожилась за вас. Я взяла лампу и пошла в переднюю. Там я увидела, что моя баррикада на лестнице разобрана…

– И ваш отец был возле моей постели, и руки его ощупывали мое горло… Не так ли? – спросил Треслер.

– Да… Он хотел развязать повязку…

– Зачем?

– Чтобы раскрыть рану и… и вызвать кровотечение и смерть…

– Вот что! Я вспоминаю теперь. Я видел эту сцену во сне… А вы?

– У меня была в руках зажженная лампа, и в тот момент, когда свет упал ему в глаза, он стал совершенно слеп, и уже не мог выполнить своего намерения. Я думаю, он хотел броситься на меня, но я пригрозила ему лампой и тем, что позову на помощь.

– Я понимаю, – сказал Треслер. – Поэтому-то вы и знали, что надо было сделать, когда он набросился на Джека.

Девушка кивнула.

– Файлс был прав, – проговорил задумчиво Треслер. – Вы знали о странной болезни вашего отца.

– Скажите, Джо, я дурно поступила, что не рассказала об этом на следствии? – спросила она. – Ведь он умер!..

– Нет, вы были правы, – отвечал Треслер. – Все равно, это не принесло бы никакой пользы. Но, во всяком случае, вы должны были сказать это мне.

– Я не знала, как поступить, – прошептала она, опустив глаза. – Ведь мне никогда не приходило в голову, что он имеет какое-нибудь отношение к грабежу скота и что он был или мог быть Красной Маской. Я видела в его поступке только покушение на вашу жизнь и заботилась только о том, чтобы это больше не повторилось. Говорить вам об этом не имело смысла. Ужас, который я испытывала, даже думая об этом…

– Да, я понимаю, – прервал он ее. – Вам трудно было говорить об этом, хотя это навело бы нас на правильный след. Ну, да все равно! Теперь установлено, кем был Джулиен Марболт с самого начала. Вы должны знать, что под торговлей «черной слоновой костью» подразумевается торговля невольниками. Вовсе не его слепота была причиной того, что он совершал преступления. Не было виновно в этом и поведение вашей матери. Он был негодяем раньше этого. Слепота только давала ему возможность вести большую игру. Но это все равно… Сколько бы мы ни обсуждали его характер, теперь уже ничего не изменить, Диана! Я хочу поговорить с тобой о другом. Я приобрел маленькое ранчо в этом же округе, и уже заручился стариком Джо в качестве помощника. Там есть дом. Я его перестрою для нас. Осенью, после загона, я куплю скот, а теперь я хочу знать, когда будет наша свадьба?

– Джон… но подумай. Мой отец… он был убийцей, – пролепетала девушка.

– Мне все равно, кем он был! Ведь я не на нем женюсь! – воскликнул Треслер со смехом.

– Но твои родные?.. Что скажут они? И все люди здесь!

– Не говори глупостей! – сказал он, насильно беря ее руки и притягивая ее к себе. – При чем тут мои родные! Пусть они женятся на ком хотят. Пусть они выбирают себе добродетельных девиц с безупречной родословной. Что за выдумки, Диана! То ты отказываешь мне потому, что ты не дочь своего отца, то потому, что вдруг вообразила себя его дочерью. Даже если бы это было так… Мои товарищи не осудят тебя, а что касается меня, то я убедился, что тут каждый богатый землевладелец в основе своей и грабитель, и убийца. Выходят же их дочери замуж, черт возьми!

Диана взглянула на него с удивлением.

– Что ты говоришь, Джон? Это все честные люди!

– Честные люди! – проворчал Треслер. – А ты не знаешь, как они околпачивали, грабили и избивали индейцев! Как они эксплуатировали переселенцев и выбрасывали их за ограду своих ранчо! Убить и ограбить можно не только собственными руками!

– Джон! – прошептала Диана. – Но ведь ты тоже хочешь устроить собственное ранчо! Значит ли это, что тебе придется убивать и грабить?

Треслер помолчал немного и наконец проговорил с улыбкой:

– Я слишком беден для этого. Мы попробуем работать собственными руками: Джо, Аризона и я. Кстати, я до сих пор не знаю, где Аризона?

Глава XXII

Аризона

Зима наступает в Канаде сразу и без всяких колебаний. Снег выпадает и остается. Солнце сияет на небе, но тепла не дает. Холодный, леденящий воздух проникает сквозь всякое одеяние, сквозь меха, мокасины и меховые сапоги. Мороз очень чувствительно пощипывает тело. Фермеры ищут убежища в своих домах, и почти все работы на открытом воздухе прекращаются, как только зима накладывает свою печать на страну.

Пороги покрываются снежными сугробами, и редко на них можно встретить людей. Иногда появляется одинокий всадник, отправляющийся посетить кого-нибудь, или сани, нагруженные дровами. Случается порой, что какой-нибудь фермер с женой отправляется в отдаленный город за покупками в больших санях на тройке лошадей, запряженных цугом, или же едет в одиночных санках с одной лошадью. Но все это представляет собою редкое явление, и дороги большею частью остаются совершенно пустынными. В сущности, жизнь замирает на все время зимы, и фермеры как сурки могут спать, отдыхая от напряженной работы в течение трех четвертей года.

Даже самый яркий солнечный свет не может оживить огромного мертвого пространства, засыпанного снегом. Дальше, на несколько сот миль к северу от Форкса, где дорога разветвляется и отходит к востоку, общий вид местности становится еще суровее, еще безотраднее вследствие отсутствия листвы на деревьях, растущих на покрытых снегом пригорках. Ветви протягиваются, точно руки скелетов, и ни одно дерево больше уже не может служить защитой против порывов ветра, налетающих со свистом на злополучного путника, застигнутого зимней бурей. Впрочем, зимой эти проселочные дороги обыкновенно никем не посещаются, и редко кто рискует отправляться по ним в далекое путешествие.

На этот раз было очевидно, что какой-то всадник недавно проезжал через поросшую лесом возвышенность. На одной из перекрестных дорог, на той тропинке, которая идет откуда-то со стороны холмов, ясно видны свежие следы копыт лошади, но они оканчиваются в том месте, где начинается перекресток. Там они поворачивают в лес и снова теряются.

В этом пустынном месте, как раз там, где следы сворачивают в лес, стоит одинокая сосна, сожженная молнией, совершенно голая и почерневшая. К одной из почерневших ветвей прикреплена такая же черная доска, как раз на высоте головы всадника. На этой доске находится странная надпись. Крупные буквы этой надписи тщательно выведены мелом, а ниже нарисована рука с вытянутым пальцем, указывающим по направлению тропинки. Надпись гласит: «Путь без возврата!» Каждый житель прерии, прочтя эту надпись, по всей вероятности, постарается избежать указанного пальцем пути. Он даже предпочтет сделать объезд по другой дороге, если ему надо непременно отправиться в ту сторону.

Зачем здесь находится эта доска? Кто прикрепил ее здесь? «Путь без возврата!» Это предостережение не шутка!..

Холодное зимнее солнце уже село, и одинокий всадник въехал на своей лошади в лес. Там он скрылся из виду. Настала долгая, холодная ночь, но когда наступил рассвет, всадник снова показался из лесу и поехал вдоль дороги. К вечеру он снова вернулся, снова исчез в лесу и к рассвету опять появился на дороге. Так продолжается изо дня в день в одно и то же время. И с каждым днем он едет медленнее и в изнеможении опускается в седле. К концу недели вследствие сильного исхудания он становится похожим на тень. Голод положил свой отпечаток на его изможденное лицо, и глаза его лихорадочно блестят. Лошадь его, по-видимому, чувствует себя не многим лучше.

Наконец, однажды вечером, как всегда, он въезжает в лес, но на следующее утро не появляется на опушке. В продолжение всего этого дня между деревьями слышался слабый шорох. Это двигалась стреноженная лошадь; человек же больше не показывался.

С наступлением ночи одинокий всадник опять остановился у дороги, за стеной кустов, закрывающих его. Он сидел неподвижно, тяжело опустившись на седло в своей крайней слабости. Его лошадь низко опустила голову и, по-видимому, дремала, но всадник не спал. Глаза его были широко раскрыты и горели, точно глаза ночной совы, высматривающей добычу.

На заре положение не изменилось. Всадник по-прежнему сидел, низко опустившись в седле. Но как только рассеялся мрак и сероватый утренний свет проник в лесную чащу, лошадь подняла голову и, насторожив уши, смотрела на дорогу. Взгляд всадника устремился туда же.