Улитинские сокровища

– Тут, я вижу, некоторый ремонт требуется, хотя и мелкий – оценивающе осматривая трехкомнатную квартиру заслуженного бухгалтера, промолвил внучатый племянник, меж тем, как хозяйка комнат угощала его чаем с печеньем.

– Как семья-то, как дети? – в свою очередь поинтересовалась Ольга Кузьминична.

– Да все нормально, нормально. Учатся, женятся. Им что – родители имеются – никаких проблем. А вот с жилплощадью трудновато – доверительно сообщил внучатый племянник. Может, мой младший с женой поживет у вас? Площадь у вас очень позволяет. А мы бы тем временем ремонт какой-никакой сделали, то да се. Опять же и пригляд вам постоянный.

Уж на что искушенной была в разных хитростях главный бухгалтер текстильной фабрики, однако и она не сразу раскусила истоки родственной заботы гостя. Надо же!

– Смешно дураку, что рот на боку, – глядя в пространство, негромко заметила Ольга Кузьминична и рассеянно погладила заварник, стоявший рядом на столе.

– А? – поразился гость. – Что вы сказали?

– В глубокой теснине Дарьяла. – меланхолично отвечала Ольга Кузьминична и, взяв заварник себе на левую руку, правой начала легонько похлопывать его по фарфоровому боку. – Где роется Терек во мгле…

– Э-э. Да, да, хорошие стихи – нашелся гость и лицемерно улыбнулся самой сердечной улыбкой, на которую был способен.

– О чем это ты? – подозрительно спросила Ольга Кузьминична, с недоумением посмотрев на заварник в своих руках и сердито толкнув его на край стола.

– Э-э. К слову пришлось, извиняющимся тоном произнес внучатый племянник.

– Да. Вот я и говорю – квартира завещана сыну моего супруга от первой жены, но как ни зову его с семьей пожить у меня, что-то они никак не соглашаются. Что поделаешь – нынче все хотят самостоятельности. Да ты пей чай – в кои-то веки в гости зашел. Водочки, жалко, нету – не держу. Веспасиан.

– А, да, да. Спасибо, очень хороший чай – заверил родственник. – Ну так я пойду. Загляну еще как-нибудь в следующий раз.

– Заглядывай, заглядывай, как же! Чай и правда у меня хороший.

Ольга Кузьминична в молодости достаточно много играла в любительском театре и сыграть роль для нее и сейчас не составляло труда.

Довольно скоро после этого ее навестила внучатая племянница – теперь уже из большого села Борового. Ей необходимо было пристроить на период семестров дочь Виолетту, которая поступила в институт и сына Вадима, который был на год старше сестры и также должен был учиться на первом курсе, другого института. Там в прошлом году он взял академический отпуск, необходимый ему, дабы отдохнуть и собраться с мыслями. Нечего и говорить, что разнополым детям Нонны Романовны – так звали внучатую племянницу, – требовались отдельные комнаты. Гостья выразила готовность, если это необходимо, тут же предъявить Ольге Кузьминичне будущих квартирантов – «они вон внизу на лавочке». Излишне также говорить, что Нонна Романовна весьма надеялась, что это счастливое совместное проживание не ограничится только лишь временем обучения ее детей на первом курсе. Относительно перспектив более отдаленного времени хозяйка была вынуждена разочаровать родственницу, сообщив, что квартира завещана. Нонна Романовна смутилась лишь на мгновение, но тут же высказала идею, что завещание можно ведь и переписать, да и о слишком дальних планах речи не идет – пока бы детям обустроиться у Ольги Кузьминичны на весь период обучения в институтах и на первые поры после окончания таковых, пока они, дети, обретут надежную работу и крепко встанут на ноги. Ну и, разумеется, всемерно будут помогать престарелой родственнице вести хозяйство. Этому последнему предложению Ольга Кузьминична несказанно обрадовалась.

– О, очень кстати! – воскликнула старушка. – Я, видите ли, нуждаюсь в постоянном уходе. К сожалению, все, кого я нанимала – избалованные особи, которые считают для себя зазорным искупать старика, постирать ему белье – да мало ли что. За полгода сменилось четыре человека – уборщица местного рынка, две студентки и один аспирант. Так что на вас я особенно рассчитываю – все-таки родственники. Не бросят! Потерпят годков десять, а больше я вряд ли протяну. По мере течения этой речи Ольга Кузьминична все повышала от волнения голос, так что через открытое окно все это было прекрасно слышно внизу на скамейке. В продолжение всей речи глаза у потенциальных квартирантов делались все более круглыми, при этом молодой человек побледнел, а юная дама покраснела.

– Ни фига себе! – в приливе законного негодования воскликнула девушка.

– Да пошла она … – в тон ей отозвался брат и через минуту Нонна Романовна боковым зрением заметила, что детей на скамейке уже нет.

– А где же ребята? – спросила хозяйка, уловившая этот боковой взгляд.

– И в самом деле, где же они? Вот непоседы – должно быть, пошли мороженое покупать. За ними глаз да глаз. Но мы ведь ненадолго прощаемся? – и с этой попыткой сделать хорошую мину при плохой игре, родственница из Борового поспешила за своими непоседливыми детьми.

Нечего и говорить, что когда к Ольге Кузьминичне прибыл с визитом Петр Ильич, прием оказался более чем неласковым. В предобеденный час в дверь к ней постучали. Глянув в глазок, Полозкова увидела крупного представительного мужчину средних лет. Обличье его показалось ей несколько знакомым но только и всего. Открывать она не спешила. Он постучал еще раз. Сверху по лестнице кто-то спускался. Ольга Кузьминична узнала голоса соседок с третьего этажа.

– Она плоховато слышит – говорила самая словоохотливая соседка. А так-то должна быть дома. А вы из какой организации?

– Нет, я племянник, внучатый. Попроведать.

– Так лучше под окном кликнуть: окно открытое – солнечная сторона, жара несусветная.

Жара и впрямь была среднеазиатская: размяк асфальт, одуревшие воробьи, как свиньи, валялись в редких сохранившихся от дождей лужах. Два молодых человека в тени дома пили пиво.

Окно и в самом деле оказалось открытым и как только раздалось: «Ольга Кузьминична!» из него выплеснут был целый таз холодной воды и прямо на Петра Ильича, который замешкался и не успел отскочить.

– Ну вот, что я говорила – удовлетворенно заметила говорливая соседка – Ольга Кузьминична-таки дома!

– Это я, ваш внучатый племянник Петр, сын Ильи! – заорал Улитин, не привыкший к такому обхождению, стряхивая с одежды брызги.

– Квартира уже завещана и пересмотра не будет! – гневно заявила его почтенная родственница, высовываясь из окна.

– При чем тут квартира? – удивился сын Ильи. – Я вообще хотел про прадеда, вашего деда, узнать – Кузьму Францевича. Квартирами я не интересуюсь.

Соседки с живым интересом наблюдали эту родственную разборку и решив, что с них довольно, Ольга Кузьминична пригласила, наконец, гостя домой.

– С чего вдруг у тебя взялся интерес к Кузьме Францевичу? – строго спросила она, наливая чай ему и себе.

Петр Ильич извлек из портфеля две изукрашенные жестяные банки – с чаем и кофе, взятые, чтобы не ошибиться в предпочтениях бабки и выставил на стол.

– Интерес – то был давно, да времена были неподходящие. Сейчас и белых, и красных уравняли, можно говорить и писать о любом человеке. Кузьма Францевич заслуживает того, чтобы о нем побольше знали.

– Маленькая была, когда нас выслали со своего места. Больше знаю о нем по рассказам матери – и Ольга Кузьминична начала вспоминать то немногое, что еще не забылось за многие десятки лет. Улитин-потомок слушал, не перебивая и прихлебывал чай. И лишь спустя время выбрал момент спросить: а еще вроде ваш дед был пчеловодом?

– Пчеловодом? – рассказчица задумалась.

– Там в чьих-то воспоминаниях было, что он имел ульи – поспешил прийти на помощь Петр Ильич.

– Ульи. Ульи. Это, наверное, зимовейки, которых у него было три в тайге. Как-то мужики добывали орехи, налетела буря – деревья падали, потом дождь лил двое суток – все, кто был на промысле, сидели в дедовой избушке «как пчелы в улье набились». Отсюда и пошло. Да. А пчеловодом он не был. И брат его Федор – тоже. А вот в тайге они промышляли. Да потерялся где-то Федор без вести. Будто раненого его увезли куда-то подальше от этих мест, а назад он так и не вернулся. Может, не смогли выходить. А потом и отцадеда, тоже раненого, переправили за границу, и он тоже не вернулся больше. Ольга Кузьминична всплакнула, и внучатый ее племянник тоже почувствовал на короткое время, как затуманивается его взор. Досталось Улитиным и он, их потомок, тем более имеет право на то, что завещал брату Кузьма Францевич. На мгновение мелькнула мысль поделиться потом и с Ольгой Кузьминичной, но это решение он тоже оставил на «потом».

Послушав еще кое-что о генеалогическом древе Улитиных, Петр Ильич откланялся, оставив у своей родственницы самое благоприятное впечатление о себе и получив бессрочный ангажемент на ее посещение. Теперь кое-что прояснилось, улей – зимовье в лесу, глаз, надо полагать – окно. Клад должен был забрать Федор, но он исчез. Или наведался все-таки за сокровищем? Но ведь записка-то до него не дошла? Вопросы, вопросы…

***

Никита Бехтерев с младых ногтей пристрастился к охоте и рыбалке – охотником был его отец. Правда, и добыча прежде была совсем другая, и платили за нее как следует. Отец давно уж на пенсии, а Никита, до последнего, как и он, работавший в охотхозяйстве, остался при своем интересе, когда хозяйство это приказало долго жить. Никита продолжал охотиться, но времена теперь были уж не те – соболь тянул примерно на пол-ящика водки – в лучшие времена его можно было приравнять к трем ящикам, и при этом без конца просители клянчили продать хоть одну шкурку.

– Никита, ну оставь одного соболя для меня – клянчил кто-нибудь из знакомых – что тебе стоит? Расплатимся, не сходя с места. Друг ты или не друг? Жена проходу не дает!

– Оставлю – обещал Бехтерев, если очередь за шкурками к этому моменту скапливалась небольшая. Если большая – не обещал, говоря: «там видно будет». При таком ответе, чувствуя тайные происки охотника, просители пробовали добиться желаемого через его супругу, рассчитывая на ее мягкосердечность. Конечно, это не всегда помогало, потому что заставить мужа мотаться по тайге круглые сутки Наталья не могла. Сейчас мехов в продаже хоть завались, на всякий вкус и кошелек. Откуда вся эта напасть? Белка нынче за пушнину не считается – за шкурку едва ли выручишь эквивалент одной бутылки. Не то чтобы Никита Иванович был большим любителем горячительных напитков, просчитывая прежние и теперешние цены в водочном исчислении – просто другой более определенной единицы измерения не было, разве что хлеб или сахар. Нынче охотник не фаворе. Конечно, постоянно были дома мясо и рыба и семья в составе его половины Натальи и дочек Юльки и Дашки на скудном пайке не сидела. Но этого же мало – жену и детишек надо было одевать. Правда, Наталья работала воспитателем в детском саду Березовки, только зарплата – на два ящика средней водки. Или, если угодно – на триста буханок хлеба или на унты младшей дочери, на больший размер уже не хватало. Наталья еще участвовала в народном крестьянском ансамбле работников детсада, играя на пиле, но за это ничего не платили. Наградой были лишь аплодисменты во время концертов, в которых неизменно принимал участие ансамбль со своими деревянными ложками, трещотками и пилой. Для повышения уровня жизни семейства, а также, чтобы не прослыть тунеядцем, хотя такого понятия в демократическом обществе и не существовало, Никита устроился трактористом в кооператив, оставшийся после бесчисленных реорганизаций колхоза. Весной он культивировал и боронил почву, летом пахал пары, когда была солярка, а после уборки урожая – зябь. Зимой никакой работы в кооперативе не было. Надо сказать, однако, что этого полугодового заработка вполне хватало, например, чтобы заменить на его старой «Ниве» коробку передач. А коробка ведь на дороге не валяется. Зимой, понятно, он промышлял в тайге, иной раз довольствуясь даже тем, что ловил петлями зайцев. Чтобы добыть что-то стоящее, приходилось побегать. Тем не менее уже второй год Наталья ходила в роскошной норковой шубе, которая обошлась семейному бюджету в 700 рублей на капкан (а с учетом его износа – и того меньше), да полторы тысячи было отдано за шитье.

– Натаха, не жалко такую кучу денег на спине таскать? – завидовали детсадовские воспитательницы. – Полжигуля можно купить!

– Это в магазине дорогое удовольствие, а попробуй шкурку продать – на колготки не хватит! – отвечала Наталья и не кривила душой. Но что верно, то верно: магазинская цена этой шубы превысила бы натальину двухгодовую зарплату, Жаль, что выйти-то в ней особенно было некуда.

Глава семьи обещал со временем преподнести такие же презенты и дочерям, но большой уверенности в этом у Никиты Ивановича уже не было: слишком редким стал пушной зверь, хотя, казалось бы, никто за ним и не охотился. Из старых охотников в Березовке да и во всей округе, пожалуй, остался он один. За специалиста его почитали, однако, не все. Как-то, когда детишки уже подросли и выбиралось зимними вечерами свободное время, он написал трактат о рыбах и рыбалке в регионе и отправил труд в областное книжное издательство – тогда еще издательств было немного – по одному на область да десятка три в Москве. Следует сказать, прочитали эту работу и ответили довольно скоро. Но ответ был неутешительным: в нем сообщалось, что хоть вещь и интересная но, во-первых, для ее опубликования нужно, чтобы автор был кандидатом или доктором наук, на худой конец – хотя бы аспирантом, а во-вторых, о рыбах и рыбалке написано уже столько, что больше написано только про несчастную любовь.

«Да и хрен с вами» – резонно заключил Никита и на подобных делах поставил крест. Но не на самой рыбалке и охоте. Таково было течение жизни. Надо сказать, что имелись у него еще и другие негласные обязанности, перешедшие от старого лесника Кулаева, удалившегося уже более десятка лет на покой – сопровождать высоких гостей, изволивших приехать в Славногорский район поохотиться. Прежде всего в его задачу входило обеспечить им удачную охоту – или рыбалку, смотря по сезону и предпочтениям гостей. Хотя сезонов для них не существовало – сезоны они устанавливали самолично, как только возникала непреодолимая потребность в сафари.

– Иваныч! – звонил обычно кто-то из замов или помов главы районной администрации, – в пятницу ожидается прибытие очень крупных и уважаемых гостей. Их будет 4—5 человек. Едут поохотиться. Так ты уж прикинь, что надо по сезону, куда и как. Уж расстарайся. А что будет нужно – мы обеспечим.

– У меня вообще-то свои планы на пятницу – принимался было объяснять положение Никита Иванович, да их разве проймешь: все уже без него решено.

– Иваныч, ну отставь временно свои дела, не каждый же день к нам такие люди заезжают. Надо уважить. Родина нас не забудет!

Никиту Ивановича такие охоты напрягали гораздо: во-первых, никак нельзя было ударить лицом в грязь, и оставить ответственных работников без серьезной добычи, раз уж он старый таежник (хотя и таким не все время сопутствует удача), а во-вторых – как бы не вышло какого-нибудь ЧП. И очень просто: однажды на шорох заезжий хантер выпалил жаканом и снес рюкзак со спины другого такого же любителя пострелять. Особенно не нравилось ему, когда в случае успешной (а равно – и неуспешной) охоты прибывшие подводили итоги тут же в лесу, начинали жарить-парить, доставали водку, коньяк, виски, выпивали, горланили песни, а то устраивали пляски, как матросы, выброшенные на необитаемый остров, который каждые двенадцать часов насовсем заливал прилив. Приходили на ум рассказы о том, как один из прежних губернаторов с особо приближенными вылетел на такую охоту на вертолете. По какой-то причине не был взят ни один из аборигенов, знатоков отдаленных таежных урочищ, а взят был в качестве проводника межрайонный охотовед. Поскольку никому, в том числе и местным, губернатор не доверял так, как доверял своей замечательной интуиции, а она не велела привлекать к таким делам лишних глаз. Вылетели они из облцентра рано утром и уже через полтора часа зависли над территорией намечаемой охоты, где никто из них еще и не бывал. Площадка для приземления нашлась быстро – ярко-зеленая ровная и обширная поляна, с трех сторон окруженная мелколесьем а с четвертой – мощной стеной сосняка.

– Тут! – указал губернатор, ткнув пальцем в поляну. Пилот высказал было какие-то сомнения насчет безоглядной посадки, но губернатор, всецело полагавшийся на свою интуицию, которая безошибочно работала в различных административных коридорах. Стали садиться и очень мягко, едва заметно коснулись поверхности. Но, несмотря на то, что поверхности коснулись, садиться все же продолжали. И малое время спустя раздался довольно слышный шлепок и легкий удар по брюху воздушного судна, а зеленое поле поднялось почти до иллюминаторов. Пилот грязно выругался и срочно пошел на взлет, но было уже поздно: болото крепко присосалось к отвисшему брюху вертолета.

– Прр-рава держи! – закричал помощник губернатора по юридическим вопросам, очнувшись от дремы.

– Давай назад! Задний ход! – закричал, в свою очередь, советник по имущественным отношениям.

– Да пошли вы все… – сквозь зубы опять матерно выдохнул пилот, а губернатор с горечью подумал: «Даже в таком пустяковом деле все приходится делать самому!» – но делать ничего не стал.

Посадка продолжалась против желания всего собрания, но уже недолго: через несколько минут машина прочно встала на твердый грунт – дальше болотная жижа еще не успела оттаять после зимы. Конечно, о том, чтобы начинать охоту при таких обстоятельствах, не могло быть и речи. Эвакуировали участников несчастливого борта довольно скоро, а сам борт надолго задержался на месте приземления. Ни под каким видом о субботнем вылете губернатора по рабочим вопросам в глубинку никому было не велено рассказывать, особенно журналистам, но эти паразиты тем не менее как-то прознали о конфузе и устроили настоящую охоту на несчастный вертолет.

– Здравствуйте! – жизнерадостно приветствовали они по телефону первых лиц районной администрации или начальника полиции – мы относительно истории с охотничьим вертолетом. Хотелось бы на месте уточнить кое-какие детали, ну и увидеть сам вертолет. Он ведь еще на месте, то есть в болоте?

– Вертолет? Охотничий? – на славногорском конце провода выдерживали изумленную паузу, затем вежливо отвечали: – Нет, пока о подобных происшествиях мы не слышали. Но мы сейчас же все выясним и позвоним вам. Куда и кому звонить?

Понятное дело, никто из ответственных славногорцев звонить никуда не собирался, но, несмотря на принятую ими фигуру умолчания, газетчики все равно все разнюхали и уж тут развернулись! Они, конечно, были далеко не местные, подлецы, и вели себя на страницах печати и в эфире, прямо сказать, развязно и крайне непочтительно. Вся охота была преподнесена ими в дурацком свете и во всех отчетах писак красовалась эта картинка – с увязшим по уши вертолетом, как если бы он ехал по проселочной дороге после дождя и угодил в особо глубокую лужу. В одной из газет даже появилась подпись к снимку «Пьяный вертолет», хотя никто из охотников не пил ни грамма, не говоря уже о летном составе.

В районной славногорской газете новость стала известна, конечно, сразу же, и на планерке речь немедленно зашла о ней.

– Такая жаренуха! – воскликнул молодой и горячий замредактора, – может, нам дать? Народ-то ждет развернутого сообщения. Это ж не на Аляске где-то, это у нас!

– Можно и дать, конечно, – согласился редактор. – Но только этот наш номер будет предпоследним. А потом мы попрощаемся с читателями и поблагодарим их за все, за все. И объясним, что ввиду непреодолимых финансовых обстоятельств газета закрывается. У тебя есть еще какая-то профессия? У меня – нету. – И редактор печально покачал головой.

Так обстояли дела с освещением неудавшегося вылета обладминистрации на природу в центральных и местных средствах массовой информации. Хорошо, что в том году рубль уверенно пошел вверх и область неплохо выглядела по производству строительных материалов, а своевременные дожди дали высокий урожай – губернатор отделался ничем. Тем более, что никто из десанта не получил ни царапины. Так счастливо закончилась эта несчастливая, казалось бы, история. Было о чем вспомнить потом у охотничьего костра! А бесталанный межрайонный охотовед малое время погодя был уволен. Никита Иванович Бехтерев никаких особых постов не занимал, вследствие чего его уволить было крайне трудно, но зачем ему лишние печали? И хотя кроме случая с рюкзаком при нем никаких серьезных накладок не случалось, после наезда стрелков он чувствовал себя как после непродолжительного, но жесткого гриппа. Таково было житье главы семейства Бехтеревых. И хотя Никите с Натальей помогали с пенсии еще ее родители, Никита чувствовал, что потребности семьи удовлетворяются, увы, не полностью. В этот момент и обратился к нему адвокат Кочубеев.

– Нам бы поговорить с глазу на глаз, Никита Иванович.

– За чем дело стало – Никита пригласил нежданного гостя в летнюю кухню. Из портфеля, в котором обычно томились казуистические юридические бумаги, на этот раз была извлечена бутылка коньяка, батон хлеба и упаковка нарезки окорока.

– Я знаю о вас, как о знатоке здешних мест и классном охотнике – но против этого не возражаете? – он кивнул на бутылку. – Разговор конфиденциальный и очень серьезный.

– Все, все путем – косноязычно сказал Никита и достал из стенного шкафчика пару рюмок.

– Дело еще раз повторю, очень серьезное – и Кочубеев наполнил их, протянув одну хозяину. Беседа продолжалась довольно долго.

– Так, значит, всего-то делов – отыскать этот улей через… – Никита прикинул в уме – через девяносто с лишком лет после того, как хозяин его покинул.

– Да, вот это и надо узнать гость налил по заключительной и выжидающе посмотрел на Никиту.

– Осталось ли там что-нибудь от зимовья, и от того, что было припрятано? Уж слишком много времени прошло. Кладу-то, если он есть, ничего, может, и не сделалось, а избушка давно, наверное, сгнила.

– Но вот же дома стоят по сто лет и более. Тоже деревянные. И ничего. У нас тут еще холод, почти вечная мерзлота, восемь месяцев в году – зима. Когда гнить-то? А ведь Улитин строил, уж не изволь сомневаться, на века.

Никита пожал плечами:

– Да ведь откуда нам знать?

– Чутье мне говорит, что так – отвечал убежденно визитер. Хотя внутренний голос ничего ему и не говори л. – Ну так как?

– Дело неверное – отвечал тот. – Но я согласен. Однако же каков мой гонорар?

– Десять процентов от всего найденного.

– Н-да, десять. Это может быть и очень много и шибко мало – смотря по тому, что там наберется.

– Ну, если наберется, то и тебе наберется, а не наберется, так для всех облом.

– Это прекрасное далеко. А что я буду иметь до окончания дела? Времени и здоровья придется не жалеть – если склад все еще там, надо срочно копытить. Неровен час…

– О том и речь. Но, надо надеяться, дело не затянется и заказчику не придется содержать тебя до самой пенсии. Сколько тебе нужно в месяц?

– Абзар хуже д… Честно – я имею в месяц тыш 20. Не больше, но и не меньше я бы хотел иметь денежное удовольствие и во время этой работы. Само собой, растягивать исследования не стану. Бегать я еще – тьфу-тьфу – могу. Буду перестраиваться и ускоряться. Но моя зарплата, сам понимаешь, это еще не все – надо будет прикупить какое-то снаряжение, металлоискатель например – без него в этом деле ничего не выйдет. И неизвестно, что может потребоваться еще по ходу. Но самолет я требовать не стану.

– Да, само собой. Задержки с деньгами не будет. Ну и опять же само собой – обо всем никому ни слова, даже и особенно – жене. Ты охотник, рыбак, никто не удивится, что ты нарезаешь круги по лесу. При случае неси на виду утку там, рыбешку. Можем тебе прикупить горбушу в магазине – издали в полиэтиленке сойдет за ленка – пошутил в первый раз за время всего разговора гость.

– Подстрахуюсь, не извольте сумлеваться – заверил хозяин и, открыв вновь дверцу шкафа, достал бутылку водки.

– О, что ты, что ты! – запротестовал было Кочубеев. – У меня еще дела.

– Чтобы не были как сажа бела. А ответную я должен поставить, ты же знаешь порядок. А также за близкое знакомство, да и за успех нынешнего предприятия. Так что видишь – деваться нам просто некуда, придется заняться излиянием и осушением.

– Надо будет завтра повидаться с нашим заказчиком – да ты его знаешь, – немного заплетающимся языком предупредил Кочубеев.

– Со всем нашим удовольствием – отозвался Никита и на этом они расстались, весьма довольные друг другом.

***

Петр Ильич Улитин с нетерпением ждал результатов переговоров племянника с таежником Никитой Бехтеревым. Сомнения одолевали его: не пустышкой ли окажется на деле этот Никита, умеет ли держать язык за зубами, не слишком ли высокую заломит цену и, наконец, не вздумает ли в конце концов кинуть его, Улитина? Вопросы, вопросы. Плохо, что он не особенно знал Бехтерева: ну да, приходилось встречаться раза два мимоходом – никакого интереса в то время у них друг к другу не имелось, а потому и никакого общения не было – едва ли даже перекинулись парой слов, скорее всего, о стократно изруганной погоде. Между тем забот у него сейчас было по горло: надо было постоянно контролировать ход дел на пилораме, в магазине, хоть изредка наведываться на отару, тем более сейчас шел окот и объягнилось уже больше половины овцематок. Конечно, на всех этих ответственных участках работали уже проверенные люди, но особенно доверять кому бы то ни было Петр Ильич не имел привычки. К тому же ушел на больничный председатель думы и прибавилось служебных забот, И кроме прочего, нет, конечно, на первом месте была Нинель Николаевна, фельдшер и заведующая Березовским фельдшерско-акушерским пунктом, приятная во всех отношениях дама возрастом на четыре года моложе Петра Ильича. Вроде бы у нее была бурная молодость, но теперь она вела регулярную, как сказали бы прадеды, и добропорядочную жизнь. С мужем развелась много лет назад а дочка с мужем и внучкой Нинели Николаевны жили в областном центре. С Петром Ильичом встречаться приходилось нечасто и, разумеется, скрывать эти теплые отношения – во-первых, от жены Улитина, а во-вторых, и от широкой общественности – все-таки он не артист и не футболист, чтобы безоглядно волочиться за каждой приглянувшейся женщиной. Обе задачи были невероятно сложны и риск провала присутствовал постоянно.