Кому на Руси жить хорошо (сборник)

Самолюбивой и пугливой,

Не стоим медного гроша.

Спеша известности добиться,

Боимся мы с дороги сбиться

И тропкой торною идем,

А если в сторону свернем —

Пропали, хоть беги со света!

Куда жалка ты, роль поэта!

Блажен безмолвный гражданин:

Он, музам чуждый с колыбели,

Своих поступков господин,

Ведет их к благородной цели,

И труд его успешен, спор…

ГРАЖДАНИН

Не очень лестный приговор.

Но твой ли он? тобой ли сказан?

Ты мог бы правильней судить:

Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан.

А что такое гражданин?

Отечества достойный сын.

Ах! будет с нас купцов, кадетов,

Мещан, чиновников, дворян,

Довольно даже нам поэтов,

Но нужно, нужно нам граждан!

Но где ж они? Кто не сенатор,

Не сочинитель, не герой,

Не предводитель, не плантатор,

Кто гражданин страны родной?

Где ты? откликнись! Нет ответа.

И даже чужд душе поэта

Его могучий идеал!

Но если есть он между нами,

Какими плачет он слезами!..

Ему тяжелый жребий пал,

Но доли лучшей он не просит:

Он, как свои, на теле носит

Все язвы родины своей.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Гроза шумит и к бездне гонит

Свободы шаткую ладью,

Поэт клянет или хоть стонет,

А гражданин молчит и клонит

Под иго голову свою.

Когда же… Но молчу. Хоть мало,

И среди нас судьба являла

Достойных граждан… Знаешь ты

Их участь?.. Преклони колени!..

Лентяй! смешны твои мечты

И легкомысленные пени!

В твоем сравненье смыслу нет.

Вот слово правды беспристрастной:

Блажен болтающий поэт,

И жалок гражданин безгласный!

ПОЭТ

Не мудрено того добить,

Кого уж добивать не надо.

Ты прав: поэту легче жить —

В свободном слове есть отрада.

Но был ли я причастен ей?

Ах, в годы юности моей,

Печальной, бескорыстной, трудной,

Короче – очень безрассудной, —

Куда ретив был мой Пегас!

Не розы – я вплетал крапиву

В его размашистую гриву

И гордо покидал Парнас

Без отвращенья, без боязни

Я шел в тюрьму и к месту казни,

В суды, в больницы я входил.

Не повторю, что там я видел…

Клянусь, я честно ненавидел!

Клянусь, я искренно любил!

И что ж?.. мои послышав звуки,

Сочли их черной клеветой;

Пришлось сложить смиренно руки

Иль поплатиться головой…

Что было делать? Безрассудно

Винить людей, винить судьбу.

Когда б я видел хоть борьбу,

Бороться стал бы, как ни трудно,

Но… гибнуть, гибнуть… и когда?

Мне было двадцать лет тогда!

Лукаво жизнь вперед манила,

Как моря вольные струи,

И ласково любовь сулила

Мне блага лучшие свои —

Душа пугливо отступила…

Но сколько б ни было причин,

Я горькой правды не скрываю

И робко голову склоняю

При слове: честный гражданин.

Тот роковой, напрасный пламень

Доныне сожигает грудь,

И рад я, если кто-нибудь

В меня с презреньем бросит камень.

Бедняк! и из чего попрал

Ты долг священный человека?

Какую подать с жизни взял

Ты – сын больной больного века?..

Когда бы знали жизнь мою,

Мою любовь, мои волненья…

Угрюм и полон озлобленья,

У двери гроба я стою…

Ах! песнею моей прощальной

Та песня первая была!

Склонила Муза лик печальный

И, тихо зарыдав, ушла.

С тех пор не часты были встречи:

Украдкой, бледная, придет

И шепчет пламенные речи,

И песни гордые поет.

Зовет то в города, то в степи,

Заветным умыслом полна,

Но загремят внезапно цепи —

И мигом скроется она.

Не вовсе я ее чуждался,

Но как боялся! как боялся!

Когда мой ближний утопал

В волнах существенного горя —

То гром небес, то ярость моря

Я добродушно воспевал.

Бичуя маленьких воришек

Для удовольствия больших,

Дивил я дерзостью мальчишек

И похвалой гордился их.

Под игом лет душа погнулась,

Остыла ко всему она,

И Муза вовсе отвернулась,

Презренья горького полна.

Теперь напрасно к ней взываю

Увы! сокрылась навсегда.

Как свет, я сам ее не знаю

И не узнаю никогда.

О Муза, гостьею случайной

Являлась ты душе моей?

Иль песен дар необычайный

Судьба предназначала ей?

Увы! кто знает? рок суровый

Всё скрыл в глубокой темноте.

Но шел один венок терновый

К твоей угрюмой красоте…

1855 – июнь 1856

Прости

Прости! Не помни дней паденья,

Тоски, унынья, озлобленья, —

Не помни бурь, не помни слез,

Не помни ревности угроз!

Но дни, когда любви светило

Над нами ласково всходило

И бодро мы свершали путь, —

Благослови и не забудь!

29 июля 1856

Школьник

– Ну, пошел же, ради Бога!

Небо, ельник и песок —

Невеселая дорога…

– Эй! садись ко мне, дружок!

Ноги босы, грязно тело,

И едва прикрыта грудь…

Не стыдися! что за дело?

Это многих славных путь.

Вижу я в котомке книжку.

Так учиться ты идешь…

Знаю: батька на сынишку

Издержал последний грош.

Знаю: старая дьячиха

Отдала четвертачок,

Что проезжая купчиха

Подарила на чаек.

Или, может, ты дворовый

Из отпущенных?.. Ну, что ж!

Случай тоже уж не новый —

Не робей, не пропадешь!

Скоро сам узнаешь в школе,

Как архангельский мужик

По своей и Божьей воле

Стал разумен и велик.

Не без добрых душ на свете —

Кто-нибудь свезет в Москву,

Будешь в университете —

Сон свершится наяву!

Там уж поприще широко:

Знай работай да не трусь…

Вот за что тебя глубоко

Я люблю, родная Русь!

Не бездарна та природа,

Не погиб еще тот край,

Что выводит из народа

Столько славных то и знай, —

Столько добрых, благородных,

Сильных любящей душой,

Посреди тупых, холодных

И напыщенных собой!

Лето 1856

«Стихи мои! Свидетели живые …»

Стихи мои! Свидетели живые

За мир пролитых слез!

Родитесь вы в минуты роковые

Душевных гроз

И бьетесь о сердца людские,

Как волны об утес.

<1858>

«В столицах шум, гремят витии …»

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России —

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью-землею,

Колосья бесконечных нив…

1857, 1858

Песня Еремушке

«Стой, ямщик! жара несносная,

Дальше ехать не могу!»

Вишь, пора-то сенокосная —

Вся деревня на лугу.

У двора у постоялого

Только нянюшка сидит,

Закачав ребенка малого,

И сама почти что спит;

Через силу тянет песенку

Да, зевая, крестит рот.

Сел я рядом с ней на лесенку,

Няня дремлет и поет:

«Ниже тоненькой былиночки

Надо голову клонить,

Чтоб на свете сиротиночке

Беспечально век прожить.

Сила ломит и соломушку —

Поклонись пониже ей,

Чтобы старшие Еремушку

В люди вывели скорей.

В люди выдешь, всё с вельможами

Будешь дружество водить,

С молодицами пригожими

Шутки вольные шутить.

И привольная и праздная

Жизнь покатится шутя…»

Эка песня безобразная!

«Няня! дай-ка мне дитя!»

– «На, родной! да ты откудова?»

– «Я проезжий, городской».

– «Покачай: а я покудова

Подремлю… да песню спой!»

– «Как не спеть! спою, родимая,

Только, знаешь, не твою.

У меня своя, любимая…

– Баю-баюшки-баю!

В пошлой лени усыпляющий

Пошлых жизни мудрецов.

Буть он проклят, растлевающий

Пошлый опыт – ум глупцов!

В нас под кровлею отеческой

Не запало ни одно

Жизни чистой, человеческой

Плодотворное зерно.

Будь счастливей! Силу новую

Благородных юных дней

В форму старую, готовую

Необдуманно не лей!

Жизни вольным впечатлениям

Душу вольную отдай,

Человеческим стремлениям

В ней проснуться не мешай.

С ними ты рожден природою —

Возлелей их, сохрани!

Братством, Равенством, Свободою

Называются они.

Возлюби их! на служение

Им отдайся до конца!

Нет прекрасней назначения,

Лучезарней нет венца.

Будешь редкое явление,

Чудо родины своей;

Не холопское терпение

Принесешь ты в жертву ей:

Необузданную, дикую

К угнетателям вражду

И доверенность великую

К бескорыстному труду,

С этой ненавистью правою,

С этой верою святой

Над неправдою лукавою

Грянешь Божьею грозой…

И тогда-то…» Вдруг проснулося

И заплакало дитя.

Няня быстро встрепенулася

И взяла его, крестя.

«Покормись, родимый, грудкою!

Сыт?.. Ну, баюшки-баю!»

И запела над малюткою

Снова песенку свою…

1859

Плач детей

Равнодушно слушая проклятья

В битве с жизнью гибнущих людей,

Из-за них вы слышите ли, братья,

Тихий плач и жалобы детей?

«В золотую пору малолетства

Всё живое – счастливо живет,

Не трудясь, с ликующего детства

Дань забав и радости берет.

Только нам гулять не довелося

По полям, по нивам золотым:

Целый день на фабриках колеса

Мы вертим – вертим – вертим!

Колесо чугунное вертится,

И гудит, и ветром обдает,

Голова пылает и кружится,

Сердце бьется, всё кругом идет:

Красный нос безжалостной старухи,

Что за нами смотрит сквозь очки,

По стенам гуляющие мухи,

Стены, окна, двери, потолки, —

Всё и все! Впадая в исступленье,

Начинаем громко мы кричать:

«Погоди, ужасное круженье!

Дай нам память слабую собрать!»

Бесполезно плакать и молиться —

Колесо не слышит, не щадит:

Хоть умри – проклятое вертится,

Хоть умри – гудит – гудит – гудит!

Где уж нам, измученным в неволе,

Ликовать, резвиться и скакать!

Если б нас теперь пустили в поле,

Мы в траву попадали бы – спать.

Нам домой скорей бы воротиться, —

Но зачем идем мы и туда?..

Сладко нам и дома не забыться:

Встретит нас забота и нужда!

Там, припав усталой головою

К груди бледной матери своей,

Зарыдав над ней и над собою,

Разорвем на части сердце ей…»

<1860>

«Что ты, сердце мое, расходилося?…»

Что ты, сердце мое, расходилося?..

Постыдись! Уж про нас не впервой

Снежным комом прошла-прокатилася

Клевета по Руси по родной.

Не тужи! пусть растет, прибавляется,

Не тужи! как умрем,

Кто-нибудь и об нас проболтается

Добрым словцом.

1860

Деревенские новости

Вот и Качалов лесок,

Вот и пригорок последний.

Как-то шумлив и легок

Дождь начинается летний,

И по дороге моей,

Светлые, словно из стали,

Тысячи мелких гвоздей

Шляпками вниз поскакали —

Скучная пыль улеглась…

Благодарение Богу,

Я совершил еще раз

Милую эту дорогу.

Вот уж запасный амбар,

Вот уж и риги… как сладок

Теплого колоса пар!

– Останови же лошадок!

Видишь: из каждых ворот

Спешно идет обыватель.

Всё-то знакомый народ,

Что ни мужик, то приятель.

«Здравствуйте, братцы!» – «Гляди,

Крестничек твой-то, Ванюшка!»

– «Вижу, кума! погоди,

Есть мальчугану игрушка».

– «Здравствуй, как жил-поживал?

Не понапрасну мы ждали,

Ты таки слово сдержал.

Выводки крупные стали;

Так уж мы их берегли,

Сами ни штуки не били.

Будет охота – пали!

Только бы ноги служили.

Вишь ты лядащий какой,

Мы не таким отпускали:

Словно тебя там сквозь строй

В зиму-то трижды прогнали.

Право, сердечный, чуть жив;

Али неладно живется?»

– «Сердцем я больно строптив,

Попусту глупое рвется.

Ну, да поправлюсь у вас,

Что у вас нового, братцы?»

«Умер третьеводни Влас

И отказал тебе святцы».

– «Царство небесное! Что,

Было ему уж до сотни?»

– «Было и с хвостиком сто.

Чудны дела-то Господни!

Не понапрасну продлил

Эдак-то жизнь человека:

Сто лет подушны платил,

Барщину правил полвека!»

«Как урожай?» – «Ничего.

Горе другое: покрали

Много леску твоего.

Мы станового уж звали.

Шут и дурак наголо!

Слово-то молвит, скотина,

Словно как дунет в дупло,

Несообразный детина!

«Стан мой велик, говорит,

С хвостиком двадцать пять тысяч,

Где тут судить, говорит,

Всех не успеешь и высечь!» —

С тем и уехал домой,

Так ничего не поделав:

Нужен-ста тут межевой

Да епутат от уделов!

В Ботове валится скот,

А у солдатки Аксиньи

Девочку – было ей с год —

Съели проклятые свиньи;

В Шахове свекру сноха

Вилами бок просадила —

Было за что… Пастуха

Громом во стаде убило.

Ну уж и буря была!

Как еще мы уцелели!

Колокола-то, колокола —

Словно о Пасхе гудели!

Наши речонки водой

Налило на три аршина,

С поля бежала домой,

Словно шальная, скотина:

С ног ее ветер валил.

Крепко нам жаль мальчугана:

Этакой клоп, а отбил

Этто у волка барана!

Стали Волчком его звать —

Любо! Встает с петухами,

Песни начнет распевать,

Весь уберется цветами,

Ходит проворный такой.

Матка его проводила:

«Поберегися, родной!

Слышишь, какая завыла!»

– «Буря-ста мне нипочем!

Я – говорит – не ребенок!»

Да размахнулся кнутом

И повалился с ножонок!

Мы посмеялись тогда,

Так до полден позевали,

Слышим – случилась беда:

«Шли бы: убитого взяли!»

И уцелел бы, да вишь

Крикнул дурак ему Ванька:

«Что ты под древом сидишь?

Хуже под древом-то… Встань-ка!»

Он не перечил – пошел,

Сел под рогожей на кочку,

Ну, а Господь и навел

Гром в эту самую точку!

Взяли – не в поле бросать,

Да как рогожу открыли,

Так не одна его мать —

Все наши бабы завыли:

Угомонился Волчок —

Спит себе. Кровь на рубашке,

В левой ручонке рожок,

А на шляпенке венок

Из васильков да из кашки!

Этой же бурей сожгло

Красные Горки: пониже,

Помнишь, Починки село —

Ну и его… Вот поди же!

В Горках пожар уж притих,

Ждали: Починок не тронет!

Смотрят, а ветер на них

Пламя и гонит, и гонит!

Встречу-то поп со крестом,

Дьякон с кадилами вышел,

Не совладали с огнем —

Видно, Господь не услышал!..

Вот и хоромы твои,

Ты, чай, захочешь покою?..»

– «Полноте, други мои!

Милости просим за мною…»

Сходится в хате моей

Больше да больше народу:

«Ну, говори поскорей,

Что ты слыхал про свободу?»

1860

Рыцарь на час

Если пасмурен день, если ночь не светла,

Если ветер осенний бушует,

Над душой воцаряется мгла,

Ум, бездействуя, вяло тоскует.

Только сном и возможно помочь,

Но, к несчастью, не всякому спится…

Слава Богу! морозная ночь —

Я сегодня не буду томиться.

По широкому полю иду,

Раздаются шаги мои звонко,

Разбудил я гусей на пруду,

Я со стога спугнул ястребенка.

Как он вздрогнул! как крылья развил!

Как взмахнул ими сильно и плавно!

Долго, долго за ним я следил,

Я невольно сказал ему: славно!

Чу! стучит проезжающий воз,

Деготьком потянуло с дороги…

Обоняние тонко в мороз,

Мысли свежи, выносливы ноги.

Отдаешься невольно во власть

Окружающей бодрой природы;

Сила юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы

Наполняют ожившую грудь;

Жаждой дела душа закипает,

Вспоминается пройденный путь,

Совесть песню свою запевает…

Я советую гнать ее прочь —

Будет время еще сосчитаться!

В эту тихую, лунную ночь

Созерцанию должно предаться.

Даль глубоко прозрачна, чиста,

Месяц полный плывет над дубровой,

И господствуют в небе цвета

Голубой, беловатый, лиловый.

Воды ярко блестят средь полей,

А земля прихотливо одета

В волны белого лунного света

И узорчатых, странных теней.

От больших очертаний картины

До тончайших сетей паутины,

Что как иней к земле прилегли, —

Всё отчетливо видно: далече

Протянулися полосы гречи,

Красной лентой по скату прошли;

Замыкающий сонные нивы,

Лес сквозит, весь усыпан листвой;

Чудны красок его переливы

Под играющей, ясной луной;

Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —

В нем легко отличишь издали;

Грудью к северу, ворон тяжелый —

Видишь – дремлет на старой ели!

Всё, чем может порадовать сына

Поздней осенью родина-мать:

Зеленеющей озими гладь,

Подо льном – золотая долина,

Посреди освещенных лугов

Величавое войско стогов, —

Всё доступно довольному взору…

Не сожмется мучительно грудь,

Если б даже пришлось в эту пору

На родную деревню взглянуть:

Не видна ее бедность нагая!

Запаслася скирдами, родная,

Окружилася ими она

И стоит, словно полная чаша.

Пожелай ей покойного сна —

Утомилась, кормилица наша!..

Спи, кто может, – я спать не могу,

Я стою потихоньку, без шуму

На покрытом стогами лугу

И невольную думаю думу.

Не умел я с тобой совладать,

Не осилил я думы жестокой…

В эту ночь я хотел бы рыдать

На могиле далекой,

Где лежит моя бедная мать…

В стороне от больших городов,

Посреди бесконечных лугов,

За селом, на горе невысокой,

Вся бела, вся видна при луне,

Церковь старая чудится мне,

И на белой церковной стене

Отражается крест одинокий.

Да! я вижу тебя, Божий дом!

Вижу надписи вдоль по карнизу

И апостола Павла с мечом,

Облаченного в светлую ризу.

Поднимается сторож-старик

На свою колокольню-руину,

На тени он громадно велик:

Пополам пересек всю равнину.

Поднимись! – и медлительно бей,

Чтобы слышалось долго гуденье!

В тишине деревенских ночей

Этих звуков властительно пенье:

Если есть в околотке больной,

Он при них встрепенется душой

И, считая внимательно звуки,

Позабудет на миг свои муки;

Одинокий ли путник ночной

Их заслышит – бодрее шагает;

Их заботливый пахарь считает

И, крестом осенясь в полусне,

Просит Бога о ведряном дне.

Звук за звуком гудя прокатился,

Насчитал я двенадцать часов.

С колокольни старик возвратился,

Слышу шум его звонких шагов,

Вижу тень его; сел на ступени,

Дремлет, голову свесив в колени.

Он в мохнатую шапку одет,

В балахоне убогом и темном…

Всё, чего не видал столько лет,

От чего я пространством огромным

Отделен, – всё живет предо мной,

Всё так ярко рисуется взору,

Что не верится мне в эту пору,

Чтоб не мог увидать я и той,

Чья душа здесь незримо витает,

Кто под этим крестом почивает…

Повидайся со мною, родимая!

Появись легкой тенью на миг!

Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

Всю ты жизнь прожила для других.

С головой, бурям жизни открытою,

Весь свой век под грозою сердитою

Простояла ты, – грудью своей

Защищая любимых детей.

И гроза над тобой разразилася!

Ты не дрогнув удар приняла,

За врагов, умирая, молилася,

На детей милость Бога звала.

Неужели за годы страдания

Тот, кто столько тобою был чтим,

Не пошлет тебе радость свидания

С погибающим сыном твоим?..

Я кручину мою многолетнюю

На родимую грудь изолью,

Я тебе мою песню последнюю,

Мою горькую песню спою.

О прости! то не песнь утешения,

Я заставлю страдать тебя вновь,

Но я гибну – и ради спасения

Я твою призываю любовь!

Я пою тебе песнь покаяния,

Чтобы кроткие очи твои

Смыли жаркой слезою страдания

Все позорные пятна мои!

Чтоб ту силу свободную, гордую,

Что в мою заложила ты грудь,

Укрепила ты волею твердою

И на правый поставила путь…

Треволненья мирского далекая,

С неземным выраженьем в очах,

Русокудрая, голубоокая,

С тихой грустью на бледных устах,

Под грозой величаво-безгласная, —

Молода умерла ты, прекрасная,

И такой же явилась ты мне

При волшебно светящей луне.

Да! я вижу тебя, бледнолицую,

И на суд твой себя отдаю.

Не робеть перед правдой-царицею

Научила ты музу мою:

Мне не страшны друзей сожаления,

Не обидно врагов торжество,

Изреки только слово прощения,

Ты, чистейшей любви божество!

Что враги? пусть клевещут язвительней, —

Я пощады у них не прошу,

Не придумать им казни мучительней

Той, которую в сердце ношу!

Что друзья? Наши силы неровные,

Я ни в чем середины не знал,

Что обходят они, хладнокровные,

Я на всё безрассудно дерзал,

Я не думал, что молодость шумная,

Что надменная сила пройдет —

И влекла меня жажда безумная,

Жажда жизни – вперед и вперед!

Увлекаем бесславною битвою,

Сколько раз я над бездной стоял,

Поднимался твоею молитвою,

Снова падал – и вовсе упал!..

Выводи на дорогу тернистую!

Разучился ходить я по ней,

Погрузился я в тину нечистую

Мелких помыслов, мелких страстей.

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!

Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,

Может смертью еще доказать,

Что в нем сердце неробкое билося,

Что умел он любить…

. . . . . . . . . .

(Утром, в постели)

О мечты! о волшебная власть

Возвышающей душу природы!

Пламя юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы —

Всё в душе угнетенной моей

Пробудилось… но где же ты, сила?

Я проснулся ребенка слабей.

Знаю: день проваляюсь уныло,

Ночью буду микстуру глотать,

И пугать меня будет могила,

Где лежит моя бедная мать.

Всё, что в сердце кипело, боролось,

Всё луч бледного утра спугнул,

И насмешливый внутренний голос

Злую песню свою затянул:

«Покорись, о ничтожное племя!

Неизбежной и горькой судьбе,

Захватило вас трудное время

Неготовыми к трудной борьбе.

Вы еще не в могиле, вы живы,

Но для дела вы мертвы давно,

Суждены вам благие порывы,

Но свершить ничего не дано…»

1860–1862

На смерть Шевченко

Не предавайтесь особой унылости:

Случай предвиденный, чуть не желательный.

Так погибает по Божией милости

Русской земли человек замечательный

С давнего времени: молодость трудная,

Полная страсти, надежд, увлечения,

Смелые речи, борьба безрассудная,

Вслед за тем долгие дни заточения.

Всё он изведал: тюрьму петербургскую,

Справки, допросы, жандармов любезности,

Всё – и раздольную степь Оренбургскую,

И ее крепость. В нужде, в неизвестности

Там, оскорбляемый каждым невеждою,

Жил он солдатом с солдатами жалкими,

Мог умереть он, конечно, под палками,

Может, и жил-то он этой надеждою.

Но, сократить не желая страдания,

Поберегло его в годы изгнания

Русских людей провиденье игривое.

Кончилось время его несчастливое,

Всё, чего с юности ранней не видывал,

Милое сердцу, ему улыбалося.

Тут ему Бог позавидовал:

Жизнь оборвалася.

27 февраля 1861

Похороны

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело.

Ой, беда приключилася страшная!

Мы такой не знавали вовек:

Как у нас – голова бесшабашная —

Застрелился чужой человек!