Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы

В числе таких торговцев драгоценными камнями в Москве был известен некто Кристин, живший в доме графа Маркова; родом Кристин был швейцарец и некогда служил нашим агентом при иностранных дворах.

До начала Французской революции он был секретарем известного министра Колонна; он видел начало революции в Париже, куда ездил переодетый с тайными поручениями от графа д’Артуа, впоследствии короля Карла X. Кристин тайком проникал в Тюильрийский дворец, подавал утешение пленному королю; когда пали невинные королевские головы, Кристин вместе с графом д’Артуа явился в Петербург. Из Петербурга он ездил тайным агентом в Швецию; здесь он на одном из придворных балов, как рассказывает Вигель, как будто разбежавшись, наткнулся на стоящего у камина несовершеннолетнего молоденького короля Густава IV; низко кланяясь и, будто бы в смущении, извиняясь, шепотом сказал ему:

– Ваше величество, вас обманывают, хотят женить на уроде, позвольте с вами объясниться.

Тот едва внятным голосом отвечал ему:

– У меня учитель математики – ваш земляк, шевалье такой-то, напишите мне через него.

В записке своей Кристин изобразил все прелести великой княгини Александры Павловны и всю пользу от родственного союза с Екатериной. В это время через месяц ожидали невесту, кривобокую принцессу Мекленбургскую. Король вдруг заупрямился, объявил, что этому браку не бывать, и, как ни старались убедить его, он поставил на своем. Никто не мог понять причины такой внезапной перемены, но – король ли проговорился, Кристин ли проболтался, или сами догадались, – но гроза висела над головою тайного агента. Кто-то предупредил его, что его хотят взять и отправить в рудники Дарлекарлийские.

Будучи приятелем со всеми дипломатами, он был причислен к какой-то миссии и отослан курьером из Швеции. Только через несколько месяцев ему посчастливилось приехать в Петербург, в то самое время, когда в Петербурге находился король Шведский с дядей и шло уже сватовство.

Разумеется, ему нигде нельзя было показываться. Екатерина II приняла Кристина у себя в кабинете очень ласково, щедро наградила его, велела определить в Иностранную коллегию с чином надворного советника и пожаловала ему четыреста душ крестьян близ Летичева, в Подольской губернии. При представлении императрице с ним случился презабавный анекдот.

Государыня позволила ему быть при представлении в Эрмитажном театре, только в закрытой ложе. Он в ней соскучился, пошел бродить за кулисы и забрался на самый верх. Устав, он присел на какое-то седалище, которое вдруг стало опускаться; Кристин закричал, его успели приподнять, и видны были одни только его ноги. Это было облако, на котором должен был спускаться Меркурий.

Кристин при императоре Александре жил в Париже, где сошелся с семейством Бонапарта; как роялист, он тайно переписывался с графом д’Артуа, переписка была открыта; Бонапарт схватил его и отправил в крепость в Лион; отсюда ему удалось убежать и пробраться в Москву, в которой он и проживал, торгуя драгоценностями и обделывая дела с векселями.

Вигель в своих «Воспоминаниях» говорит, что, умирая, Кристин все свое имущество отказал графине де Броглио (урожденной Трубецкой). Какие рукописные сокровища достались, какие перлы рассыпались перед этою женщиной!.. Переписка со множеством исторических лиц, чего стоили одни письма Сталь, самый роман его жизни, – все это, как ненужное, рукою невежества предано огню…

Страсть московских барынь к драгоценным нарядам в то время была так велика, что вошло в обычай, за неимением собственных дорогих вещей, без всякого стыда надевать чужие платья и украшения; некоторые блистательные уборы, принадлежавшие богатым дамам, появляясь по очереди то на той, то на другой особе, приобрели даже себе всеобщую известность.

И в силу предрассудка, гости, богаче других одетые, хотя бы все знали, что на них чужие наряды, пользовались везде знаками особенного внимания и предпочтения. Даже старики-вельможи эпохи Екатерины были не лишены этого предрассудка и появлялись на вечерах, покрытые с головы до ног бриллиантами, нередко взятыми за деньги напрокат. Характер всех балов московских того века был церемонный и однообразный.

На каждом празднике – целая стая слуг различных наций, в пестрых национальных костюмах: здесь были негры в желтых куртках с белыми тюрбанами на головах, русские одеты были в кафтаны, подпоясанные пестрыми кушаками, на головах высокие гренадерские шапки; все они или бегали и метались как угорелые, или стояли как столбы до тех пор, пока их громко не позовут; между ними были карлики и гайдуки чуть не саженного роста, и почти у каждого барина за спиной стоял шут, забавлявший общество своими дурачествами и по временам отпускающий и самые злые остроты насчет самого барина и его гостей.

Между молодежью на балах в Москве по большей части встречались недозрелые юноши, напомаженные и разодетые по последней моде; последние всегда были в сопровождении французских гувернеров, которые тщательно следили за первыми их шагами в обществе.

Вполне образованных молодых людей в Москве было немного, большая часть из них жила в Петербурге или в армии, где делала карьеру. Англичанка Вильмот, гостившая в Москве у княгини Дашковой, делает следующее заключение о московском обществе и вообще о русской цивилизации:

«Подчиненность развита здесь до крайней степени. Тут нет того, что в Англии называют словом “джентльмен”; достоинства каждого оценяются мерою высшей милости. В понятиях массы слова “хороший” и “плохой” суть синонимы благоволения и неблаговоления; уважение к личному характеру заменяется уважением к чину».

Большой почет в старое время вселяли к себе все богачи-помещики. Дома таких господ кишели прислужниками, приставленными к разным должностям.

Например, у богатого помещика Головина их было около трехсот, у Лунина – двести восемьдесят, у графа Алексея Орлова-Чесменского – более пятисот человек. Такая большая дворня почти ничего не делала и выполняла только прихоти своего барина У С. Н. Шубинского находим любопытное описание дворни и жизни богатого помещика В. В. Головина, владельца огромного подмосковного села Новоспасского. Жизнь этого барина в молодости была полна бедствий и страданий.

При Бироне его пытали и затем два года сидел в тесном заключении при церкви Воскресения Христова, в Москве. Несчастия, испытанные им, имели довольно сильное влияние на его характер. Он сделался нелюдимым и религиозным до суеверия.

Все его дворовые власти входили в его комнату по команде горничной и докладывали с низкими поклонами по утвержденным правилам.

Вокруг его дома всю ночь ходил неусыпный дозор, бил в колотушки, гремел в доску и трубил в рожок. Утром после докладов ему приносили чай, и впереди обыкновенно шел один слуга с большим медным чайником с горячей водой, за ним другой нес большую железную жаровню с горячими угольями, шествие заключал выборный с веником, насаженным на длинной палке, для обмахивания золы и пыли.

Напившись чаю, он отправлялся в церковь. После обедни его вели под руки двое слуг; подавали затем завтрак и после обед – обед тянулся три часа. Кушаний бывало обыкновенно семь блюд, но иногда число их доходило и до сорока. Для каждого блюда был особый повар, и каждый из них приносил блюдо в белом фартуке.

Сервиз был весь оловянный, но в праздники – серебряный и фарфоровый. Поставя блюда, повара уходили, и являлись двенадцать официантов, одетых в красные кафтаны кармазинного сукна, с напудренными волосами и длинными белыми косынками на шее.

После обеда подавался десерт и хозяин пил шоколад. Ужина не было. На ночь все двери и ставни в доме закрывались железными болтами. Если барину не удавалось уснуть, то он начинал читать вслух свою любимую книгу «Жизнь Александра Македонского» Квинта Курция или садился в большие механические кресла, начинал качаться в них, поправляя руками на обоих висках волосы, закладывая их за уши, и, перебирая четки и понижая и возвышая голос, читал заклинания против сатаны и злых духов. Окончив заклинания, он вставал с кресел и начинал ходить по всем комнатам, постукивая колотушкою или обмахивая густым крылом мнимую нечисть вокруг себя. Если же он находил пыль, то приказывал курить ладаном и окроплять то место святою водою.

А. В. Венецианов. На пашне. Весна. 1820-е гг.

В комнатах у него было семь кошек, которые днем ходили по комнатам, а ночью привязывались к семиножному столу. За каждой кошкой было поручено ходить особой девке. Отправляясь зимою в Москву, он был всегда сопровождаем чрезвычайно пышным поездом, в котором находилось до 70 лошадей и около 20 различных экипажей. Впереди всего везли чудотворную икону Владимирской Божией Матери в золоченой карете, с утвержденным внутри фонарем, в сопровождении крестов и священника.

Затем следовал барин с барыней в особенных шестиместных фаэтонах, запряженных парадным цугом в восемь лошадей.

Дочери ехали в четырехместных каретах в шесть лошадей; молодые господа – в открытых колясках или санях, в четыре лошади. Все они сидели поодиночке, за исключением малолетних детей их, которые помещались с матерями. Барские барыни и сенные девицы ехали в бричках и кибитках. Канцелярия, гардероб, буфет, кухня были отправляемы в особых фурах.

Двадцать богато одетых верховых егерей оберегали этот затейливый поезд. При жене этого помещика находились безотлучно пара уродливых карликов и ученый гуслист, ловкий, видный и красивый мужчина, природный черкес, вывезенный из Кавказа. Из сыновей этого Головина был известен тоже Василий Васильевич, удивлявший всех москвичей своею роскошью. Он выезжал не иначе, как парадом, с вершниками, гусарами, с гайдуками и скороходами, окруженный всегда множеством дур и дураков. Свиту его составляли также арабы, башкиры, татары и калмыки.

Головин угощал своих гостей богатыми праздниками, обедами, ужинами, на которых гремели его хоры музыки и пели певчие, и плясали цыгане, до которых он был большой охотник. Этот Головин умер в 1800 году.

В екатерининскую эпоху вельможа без богатой дворни или нескольких тысяч душ крестьян почти был немыслим. Сама императрица покровительствовала таким барским привычкам, щедро раздавая вельможам населенные имения. И встретить среди толпы царедворцев и вельмож того времени лиц, которые бы не имели крестьян или от них отказывались, было исключительным явлением. Таким редким бескорыстием и непринятием крепостных душ в ту эпоху отличались только два лица – это П. Д. Еропкин и масон Гамалея: первый, как мы уже выше говорили, отказался от 4 000 душ, назначенных ему за его деятельность во время чумы в Москве, второй – от 3 000 душ в награду за свою службу.

Всего роздано крестьян Екатериной II с 1762 по 1796 год около 800 000, обоего пола около 2 000 000. Случайные люди получили более четверти того, что было роздано во все царствование Екатерины. Императрица в один день (18 августа 1795 года) подписала указы о пожаловании более 100 000 душ. Император Павел относительно раздачи населенных имений следовал примеру своей матери. Он в день своей коронации раздал 105 лицам более 80 000 душ. В последний год царствования этого императора уже затруднялись находить имения для пожалования, и император Александр I, как говорит Богданович48, на письмо одного сановника, желавшего получить населенное имение, отвечал:

«Русские крестьяне большею частью принадлежат помещикам – считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать числа этих несчастных и принял за правило никому не давать в собственность крестьян».

По словам В. Семевского49, с этих пор населенные имения стали давать только в аренду, зато в обширных размерах продолжалось пожалование ненаселенных имений.

Цены на людей в екатерининское время были различны; при продаже с землей душа ценилась от 70 до 120 руб. в начале царствования, и до 200 руб. в конце его. При продаже без земли люди ценились весьма дешево; так, в 1773 году одна мещовская помещица продала души по 6 рублей за штуку. За рекрута в начале царствования платили по 120 руб., в конце – 400 и даже 700 руб.

Крепостных людей продавали публично на базарах и ярмарках. Текели, бывший в России в 1778 году, видел в Туле на площади до сорока девиц, стоявших толпою; на вопрос проводника, что они здесь делают, был ответ, что продаются.

Когда же сам путешественник спросил их, то девушки наперерыв отвечали:

– Купи нас, господин, купи!

Текели поразил веселый вид, с каким девицы говорили о собственной продаже. Он полюбопытствовал узнать от них:

– А пошли бы вы за мной, куда бы я вас ни повел?

– Нам все равно – вам или другому служить, – был ответ.

Одним из главных центров этой торговли была Урюпинская ярмарка, на которой парней и девушек покупали преимущественно армяне для сбыта в Турцию.

В старинных ведомостях то и дело встречаются публикации о продаже людей, так: «Продаются 20 лет человек, парикмахер, и лучшей породы корова», или: «Лучшие моськи продаются и семья людей, за сходную цену». Крепостных не только продавали, но и проигрывали, давали ими взятки, платили ими врачам за лечение и проч.

В 1850-х годах в Москве необученная горничная стоила 50 руб, a умеющая шить и проч. – 80 руб. Дорого ценились в екатерининские времена музыканты и разные артисты. Так, Потемкин заплатил Разумовскому за его оркестр 40 000 руб., одна крепостная актриса была продана за 5 000 руб.

Вигель описывает одного владельца крепостных артистов:

«Его повара, его лакеи, конюхи делались в случае надобности музыкантами, столярами, сапожниками и т. д., его горничные и служанки – актрисами, золотошвейками и т. д. Они в одно и то же время – его наложницы, кормилицы и няньки детей, рожденных ими от барина. Я часто присутствовал при его театральных представлениях. Музыканты являлись в оркестр, одетые в различные костюмы, соответственно ролям, которые они должны были играть, и, как только по свистку поднимался занавес, они бросали свой фагот, литавры, скрипку, контрабас, чтоб сменить их на скипетр Мельпомены, маску Талии и лиру Орфея; а утром эти же люди работали стругом, лопатою и веником.

Особенно уморительно было видеть, как этот владелец артистов во время представления в халате и ночном колпаке величественно разгуливал между кулисами, подбадривая словами и жестами своих крепостных актеров.

Однажды, во время представления «Дидоны», этому барину не понравилась игра главной актрисы; он вбежал на сцену и отвесил тяжелую оплеуху несчастной Дидоне, вскричав: “Я говорил, что поймаю тебя на этом! После представления отправляйся на конюшню за наградой, которая тебя ждет”. Дидона, поморщившись от боли, причиненной оплеухой, вновь вошла в свою роль и продолжала арию как ни в чем не бывало. Впоследствии эта актриса за потерю голоса была сослана в отдаленную деревню.

Когда этот помещик отправлялся в другое свое имение, то за ним ехало не менее двадцати кибиток с его наложницами, танцовщицами, актрисами, поварами и проч. На каждой станции раскидывали огромную палатку, где помещался барин со своими невольницами, а в другой – двадцать человек увеселяли его пением во время обеда».

Случалось, что крепостные артисты посылались господами на заработки. Так, князь Щербатов говорит, что разорившийся князь Вяземский имел одного крепостного музыканта, которого он посылал играть для своего прокормления.

В начале царствования Екатерины II оброк с крестьян доходил от одного рубля до трех. В конце же царствования – от 5 до 25 с души, но одной денежной платой часто помещики и не ограничивались, а заставляли своих крестьян платить и натурой. Из официальных сведений 1766 года видно, что у самых добрых помещиков крестьяне работали на барина три дня в неделю.

Окрестности Москвы славились своими садами и питомниками плодовых деревьев. Так, в родовой вотчине Романовых, селе Измайлове, сад был известен своими лекарственными и хозяйственными растениями.

Вдоль по берегу речки Серебровки, против деревянного дворца, как рассказывает профессор Снегирев50, на тридцать три сажени простирался «регулярный сад», от которого лишь следы – кустарники шиповника, барбариса, крыжовника и сирени. Позади дворца также был насажен царем Алексеем Михайловичем «виноградный сад» на пространстве целой версты, где разводились лозы виноградные, также росли разных сортов яблони, груши, дули, сливы, вишни и другие заморские деревья.

Еще в пятидесятых годах здесь цела была липовая аллея, саженная, по преданию, царем Алексеем Михайловичем, под тенью которой любил гулять в юности Петр I со своими наставниками. Впоследствии там существовал вокзал, где бывали в былое время блистательные собрания. Измайловские сады служили рассадниками для других садов в России; из них плоды доставляемы были для государева обихода, a целебные травы и коренья посылались в Аптекарский приказ, остальные поступали в продажу.

В 1703 году Петр I из Шлиссельбурга писал к Стрешневу:

«Из села Измайлова послать осенью в Азов коренья всяких зелий, а особливо клубнишного, и двух садовников, дабы там оные размножить».

В 1704 году царь повелел ему же «прислать в С.-Петербург, не пропустя времени, всяких цветов из Измайлова, а больше тех, кои пахнут». Аптекарский сад близ Сухаревой башни, на Балкане, разведен большею частью из Измайловского.

В садоводство Измайлова входило и хмелеводство; там еще прежде, чем в Гуслицах, разводился лучший хмель на косогорах и близ протоков. Хмельники ежегодно доставляли от 500 до 800 пудов хмелю не только для дворцовой пивоварни, но и на продажу. Цветущие луга, сады и огороды в Измайлове способствовали и размножению пчеловодства. В 1677 году они доставили 179 пудов меду и столько же воску.

В прежнее время также славилось своими плодовыми садами и огородами и село Покровское, отделенное тогда еще от городских селений вековыми заповедными рощами и пахотными полями.

Как мы выше уже говорили, императрица Екатерина II почти весь 1775 год провела в Москве; в этом году императрица посетила в храмовые праздники большинство славящихся в народе церквей, сходила пешком на богомолье в Троице-Сергиевскую Лавру, посетила подмосковных помещиков, гр. Шереметева в Кускове, гр. Румянцева, затем Нарышкина; описание последнего посещения мы приведем ниже.

Живя в селе Коломенском, Екатерина II делала дальние прогулки пешком и в экипажах, чтоб осматривать местность, и вот в одну из таких прогулок ознакомилась она с прелестным местоположением имения князя Кантемира «Черная грязь» и пожелала приобрести его.

Но ранее описания покупки считаем нелишним здесь сказать несколько слов и о Коломенском, где от дворца, в котором жила Екатерина, остался теперь один фундамент.

Село Коломенское некогда было любимым жильем царя Алексея Михайловича; здесь он имел свою соколиную охоту, в которую даже принимал охотников по совершении известного обряда.

По словам иностранцев, в Коломенском особенно замечателен был дворец, в обоих этажах которого было более 150 комнат; особенно замечательны были в нем дубовые резные ворота и затем высокие терема, в числе шести, а также и внутреннее убранство теремов богатыми шелковыми тканями и красивыми печными изразцами.

В сенях дворца, на потолке, был написан знак Зодиака, в окнах виднелись доски с изображением герба России. Перед окнами дворца стоял невысокий каменный столб, у которого в определенный день и час являлись недовольные решениями приказов и, увидя государя у окошка, кланялись ему «до лица земли» и оставляли на столбе свои челобитные. В комнатах царицы окна были золоченные.

Возвращаемся к покупке имения князя Кантемира. Императрица осмотрела окрестности древней столицы и купила себе прелестное место, по общему отзыву – земной рай, имение князя Кантемира «Черную грязь», которую и назвала Царицыно Село – более известное теперь под именем «Царицыно».

Вот как описывает сама государыня в письме своем к Гримму этот красивый забытый уголок, купленный и обстроенный ею в две недели:

«Представьте берег, покрытый большим лесом, и ее величество с лакеем, переезжающую ручей на пароме. Перед нею низменность, покрытая кустарником, где вы поместите фазаньи клетки, прудок, оканчивающийся плотиной, осененный высокими ивами, и между ними открывается еще более значительный пруд, которого один берег, крутой, занят разбросанными по нем маленькими деревеньками, а другой, с незаметным склоном, представляет вашему взору поля, луга, букеты лесов и отдельные деревья; налево от плотика тинистый ручеек зарос лесом, который постепенно возвышается амфитеатром. Ну, представьте же себе все это, и вы будете в Царицыне».

В другом месте государыня говорит, как она подъехала к Царицыну: «Дорога привела меня к громадному пруду, связанному с другим, еще огромнейшим; но этот второй пруд, богатый прелестнейшими видами, не принадлежал этому величеству, a некоему князю Кантемиру, ее соседу. Второй пруд соединяется с третьим прудом, который образовал бесчисленное множество заливов, и вот гулявшие, переходя от пруда к пруду то пешком, то в карете, очутились за семь длинных верст от Коломенского, высматривая имение своего соседа, старика с лишком 70-летнего, который нисколько не интересовался ни водами, ни лесами, ни прелестными видами, восхищавшими путешественников. Он проводил свою жизнь за карточным столом, проклиная свои проигрыши, и вот осторожно и с полнейшей деликатностью весь двор с императрицей во главе начинает интриговать, чтобы выведать намерения его, узнать, выигрывает он или проигрывает, не продает ли свое имение, дорожит ли им, часто ли в нем бывает, не нужно ли ему денег, кто его друзья, через кого бы заинтересовать его. Мы не хотим одолжения, мы не хотим чужого, – мы покупаем, но и отказать нам не есть преступление. – «Как хотите, м. г., нам улыбается приобретение, но мы можем обойтись без него». Придворные мои засуетились, один говорит: «Он мне отказал, он не хочет продавать». – «Ну, тем лучше». Другой доносит: «Ему не нужно денег, он играет счастливо». Третий: «Он сказал: “Я не могу продать, у меня нет ни наследников, ни кого-либо другого; имение мое исходить из казны, ей же я его предоставлю”». Наконец, является пятый и передает, что Кантемир сказал: «Я решительно объявляю, что имение мое может быть продано только казне». – «А, это прекрасно!..» Вот к нему наряжают нарочного узнать, любит ли он имение. – «Нисколько, – отвечает он, – доказательство, – что я живу в другом, я это имение наследовал от брата и никогда в него не езжу; оно может годиться только императрице». – «Сколько же вы за него хотите?» – «20 000 руб.» – «Мне велено предложить вам 25 000 руб.». Из имеющегося у нас рукописного описания села Царицына, конца прошлого века, имение куплено у бригадира Сергея Дмитриевича, князя Кантемира; вместе с ним приобретены казною у князя деревни Хохловка, Пладрово и Ореховка, и у гвардии капитана князя И. А. Трубецкого село Булатниково, и позднее годом село Коньково у фрейлины Зиновьевой. Имение «Черная грязь» переименовано по указу, данному Сенату августа 14-го дня 1775 года, в Царицыно Село. Имение «Черная грязь» подарено отцу владельца, бывшему господарю молдавскому, князю Дмитрию Константиновичу Петром Великим. Князь Кантемир родился в Яссах в 1663 году. В 1684 году за оказанные важные услуги Порте Кантемир был возведен в достоинство молдавского государя, во время войн турок с русскими в 1711 году Кантемир присоединился в подданство России вместе с управляемым им княжеством. Кантемир со своими боярами присягнул в верности Петру I в самый день Петра и Павла.

Когда Петр Великий был окружен у Прута турецкими войсками, в числе предложений, потребованных визирем от царя, было предложено выдать и Кантемира пленником. Но государь им ответил:

«Я лучше уступлю туркам всю землю, простирающуюся до Курска, нежели выдам князя, пожертвовавшего для меня всем своим достоянием. Потерянное оружием возвращается; но нарушение данного слова невозвратимо, отступить от чести – то же, что не быть государем».

Визирю было объявлено, что Кантемир бежал из лагеря, между тем он скрылся в царской карете, куда один служитель носил к нему пищу.

Прутский договор лишил князя его владений, но Петр возвратил потери, понесенные им, пожаловав ему в Москве дом и в Севском уезде тысячу дворов с селом Дмитровским, впоследствии городом, затем подмосковную «Черную грязь» со всеми угодьями. Вместе с тем государь положил ему ежегодную пенсию в 6 000 рублей, пожаловал свой портрет, осыпанный бриллиантами, и вместе с титулом светлейшего князя предоставил ему право судить самому выехавших с ними из Молдавии его бывших подданных в числе более двух тысяч человек.

Это был единственный пример русского подданного, пользовавшегося такою властью. В 1715 году Кантемир приговорил было к смертной казни трех молдаванских дворян и нескольких к ссылке за смертоубийство, потом переменил смертную казнь на телесное наказание, что и было утверждено государем.