Скиталец

Михаил Азариянц

Скиталец

Мерный стук колес и поезд мчится,

покидая жуткие места.

Небо звездами искриться,

а по рельсам мчатся поезда.

В вагоне полумрак и тишина, лишь изредка раздается неприятный, захлебывающийся храп мужчины, спящего на второй полке. Он лежит на спине, и при каждом глубоком вдохе его мощная грудь, объятая в белую армейскую рубашку, какие носят военные под гимнастеркой, вздымается и опускается, издавая клокочущие звуки, как бурлящий котел. Все остальные тоже спят, утомленные дневным казахским солнцем и духотой, которая к ночи постепенно растворяется прохладным воздухом, врывающимся в плацкартный вагон в открытые фрамуги окон и свежеет.

Мне не повезло, что среди приятной публики, нашего открытого купе, едет этот человек. И не только от того, что он нарушает ночную тишину своим храпом, а и от того, что от него разит водочным перегаром, перемешанным с чесночным запахом. Он весь прошедший день шастал по вагону, стараясь не пропустить ни одну остановку, где можно было за рубль купить пузырь с самогонкой. А вернувшись с удачной покупкой он доставал двумя толстыми, корявыми и не очень чистыми пальцами соленый огурец из литровой банки, ранее извлеченной из коричневого саквояжа, набитого всякой всячиной, выпивал очередную порцию барматухи и закусывал, роняя слюни, перемешанные с огуречным рассолом на синие галифе, которые он еще не успел заменить на гражданские брюки. После каждой экскурсии в свою поклажу он тщательно закрывал и усердно задвигал ее ногами, обутыми в черные хромовые, давно не чищенные сапоги, под сидение. Кроме него в купе были две сестрички – близняшки, которые весело стрекотали, рассказывая о прелестях Ферганской долины, о хребтах Алатау, снежных вершинах и красных маках у подножья этих величественных гор. Ика и Лика, так звали этих милашек, которые вслух не переставали восхищаться экскурсией по историческим местам Средней Азии.

Мы познакомились в Кунграде, где я пересел из Алма-атинского поезда. И хотя в окна давило горячее солнце, а в купе было тесно, и люди, снующие туда – сюда, не давали покоя; мы ухитрялись играть в ДУРАКА, смеялись и сопровождали нашу игру анекдотами.

Неприятный пассажир, изрядно наглотавшись опасной сивухи, развалился на нижней полке и рассказывал о своих «лагерных» похождениях. Говорил он громко, желая привлечь к себе вниманье, стучал по столику кулаком, угрожая неизвестным людям, что скоро вернется, и тогда им мало не покажется. Из его пьяного разговора мы поняли, что он был отставным прапорщиком, служившим в тюрьме. И что он, нарушая закон, проносил заключенным морфий, спиртное и сигареты и нажил себе на этом целое состояние. А когда его развезло, он даже открыл саквояж, показал пачки десятирублевых купюр и сказал: А что, вот как жить надо! Теперь я богач!

Но никто на это не реагировал, а он, продолжал ругать всех и вся; потом кое-как взобрался на верхнюю полку и заснул. Стало тихо. Надвигалась ночь Все спали, а я сидел и переводил свой взгляд, то на Ику, то на Лику, и хотя они именовали себя близняшками, я, кажется, научился различать их и безошибочно называл по имени. А сейчас мог разглядывать этих милых девчонок и любоваться ими, как свежими тюльпанами в весенних лугах. Лика, стройная, белокурая с чуть припухшими, сладкими губами, хмурила свои тонкие темные брови, обижаясь на кого-то во сне. Она лежала на правом боку, подложив под розовую щечку изящную нежную руку с шоколадным загаром, чуть загнув тонкие музыкальные пальчики в кулачок. Ее шелковые, вьющиеся волосы раскинулись полу веером по подушке, напоминая сказочную фею. Так и хотелось прикоснуться губами к это юной красавице, но я боялся напугать ее во сне, да и имел ли на это какое право. Ика была не менее привлекательна и мила, и даже над верхней губой была маленькая изящная родинка, но меня тянуло к ее сестре.

– Значит есть все-таки какая-то сила магнетизма между людьми, – очередной раз подумал я.

Под мерный стук колес я временами дремал и резко просыпался от ужасного храпа тюремного прапорщика.

Командировка моя подошла к концу, и я, успешно завершив ее, в хорошем расположении духа возвращался домой. И все бы было чудесно, если бы бог не подсадил к нам в купе этого неприятного человека.

Прокручивая в уме ход командировки, я понял, что не зря вызвался сам предпринять попытку обустройства нового места передислокации СМП 224.

Начальник Управления строительства-99 Тимур Баркинхоев, назначенный недавно Главком на эту должность, рвал и метал. Москва прислала новый план развития Восточного участка железной дороги от станции Ащелисайская до Челябинска. В плане были обозначены конкретные участки и сроки, в которые уложиться было просто невозможно. А опытных инженеров, с организаторскими способностями, в Управлении и так не хватало, а тут нужно было посылать человека на новое неизведанное место. Подготовить его и передислоцировать туда не только производственные мощности подразделения СМП, но и жилой поселок, и всю инфраструктуру: ОРС, магазины, почту и детский садик, пакгауз, с подъездными путями. – задача не из легких.

Как-то после утренней планерки, на которой он озвучил проблему, я подождал пока все покинут кабинет и обратился к нему:

– Послушай, Тимур, ты знаешь, что я, как твой зам по кадрам и быту, меньше остальных загружен работой. Жилищный вопрос у нас не стоит очень остро. Все свои обеспечены жильем, по лимиту с местной исполнительной властью мы рассчитались, и месяц моего отсутствия никак не скажется на жизни Управления, а потому я готов помочь тебе в этом вопросе.

– Так ты поедешь в Сагиз? – удивился он, – добровольно? Никто не горит желанием совершить такой подвиг. Там пустыня и каракурты, верблюды и тарантулы, овцы и скорпионы. Потому я не готов сам предложить кому-то эту командировку. А посылать человека надо.

– Да, я и не собираюсь задерживаться там, распоряжусь начальнику СМП, поставлю перед ним задачу и поеду на Ащелисайскую – там ведь основные дела. Подготовлю территорию, а главное построить тупик к будущему пакгаузу. И по мере готовности начнем процесс переселения. Для начала мне: небольшую сумму в подотчет, приказ и письмо начальнику Челябинского отделения ЖД. Авось понадобится его помощь. Он поймет, что это государственная задача. Связь через местные ШЧ. Вот и все. А там видно будет.

– Давай, спасибо за понимание, – сердечно поблагодарил он и пожал мне руку. – Выезжай завтра, и не забудь проездной.

И опять, увлекшись воспоминаниями, я задремал. Резкий храп соседа разбудил меня и, как видно, вовремя. Тело его почти висело наполовину над проходом, а головой он мог при падении удариться об стол. Я приподнялся и стал заталкивать его пьяного на полку, боясь, что он наделает много шума свалившись вниз. Он стал сопротивляться, не понимая в чем дело. Затем пробудился, спустил ноги вниз, потряс головой и сел на мою полку, потом резко сгреб со стола пачку Беломора и спички и предпринял попытку прикурить прямо в купе.

– Стой, – сказал я ему, – пойдем в тамбур – там и покуришь!

– Нет, я покурю здесь и никуда не пойду!

Но я, аккуратно разводил его руки со спичками, не давая ему прикурить.

Мы некоторое время пререкались, но мой довод, что в соседнем купе маленький ребенок, все-таки подействовал на него. Обнявшись мы пошли в нерабочий тамбур. Он кое-как зажег спичку, прикурил, вдохнул большую порцию дыма, и подошел к дверям. Я не придал этому никакого значения, а стоял, прислонившись к стене. Он повернул защелку, но дверь не открылась, да она и не должна была открыться – ключ обычно бывает только у проводника, – ухмыльнулся и стал что-то искать в кармане. К моему удивлению он вытащил из него универсальный ключ от вагонных дверей, с трудом вставил ее в скважину, повернул, нажал на ручку, и дверь распахнулась. Свежий поток воздуха ураганом ворвался в тамбур..

– Стой! – крикнул я – выпадешь, как птенец из гнезда, закрой дверь, ты же пьян!

– Прочь! – ухватив меня за рубашку, прогремел он, – дай подышать, а то я тебя быстро выкину из вагона, щенок!

Огромный мужик он легко мог бы сделать это – будь он потрезвее.

Спиной он уперся в стенку тамбура, а свободной от папиросы рукой потянул меня к дверям.

– Видишь как я могу, – ревел он.

Дело принимало опасный оборот, и я понял, что надо спасаться самому. Сильно ударив его по руке, я вырвался, оставив между его пальцами кусок моей рубашки, а потом нырнул в середину тамбура и оттолкнул его от себя в сторону открытой двери. Он потерял равновесие, замахал, как мельница руками и хотел было ухватиться за раму, но неожиданный, резкий поворот вагона помешал ему. Он промахнулся и вылетел в открытую дверь. Я видел, как он падал в ночную темь и уловил слухом короткий шлепок его плюхнувшегося о насыпь тела. А потом только камешки, сверкающие от света вагона, бежали вспять, унося меня подальше от места преступления. Схватившись за оконную решетку. Я некоторое время стоял неподвижно, приникнув к ней головой. Шок сковал меня. Я не мог поверить, что случилось непоправимое: Я убил человека, не умышленно, но… убил, меня накажут, посадят в тюрьму, может быть даже в ту, в которой работал этот человек. Но ведь я не виноват. Что я натворил?! Но ведь он сам открыл дверь и хотел выкинуть меня из вагона… я защищался. Но кому понадобятся мои оправдания? Надо уйти, надо, надо покинуть это место!

Я поправил рубашку, поднял лоскут, который при падении выронил прапорщик и тихо открыв внутреннюю дверь, пробрался на свое место. Кругом была мертвая тишина. Лишь во втором от туалета купе женщина кормила грудью засыпающего младенца, но она, увлеченная этим очень значительным и приятным занятием, даже не подняла глаз в мою сторону.

Я сел на место, снял рубаху и засунул ее в портфель, достал футболку и натянул ее на дрожащее тело.

– Надо успокоиться, – подумал я, глубоко вдохнул воздух, медленно выдохнул, закрыл глаза и хотел переключить свое внимание на что – то другое. Но картина падения этого негодяя вновь и вновь всплывала перед глазами. Я взял со стола стакан с холодным чаем, выпил его, и кажется стало легче. Я сидел и думал: виноват или не виноват в смерти этого человека?

Я предполагал всякие «если», ну если бы я не потащил его в тамбур курить? Ну и так далее. И все время оправдывал сам себя.

То, что никто не видел ни меня, ни его – это уже хорошо. Да и скоро ли найдут его в этой необитаемой пустыне, не раньше, чем завтра в обед, если путевые обходчики, пойдут с проверкой и, если оно, конечно, не скатилось в седловину подступающего бархана. А если нет, то машинист любого товарного поезда может увидеть тело возле путей, сообщит диспетчеру, и пока то да это – мы будем уже в Гурьеве. Но чтобы его отсутствие не обнаружили здесь, надо спрятать под боковую полку его саквояж.

– Господи, – осенило меня, – там же деньги!

И теперь другая горячая мысль обожгла мне сознание.

– Деньги, кому они достанутся? Если их оставить здесь, то проводнику или проводнице, которые обслуживают этот вагон. Вряд ли они понесут их в милицию. А если и понесут, то по незнанию, что они там есть. Милиционер, который первый откроет его, он же и присвоит их. Нет, надо взять деньги, а саквояж спрятать подальше под сиденье и непременно затолкать его ногами.

– Должна же быть какая-то компенсация за все свалившиеся на меня неприятности, – подумал я.

Вытащив из кармана платок и не прикасаясь голыми руками к замку саквояжа, открыл его, огляделся: все ли спят? и убедившись, что было именно так, стал лихорадочно перекладывать их в свой портфель. Я трусливо озирался и дрожащими руками брезгливо засовывал пачки на самое дно. Заполнив портфель больше, чем наполовину. Небольшую часть денег я оставил в саквояже, а чтобы их не сразу обнаружили, замаскировал одеждой, которая была там. Для чего я это делал не знаю, ну, наверное, для того, чтобы сыщики, а они наверняка будут, не подумали, что его смерть связана с ограблением. Ведь никто не знал и никогда не узнает – сколько их там было Всю операцию я провел быстро, обременив себя еще одним преступлением. Я честный и чистый человек, никогда не совершивший ни единого правонарушения и вдруг сразу вор и убийца! Каково?! Ощущение было такое – будто я вылез из помойной ямы и надо срочно отмыться от этого дерьма, но как?

Надо же было ему встать на моем пути. Воистину человек не знает, где и что его ожидает.

Уставший и утомленный этими жестокими событиями, я дремал, вздрагивал и пробуждался от кошмаров, которые являлись мне в этой тревожной дремоте.

Но к утру я все – таки уснул крепким, богатырским сном.

Проснулся от каких-то разговоров. Было двенадцать дня, а в тринадцать поезд прибывает в Гурьев и потом следует в Адлер. Проводница шла по вагону и раздавала билеты, которые обычно отбирались у пассажиров при посадке.

– Я попросил свой билет, потому как, мне он нужен был в обязательном порядке, для отчета за командировку. Проводница отдала его мне и спросила: А где этот жеребец, который вчера здесь буянил, матерился и все бегал да скупал шкалики на каждой станции?

– А бес его знает, девушка, может он в ресторане сидит.

– Такие по ресторанам не ходят.

– А он, что тоже в Гурьеве должен выходить?

– Да нет, он в Туапсе, кажется, едет.

– До Туапсе еще далеко, придет.

– Ой, пропажу ищите? Может в соседний вагон пошел, – вмешалась в разговор Лика.

– Ладно, а вещи его где?

– Не знаю, – почему-то ответил я.

– Найдется, человек не иголка, а этот вообще – кабан, такие не пропадают, – ухмыльнулась Ика, – хотя бы его черти на игрушки унесли, как хорошо без этого чудовища!

– Ой, сестренка, нам то что? Мы уже приехали.

Все те, кто покидал вагон на следующей станции, собирали вещи, скатывали матрацы и аккуратно укладывали их у изголовья. Так уж было заведено на железнодорожном транспорте.

Проводница раздала билеты гурьевчанам и ушла в свое купе. Все это время я волновался и чего-то ожидал. Но, как оказалось, мои опасения на данный момент были напрасны. Я торопил поезд и думал: чем скорее приедем, тем быстрее я удалюсь от этого злополучного поезда.

– Ну, что, Сергей Иванович, – положив мне руку на плечо, обратилась Лика, – не увидимся больше?

– Это почему не увидимся? Земля круглая и если даже идти прямо все время удаляясь от тебя, то обязательно приду к тебе. А я удаляться от тебя и не хочу, хотя бы до тех пор, пока доедем до города.

– И всего-то? вот ухажеры пошли, а я – то настроилась… Она не по-детски прильнула к моему рукаву и вздох сожаления, сразил меня окончательно.

– Милая барышня, посмотрев ей прямо в глаза, – сказал я, – меня встретит служебная машина, и я развезу вас с сестренкой по домам, заодно и узнаю, где тебя караулить, когда затоскую.

– А по мне? – хитро улыбаясь и наклонив голову набок, вопрошала Ика.

– Не могу же я вас обоих любить?

– А почему бы и нет, – хмыкнула она и припала ко мне, с другой стороны.

– Что ж попытка не пытка. И мы втроем, держась друг за друга, стали продвигаться к выходу.

Поезд, сбавляя скорость, проплывал вдоль перрона. Я напряженно вглядывался в толпу встречающих, волнение мое нарастало. Я не слышал, о чем щебетали мои спутницы, а хотел понять: нет ли усиления наряда милиции, не ищут ли кого-то причастного к ночному происшествию и известно ли вообще о нем здесь. К моему удовольствию, я заметил, что все идет в обычном режиме, и нет дополнительного наряда милиции.

Сойдя со ступенек вагона, я помог девочкам, снести свои сумки и рюкзак. Мы собирались выйти на привокзальную площадь. В правой руке у меня был портфель, а в левой – две сумки моих спутниц. Я оглянулся: в проеме дверей вагона, в котором мы ехали, появилась проводница. В одной руке у нее был желтый флажок, а в другой красный саквояж погибшего. Она искала нас глазами и кричала: Кажется, вы забыли багаж?!

Я вздрогнул, на мгновение перед глазами промелькнул образ падающего в ночную бездну тюремного охранника и вся картина этого несчастного случая. Я напрягся, отвернулся от кричащей нам проводницы и сделал вид, что не слышу, дабы не вступать с ней в полемику Однако она спустилась со ступенек и побежала за нами.

– Девочки, это не ваша сумка? – притворно спросил я

– Какая? – спросила Лика.

А вон, та с которой нас догоняет проводница.

– Нет не наша, да это же саквояж этого неприятного мужика – пьяницы, – опередила с ответом Ика.

Проводница остановилась возле нас, но Лика предупредила ее вопрос.

– Это багаж мужчины, который едет дальше, зачем вы нам его принесли?

Проводница, поняв свою оплошность, и увидев, что состав медленно сдвинулся с места и пошел, бросилась назад. У меня отлегло от сердца, кажется все, теперь можно забыть этот кошмар.

На привокзальной площади стоял наш служебный «Пазик», и Вася Губчик, водитель автобуса, махал нам рукой, заметив меня.

– О, девочки! – воскликнул я, – мы легко поместимся со всем багажом – за нами приехал автобус.

– Вася, принимай гостей, обратился я к водителю, – и размести эту поклажу там сзади, ты сначала отвезешь их, а потом и меня.

– Будет сделано, господин – товарищ – барин, – пошутил Вася и принялся за дело.

Ехать предстояло минут двадцать, и за это время мне надо было договорится с Ликой о встрече. Но она, опередив меня спросила: Так и расстанемся, не обменявшись телефонами или адресами, Сережа, – впервые она обратилась ко мне на «ТЫ», это означало, что мы стали ближе друг к другу.

– Вот мой рабочий телефон, Лика, я буду ждать твоего звонка.

– Я непременно позвоню, и мы договоримся о встрече.

Говорили мы тихо, почти шепотом, но сестренка все же поняла, о чем речь и сказала:

– Уже шепчетесь, а я остаюсь вне игры, Сергей Иванович?

– Так Лика не будет скрывать от тебя мой номер телефона.

– Э-э-э, вы ее не знаете: индивидуалистка, эгоистка, хотя и активистка, – рассмеялась Ика получившемуся каламбуру.

Тем временем я записал телефон и, вытащив листок из блокнота, передал его Лике.

Ика первая дотянулась до него и выхватила листок из моих рук.

– Вот-вот, смотри: а тебе я его не дам, сама буду звонить, ну, как? – вертела она его в руке над головой.

Лика не реагировала. Я тут же нацарапал повторно и уже вложил его в карманчик, который находился у нее на груди, нечаянно прикоснувшись к этому прелестному бугорочку и резко отвел руку, как после удара электрического тока. Ика заметила это и тут же отреагировала: Ой-ой, смотрите на них, какие недотроги, а не любовь ли у вас?

– Все может быть, голубушка.

Вася тем временем, наблюдал за нашими объяснениями в зеркало заднего вида и улыбался.

– Вот приедем домой, Сергей Иванович, все расскажу жене.

– Ну это будет не сегодня, Вася, она уехала с сыном в Гагры, а пока приедет ты забудешь, у тебя же девичья память, я – то знаю.

– Вот мы и приехали, Вася, остановите нам здесь.

Водитель помог девочкам выгрузить вещи и пошел в автобус. А я стоял, положив руку на плечо Лике, смотрел ей в глаза и так хотелось прижать ее к себе и поцеловать эти нежные манящие губы и не отпускать, не отпускать никогда. Видно девушка поняла мои мысли. Сначала она прислонилась ко мне щекой, а потом, повернув ко мне лицо, нежно прикоснулась сладкими губами к моим губам и тут же отошла.

– Ты, сестренка, совсем с ума сошла, целуешься на глазах у всех с женатым человеком, – не то с осуждением, не то с завистью в интонации голоса, вздохнув произнесла Вика.

Я стоял завороженный и смотрел вслед девочкам, скрывшимся в подъезде.

– Да-а-а-а, кажется я опять влюбился! Да и Лика, тоже.

На завтра мне предстояло идти с докладом к начальнику управления, Баркинхоеву. На последнем селекторном он воспринял мое сообщение о готовности тупика в Ащелисайской, как несвоевременную шутку и велел явиться в понедельник с докладом и отчетными документами, о проделанной работе. Я лежал на кровати, поверх одеяла, и перебирал в памяти все сначала и до конца. За окном светило солнце и раздавались голоса детей, играющих на дворовой площадке. Я долго не мог сосредоточиться на докладе и сумбурно перебирал события на станции Ащелисайская. Я встал, закрыл окно, задвинул штору и сразу вспомнил невероятную картину, которую пришлось наблюдать там, на станции утром следующего дня.

Первую ночь мне пришлось провести в маленьком помещении дежурного. Прямо возле железнодорожных путей, среди раскидистых деревьев стояло совсем не большое, чисто выбеленное двухэтажное здание станции. Где на первом этаже находилась комната дежурного, касса для продажи билетов, в которой, как я заметил, не было кассира и крохотный зал ожидания, в котором едва помещались три венских стула и стол. А на втором этаже связь и комната монтеров пути. Начальник станции – маленький, толстенький человек, облаченный в железнодорожную форму, радушно встретил меня и даже предложил чаю в серебряном подстаканнике, с каким-то дворянским вензелем. Выяснив, кто я такой и зачем приехал, он посетовал, что не может на сегодня предложить мне комфортного ночлега, кроме как на стульях в зале ожидания. Уставший я заснул быстро и крепким сном, не взирая на то, что изрядно помял бока на этих неудобных деревяшках.

Утром я вышел на балкончик, пристроенный у самого входа, умылся из умывальника, сладко потянулся, разминая помятые бока и неожиданно увидел людскую очередь, тянувшуюся из глубины небольшого поселка, до железнодорожного пути, на котором стоял комбинированный товарняк, состоящий из вагонов, полувагонов и нескольких цистерн. На одной из них у открытого люка верхом сидел человек, с большим поварским черпаком, который он периодически окунал в цистерну, доставал что-то и выливал в посуду, которую ему подавал другой человек, который (в свою очередь) передавал ее вниз и менял на какое-то ведро или кастрюлю. Все стояли тихо, со знанием дела ждали своей очереди. Я удивился и с вопросом зашел в комнату начальника станции.

– А вы не подскажите, любезный, что там за очередь?

– А эта, – он махнул рукой в сторону, не поднимая головы, – да там, в составе цистерна с вином стоит, вот они и ополовинивают ее, а потом напьются и пару дней будут куралесить.

– А как же? ведь это нельзя! – изумленно заметил я.

– Да ладно: льзя, нельзя, нет у них такого понятия. Они здесь в глуши одичали совсем.

– Поселок маленький, лес и лесостепи, за поселок выйдешь – такая глухомань. Только что и есть школа да медпункт, почту сбрасывают с проходящего поезда. Пассажирские здесь не останавливаются. Вот они и устраивают себе праздник, как цистерна попадется.

– Откуда же они знают, что там вино?

– Хм, у них глаз наметан. Да еще информаторы с других станций.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – удивился я.

– Ничего привыкните.

…..Я лежал и улыбался, вспоминая этот анекдотичный пассаж.

В дверь постучали. Я неторопливо накинул на голое тело длинный, вязанный из сейлона халат, подаренный мне любимой тещей, и, едва заслонив нижнюю часть, пошел к двери.

Придерживая халат одной рукой, другой отодвинул никелированный засов и открыл дверь. Передо мной стояла девушка – почтальон, в коротенькой синей юбочке на бретельках и прозрачной нейлоновой кофточке, розоватого цвета, под которой едва просвечивали спелые, торчащие вперед сосками, как два наведенных пистолета груди, готовые выстрелить своим спелым соком в любого, кто первым прикоснется к ним.

– Господи, – взмолился я про себя, – и за что ты посылаешь мне такие испытания? ведь я, вечно горящий пламенем любви, могу не сдержать своей страсти к такой милой, юной, манящей своими перстами, нимфе и кинуться на нее.

Девушка почувствовала мое волнение и недоуменно спросила: Что с вами, вам плохо? я почтальон, и принесла вам телеграмму.

– Нет, нет что вы – волнуясь ответил я, – мне хорошо, очень хорошо, разве может быть плохо, когда рядом такой благоухающий пион? Я даже очень доволен, что именно сейчас, в минуты одиночества, такое счастье видеть вас, выпало мне.

Она сделала шаг вперед, чтобы не остаться за порогом и продолжила:

– Вот здесь распишитесь и получите ее. – И она протянула мне квитанцию.

В одну руку я взял телеграмму, второй придерживал халат, прикрывавший мою наготу. Квитанцию я машинально зажал губами, чтобы в освободившуюся руку взять ручку, но пола халата выскользнула, и я невольно обнажил, все то, что я так тщательно прятал под ним. Девушка прыснула смехом, но ничуть не смутившись, продолжала смотреть на мое мужское достоинство, принимавшее иную форму, с нескрываемым любопытством.

– Ну вы даете, мужчина!!!

– Ой простите! Уронив ручку и квитанцию, я пытался закинуть полу халата, но запутался в ней, шагнул назад и, наступив на его край, упал на спину и разнагишался совсем. Девушка, уже не смущаясь, хохотала громким, заразительным, но манящим смехом, который мне и дал повод для того, чтобы окончательно понять, что финиш может быть только такой. Я протянул руку помощи и прикоснувшись к ней, потянул ее вниз. Дверь захлопнулась. И мы остались на полу.