История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1

Потеряв нить истинных христианских обрядов, черкесы не могли оставаться совсем без религии и потому примешали к своим религиозным верованиям понятие о многобожии, установили посты и праздники в честь разных святых и почитаемых ими богов и таким образом незаметно отпали от христианства.

В таком состоянии были религиозные воззрения черкесов, когда в начале XVIII столетия[43] к ним стало проникать учение Магомета. Религиозное усердие крымских ханов, с которыми черкесы некогда поддерживали тесные и частые контакты, распространяло ислам.

То ласками и угрозами, то огнем и мечом вводили они среди народа магометанскую религию. Многие шогени (священники) были убиты, книги сожжены, а пастырские жезлы расхищены и с презрением выброшены. Память об этом событии до сих пор сохранилась в народе.

«Чтобы твое имущество, – говорит черкес, рассердившийся на соседа, – было расхищено так, как расхищены были шогейские жезлы!»

Старания крымских ханов не прошли даром, и из всех племен адыгов кабардинцы первыми стали исповедовать ислам.

После занятия турками Анапы влияние турецкого духовенства увеличило число последователей Магомета, и мало-помалу ислам, хотя и с большими препятствиями, утвердился среди племен, населявших северный склон Кавказского хребта.

Народное предание сохранило рассказ о сопротивлении, которое было оказано народом адыгов распространению магометанства. Шапсуги, видя, что в Анапе, в Кабарде, в ногайских степях распространяется ислам, решились и сами принять учение мединского пророка. Они построили мечети и стали молиться на юг, а натухажцы по-прежнему поклонялись кресту и молились на восток.

Следуя новому учению – распространять свою религию мечом, – шапсуги в значительном числе напали на натухажцев, собрали все кресты и сожгли их. Последние, оскорбленные таким вторжением, в свою очередь вторглись на земли шапсугов, разрушили и разорили все их мечети. Началась междоусобица, борьба двух религий, длившаяся, по сказанию народа, двадцать с лишним лет. Натухажцы обычно имели перевес и при заключении перемирий упрекали шапсугов в отступлении от веры отцов.

«Вы, – говорили они, – наши братья, изменили закону предков, приняли новый, но мы не можем согласиться, чтобы вы последовали Магомету, и требуем возвращения к старому закону».

Шапсуги оставались глухи к подобным просьбам, междоусобная вражда продолжалась. Оба племени несколько раз обращались с жалобой к анапским пашам: одни просили удовлетворения за сожжение крестов, другие – за разрушение мечетей. Анапские паши, сами магометане, естественно, принимали сторону шапсугов и старались положить конец вражде склонением натухажцев принять ислам. Усилия их долгое время оставались тщетными.

«Поклонение распятию, – отвечали натухажцы, – древнее магометанского учения. Все горцы поголовно исповедовали Христа, и шапсуги, отпав от закона предков, первые подали повод к неприязненным действиям оскорблением святыни».

После столь категоричного ответа, казалось, трудно было надеяться на распространение ислама среди натухажцев. Однако анапские паши разными способами сумели примирить оба племени, и каждое из них осталось при своем относительно исполнения религиозных обрядов. В такой ситуации черкесы встретили наступление XIX века. За истекшее время магометанское духовенство деятельно распространяло свое учение среди шапсугов. Тогда как натухажцы оставались совершенно забытыми, без пастырей и наставников. Священник Иоанн Хазров, посетивший черкесов, насчитывает за полвека только шесть священников, бывших пастырями для всей христианской или полухристианской части племени адыгов. За отсутствием пастырей натухажцы не могли сохранить твердость веры и рано или поздно должны были отпасть от христианства, что и произошло. В первое десятилетие XIX века Гассан-паша Анапский вступил со значительным войском в земли черкесов и то угрозами, то большими подарками сумел склонить их к принятию магометанства. Они дали клятву в соблюдении законов Корана и согласились принять к себе духовных наставников, и этого было совершенно достаточно. С тех пор господствующей религией черкесов стал ислам суннитского толка[44]. Христианство исповедуют только черкесы, живущие в Моздоке, около Кубани, – так называемые прочноокопские черкесы, и около Пятигорска. Первые двое относятся к православному, а последние к армяно-григорианскому изводу.

Беспокойная, тревожная жизнь делала черкесов плохими мусульманами, а недостаток в образованном духовенстве лишал их возможности основательного изучения основ этой религии.

«Мусульмане у нас, – говорили старики-горцы, – только одни муллы и кадии, но они все из Турции или из ногайцев; муллы из адыгов недоучиваются. Мы же умеем делать только намазы; два человека из тысячи умеют читать Коран, а старики наши и до сих пор сохраняют в памяти рассказы отцов о сборах в рощах, о сборах в топах — церквях, где блистали золотом техники (епископы) и шогены (священники), говорившие им слово спасения».

«Техник наш защитник и воспитатель, – говорит черкесская песня, – техник – наш свет. Воспитатель рассуждал о законе Божием с вершины лесистого кургана. И на лесистом кургане сделан ему дом из жести с дверями из литого серебра, и там-то обитал светлый Божий Дух. И ангелы беседовали с мудрым старцем. Свет от бороды его уподоблялся свету факела. Он парит в воздухе, как земная птица подымается под облака, и видит творящих беззакония. Ребра его не простая кость, но кость слоновая, и благородный золотой крест сияет на его груди».

Магометанская религия не помешала отважным черкесам, поборникам свободы и грабежа, отправлять языческие обряды, удовлетворявшие их жажду воинственных потех, набегов и наездов.

В основной части народа, особенно в низших сословиях, религиозные верования состоят из смеси остатков христианства и язычества с добавлением ислама. От христианства у черкесов остались развалины церквей[45], свидетельствующие, что учение Христа было не чуждо земле адыгов.

Существование в Кабарде нескольких священных книг, частые находки зарытых в землю распятий и глиняных горшков с угольями и ладаном неопровержимо свидетельствуют о христианском прошлом. Туземцы еще помнят время, когда поставленный в саду или перед домом крест делал их неприкосновенными и никто не осмеливался войти в дом или сорвать что-либо в саду. Если отец или мать, умирая, делали завещание своим детям и хотели, чтобы оно было в точности исполнено, то складывали крест-накрест указательные пальцы и только после того изъявляли свою волю. Этот обычай, сохранившийся почти до середины XIX века, разумеется, является остатком прежней веры черкесов. Когда какому-нибудь аулу угрожала заразная болезнь людей или скота, то на границе с местом, где свирепствовала эпидемия, горцы вкапывали крест. Обряд подобного крестовоздвижения совершался всем сообществом, с пышной церемонией. И даже сейчас любая вещь, оставленная в поле без присмотра, над которой поставлен крест, остается неприкосновенной. Названия дней недели также указывают на то, что черкесы исповедовали христианскую религию. Так, среду черкесы называют бираскезий, а пятницу – бираскешхуо, то есть малый и великий пост (бираск значит «пост», зий — «малый», а шхуо — «великий»), воскресенье, тгаумаф (Божий день), считают днем, назначенным для отдыха, и потому не работают[46].

Необходимо заметить, что развитию магометанства способствовали враждебные отношения между черкесами и русскими. Фанатическое учение магометанских проповедников сильно действовало на умы народа и подстрекая их на войну с русскими. Проповедуя новое учение, исламское духовенство ходило вместе с народом на войну, на разбои, производило волнения, следствием которых, как увидим ниже, стал упадок власти князей и дворянства. Мало-помалу духовенство слилось с народом и приобрело в его среде весьма большое значение. Эфенди и мулла разделяли с наездником его риск и невзгоды, бойко сражались и наряду с этим играли важную роль на народных собраниях. Такими поступками муллы достигли того, что слово шоген, означавшее на черкесском языке христианского священника, означает теперь медика, знающего свойства трав и умеющего лечить[47].

Будучи, однако, весьма плохо образовано, мало знакомо с основами ислама, духовенство передало черкесам шаткие понятия о религии, но сумело уверить народ, что гяуры, принудившие Магомета бежать из Мекки в Медину, не кто иные, как русские, и что правоверных, павших в бою с русскими, ожидает райское блаженство, а тех, которые им покоряются, – адские муки.

«Все религии от Бога, – говорила черкешенка одному из русских пленных, – все пророки от него и передавали людям только одни его заповеди. Сперва был послан Мусса (Моисей) просветить умы еврейского народа и подготовить своим законом приход Иссы (Иисуса), чье чистое, возвышенное учение из-за строгих правил оказалось неисполнимым для слабого человеческого рода, продолжавшего грешить через беспрестанное их нарушение. Тогда Аллах всеблагой послал Магомета смягчить закон Иссы, определив, что тот, кто не станет следовать этому последнему учению, не превышающему человеческих сил, будет осужден на веки веков».

Просвещенная горянка сожалела о заблуждениях христиан, исповедующих, по ее же собственным словам, более чистое и возвышенное учение, чем она сама[48].

Эфенди уверили суеверный народ, будто бы нашли в Коране пророчество, согласно которому абадзехи, шапсуги и убыхи никогда не будут подвластны русским, если только станут защищать свою независимость, молиться и уважать духовенство. Возлагая в этом случае всю надежду на лес, горы и свою мнимую многочисленность, но не отрицая могущества России, они обычно говорили: «Мы знаем, что русские богаты и пользуются житейскими удобствами. Бог им дал мир, но они гяуры и будут в аду, мы бедны, но мусульмане – и рай наш. Жизнь эта коротка – не променяем блаженства будущей, вечной, на удобства преходящей»[49].

Ислам не коснулся, однако, большей части простого народа, особенно жителей морского побережья от Геленджика до мыса Хизе и примыкающих к нему долин. Они оставались без определенной религии, придерживаясь обрядов жертвоприношения и возлияния. Особой формы деревянный крест, прислоненный к дереву, был единственным символом их поклонения. У них не было ни церквей, ни особых молитвенных домов или жертвенников. Священные рощи, к которым никто не смел прикасаться, заменяли храм, были местом для молитвы: в святость таких рощ и лесов, в их чудесную силу черкесы верили всей душой. Джемплохский лес, например, был посвящен богу изобилия (Тхагалегг), и ежегодно белая телка приносилась в этом лесу в жертву. В 1841 году, когда генерал Засс вторгся на территорию между реками Белой и Пшехом, где находился Джемплохский лес, он встретил там горячее сопротивление и сам был ранен. Черкесы были уверены, что Господь наказал Засса за то, что он решился пройти с отрядом через их священную рощу. Спустя семь лет, в 1848 году, генерал Ковалевский также совершил набег на это урочище, который оказался удачен, потери были незначительны. Абадзехи очень удивлялись счастливому исходу этого набега для русских и пришли к выводу, что, вероятно, Ковалевский – это шейх (святой), раз так счастливо отделался.

В одной из таких рощ, считавшихся священными, собирался народ для молитвы. Под открытым небом, под сенью развесистого дуба устраивалось нечто вроде алтаря, украшенного простым деревянным крестом грубой работы, и народ возносил свои мольбы к небу, призывая Всевышнего по имени – Тгашхуо. В каждой долине было по нескольку таких священных рощ с известным числом «приписанных» к ним домов или семейств, составлявших, так сказать, приход этой рощи, или тгахапх. Богослужение совершал старец, избираемый в звание жреца пожизненно. Он первым делом ставил у дерева крест, облеплял его свечами, зажигал их и умывал руки и лицо. Накинув на себя бурку, сняв шапку и встав на колени, он громко произносил молитвы, соответствующие празднику. По большей части молитвы представляли собой прошение земных благ, урожая, дождя, избавления от повальных болезней и других бедствий. Окончив молитву, жрец приступал к закланию жертвы – барана, козла или быка. Взяв от креста одну из зажженных восковых свечей, он натирал воском шерсть на лбу животного, предназначенного в жертву, совершал над его головой возлияние из приготовленной для этого бузы и тут же закалывал. Затем жрец брал в одну руку пирог или лепешку, в другую – деревянный сосуд, выточенный наподобие чаши и наполненный бузой, и, вознося все это к небу, вновь молился. По окончании молитвы пирог и сосуд передавались старшему из присутствующих, а несколько таких же пирогов и чаш – другим, стоявшим рядом, которые передавали их следующим, – это заменяло причастие, после которого каждый трижды обходил вокруг креста. Между тем голову животного, принесенного в жертву, насаживали на длинный шест, воткнутый в землю где-нибудь поблизости от креста, а из мяса готовили пищу, шкуру жертвенного животного получал жрец. Во время приготовления пищи старики и старухи, взявшись за руки, составляли круг и плясали под звуки песен особого напева. К старым присоединялись молодые, и скоро веселье делалось всеобщим.

Кроме приготовленного мяса, каждое семейство приносило с собой кругленький столик, пасту, пирожки с сыром и прочие кушанья. Рассевшись на земле вокруг столиков человека по четыре, главы семейства принимались за пищу и питье. Молодые люди не участвовали в пиршестве, они разносили яства и напитки, прислуживали старшим и довольствовались остатками кушаний. Женщины составляли отдельный кружок и старались скрыть от мужчин, что едят, в особенности девушки, которые скорее готовы были остаться голодными, чем допустить, чтобы мужчина увидел их жующими[50].

Подобные жертвоприношения совершались у черкесов довольно часто, в честь разных божеств и высших покровителей. Веруя в единого Бога и называя его Тиа и Тиар, черкесы признавали божество в трех лицах: Тга-Шхуо (великий Бог), Марием-Тга-Пши (Мария-Бог-князь) и Шериупз (смысл и значение этого слова утрачены), но в то же время верили и молились множеству различного рода покровителей. Так, в народном сознании существовал Зегуш (или Зейкутх), покровитель наездников, Емиги — покровитель овец, Хепегуаш — дева морских вод и Псегуашаха — дева вод речных, Хятегуаш — дева, покровительница садов, Кодес — бог в образе рыбы, удерживающий море в пределах берегов, Мезитх — бог лесов и покровитель охотников. Его молили об удаче на охоте и представляли едущим на кабане с золотой щетиной. Народ верил, что по мановению Мезитха собираются на луга все олени и лоси и божественные девы доят их самок.

Всем этим богам приносились жертвы. Так, после каждаго удачного набега черкесы отделяли лучшую часть добычи в пользу Зейгута, относили ее в священную рощу и вешали на деревья. Многие леса до сих пор наполнены множеством приношений, состоящих по преимуществу из старого оружия и металлических предметов. Хепещаш чествовали пляской на берегу моря, а в честь Псегуашахи плескались в воде и обливали друг друга.

Гром и вообще гроза особенно сильно действовали на воображение народа и внушали ему безотчетный страх. Черкесы благоговели перед Шибле — богом грома – и представляли его себе соперником Тга-Шхуо, или великого бога. По народным преданиям, старшинство последнего сомнительно.

«Если бог Шибле рассердится, – говорили черкесы, – то вряд ли Тгашхуо найдет себе место, где укрыться»[51].

Вера в силу Шибле была так велика, что убитого молнией считали блаженным и погребали на том самом месте, где он был убит. По мнению черкесов, жертве молнии приносит этот знак небесного благоволения ангел. Животных, убитых молнией, хоронили также на месте гибели.

Такое погребение происходило с особенной церемонией, которая отличалась от обыкновенных похорон. Л. Люлье, ставший свидетелем обряда, совершенного над тремя козами, убитыми молнией, пишет: «Около коз составился круг, и началась обычная пляска с напевом, в котором часто повторялись слова: Шибле (гром) и Ялий (Илья). Между тем несколько человек отправились в лес, нарубили жердей и кольев, устроили из них на четырех столбах довольно высокий помост, уложили на нем коз и накрыли их листьями. Помост делается высокий для того, чтобы укрыть трупы коз от хищных зверей. В то время когда одни устраивали помост, другие успели сходить в аул и принести оттуда разных съестных припасов, в том числе и нескольких живых коз. Эти последние тут же были принесены в жертву с обрядом возлияния, а головы их надеты на высокие шесты, воткнутые в землю около помоста. Вся эта процедура называется шибласха. Устроенного помоста, кольев и коз никто не трогает, и все остается до совершенного разрушения и тления. Пока приготовлялись яства и варилась паста, заменяющая хлеб, молодежь обоего пола плясала с рвением; веселость и одушевление были общие. Когда все было изготовлено, нас накормили и только тогда отпустили в путь»[52].

По обычаю, над телом убитого животного празднование происходило в течение трех дней, а над телом человека – семи. Случалось, что родственники поздравляли друг друга с особенной честью, которую даровало им небо. Разбитое или расколотое молнией дерево было объектом особого уважения, и ему часто приписывали целебные свойства, например исцелять от лихорадок. К одному такому дереву стекались страждущие со всех концов. Больной приезжал с запасом приношений, большей частью пирожков, которые и съедались его спутниками. Кусок дерева зашивали в лоскут материи, надевали больному на шею, чтобы он носил его постоянно, а остаток материи вешали на дерево, ветки которого были увешаны подобными приношениями.

С наступлением осени и в день уборки хлеба черкесы приносили благодарность богу Тиа за прошедшее лето и молили его об обилии хлеба и плодов земных на будущее. Сохранением стад они считали себя обязанными Ахину, покровителю скота, которому приносили жертвы.

Ахин, по народным представлениям, существо весьма сильное и потому заслуживающее особого почета. Вера в это божество была свойственна не одним черкесам, значительная часть Абхазии надеялась на его благосклонность, тем более что в прежние времена постоянные поклонники и служители Ахина жили именно в этой последней стране. Там существовало, а может быть, существует и до сих пор сообщество Аркоадж, в котором был род или семейство Цсбе, состоявшее из нескольких дворов. Это семейство с давних пор состояло под особым покровительством Ахина, и вот по какому случаю.

На жителей окрестностей Ахиновой рощи[53], говорит предание, однажды напало скопище враждебных племен и многих из них взяли в плен. Никем не преследуемый при отступлении, неприятель перевалил через горы и расположился отдыхать. Довольные захваченной добычей, налетчики предались увеселениям, пению и пляскам.

В припадке исступленного веселья они нарушили обычаи страны, заставив плясать и своих пленниц. Одна из них, будучи беременна, просила оставить ее в покое[54], но победители не слушали ее просьб и требовали, чтобы она тоже плясала.

– О, Ахин! – проговорила она со слезами. – Поневоле пляшу!

Божество явилось на помощь к несчастной и проявило свой гнев тем, что победители целыми толпами стали проваливаться сквозь землю. Тогда один из рода Цсбе обратился с мольбой к разгневанному божеству.

– О, Ахин! – закричал он в отчаянии. – Если возвратишь меня домой, то через каждые три года буду пригонять к твоей роще корову на жертву.

Он был спасен и исполнил данное обещание.

Обычно перед праздником, как утверждают в народе, Ахин сам избирал себе в жертву еще не телившуюся корову из стада, принадлежавшего семейству Цсбе. Избранная жертва разными движениями и ревом давала понять, что она удостоена чести быть принесенной в жертву божеству. Тогда все члены семейства собирались к корове, мыли ее молоком и после обычной молитвы провожали из дому. Хозяин избранной жертвы отправлялся в путь вместе с ней и брал с собой тхие (вареное тесто, нечто вроде освященной булки).

Корову никто не гнал – она сама шла к месту заклания в священную рощу, отчего иногда и называлась «чеме тлерекуо», то есть корова, идущая сама. Она проходила по местам, известным под именем Цзужи, Чеккофи и Хмиги-Тчей, а потом переходила через реку Сфеши и вступала в убыхское селение Сшаше. Здесь корова останавливалась у двора рода Чземух и, отдохнув, снова отправлялась в путь, сопровождаемая крепостным человеком старшины Чземух, также с тхие и черной козой. Дальнейший путь жертвы лежал через сообщество Ордане (Вардане), где ее принимал старейшина из рода Зейфш, здесь также присоединялся человек с тхие и козой и проводил жертву через сообщество Десчеи. Тут старейшины разных кланов с тхие и козами присоединялись к свите коровы и следовали за ней до места жертвоприношения, называемого Ахин-итхачех, которое находится в верховьях Шахе и представляет собой купу огромных вековых деревьев, на которых висит разное оружие, покрытое ржавчиной.

Церемониальное шествие Ахиновой коровы представляло в прежние времена любопытное зрелище. Огромная толпа народа с непокрытыми головами, в праздничных одеждах следовала за коровой и гнала перед собой множество коз. Туземцы уверяют, что во время разлива рек, когда сопровождающие корову были вынуждены отыскивать броды в их верховьях, корова без труда переплывала реки и сама, одна, добиралась до места назначения. Подойдя к священной роще, она ложилась под сенью одного из деревьев и ожидала прибытия хозяина и сопровождавшей его толпы. В течение ночи, предшествующей празднику, жертва оставалась на одном месте. Сопровождавшая ее толпа также ночевала в лесу и воздерживалась от пищи и питья до следующего утра, с наступлением которого жертву закалывали с особой молитвой, в которой особенно примечательны следующие слова:

О, Боже! О, Ахин!Если и придут – даруй мне!Если и пойду – даруй мне!

Смысл этих слов: когда молящиеся пойдут на войну сами или когда на их землю придут враги, чтобы и в том и в другом случае победа и добыча досталась им.

Характерную особенность этого жертвоприношения составляло то, что зарезанную жертву переносили несколько раз с места на место. Так, чтобы освежевать и разделить на части, ее переносили на другое место, а мясо варили в котлах на третьем месте и, наконец, кушанье относили на место пиршества. При каждом переносе присутствующие, взявшись за руки и образовав круг, с пляской, песнями и с обнаженными головами сопровождали принесенную жертву.

Под священными деревьями постоянно хранился огромный ковш, наполняемый вином. В день жертвоприношения, совершаемого через каждые три года, перед закланием коровы старшины пили по чарке вина, произнося при этом особые молитвы. Тут же всегда находился старинный котел, в котором варили жертву. Потом мясо делили на части, разносили по домам и, как особую святыню, давали каждому домочадцу, не исключая и младенцев, которым клали его в рот. Кожу, голову и ноги жертвы зарывали в землю на месте жертвоприношения.

Почти в одно время с нашим Рождеством черкесы отмечали праздник в честь Созериса, божества, покровительствующего хлебопашцам, изобилию и домашнему благосостоянию[55]. Пришествие Созериса ожидается до сих пор с особенным благоговением, и существует поверье, что он ушел пешком по морю и точно так же вернется. Олицетворением этого божества служил деревянный обрубок с семью суками, вырубленный непременно из дерева под названием гамшут. Обрубок этот весь год тщательно сохранялся в амбаре каждого дома, кроме того, был еще и общий, принадлежавший всему селению.

Вечером накануне праздника одна из молодых женщин, обычно из тех, кто недавно вышел замуж, одевшись в самое нарядное платье, отправлялась в дом, где хранился общественный обрубок. Держа в руке зажженную свечу из оставшихся от прошлогоднего праздника, она, обратившись лицом на восток, зажигала от нее все свечи, прилепленные на обрубке. Осветив весь дом, женщина выходила, запирала за собой дверь и вставала у двери, закрывая собой вход в дом. Вокруг нее между тем собиралась толпа. Хромой старик брал в руки палку, унизанную восковыми свечами, и обращался к божеству.

– Ай, Созерис! – восклицал он. – Отверзай нам двери (Ай, Созерис, пчерухи тхечах).

Народ вторил словам старца. Тогда молодая женщина отворяла дверь, и толпа входила в дом. Старик с палкой зажигал бывшие на обрубке свечи, читал молитву, а в доме и на улице зажигали костры. По окончании молитвы народ расходился по домам, неся с собой горящие свечи.

В самый день праздника все члены семейства собирались вечером в амбаре, где каждый хозяин с непокрытой головой выносил своего идола на середину. К каждому суку прилеплял по одной восковой свечке, изготовленной заранее из желтого воска. В каждом доме на полках хранились для этого в течение всего года куски желтого воска: под полками висели особые деревянные сосуды, предназначенные исключительно для возлияния. Вместе со свечами к тем же сукам обрубка привешивались пирожки и кусочки сыра. Убрав таким образом своего истукана, хозяин с торжеством в сопровождении всех своих домочадцев вносил его в саклю. Установив его на подушках в середине комнаты, все члены семьи без различия пола и возраста, взявшись за руки, окружали обрубок, а хозяйка читала молитву.