Егор неуклюже сполз с дивана и, как был, в коконе из пледа, прошлепал на кухню. Набулькав полбокала коньяка, он долго смотрел на красноватую жидкость и сопел, не решаясь жахнуть все одним глотком. Плед сполз на пол, и Егор не стал его поддерживать.

Пусть валяется.

На дворе удушливая жара, а в кондиционированном раю квартиры было зябко, как в могиле. Коньяк подмигивал багровым глазом, нашептывая неразборчивые слова.

…Что там прочитала Алиса на пузырьке? «Выпей меня»?

Телевизор в гостиной вещал, открывая телезрителям новые тайны, которые Егор уже давно знал.

Актер Игорь Ларионов, решив отомстить Залевскому, сунул железку под седло. Признание из Ларионова вытянули сразу, пока он бился в истерике. Вечером его увезли в больницу с нервным расстройством, где, пролежав три дня, он вызвал адвоката и решительно отказался от своих слов, объясняя все самовнушением и впечатлительностью.

Доказательств вины Ларионова не было, хотя, даже если бы на железке остались отпечатки пальцев или еще какие-то следы, максимум, что ему можно было бы предъявить – убийство по неосторожности, а то и хулиганство.

Ну в самом деле: решил один актер подшутить над другим, это дело вполне привычное.

То, что из-за этого погиб человек, – чистейшая случайность.

В студии перешли к прениям.

Часть зрителей считала, что Ларионова надо линчевать, другие кричали, что тот ни в чем не виноват. Галахов слушал ругань и наслаждался.

«Выпей меня…»

Егор потоптался босыми ногами по пледу и, зажмурившись, опрокинул бокал в рот. Откашлявшись, он приложил тыльную сторону ладони к носу и задышал, жадно, с кашлем. Быстро оторвав от виноградной грозди ягоду, сунул ее в рот.

– Мы должны закончить этот фильм, в память об Антоне, – пафосно заявил Залевский с экрана. – Вся группа будет работать изо всех сил, хотя это так нелегко… мы были лучшими друзьями с Антоном, и я не представляю, как буду стоять перед камерой, сознавая, что занимаю его место. Боль утраты так велика, что я даже отказался от проекта Тимура Альмухамедова. Я надеюсь, мы сможем собрать денег на достойный памятник для Антона…

Залевский захлебнулся и вытер совершенно сухие глаза.

Егор криво усмехнулся.

– Кому война, кому мать родна, – зло произнес он, сжимая бокал в руке.

Запустить бы им в телевизор, да жалко новую плазму!

Поставив бокал на стол, Егор ладонью смахнул влажный полукруг, оставленный ножкой, ушел в гостиную, уселся на диван, нашел пульт и выключил телевизор. Тут же как по команде затрясся мобильный, завопив веселую песенку. Егор мельком глянул на дисплей.

Звонила Рокси.

Не отвечая, он сунул телефон между подушек и лег, отвернувшись к стене. Мобильный еще долго чирикал, а потом затих, словно захлебнувшись звуками в душном пространстве синтепона.

Съемки на натуре, запланированные Альмухамедовым, были несложными. Основное действие картины происходило зимой, потому большей частью снимали в павильонах «Мосфильма», запорошенных искусственным снегом. Для съемки эпизодов, где требовалась настоящая заснеженная натура, было решено ждать холодов.

Под Киевом у Егора было всего два съемочных дня, причем эпизодных. И если первый день, когда от него требовалось лишь искупаться в теплой, как парное молоко, речке, прошел спокойно, то на второй с ним едва не случилась истерика.

Группа расположилась на большом поле, заросшем цветами.

Поле как поле. Ничего особенного.

Слева лесок, справа лесок, на заднем плане торчит маковка церквушки, сияя на солнце сусальным золотом.

Жителям мегаполисов такие вот поля в реальной жизни попадаются редко. Каменные джунгли конкурентов не терпят, захватывая под железобетонные громады все новые и новые участки.

На съемках проходной сцены от Егора и актрисы Карины Гребенкиной, дочери известного питерского рокера, требовалось немного. Всего-то пробежать по полю навстречу друг другу и, слившись в объятиях, упасть в траву, поваляться там в обнимку, пару раз поцеловаться – и хеппи-энд! Никакой актерской сверхзадачи, никакой особой игры. Просто картинка, красивая, романтичная, настраивающая зрителя на нужную волну.

С точки зрения Егора, Карина была – не то чтобы очень…

Худенькая, курносая, с большими передними резцами, делавшими ее похожей не то на трогательную мышь, не то на кролика. Она часто и много смеялась, и вообще была девушкой весьма приятной, но как женщина Карина Егору не нравилась. Видали мы и покрасивее…

С партнершей вне площадки он держался галантно и подчеркнуто отстраненно, что, кажется, слегка удивляло ее. Впрочем, до ее мыслей Егору дела не было. Чего хотелось, так поскорее отработать два дня, получить деньги и смыться обратно в Москву, где осталась куча дел…

Свои действия Егор и Карина выполнили четко.

Бег по полю сняли с первого дубля, поцелуи в траве крупным планом на всякий случай снимали дважды. Лежа на спине, Егор и Карина смотрели в синие небеса, не обращая внимания на нависшую над ними камеру. Белые цветочки пахли чем-то медовым, как не пахнут ни одни купленные в магазине цветы, в траве стрекотали кузнечики, а наверху, в бездонной синеве, растворялось одинокое облачко. Егор думал об Алине, оставшейся в Москве, и еще, что было бы неплохо притащить ей со съемок вот этих цветочков, чтобы она могла вдохнуть пьянящий вкус меда и леса. Да ведь не довезет, завянут по дороге. Еще и в самолет не пустят…

От мыслей его лицо стало мягким, а в глазах появилась мечтательность.

– Тебе идет, – сказала вдруг Карина.

Егор опомнился.

Режиссер давно сказал свое веское «стоп», а они все лежали в траве.

Егор сел, попытался посмотреть себе на спину, не прицепилась ли к рубашке трава. Карина тоже поднялась, помогла ему отряхнуть рубашку и посмотрела со значением. Голубые глаза искрились, а губы растянулись в улыбке, отчего резцы торчали еще сильнее.

– Что мне идет? – спросил Егор.

Она улыбнулась еще шире и даже прищурилась – так ей было весело. Сходство с мышью стало абсолютным.

– Влюбляться. Ты от этого… Ну… на человека становишься похож. Я даже ей позавидовала.

– Кому?

– Той, о ком ты думал.

Егор не ответил.

Рядом суетились члены съемочной группы, и обсуждать рядом с ними свою личную жизнь он совершенно не хотел.

Он поднялся и подал руку Карине. Они были почти одного роста, и, когда она встала, их глаза оказалась почти на одном уровне.

– А вот сейчас ты снова такой же, как раньше, – заметила она.

Он улыбнулся.

– Нет, даже когда улыбаешься, ты – другой. Закрылся. Как устрица. Хлоп – и в домике.

– Пойдем обедать, – предложил Егор.

– Спрыгиваешь с темы? Ну, дело твое. Просто я хотела тебе сказать, что иногда это надо выпускать, иначе свихнешься. Тебе, наверное, очень сложно жить.

– В каком смысле?

– Да в прямом. Ты же все должен контролировать. Это, в принципе, неплохое качество, если далеко не заходить. А ты, как мне кажется, с этим перебираешь. Вот сейчас – ты играл или нет? Какой ты настоящий? Тот, кто любит, или вот этот – забальзамированный?

– Я обожаю все контролировать, – рассмеялся Егор. – Это у нас семейное. Вот сейчас я должен проконтролировать наш обед. Потому что вечером я улечу в Москву, и не факт, что там мне удастся поужинать.

– Я серьезно, Егор.

Он поморщился и посмотрел на Карину с неприязнью:

– Карин, давай вот без этих психологических разборов, а? Честное слово, не тянет на исповеди.

– Да я как бы и не хотела…

Он не ответил, махнул рукой, выудил из кармана мобильный и полез на холм. Карина снизу смотрела, как он поднимается по склону, терзая пальцем сенсорную панель.

Барчук хренов!

Когда ей сказали, что партнером по съемкам будет Черский, Карина не слишком обрадовалась. Играть в паре с медийным лицом, за душой которого нет актерского образования, не хотелось. Она представляла заранее эти изматывающие съемочные дни, когда не слишком опытный партнер то и дело запарывает кадр. Однако, к ее удивлению, Егор держался очень даже неплохо, отлично знал свои выигрышные ракурсы, а операторы, снимавшие их накануне, признали – камера Черского любит.

После этого Карина решила приглядеться к нему повнимательнее.

То, что Егор из богатеньких, знала вся группа. Сын олигарха, успешный телеведущий, опять же – холостой, но, судя по слухам, с некоей дамой сердца из тусовки нефтяных или алмазных богатеев.

Дама – не стенка, подвинется, рассудила Карина и принялась Егора обольщать, что было заранее обречено на провал.

Во-первых, времени катастрофически не хватало: два съемочных дня, одна репетиция. Можно было, конечно, отыграться на павильонных съемках в Москве. Но тут пришлось учитывать пресловутое «во-вторых»…

А во-вторых, подступиться к Егору оказалось непросто.

Внешне открытый и улыбчивый, Черский оказался совершенно иным. О его железобетонную холодность разбивались все попытки флирта. От общения он уклонялся, вечером сразу ушел к себе в номер, где ожесточенно переговаривался по телефону, а потом лег спать. Карина было отчаялась, но сегодня, в этой душистой траве, она увидела другого Егора. Сообразив, что этому каменному стату́ю все-таки не чуждо ничто человеческое, она воспрянула духом.

А Егор шел к пансионату, в котором остановилась вся группа, не подозревая о бурных чувствах, клокочущих в душе Карины. За время съемок на автоответчике скопилось полтора десятка сообщений, и все следовало прослушать, прочитать СМС, и ответить, по мере возможности. Егор шел к пансионату, жутчайшему монстру эпохи социализма, с его гипсовой лепниной, рассеянно поглядывал по сторонам и изучал сообщения.

Особо длинное послание пришло с работы, где, судя по паническому стилю ассистентки, случилось нечто ужасное. Замерев у колонны, Егор нахмурился, стараясь разобрать в неудобоваримой каше слов, как попало разделенных пробелами и без знаков препинания, что же все-таки произошло.

– …Вот так и живем, – послышался рядом скорбный женский голос. – Был человек – и нет человека. И не знаешь, как судьба повернется, какую участь Господь тебе приготовил.

– Что ты, Галя, говоришь? – недовольно ответил мужчина хриплым басом, который словно застревал в глотке. – Тут не судьба, тут подлость людская.

– Так а я о чем?! – подхватила невидимая Галя, скрытая кустом сирени. – А ведь какой парень был. Красавец! А в кино как играл!

– Не видал я его в кино, – проворчал мужчина. – Но парень видный был, да. И ведь отпустят убийцу, помяни мое слово.

Егор застыл.

Медленно развернувшись, он решительно шагнул к секретничавшей парочке. Обоих он уже видел. Женщиной оказалась колоритная официантка с кособокой халой, ее собеседником – местный дворник: беззубый, с пропитой физиономией. Егор скосил глаза, разглядывая беспалую руку с солнышком на запястье, ногтями с траурной полосой грязи, и еле заметно дернул бровью.

– Здравствуйте, – строго сказал он.

Парочка робко поздоровалась и с независимым видом прыснула в разные стороны, однако Егор решительно удержал дворника за рукав, а Гале перегородил дорогу:

– Простите, вы о ком говорили?

Дворник предупредительно кашлянул, Галя разглядывала небо с деланым равнодушием, казалось – вот-вот начнет насвистывать какую-нибудь незамысловатую мелодию.

– Так о ком вы говорили? – требовательно спросил Егор.

Дворник выдернул рукав и сердито прорычал:

– А чего это вы нас допрашиваете?

В его хрипах гласные превалировали и тянулись как-то странно, почти музыкально, словно он пытался спеть, да медведь наступил не только на ухо, а прямо на голову. Галя, воспользовавшись моментом, рванула к дверям.

Егор вновь перегородил ей путь.

– Да что вы тут под руку лезете? – возмутилась она. – Пустите, мне работать надо.

– Кого вы имели в виду? Кто умер? – требовательно повторил Егор.

Галя закатила глаза:

– Да парень этот, актер из Москвы. Антон. Он же тут, у нас, на лужку с лошади упал и шею сломал. Вы ж знать должны…

Егор оторопел.

– Это здесь было? – пролепетал он.

– Здесь, здесь. В прошлом месяце, вон на той поляне, где вы сейчас кино снимали.

Егор беспомощно обернулся на поле, где только что валялся в траве.

Официальные сводки новостей были скупы и названия местности, где погиб Антон, толком не сообщали, не назывался и пансионат, в котором жила группа. Хотя, может, и назывался, да Егор слушал невнимательно, ошеломленный смертью когда-то близкого друга. Воспользовавшись его замешательством, официантка рванула к дверям и скрылась внутри. Помявшись на ступеньках еще пару минут, Егор вошел внутрь и сразу направился в свой номер, сопровождаемый молчанием безглазых барельефов.

Настроение, такое благостное с самого утра, куда-то улетучилось.

Если в самолете он еще вспоминал о погибшем Антоне, то в кутерьме съемок трагедия отодвинулась на задний план.

Усевшись на кровать, Егор с ужасом подумал: месяц, уже целый месяц.

Вытянув из шкафа чемодан, он стал лихорадочно бросать в него вещи, словно пытаясь отогнать резкими движениями неуютные воспоминания. Воспоминания упорно сопротивлялись.

Машина, которая должна была отвезти Егора в аэропорт, задерживалась по непонятным причинам, а на звонки отправленный в аэропорт с паспортом и деньгами водитель не отвечал. Донельзя раздраженный Егор бросил телефон на кровать. Подумав, вытащил из чемодана непочатую бутылку виски, купленную еще по пути в Киев в дьюти-фри и благополучно позабытую. Стаканчик в номере был всего один, рядом с сиротливо поставленным на тумбочку графином. Егор взял стаканчик и подозрительно понюхал. Из него ничем не пахло, разве что пылью. Брезгливо протерев его полотенцем, Егор сорвал пробку с бутылки и набулькал себе виски.

Жидкость в стаканчике манила приятным янтарным оттенком, но Егор почему-то посмотрел на нее с подозрением, а потом осторожно понюхал.

Запах как запах.

Закусить было нечем, а спускаться вниз в буфет он не захотел и потому, зажмурившись, храбро глотнул теплый виски, закашлялся и занюхал рукавом. Горячая волна обожгла горло и рухнула в желудок каменным кулаком. Спустя минуту по телу разлилось приятное тепло…

Походив по комнате, Егор еще раз безрезультатно позвонил шоферу, подумал и налил еще виски.

Вторая порция пошла легче. Егор улегся на кровать и уставился в потолок. Приглушенная спиртным, совесть ехидно скулила где-то на краешке подсознания, но заткнуться не хотела.

Разглядывая облупившуюся штукатурку, Егор мрачно думал: они ведь вполне могли остаться друзьями. Ну подумаешь, женщину не поделили. Когда такое было, что баба себя предложила, а мужик отказался? Ну, набили друг другу морды, да и разобрались, или бутылка бы помирила. Сколько раз они сидели вот так, лицом к лицу, обсуждая победы и неудачи?

Не сосчитать…

«Все потому, что ты слишком гордый!» – фыркнула придушенная совесть.

– Заткнись, – прошептал Егор и отважно хлебнул прямо из горлышка.

«Если бы ты сам не вел себя как последняя свинья, вообще ничего не случилось бы, – не сдавалась совесть. – Но тебе же работа важнее людей, чурка бесчувственная. С чего ты взял, что тебя будут ждать вечно?»

Ответить было нечего.

Егор хлебнул еще, чувствуя, как в носу предательски запершило, а к горлу подкатил ком острой жалости, но отнюдь не к погибшему непрощенному Антону.

Жаль было себя – по-страшному…

Собственная жизнь показалась вдруг никчемной.

Егор шумно вздохнул, а из глаз брызнули слезинки. Расправившая крылья совесть бросилась в атаку. Егор поставил бутылку на пол, перевернулся на живот и уткнулся в тощую, как спина подростка, подушку.

Он не слышал, как открылась дверь, и поднял голову, только когда кто-то сел рядом, а тонкая рука осторожно прошлась по волосам.

– Ну что ты, – мягко произнесла Карина. – Не переживай. Все хорошо. Все хорошо.

Егор проснулся рано утром, оттого что кто-то осторожно скребся в дверь.

Карина спала и только недовольно почмокала губами, когда он вытянул из-под нее свою руку.

В дверь снова поскреблись.

Егор потряс головой и поискал глазами свои трусы, но почему-то их нигде не было. Мысленно махнув рукой, он натянул джинсы на голое тело и осторожно высунул голову в коридор.

На пороге с виноватым видом стоял пропавший шофер.

– Извините, – пролепетал он. – Машина, зараза такая, сломалась в чистом поле, там даже связи не было. Пока эвакуатор вызвал, пока то да се… Я решил: раз вы на рейс все равно опоздали, то не полетите, и не стал билет брать…

Егор шикнул, велел ждать внизу и воровато прокрался в ванную. Наскоро умывшись, он нацепил майку, сунул ноги в туфли и, прихватив чемодан, как вор, выскользнул из номера.

Можно было разбудить Карину и попрощаться по-человечески, тем более после всего, что между ними было ночью.

Наверное, так было бы правильно, но Егор вдруг сам себя запрезирал за вчерашнюю слабость.

Сейчас, когда на улице медленно наливалось золотом солнце, все тревоги казались надуманными и смешными. Глупо даже, что он так вот распустил нюни из-за погибшего товарища, который по большому счету и товарищем-то не был… Чужой человек, не постеснявшийся предать.

А кто обижается на посторонних?!

Другое дело – Карина.

Ох, ни к чему были эти всхлипы у нее на груди, и уж совсем ни к чему – суматошный, горячечный секс, который неизвестно к чему приведет.

Конечно, на тот момент она вовремя оказалась рядом, но лучше бы он переждал один, чем слушать ее тихий голос, успокаивавший и мягкий…

У нее были маленькие, помещавшиеся в ладони груди, а от кожи пахло шоколадом…

Машина летела к аэропорту.

Сконфуженный вчерашним происшествием, шофер старался домчать пассажира как можно скорее. В динамиках душераздирающе орал какой-то блатной хит, про волюшку, воробья и раскрошенный каравай, выводимый на редкость гнусным голосом.

Егор смотрел в окно и думал о Карине.

Хватит!

Ну тебя в баню, девочка, с твоими попытками психологического анализа. Мы стальные, железобетонные, наши нервы – натянутые канаты… и всякое такое.

А то, что рассопливился, – так может популярный телеведущий позволить себе сойти с ума на пять минут?!

В бизнес-классе было не так много народа, чтобы все пялились и просили автографы. Пассажирам, расположившимся тут, преимущественно было за тридцать, вряд ли они фанатели от музыкальных шоу. Правда, в соседнем ряду, вместе с пузатым мужичком лет сорока, сидела молоденькая блондиночка, косившаяся на Егора с явным интересом, но он, сунув в уши наушники, быстро прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет, надеясь, что ей не придет в голову знакомиться. Отгородившись от всех броней готического рока, Егор понял: ему страстно хочется в привычную суматоху Москвы…

Скоро чернявая стюардесса прикатила тележку с едой и вежливо спросила, что Егор желает: рыбу или курицу? Поначалу он решил отказаться от еды вообще, поскольку есть при посторонних не любил, но потом, вспомнив, что даже кофе не успел выпить перед отлетом, взял рыбу и томатный сок, улыбнувшись своей фирменной дежурной улыбкой.

Он всегда старался улыбаться. Пустяк вроде, а людям приятно.

Верный друг Димка, к примеру, в последнее время важничал и людям, обслуживающим его, никогда не улыбался. Он считал, что заносчивое лицо придает ему значимости…

Самолет пошел на посадку как-то излишне быстро.

Егор сунул в рот леденец и начал перекатывать его во рту. Летать он не боялся, но моменты взлета и посадки переносил мучительно. Он даже место всегда просил у прохода, подальше от иллюминатора, чтобы не глянуть нечаянно вниз, на внезапно уменьшавшуюся землю.

Вроде обошлось.

Гигантская птица, набитая блохами-пассажирами, коснулась лапами земли и остановилась.

«Блохи» традиционно зааплодировали.

В аэропорту пахло как-то по-особому.

Вокзалов Егор не любил, а вот аэропорт – совсем другое дело.

Даже на самом чистом вокзале всегда несло немытыми сортирами, тяжелой мазутной вонью и несвежим бельем. На перроне сновали продавцы мороженого и квелых пирожков, привычно протягивали руки бомжи, косившиеся на мир мутными глазами.

В аэропорту пахло иначе: чистотой, неспешностью, скверным кофе из автоматов и чем-то незримым. Егор подумал, что так пахнут большие расстояния. В кондиционированном пространстве было прохладно, и он снова надел снятый в самолете пиджак, привычно проверил внутренний карман, где лежали кошелек и паспорт.

На паспортном контроле, обслуживавшем ВИПов, на Егора посмотрели без особого интереса. Подумаешь, какой-то Черский! Окажись тут великий Теодор Алмазов, можно было бы пялиться, надеясь, что тот выкинет очередную глупость, а потом станет каяться на всю страну. У него это хорошо получается, особенно под Новый год. Ну а поскольку на дворе лето, надеяться на сезонное обострение не приходится…

Алина, облаченная в красный костюм, стояла в толпе встречающих и даже держала в руках какую-то табличку. Издалека ее рыжие волосы пламенели, как флаг. Егора она увидела моментально, расплылась в улыбке и, подняв кверху вставленный в мультифору лист бумаги, совершила ряд странных телодвижений, напоминавших ритуальный танец. Егор попытался разглядеть, что написано на плакатике, но прозрачная пленка то и дело ловила блики от ламп, что крайне затрудняло обзор. Издалека казалось, что написано довольно много, и вроде бы губной помадой.

– Привет! – воскликнула она и сразу полезла целоваться.

Егор не препятствовал, но краем глаза видел: кто-то уже достает мобильные и нацеливает на них хищные глаза камер.

– Привет, – прошептал он в промежутке между двумя вздохами. – Скучала?

Алина оторвалась от него и кивнула:

– Скучала. Пойдем отсюда, а то попадем в светскую хронику.

– Ну и что?

– Ничего. Пойдем.

Она потащила его прочь, а он все старался разобрать, что написано на ее бумажке-«встречалке».

– Ты меня сразу увидел? – спросила Алина.

– Да.

– Значит, я правильно оделась.

– Еще бы. Издалека ты напоминала огнетушитель. Что у тебя там такое? – не выдержал он и отобрал лист бумаги.

На нем (действительно красной помадой!) корявыми буквами было выведено: «Гоша, он же Гога, он же Юра». «Юра» в строчку уже не умещался, поэтому слово безжалостно загнули книзу, а от соприкосновения с пальцами буква «а» размазалась, оставив на пленке красное пятно. Егор рассмеялся.

– Я знала, что тебе понравится, – удовлетворенно сказала Алина и вновь прищурилась. – Как Киев? Изменял мне с гарными хохлушками?

Егор скривился и показал ей двумя пальцами – указательным и большим крохотное пространство.

– Чуть-чуть.

– А, ну чуть-чуть еще ладно, это я переживу, – вздохнула она.

На улице они какое-то время шли в обнимку, но вокруг торопились, толкались и все норовили пролезть между ними люди. Идти было неудобно, к тому же Егор катил за собой чемодан, о который постоянно спотыкались спешащие по перрону. А до стоянки надо было еще добраться.

– Мы домой или куда? – спросила Алина.

Егор пожал плечами:

– Домой, наверное. Уже два. Пока доедем, будет четыре часа, а то и пять, если с пробками. Какой смысл на работу ехать?

– Никакого. Мобильный включи.

– Что?

– У тебя мобильный выключен. Я два раза звонила.

– А, да, я забыл его включить после посадки. Хорошо, что ты тут. Кстати, на чем ты приехала? На букашке своей, поди?

– Ну да. А на чем еще? На твоей я ездить боюсь.

– Тю, шарман, – фыркнул Егор.

После поездки в Киев он все время тюкал и гэкал, что в его исполнении выглядело невероятно фальшиво и совершенно не шло к его образу. Он об этом знал, но почему-то не переставал дурачиться.

Алина ездила на «Ниссан-микра», упорно отказываясь сменить машинку на что-то более просторное. Пристраивать эту крошку на стоянках было куда удобнее, чем здоровенный танк Егора, сменившего «Инфинити» на «Лексус». Лавировать на юрком «Ниссане» по московским улочкам тоже было куда удобнее. Машину Алина купила сама, откладывая кровные с зарплаты, чем страшно гордилась.

В нагревшемся салоне Егор первым делом торопливо поцеловал ее куда-то в шею, а потом, бурча что-то нечленораздельное, включил телефон, который начал истерично пиликать, принимая СМС-сообщения. Егор читал и гневно сопел.

– Что-то серьезное?

Он не ответил, скривился и начал набирать чей-то номер, злобно тыкая пальцами в сенсорный экран. Голос тем не менее звучал ровно.

– Рая, здравствуй. В чем дело?

В трубке забубнили, запричитали. До Алины донесся визгливый голос помощницы Егора. Судя по воплям, в Останкино произошла вселенская катастрофа. Егор слушал, слегка отставив трубку от уха, морщился, потом перегнулся через спинку и полез в валявшийся на заднем сиденье чемодан.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

4 из 5