Кому на Руси жить хорошо (сборник)

Он матери нашей казался,

И сам он глубоко привязан был к ней.

Отца мы любили – в герое,

Окончив походы, в усадьбе своей

Он медленно гас на покое.

Мы жили в большом подгородном дому.

Детей поручив англичанке,

Старик отдыхал. Я училась всему,

Что нужно богатой дворянке.

А после уроков бежала я в сад

И пела весь день беззаботно,

Мой голос был очень хорош, говорят,

Отец его слушал охотно;

Записки свои приводил он к концу,

Читал он газеты, журналы,

Пиры задавал; наезжали к отцу

Седые, как он, генералы,

И шли бесконечные споры тогда;

Меж тем молодежь танцевала.

Сказать ли вам правду? была я всегда

В то время царицею бала:

Очей моих томных огонь голубой

И черная с синим отливом

Большая коса, и румянец густой

На личике смуглом, красивом,

И рост мой высокий, и гибкий мой стан,

И гордая поступь – пленяли

Тогдашних красавцев: гусаров, улан,

Что близко с полками стояли.

Но слушала я неохотно их лесть…

Отец за меня постарался:

«Не время ли замуж? Жених уже есть,

Он славно под Лейпцигом дрался,

Его полюбил государь, наш отец,

И дал ему чин генерала.

Постарше тебя… а собой молодец,

Волконский! Его ты видала

На царском смотру… и у нас он бывал,

По парку с тобой всё шатался!»

– «Да, помню! Высокий такой генерал…»

– «Он самый!» – старик засмеялся…

«Отец! он так мало со мной говорил!» —

Заметила я, покраснела…

«Ты будешь с ним счастлива!» – круто решил

Старик, – возражать я не смела…

Прошло две недели – и я под венцом

С Сергеем Волконским стояла,

Не много я знала его женихом,

Не много и мужем узнала, —

Так мало мы жили под кровлей одной,

Так редко друг друга видали!

По дальним селеньям, на зимний постой,

Бригаду его разбросали,

Ее объезжал беспрестанно Сергей.

А я между тем расхворалась;

В Одессе потом, по совету врачей,

Я целое лето купалась;

Зимой он приехал за мною туда,

С неделю я с ним отдохнула

При главной квартире… и снова беда!

Однажды я крепко уснула.

Вдруг слышу я голос Сергея (в ночи,

Почти на рассвете то было):

«Вставай! Поскорее найди мне ключи!

Камин затопи!» Я вскочила…

Взглянула: встревожен и бледен он был.

Камин затопила я живо.

Из ящиков муж мой бумаги сносил

К камину – и жег торопливо.

Иные прочитывал бегло, спеша,

Иные бросал не читая.

И я помогала Сергею, дрожа

И глубже в огонь их толкая…

Потом он сказал: «Мы поедем сейчас»,

Волос моих нежно касаясь.

Всё скоро уложено было у нас,

И утром, ни с кем не прощаясь,

Мы тронулись в путь. Мы скакали три дня,

Сергей был угрюм, торопился,

Довез до отцовской усадьбы меня

И тотчас со мною простился.

Глава 2

«Уехал!.. Что значила бледность его

И всё, что в ту ночь совершилось?

Зачем не сказал он жене ничего?

Недоброе что-то случилось!»

Я долго не знала покоя и сна,

Сомнения душу терзали:

«Уехал, уехал! опять я одна!..»

Родные меня утешали,

Отец торопливость его объяснял

Каким-нибудь делом случайным:

«Куда-нибудь сам император послал

Его с поручением тайным.

Не плачь! Ты походы делила со мной,

Превратности жизни военной

Ты знаешь; он скоро вернется домой!

Под сердцем залог драгоценный

Ты носишь: теперь ты беречься должна!

Все кончится ладно, родная;

Жена муженька проводила одна,

А встретит, ребенка качая!..»

Увы! предсказанье его не сбылось!

Увидеться с бедной женою

И с первенцем сыном отцу довелось

Не здесь – не под кровлей родною!

Как дорого стоил мне первенец мой!

Два месяца я прохворала.

Измучена телом, убита душой,

Я первую няню узнала…

Спросила о муже. – «Еще не бывал!»

– «Писал ли?» – «И писем нет даже».

– «А где мой отец?» – «В Петербург ускакал».

– «А брат мой?» – «Уехал туда же».

«Мой муж не приехал, нет даже письма,

И брат и отец ускакали, —

Сказала я матушке: – Еду сама!

Довольно, довольно мы ждали!»

И как ни старалась упрашивать дочь

Старушка, я твердо решилась;

Припомнила я ту последнюю ночь

И всё, что тогда совершилось,

И ясно сознала, что с мужем моим

Недоброе что-то творится…

Стояла весна, по разливам речным

Пришлось черепахой тащиться.

Доехала я чуть живая опять.

«Где муж мой?» – отца я спросила.

«В Молдавию муж твой ушел воевать».

– «Не пишет он?..» Глянул уныло

И вышел отец… Недоволен был брат,

Прислуга молчала, вздыхая,

Заметила я, что со мною хитрят,

Заботливо что-то скрывая;

Ссылаясь на то, что мне нужен покой,

Ко мне никого не пускали,

Меня окружили какой-то стеной,

Мне даже газет не давали!

Я вспомнила: много у мужа родных,

Пишу – отвечать умоляю.

Проходят недели, – ни слова от них!

Я плачу, я силы теряю…

Нет чувства мучительней тайной грозы;

Я клятвой отца уверяла,

Что я не пролью ни единой слезы, —

И он, и кругом всё молчало!

Любя, меня мучил мой бедный отец;

Жалея, удвоивал горе…

Узнала, узнала я все наконец!..

Прочла я в самом приговоре,

Что был заговорщиком бедный Сергей:

Стояли они настороже,

Готовя войска к низверженью властей.

В вину ему ставилось тоже,

Что он… Закружилась моя голова…

Я верить глазам не хотела…

«Ужели?..» В уме не вязались слова:

Сергей – и бесчестное дело!

Я помню, сто раз я прочла приговор,

Вникая в слова роковые.

К отцу побежала, – с отцом разговор

Меня успокоил, родные!

С души словно камень тяжелый упал.

В одном я Сергея винила:

Зачем он жене ничего не сказал?

Подумав, и то я простила:

«Как мог он болтать? Я была молода,

Когда ж он со мной расставался,

Я сына под сердцем носила тогда:

За мать и дитя он боялся! —

Так думала я. – Пусть беда велика,

Не всё потеряла я в мире.

Сибирь так ужасна, Сибирь далека,

Но люди живут и в Сибири!..»

Всю ночь я горела, мечтая о том,

Как буду лелеять Сергея.

Под утро глубоким, крепительным сном

Уснула, – и встала бодрее.

Поправилось скоро здоровье мое,

Приятельниц я повидала,

Нашла я сестру, – расспросила ее

И горького много узнала!

Несчастные люди!.. «Всё время Сергей

(Сказала сестра) содержался

В тюрьме; не видал ни родных, ни друзей…

Вчера только с ним повидался

Отец. Повидаться с ним можешь и ты:

Когда приговор прочитали,

Одели их в рубище, сняли кресты,

Но право свиданья им дали!..»

Подробностей ряд пропустила я тут…

Оставив следы роковые,

Доныне о мщеньи они вопиют…

Не знайте их лучше, родные.

Я в крепость поехала к мужу с сестрой,

Пришли мы сперва к «генералу»,

Потом нас привел генерал пожилой

В обширную, мрачную залу.

«Дождитесь, княгиня! мы будем сейчас!»

Раскланявшись вежливо с нами,

Он вышел. С дверей не спускала я глаз.

Минуты казались часами.

Шаги постепенно смолкали вдали,

За ними я мыслью летела.

Мне чудилось: связку ключей принесли,

И ржавая дверь заскрипела.

В угрюмой каморке с железным окном

Измученный узник томился.

«Жена к вам приехала!..» Бледный лицом,

Он весь задрожал, оживился:

«Жена!..» Коридором он быстро бежал,

Довериться слуху не смея…

«Вот он!» – громогласно сказал генерал,

И я увидала Сергея…

Недаром над ним пронеслася гроза:

Морщины на лбу появились,

Лицо было мертвенно бледно, глаза

Не так уже ярко светились,

Но больше в них было, чем в прежние дни,

Той тихой, знакомой печали;

С минуту пытливо смотрели они

И радостью вдруг заблистали,

Казалось, он в душу мою заглянул…

Я горько, припав к его груди,

Рыдала… Он обнял меня и шепнул:

«Здесь есть посторонние люди».

Потом он сказал, что полезно ему

Узнать добродетель смиренья,

Что, впрочем, легко переносит тюрьму,

И несколько слов одобренья

Прибавил… По комнате важно шагал

Свидетель – нам было неловко…

Сергей на одежду свою показал:

«Поздравь меня, Маша, с обновкой, —

И тихо прибавил: – Пойми и прости», —

Глаза засверкали слезою,

Но тут соглядатай успел подойти,

Он низко поник головою.

Я громко сказала: «Да, я не ждала

Найти тебя в этой одежде».

И тихо шепнула: «Я всё поняла.

Люблю тебя больше, чем прежде…»

– «Что делать? И в каторге буду я жить

(Покуда мне жизнь не наскучит)».

– «Ты жив, ты здоров, так о чем же тужить?

(Ведь каторга нас не разлучит?)»

«Так вот ты какая!» – Сергей говорил,

Лицо его весело было…

Он вынул платок, на окно положил,

И рядом я свой положила,

Потом, расставаясь, Сергеев платок

Взяла я – мой мужу остался…

Нам после годичной разлуки часок

Свиданья короток казался,

Но что ж было делать! Наш срок миновал —

Пришлось бы другим дожидаться…

В карету меня подсадил генерал,

Счастливо желал оставаться…

Великую радость нашла я в платке:

Целуя его, увидала

Я несколько слов на одном уголке;

Вот что я, дрожа, прочитала:

«Мой друг, ты свободна. Пойми – не пеняй!

Душевно я бодр и желаю

Жену мою видеть такой же. Прощай!

Малютке поклон посылаю…»

Была в Петербурге большая родня

У мужа; всё знать – да какая!

Я ездила к ним, волновалась три дня,

Сергея спасти умоляя.

Отец говорил: «Что ты мучишься, дочь?

Я всё испытал – бесполезно!»

И правда: они уж пытались помочь,

Моля императора слезно,

Но просьбы до сердца его не дошли…

Я с мужем еще повидалась,

И время приспело: его увезли!..

Как только одна я осталась,

Я тотчас послышала в сердце моем,

Что надо и мне торопиться,

Мне душен казался родительский дом,

И стала я к мужу проситься.

Теперь расскажу вам подробно, друзья,

Мою роковую победу.

Вся дружно и грозно восстала семья,

Когда я сказала: «Я еду!»

Не знаю, как мне удалось устоять,

Чего натерпелась я… Боже!..

Была из-под Киева вызвана мать,

И братья приехали тоже:

Отец «образумить» меня приказал.

Они убеждали, просили,

Но волю мою сам Господь подкреплял,

Их речи ее не сломили!

А много и горько поплакать пришлось…

Когда собрались мы к обеду,

Отец мимоходом мне бросил вопрос:

«На что ты решилась?» – «Я еду!»

Отец промолчал… промолчала семья…

Я вечером горько всплакнула,

Качая ребенка, задумалась я…

Вдруг входит отец, – я вздрогнула…

Ждала я грозы, но, печален и тих,

Сказал он сердечно и кротко:

«За что обижаешь ты кровных родных?

Что будет с несчастным сироткой?

Что будет с тобою, голубка моя?

Там нужно не женскую силу!

Напрасна великая жертва твоя,

Найдешь ты там только могилу!»

И ждал он ответа, и взгляд мой ловил,

Лаская меня и целуя…

«Я сам виноват! Я тебя погубил! —

Воскликнул он вдруг, негодуя. —

Где был мой рассудок? Где были глаза!

Уж знала вся армия наша…»

И рвал он седые свои волоса:

«Прости! не казни меня, Маша!

Останься!..» И снова молил горячо…

Бог знает, как я устояла!

Припав головою к нему на плечо,

«Поеду!» – я тихо сказала…

«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,

Глаза его гневом сверкали:

«Одно повторяет твой глупый язык:

«Поеду!» Сказать не пора ли,

Куда и зачем? Ты подумай сперва!

Не знаешь сама, что болтаешь!

Умеет ли думать твоя голова?

Врагами ты, что ли, считаешь

И мать, и отца? Или глупы они…

Что споришь ты с ними, как с ровней?

Поглубже ты в сердце свое загляни,

Вперед посмотри хладнокровней,

Подумай!.. Я завтра увижусь с тобой…»

Ушел он, грозящий и гневный,

А я, чуть жива, пред иконой святой

Упала – в истоме душевной…

Глава 3

«Подумай!..» Я целую ночь не спала,

Молилась и плакала много.

Я Божию Матерь на помощь звала,

Совета просила у Бога,

Я думать училась: отец приказал

Подумать… нелегкое дело!

Давно ли он думал за нас – и решал,

И жизнь наша мирно летела?

Училась я много; на трех языках

Читала. Заметна была я

В парадных гостиных, на светских балах,

Искусно танцуя, играя;

Могла говорить я почти обо всем,

Я музыку знала, я пела,

Я даже отлично скакала верхом,

Но думать совсем не умела.

Я только в последний, двадцатый мой год

Узнала, что жизнь не игрушка,

Да в детстве, бывало, сердечко вздрогнет,

Как грянет нечаянно пушка.

Жилось хорошо и привольно; отец

Со мной не говаривал строго;

Осьмнадцати лет я пошла под венец

И тоже не думала много…

В последнее время моя голова

Работала сильно, пылала;

Меня неизвестность томила сперва.

Когда же беду я узнала,

Бессменно стоял предо мною Сергей,

Тюрьмою измученный, бледный,

И много неведомых прежде страстей

Посеял в душе моей бедной.

Я всё испытала, а больше всего

Жестокое чувство бессилья.

Я небо и сильных людей за него

Молила – напрасны усилья!

И гнев мою душу больную палил,

И я волновалась нестройно.

Рвалась, проклинала… но не было сил,

Ни времени думать спокойно.

Теперь непременно я думать должна —

Отцу моему так угодно.

Пусть воля моя так неизменно одна,

Пусть всякая дума бесплодна,

Я честно исполнить отцовский приказ

Решилась, мои дорогие.

Старик говорил: «Ты подумай о нас,

Мы люди тебе не чужие:

И мать, и отца, и дитя, наконец, —

Ты всех безрассудно бросаешь,

За что же?» – «Я долг исполняю, отец!»

– «За что ты себя обрекаешь

На муку?» – «Не буду я мучиться там!

Здесь ждет меня страшная мука.

Да если останусь, послушная вам,

Меня истерзает разлука.

Не зная покоя ни ночью, ни днем,

Рыдая над бедным сироткой,

Всё буду я думать о муже моем

Да слушать упрек его кроткий.

Куда ни пойду я – на лицах людей

Я свой приговор прочитаю:

В их шепоте – повесть измены моей,

В улыбке укор угадаю:

Что место мое не на пышном балу,

А в дальней пустыне угрюмой,

Где узник усталый в тюремном углу

Терзается лютою думой,

Один… без опоры… Скорее к нему!

Там только вздохну я свободно.

Делила с ним радость, делить и тюрьму

Должна я… Так небу угодно!..

Простите, родные! Мне сердце давно

Мое подсказало решенье.

И верю я твердо: от Бога оно!

А в вас говорит – сожаленье.

Да, ежели выбор решить я должна

Меж мужем и сыном – не боле,

Иду я туда, где я больше нужна,

Иду я к тому, кто в неволе!

Я сына оставлю в семействе родном,

Он скоро меня позабудет.

Пусть дедушка будут малютке отцом,

Сестра ему матерью будет.

Он так еще мал! А когда подрастет

И страшную тайну узнает,

Я верю: он матери чувство поймет

И сердце ее оправдает!

Но если останусь я с ним… и потом

Он тайну узнает и спросит:

«Зачем не пошла ты за бедным отцом?..»

И слово укора мне бросит?

О, лучше в могилу мне заживо лечь,

Чем мужа лишить утешенья

И в будущем сына презренье навлечь…

Нет, нет! не хочу я презренья!..

А может случиться – подумать боюсь! —

Я первого мужа забуду,

Условиям новой семьи подчинюсь

И сыну не матерью буду,

А мачехой лютой?.. Горю со стыда…

Прости меня, бедный изгнанник!

Тебя позабыть! Никогда! никогда!

Ты сердца единый избранник…

Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!

Его ты не знаешь! Сначала,

В блестящем наряде, на гордом коне,

Его пред полком я видала;

О подвигах жизни его боевой

Рассказы товарищей боя

Я слушала жадно – и всею душой

Я в нем полюбила героя…

Позднее я в нем полюбила отца

Малютки, рожденного мною.

Разлука тянулась меж тем без конца.

Он твердо стоял под грозою…

Вы знаете, где мы увиделись вновь —

Судьба свою волю творила! —

Последнюю, лучшую сердца любовь

В тюрьме я ему подарила!

Напрасно чернила его клевета,

Он был безупречней, чем прежде,

И я полюбила его, как Христа…

В своей арестантской одежде

Теперь он бессменно стоит предо мной,

Величием кротким сияя.

Терновый венец над его головой,

Во взоре – любовь неземная…

Отец мой! должна я увидеть его…

Умру я, тоскуя по муже…

Ты, долгу служа, не щадил ничего

И нас научил ты тому же…

Герой, выводивший своих сыновей

Туда, где смертельней сраженье, —

Не верю, чтоб дочери бедной своей

Ты сам не одобрил решенье!»

Вот что я продумала в долгую ночь,

И так я с отцом говорила…

Он тихо сказал: «Сумасшедшая дочь!»

И вышел: молчали уныло

И братья, и мать… Я ушла наконец…

Тяжелые дни потянулись:

Как туча ходил недовольный отец,

Другие домашние дулись.

Никто не хотел ни советом помочь,

Ни делом; но я не дремала,

Опять провела я бессонную ночь:

Письмо к государю писала

(В то время молва начала разглашать,

Что будто вернуть Трубецкую

С дороги велел государь. Испытать

Боялась я участь такую,

Но слух был неверен). Письмо отвезла

Сестра моя, Катя Орлова.

Сам царь отвечал мне… Спасибо, нашла

В ответе я доброе слово!

Он был элегантен и мил (Николай

Писал по-французски). Сначала

Сказал государь, как ужасен тот край,

Куда я поехать желала,

Как грубы там люди, как жизнь тяжела,

Как возраст мой хрупок и нежен;

Потом намекнул (я не вдруг поняла)

На то, что возврат безнадежен;

А дальше – изволил хвалою почтить

Решимость мою, сожалея,

Что, долгу покорный, не мог пощадить

Преступного мужа… Не смея

Противиться чувствам высоким таким,

Давал он свое позволенье;

Но лучше желал бы, чтоб с сыном моим

Осталась я дома…

Волненье

Меня охватило. «Я еду!» Давно

Так радостно сердце не билось…

«Я еду! я еду! Теперь решено!..»

Я плакала, жарко молилась…

В три дня я в далекий мой путь собралась,

Всё ценное я заложила,

Надежною шубой, бельем запаслась,

Простую кибитку купила.

Родные смотрели на сборы мои,

Загадочно как-то вздыхая;

Отъезду не верил никто из семьи…

Последнюю ночь провела я

С ребенком. Нагнувшись над сыном моим,

Улыбку малютки родного

Запомнить старалась; играла я с ним

Печатью письма рокового.

Играла и думала: «Бедный мой сын!

Не знаешь ты, чем ты играешь!

Здесь участь твоя: ты проснешься один,

Несчастный! Ты мать потеряешь!»

И в горе упав на ручонки его

Лицом, я шептала, рыдая:

«Прости, что тебя, для отца твоего,

Мой бедный, покинуть должна я…»

А он улыбался: не думал он спать,

Любуясь красивым пакетом;

Большая и красная эта печать

Его забавляла…

С рассветом

Спокойно и крепко заснуло дитя,

И щечки его заалели.

С любимого личика глаз не сводя,

Молясь у его колыбели,

Я встретила утро…

Я вмиг собралась.

Сестру заклинала я снова

Быть матерью сыну… Сестра поклялась…

Кибитка была уж готова.

Сурово молчали родные мои,

Прощание было немое.

Я думала: «Я умерла для семьи,

Всё милое, всё дорогое

Теряю… нет счета печальных потерь!..»

Мать как-то спокойно сидела,

Казалось, не веря еще и теперь,

Чтоб дочка уехать посмела,

И каждый с вопросом смотрел на отца.

Сидел он поодаль понуро,

Не молвил словечка, не поднял лица, —

Оно было бледно и хмуро.

Последние вещи в кибитку снесли,

Я плакала, бодрость теряя,

Минуты мучительно медленно шли…

Сестру наконец обняла я

И мать обняла. «Ну, Господь вас хранит!» —

Сказала я, братьев целуя.

Отцу подражая, молчали они…

Старик поднялся, негодуя,

По сжатым губам, по морщинам чела

Ходили зловещие тени.

Я молча ему образок подала

И стала пред ним на колени:

«Я еду! хоть слово, хоть слово, отец!

Прости свою дочь, ради Бога!..»

Старик на меня поглядел наконец

Задумчиво, пристально, строго

И, руки с угрозой подняв надо мной,

Чуть слышно сказал (я дрожала):

«Смотри! через год возвращайся домой,

Не то – прокляну!..»

Я упала…

Глава 4

«Довольно, довольно объятий и слез!»

Я села – и тройка помчалась.

«Прощайте, родные!» В декабрьский мороз

Я с домом отцовским рассталась

И мчалась без отдыху с лишком три дня;

Меня быстрота увлекала,

Она была лучшим врачом для меня…

Я скоро в Москву прискакала,

К сестре Зинаиде. Мила и умна

Была молодая княгиня,

Как музыку знала! Как пела она!

Искусство ей было святыня.

Она нам оставила книгу новелл,

Исполненных грации нежной,

Поэт Веневитинов стансы ей пел,

Влюбленный в нее безнадежно;

В Италии год Зинаида жила

И к нам – по сказанью поэта —

«Цвет южного неба в очах принесла».

Царица московского света,

Она не чуждалась артистов, – житье

Им было у Зины в гостиной;

Они уважали, любили ее

И Северной звали Коринной…

Поплакали мы. По душе ей была

Решимость моя роковая:

«Крепись, моя бедная! будь весела!

Ты мрачная стала такая.

Чем мне эти темные тучи прогнать?

Как мы распростимся с тобою?

А вот что! ложись ты до вечера спать,

А вечером пир я устрою.

Не бойся! всё будет во вкусе твоем,

Друзья у меня не повесы,

Любимые песни твои мы споем,

Сыграем любимые пьесы…»

И вечером весть, что приехала я,

В Москве уже многие знали.

В то время несчастные наши мужья

Вниманье Москвы занимали:

Едва огласилось решенье суда,

Всем было неловко и жутко,

В салонах Москвы повторялась тогда

Одна ростопчинская шутка:

«В Европе сапожник, чтоб барином стать,

Бунтует, – понятное дело!

У нас революцию сделала знать:

В сапожники, что ль, захотела?..»

И сделалась я «героинею дня».

Не только артисты, поэты —

Вся двинулась знатная наша родня;

Парадные, цугом кареты

Гремели; напудрив свои парики,

Потемкину ровня по летам,

Явились былые тузы-старики

С отменно учтивым приветом;

Старушки, статс-дамы былого двора,

В объятья меня заключали:

«Какое геройство!.. Какая пора!..» —

И в такт головами качали.

Ну, словом, что было в Москве повидней,

Что в ней мимоездом гостило,

Всё вечером съехалось к Зине моей:

Артистов тут множество было,

Певцов-итальянцев тут слышала я,

Что были тогда знамениты,

Отца моего сослуживцы, друзья

Тут были, печалью убиты.

Тут были родные ушедших туда,

Куда я сама торопилась,

Писателей группа, любимых тогда,

Со мной дружелюбно простилась:

Тут были Одоевский, Вяземский: был

Поэт вдохновенный и милый,

Поклонник кузины, что рано почил,

Безвременно взятый могилой.

И Пушкин тут был… Я узнала его…

Он другом был нашего детства,

В Юрзуфе он жил у отца моего,

В ту пору проказ и кокетства

Смеялись, болтали мы, бегали с ним,

Бросали друг в друга цветами.

Всё наше семейство поехало в Крым,

И Пушкин отправился с нами.

Мы ехали весело. Вот наконец

И горы, и Черное море!

Велел постоять экипажам отец,

Гуляли мы тут на просторе.

Тогда уже был мне шестнадцатый год.

Гибка, высока не по летам,

Покинув семью, я стрелою вперед

Умчалась с курчавым поэтом;

Без шляпки, с распущенной длинной косой,

Полуденным солнцем палима,

Я к морю летела, – и был предо мной

Вид южного берега Крыма!

Я радостным взором глядела кругом,