Чтения и рассказы по истории России

С этих пор начинается прием славян и других христиан восточного исповедания в русскую службу. Так вступил в русскую службу Милорадович и сделан был гадяцким полковником в Малороссии; кроме него вступили в русскую службу другие сербские, молдаванские и валахские офицеры и рядовые, турецкие и австрийские подданные. Их разместили в Киевской и Азовской губерниях, полковникам дано по местечку или по знатному селу, прочим офицерам по нескольку дворов, на хозяйственное обзаведение даны деньги и хлеб; им дано право перезывать к себе еще людей своих народов и обещаны другие земли. Петр так сознавал важность связи своего народа с народами соплеменными, что счел своею обязанностью делиться с ними последним куском, как говорится. Сербский архиепископ Моисей Петрович приехал в Россию и привез от своего народа просьбу, в которой сербы, величая Петра новым Птоломеем, умоляли прислать двоих учителей латинского и славянского языков, также книг церковных: «Будь нам второй апостол, просвети и нас, как просветил своих людей, да не скажут враги наши: «Где их бог?» Петр велел отправить богослужебных книг на 20 церквей, 400 букварей, 100 грамматик. Отправлены были и учителя с большим по тогдашнему времени жалованьем, отправлены были русские учителя, когда сама Россия имела их так мало.

Но если Петр считал своей обязанностью помогать и отдаленным соплеменникам, то понятно, что не мог не обратить внимания на горькую судьбу русских людей, которые за свою русскую народность, за свою русскую веру терпели притеснения в соседнем государстве, хотя и славянском, но католическом. Петр был в союзе с польским королем Августом II. Август изменил союзу, когда, несмотря на Калишскую победу, тайком от царя заключил мир с Карлом XII и отказался от польского престола. Несмотря на то, после Полтавы Петр восстановил его на польском престоле. Казалось, можно бы ожидать благодарности; но на благодарность в политике нельзя рассчитывать. Август был немецкий государь, саксонский курфюрст, который смотрел на Польшу как на средство усиления для своего дома. Смотрел и на русского царя как на орудие для этого усиления. Но как скоро оказалось, что Петру никак уже не приходится служить орудием в руках какогонибудь Августа; как скоро оказалось, что могущественная Россия и ее великий царь никак не позволят саксонскому курфюрсту усиливаться на счет Польши, так тесно связанной с восточной Россией роковой связью России западной; как скоро оказалось, что Петр, завоевавший Ливонию без помощи Августа, не отдаст ее ему, то Август счел полезным для себя отстать от России, сблизиться с враждебными ей державами, с Францией, Турцией, показать им, что он вовсе не союзник русского царя, готов сделаться врагом его, и потому согласно с их интересом поддерживать его на польском престоле; а между тем, под шумок, пока еще Петр занят шведской войной, Август хотел достигнуть своей цели в Польше, подчинив себе Речь Посполитую посредством саксонского войска. Два года сряду – 1713 и 1714 – был в Польше большой неурожай, а между тем голодная страна должна была содержать саксонское войско, которого король не выводил, несмотря на все просьбы поляков, несмотря на требования России. Поляки на сеймиках кричали, что их вольность уже кончается, что им остается одно спасение – просить обороны у российского орла. Наконец восстание вспыхнуло: образовалась конфедерация, и конфедераты начали биться с саксонцами. Литовский гетман Потей обратился к Петру с вопросом: что ему делать? В Польше конфедерация, которая требует, чтоб и Литва соединилась с нею: одно средство успокоить страну – это защита и посредничество царского величества. Петр отвечал: «Пусть будет прислано ко мне прошение от всей Речи Посполитой, и тогда я вступлю в посредничество для ее облегчения и примирения с королем». В марте 1716 года приехали к Петру послы конфедерации с просьбой вступиться в дело; король волеюневолею должен был согласиться на посредничество русского государя. Это новое положение России относительно Польши возбудило сильное движение в соседних державах: и Австрия, и Пруссия стали хлопотать, чтоб поляки приняли и их посредничество; но дело обошлось и без них: благодаря движению русских войск, саксонские войска в 14 дней должны были очистить Польшу.

Но, избавив поляков от саксонцев, Петр должен был избавить православных жителей западной России от польских притеснений. В XVI и XVII веках религиозное гонение, поднятое на русское народонаселение в польских областях, повело к сильному движению среди него, физическому и нравственному, вследствие чего значительная часть русских земель отторгнулась от Польши и присоединилась к России восточной, или Великой. Это событие еще более раздражило поляков, заставило их хлопотать о том, как бы уменьшить во владениях Речи Посполитой число русских, как бы заставить их ополячиваться, т. е. обращаться в католицизм или сначала в унию. Хотели таким образом уменьшить число людей, которые тянулись к России, ждали от нее помощи и покровительства: особенно старались окатоличить, ополячить как можно скорее православную шляхту, ибо шляхтич как член сейма был членом правительства, а на сеймах боялись людей, которые могли бы поддерживать русские интересы, русские требования. Отсюда после окончания борьбы у Польши с Россией Андрусовским перемирием, а потом и Вечным московским миром гонение на православных в Польше, отнятие архиерейских кафедр у православных и отдача их униатам не ослабевают, но усиливаются. Православные обращаются с жалобами к русскому правительству, и Петр для прекращения этих жалоб решается употребить сильные меры.

В 1722 году приезжает в Москву белорусский епископ Сильвестр, князь Четвертинский, представляет длинный список обид и притеснений, какие терпит православное духовенство от католиков, показывает знаки ран, полученных им самим за то, что вступался за своих священников, палками обращаемых в унию. Петр написал королю, что единственное средство прекратить жалобы православных – это составить комиссию для исследования обид и получения за них удовлетворения. Но эту комиссию нельзя составить из одних поляковкатоликов, в ней непременно должен быть русский и царский подданный. «Если же паче чаяния, – писал Петр королю, – удовлетворения не воспоследует, то мы будем принуждены сами искать себе удовлетворения». Не дожидаясь ответа, Петр уже назначил своего комиссара, переводчика при русском посольстве в Варшаве, западнорусского же уроженца Рудаковского, которому немедленно же велел ехать в Могилев, осведомиться подлинно обо всех обидах людям греческого исповедания, приготовить все доказательства для комиссии и стараться, чтоб впредь не было гонения на православных. Протестанты в польских владениях также обратились к Петру с просьбой о покровительстве; видя это, прусский двор спешил также присоединиться к делу, обратился к русскому государю с просьбой заступиться за евангеликов, гонимых в Польше. Так поднимался знаменитый диссидентский вопрос, который ровно через 50 лет после описываемых событий, в 1772 году, решился первым разделом Польши, когда знаменитая собирательница русских земель Екатерина II присоединением Белоруссии отпраздновала столетний юбилей Петра I. Рудаковский писал Петру, что епископ белорусский все доносил справедливо о гонениях на церковь восточную, разве что еще забыл написать. Комиссар начал свою деятельность: по жалобе пинских монахов на захват православных монастырей и церквей в унию поведено было дело в суде и состоялся приговор о возвращении отнятых монастырей и церквей православных. Рудаковский с мужеством привел в исполнение королевский декрет об этом возвращении. Тщетно ксендзы и униаты вопили, как бесноватые: «Нам беда! Нам грозит смерть! Лучше бы нам было видеть в этих церквах турок или жидов, чем проклятых схизматиков!» Ожесточение вызывало ожесточение и с другой стороны: значительнейшие из русского духовенства в Белоруссии предлагали Рудаковскому поднять простой народ и перебить всех католиков и униатов, потому что, говорили они, простой народ весь пойдет за нами. Рудаковский отвечал им, чтоб позабыли и думать об этом и дожидались бы покровительства русского государя, который уже прислал его, Рудаковского, для защиты восточной церкви. Ненависть поляков к небывалому у них комиссару доказывала, что он был прислан не понапрасну. Польские министры требовали, чтоб Рудаковский был отозван, «ибо не помним, – писали они, – чтоб когдалибо прежде подобные комиссары жили в землях наших и вмешивались в дела духовные». Но комиссар не был отозван и продолжал свою деятельность. С другой стороны, Петр шел наперекор королю Августу в его стремлениях сделать Польшу наследственной в своей фамилии, удержать польское войско под начальством саксонского фельдмаршала, в замыслах разделить Польшу. Таким образом, союз, заключенный с целью сделать Россию орудием для выполнения саксонских замыслов, рушился, когда русский царь, не могший по своей природе служить орудием для чужих замыслов, оправдал опасение Паткуля, один усилился в Северной войне, ибо один без союзников сокрушил шведскую силу при Полтаве и не считал полезным для России усиливать Саксонию на счет Польши.

Также рушились и другие союзы. Овладев прибалтийскими областями, Петр для скорейшего окончания войны решился действовать против германских владений Швеции и с помощью датского флота произвести высадку и в самую Швецию. Он пригласил Данию, Ганновер, Пруссию участвовать в этой войне; они бросились на легкую добычу, на шведские владения в Германии, также на владения родственного и союзного Швеции Голштинского дома; но скоро Дания и Ганновер были напуганы внушениями о завоевательных замыслах русского царя относительно Германии. Внушения пошли от мекленбургского дворянства, которое было в ссоре с своим герцогом, а Петр держал сторону герцога, женатого на его племяннице, цесаревне Екатерине Ивановне. Дания и курфюрст ганноверский Георг, сделавшийся королем английским, сочли своею обязанностью мешать Петру в окончании Северной войны, в заключении выгодного мира с Швецией. Но Петр достиг своей цели и без союзников. В 1713 году почти вся Финляндия была уже в русских руках. «Эта страна нам вовсе не нужна, – писал Петр, – но надобно занять ее для того, чтоб при мире было что уступить шведам». В 1714 году одержана была знаменитая морская Гангутская победа. Карл XII, возвратясь из Турции, нашел шведские дела в таком положении, что, по внушению министра своего, голштинца Герца, решился в 1718 году вступить в переговоры с Петром, сделать ему большие уступки, чтоб с его содействием вознаградить Швецию на счет других врагов ее. Аландский конгресс, на который с этой целью съехались русские и шведские уполномоченные, рушился вследствие смерти Карла XII. Сестра его УльрикаЭлеонора, ставшая королевой шведской, и вельможи, захватившие власть в свои руки, понадеялись на обещания английского короля Георга и решились продолжать войну с Россией. Английский флот действительно явился в Балтийское море, чтоб испугать Петра и сделать его уступчивее; но Петра испугать было нельзя: в глазах англичан русские высаживались на шведские берега и опустошали их. В Швеции наконец поняли, что никто не подаст им помощи против Петра, начали снова мирные переговоры, и 30 августа 1721 года в Ништадте заключен был мир, по которому с шведской стороны уступались царскому величеству и его преемникам в полное, неотрицаемое, вечное владение и собственность завоеванные царского величества оружием провинции: Лифляндия, Эстляндия, Ингрия, часть Карелии с дистриктом Выборгского лена, со всеми аппартиненциями и депенденциями, юрисдикцией, правами и доходами.

4 сентября в Петербурге сильное волнение: царь, отправившийся в Выборг, неожиданно возвращается из своей поездки, плывет и каждую минуту стреляет из трех пушек на своей бригантине; трубач трубит: что это значит?.. Наконец слышится радостное, желанное слово: «Мир!» Толпы собираются к Троицкой пристани; съезжается знать духовная и светская. Встреченный торжественными кликами, Петр едет в Троицкий собор к молебну. Приближенные знают, чем подарить его, просят принять чин адмирала. А между тем на Троицкой площади уже приготовлены кадки с вином и пивом для угощения народа, устроено возвышенное место. После молебна на это возвышенное место всходит царь и говорит окружающему народу: «Здравствуйте и благодарите бога, православные! Что толикою долговременную войну, которая продолжалась 21 год, всесильный бог прекратил и даровал нам со Швецией счастливый вечный мир». Сказавши это, Петр берет ковш с вином и пьет за здоровье народа, который плачет и кричит: «Да здравствует государь!» 10го числа начался большой маскарад из 1000 масок и продолжался целую неделю. Сильная, свежая, вечно юная природа Петра, сказывавшаяся всегда, разумеется, сказалась и тут: он веселился, как ребенок. Радость была общая; особенно радовались сотрудники, более других понимавшие в чем дело, более других потрудившиеся. Им представлялось то, что было 20 лет назад и что теперь, им представлялось то унижение, в котором была Россия после Нарвы, и то уважение, с которым расступились перед ней теперь европейские державы, чтоб дать ей почетное место среди себя. Они живо чувствовали, как в двадцать лет расширилась их умственная сфера, как они много узнали, как изменились вследствие того их понятия и взгляды; они чувствовали себя совершенно другими людьми, и на языке их невольно появлялись слова, что они перешли из небытия в бытие и что обязаны этим своему вождю, начальнику их компании. Они поднесли Петру титул Отца Отечества, Великого императора Всероссийского за то, что «его неусыпными трудами и руковождением они из тьмы неведения на театр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены». Петр отвечал им простыми словами, ибо простота всегдашняя спутница величия: «Желаю весьма народу российскому узнать истинное действие божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира; должно всеми силами благодарить бога; но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии греческой; надлежит стараться о пользе общей, являемой богом нам очевидно внутри и вне, отчего народ получит облегчение». Петр и по окончании знаменитой войны остался верен представлению о ней как о школе; он писал: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время (21 год) была, однако ж, слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».

С 22 октября 1721 года, когда Петру поднесен был названный титул, Россия стала империей. До тех пор в Европе был один император, император Священной Римской империи; но в Европе давно уже толковали, что Петр стремился стать восточным римским императором. Петр действительно стал императором, но не восточным римским, а всероссийским; ему не было никакого дела до Рима, и он отвергнул эту бессмысленную для России, для ее истории ветхость. Он трудился для России и с Россией, для нее и с ней он добыл императорский титул и не отлучил родной страны от собственной славы. Только в XIX веке остальная Европа покончила с трупом Римской империи, решилась похоронить его; только в XIX веке вместо Римской явились империи Французская, Австрийская, Германская. Но Петр целым веком предупредил это явление, первый в своем титуле указал начало народности. Великая благодарность великому человеку за то, что он неразрывно связал имя свое и своих преемников с именем своего народа, с именем родной страны.

18 декабря новый император торжественно вступил в древнюю столицу царей и в Успенском соборе благодарил бога за мир, который дал России море и окончательно определил ее новые исторические пути. И в Москве началось празднество, маскарады, фейерверки, иллюминации, езда по улицам на морских судах, поставленных на сани. Но от этих праздников в честь мира обратимся ко внутренней деятельности Петра во время Северной войны и после ее.

Мы видели первых главных сотрудников Петра, видели, что самым видным лицом, первым министром в глазах иностранцев был боярин, адмирал Федор Алексеевич Головин, который заведовал иностранными делами. Здесь мы видим естественную в первое время неразвитость, т. е. отсутствие разделения занятий, несколько должностей сосредоточиваются в руках одного человека. Головин – и адмирал, и министр иностранных дел, он заведовает Оружейной палатой и новоучрежденными школами. С течением времени, когда проницательный взгляд преобразователя открывал все более и более способных людей, происходит развитие, разделение занятий, различные должности передаются отдельным лицам. Петр лишился Головина в 1706 году и сильно горевал о потере «друга», ибо имел способность привязываться к достойным людям, как имел способность привязывать к себе достойных людей. По смерти Головина его должности уже разделяются: адмиралом становится Апраксин, заведование иностранными делами поручается Головкину с титулом канцлера; но еще Головин выдвинул из переводчиков посольского приказа даровитого Шафирова, который потом, при Головкине, сделался вицеканцлером. Быстро выдвигается и чрезвычайно даровитый Ягужинский, которого мы видим при разных дворах с важными дипломатическими поручениями; мы уже упомянули, как благодаря правилу Петра учить своих на практике на дипломатическом поприще понятливые ученики сделались скоро мастерами. Двое Долгоруких, Григорий Федорович и Василий Лукич, Матвеев, кн. Куракин, Петр Андреевич Толстой усердно помогали Петру в дипломатической борьбе с Европой от Лондона до Константинополя; в хорошей школе не может быть недостатка в подростках; и эти подростки обозначились и окрепли при Петре; они, по завещанию Петра, имея постоянно в уме и на языке имя великого преобразователя, вели русскую политику чрез первую половину XVIII века и передали ее в достойные руки, руки Екатерины II. Эти подростки обозначились в двоих братьях Бестужевых, уже занимавших при Петре очень значительные дипломатические посты; обозначился и знаменитый иностранец, который в печальные для русской народности времена внутри России искусно поддерживал русские интересы в Европе, – обозначился знаменитый Остерман. Однажды на корабле, где находился государь, произошла драка между царским денщиком и молодым немцем, ведшим дневник у вицеадмирала: немец прямо пришел к царю с жалобой и просьбой о сатисфакции; Петр сатисфакци ему не дал, сказавши: «Пьяное дело!» Но наружность немца остановила его внимание; по своему обычаю он поднял у него со лба волосы, посмотрел в глаза и взял к себе для иностранной переписки. Немца звали Остерманом, он вел переговоры и заключил Ништадтский мир.

Сохранились рассказы современников о том, как поддерживалась школа, воспитывались подростки, выбирались люди. Молодые дворяне, посланные учиться за границу, возвратились – и сейчас к государю на экзамен зимой в 6 часов утра: Петр со свечой в руках ползал по карте, расспрашивал их, остался доволен. Один из возвратившихся изза границы, известный Неплюев, был определен Петром в смотрители над постройкой галер, должность, в которой он почти ежедневно видал государя, Петр заметил, что в малом будет путь, и начальствующие лица начали воспитывать молодого офицера, учить его, как служить и как сохранить расположение царя: «Будь исправен, будь проворен и говори правду; сохрани тебя боже солгать, хотя бы что и худо было: он больше рассердится, если солжешь». Скоро Неплюев подвергся экзамену в этом искусстве. Однажды он пришел на работу, а Петр уже тут: Неплюев сильно перепугался, и первой мыслью было бежать домой и сказаться больным; но потом вспомнились наставления и он пошел к тому месту, где находился государь. «А я уже, мой друг, здесь!» – сказал ему Петр. – «Виноват, государь, – отвечал Неплюев, – вчера я был в гостях, долго засиделся, оттого и опоздал». – «Спасибо, что говоришь правду, – сказал Петр, – бог простит! Кто бабе не внук». После того Неплюев получил место резидента в Константинополе таким образом, который показывает всю простоту отношений Петра к своим приближенным: у государя был обед для всей знати, также для офицеров гвардейских и морских, почему был приглашен и Неплюев. Отобедав с товарищами прежде, он встал изза стола и отправился в ту сторону, где государь сидел еще за столом и вел такой разговор с Головкиным и Апраксиным: «Надобен мне человек, который бы знал итальянский язык, для посылки в Константинополь резидентом». Головкин отвечал, что такого не знает. «А я знаю, – сказал Федор Матвеевич Апраксин, – очень дельный человек, да та беда, что очень беден». – «Бедность не беда, – отвечал Петр, – этому помочь можно скоро; но кто это такой?» – «Да вот он за тобой стоит», – сказал Апраксин. – «За мной стоит много», – возразил Петр. – «Да твой хваленый, что у галерного строения», – отвечал Апраксин. Петр оборотился, взглянул на Неплюева и сказал: «Это правда, Федор Матвеевич, что он хорош, да мне бы хотелось его у себя иметь». Но потом, подумавши, государь приказал назначить Неплюева резидентом в Константинополь.

Способных людей было набрано много; но цель преобразователя состояла в том, чтоб приучить этих способных людей к деятельности сообща, в которой бы они развивали силы друг друга и сдерживали друг друга. У нас часто говорят о дубинке Петра Великого, даже иногда слышится желание, чтобы она снова явилась с своею, будто бы очень полезной деятельностью. При воспитании человека в детском возрасте допускаются известные внушения, наказания, телесные наказания; но в более зрелом возрасте подобные воспитательные средства не допускаются, да и с самого начала опытные воспитатели стараются развивать в воспитанниках высшие, нравственные побуждения к добру. Петр употреблял дубинку для взрослых детей, но в то же время целая система учреждений, имевших воспитательное значение для народа, показывает, что преобразователь употреблял другие, более действительные средства к тому, чтоб вывести русских людей из детского возраста относительно общественной жизни и упразднить внешние, детские побуждения, упразднить дубинку. И мы думаем, что воспоминание об этих учреждениях и о борьбе, которую изза них выдерживал преобразователь, будет гораздо питательнее для общества, чем воспоминание о дубинке.

Мы видели, что Петр учредил Сенат, который облек большой властью. Воспитание этого высшего правительственного учреждения, разумеется, было главной заботой Петра. «Теперь все у вас в руках», – говорил он сенаторам и этими словами напоминал им о важности их значения и соединенных с нею обязанностях и ответственности. Люди собрались для общего дела, и первое сильное искушение – потратить время в слишком долгих рассуждениях о деле и в разговорах не о деле: Петр требует от сенаторов, чтоб они не теряли времени, «понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно. Никому в Сенате не позволяется разговоры иметь о посторонних делах, которые не касаются службы, тем менее заниматься бездельными разговорами или шутками, а главное – сенаторы должны иметь в памяти должность свою и царские указы; и дел до завтра не откладывать; как может государство быть управляемо, когда указы не будут действительны? Презрение указов равно измене и еще хуже ее, ибо, заслышав об измене, всяк остережется, а этого зла никто вскоре не почувствует, но малопомалу все разорится… В управлении государством важнее всего хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить, или ими играть в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды». Для ослабления этого зла Петр в начале 1722 года учредил при Сенате должность генералпрокурора, которого он называл оком своим и стряпчим о делах государственных. Во всех низших местах должны были находиться прокуроры, надзор над которыми поручен генералпрокурору. Одна из главных забот Сената состояла в удовлетворении требованиям государства относительно людей, нужных для службы военной и гражданской; для облегчения Сената в этом деле учреждена была должность герольдмейстера, который имел списки всем дворянам и детям их и по первому требованию представлял людей способных к той или другой должности.

Я употребил выражения: «служба военная и гражданская»; это разделение есть новость, появившаяся с Петра; древняя Россия представляла первобытное государство с резким признаком неразвитости: служба военная не была отделена от гражданской; при Петре явилось разделение должностей гражданских от военных, что и выразилось в знаменитой табели о рангах. Мы несколько раз упоминали о целой системе учреждений, имевших воспитательное значение для народа через приучение его к деятельности сообща. Система эта приводилась восполнение постепенно, и только к 1720 г. образовались для отдельных ведомств коллегии, заменившие прежние приказы. Коллегия состояла из президента, вицепрезидента, советников и асессоров. Если и в Сенате, куда были выбраны самые способные люди, дело, по его новости, шло далеко не так, как бы желалось, то тем более нельзя было надеяться вначале большого успеха в коллегиях. Тяжело было приниматься за новое дело: ежеминутно вопросы, как делать? И кто будет отвечать на эти вопросы? В Сенат Петр решительно не допускал иностранцев, но в коллегии допускал. Президент необходимо был русский, но вицепрезидент мог быть иностранец; также из иностранцев был один советник, или асессор, один секретарь. Спросят, зачем это? Неопытность русских требовала указания, как вести дело; способ ведения дел был новый, как, например, в берг и мануфактурколлегии.