За мертвой чертой

Несколько минут тряски на жёстком полу отсека, поворот налево, поворот направо, и машина остановилась. Снаружи послышался крепкий матерок, дверца распахнулась, и было велено выходить. Нас провели в отделение полиции, и в итоге мы оказались в довольно просторной слабо освещённой камере без окон.

Испанец повалился на деревянный топчан и мгновенно уснул. Временами он всхлипывал, издавал неясные звуки и называл какие-то имена. Наконец он ясно произнёс: «Наташа, милая, прости!.. Ой, мамочки, да за что же меня так?»

Я сидел на другом топчане и размышлял над превратностями судьбы. Сначала меня били, потом я разделывался с вкусной едой в роскошном по ольмапольским меркам ресторане, теперь вот оказался в изоляторе или камере предварительного содержания – я не знал, как такие помещения правильно называются.

Не очень-то кайфово оказаться в кутузке, но почти вся моя жизнь проходила под минорные аккорды, потому и сейчас я не слишком унывал, а больше думал о том, как бы выбраться из неблагоприятной ситуации с наименьшими потерями. Хотелось бы обойтись без очередных побоев, оскорблений и тому подобного.

Прошёл час или больше, прежде чем за дверью послышалась грубая речь, заскрежетал замок, и в камеру вошли три полисмена с дубинками.

– А ну, подъём! – рявкнул старший из них с широкими лычками на погонах.

Словно подброшенный, я сорвался с топчана и встал, вытянувшись в струнку.

Мой же сосед по камере лишь зашевелился, неразборчиво пробормотал два-три слова и повернулся на другой бок лицом к стене.

– Я кому сказал – подъём! – ещё яростней крикнул сержант.

– О господи, да когда же дадут поспать! – теперь уже отчётливо проговорил испанец и поворочал боками, устраиваясь поудобнее.

– Ах ты, сука! – вскричал блюститель порядка, выведенный из себя поведением задержанного, и что есть силы огрел его резиновой дубинкой.

Такой удар должен был если не убить, то серьёзно покалечить, но дон Кристобаль лишь привстал, сел, спустив ноги с топчана на пол, и почесал ушибленное плечо.

– Вы не очень-то приветливы, мой друг, – вежливо сказал он сержанту. И вслед за этим понёс несусветное: – Почему вы так раздражительны? Может быть, оттого, что далеко не полностью удовлетворяете свою жену, и она каждый день пилит вас за это и то и дело поглядывает на сторону?

Ой, что тут началось! Окончательно взбешённый сержант принялся резиновой дубинкой наносить удар за ударом. Свалив заключённого на пол, он продолжил избиение, пуская в ход попеременно и дубинку, и ноги. К нему присоединились его товарищи, и уже втроём они начали втаптывать несчастного в деревянный настил.

Закрыв лицо руками и дрожа от страха, я вжался в угол камеры и боялся посмотреть на происходящее. Одно мне было ясно: у меня на глазах совершается жестокое убийство.

Не помню, сколько времени это продолжалось, должно быть, немало, но наступила минута, когда истязатели устали и в изнеможении присели на топчаны. Тело, распростёртое на полу, походило на кусок окровавленного мяса.

Достав дрожащими руками сигарету, сержант сплюнул, закурил и, немного заикаясь, проговорил:

– Так, этого в мешок и – на свалку.

Тяжёлый взгляд его как бы случайно остановился на мне. Мгновения размышлений, и он продолжил:

– Второго оглушить и – в реку.

От ужаса волосы зашевелились у меня на голове.

Младшие полицейские уже привстали было, чтобы приступить к исполнению приказания, как вдруг испанец судорожно вдохнул, кашлянул, повернулся, сел, опираясь руками о пол, тряхнул головой и поднялся на ноги.

– Не будем спешить, друзья, – невозмутимо, как ни в чём не бывало, проговорил он слегка дребезжащим голосом. – Зачем торопиться с мешками? Может быть, нам удастся договориться?

– Что за чертовщина? – недоумённо проговорил один из полицейских. – Мы же его в месиво превратили.

– Я умею хорошо расслабляться, – всё так же невозмутимо пояснил испанец. – Потому ваши удары не нанесли мне особого вреда. Ну так как, будем договариваться?

С этими словами он вынул из кармана толстую пачку тысячерублёвок и, не спеша, начал отсчитывать одну бумажку за другой.

– Их что, не обшмонали, когда брали? – недоумённо проговорил сержант.

– Как же не проверяли, обязательно, – тоже недоумённо и сбивчиво сказал другой полицейский. – Без этого нельзя.

Не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, сержант выхватил деньги у дона Кристобаля, секунду подержал на ладони, как бы прикидывая на вес, и сунул себе в карман.

– Руки! – грозно произнёс он. – Руки за голову, падаль!

Испанец послушно завёл руки за голову, и страж правопорядка удивительно быстро ощупал его одежду. На свет появилось ещё несколько пачек тысячерублёвок, золотой портсигар, золотая зажигалка и длинная цепь, состоящая из толстоватых звеньев – на неё вполне можно было посадить какого-нибудь премогучего ротвейлера, – пригоршня колец и серёжек, мобильный телефон, инкрустированный драгоценными камнями.

– Проверьте и второго, – задыхаясь от волнения, проговорил сержант и кивнул на меня.

Всего за минуту до этого, кроме упомянутых уже полутора рублей, в карманах у меня была одна лишь пустота. Тем не менее подручный сержанта извлёк из потайных мест моей одежды ещё несколько пачек тысячерублёвых и пачку стодолларовых купюр, тяжёлую золотую зажигалку, выполненную в виде пистолета системы «вальтер», дорогой телефон, обложенный по краям золотым ободком и золотые же часы с массивным платиновым браслетом. Под конец полицейский вытащил из правого кармана моих штанов двойную стопку золотых червонцев царской чеканки в целлофановой упаковке.

Я чуть не свалился в обморок от удивления. Наши тюремщики тоже были словно в лихорадке.

– Откуда у них столько? – выговаривал сержант, подрагивая губами и завороженно глядя на купюры и золото. – Тот-то, – он повёл глазами на испанца, – ещё куда ни шло, а эта-то шантрапа!.. – взгляд на меня. – Ограбили они, что ли, кого? Ладно, пусть пока побудут у нас. Скоро Жора с Алексом должны подъехать, поквитаются с ними за ресторан… Посмотрите-ка на этого ублюдка, глазёнками-то как зыркает! – Он пребольно ткнул мне дубинкой в живот. – Вложите и ему.

Последовало ещё несколько ударов «демократизаторами», и я растянулся у ног мучителей.

Когда мы остались одни, дон Кристобаль погладил меня по спине, и вновь его животворящая сила влилась в моё тело. Покряхтывая от боли, я поднялся и сел на топчан.

– Знаешь, Аркадий, – сказал товарищ по несчастью, – мне эта лавочка начинает надоедать. Кроме новых побоев, нам здесь ничего не светит. Посему немедленно убираемся.

Он посмотрел на дверь, и та, скребнув замком, тихо отворилась.

Миновав коридор, мы оказались перед окошком, за которым сидел дежурный.

– Вы куда?! – в изумлении поднял брови полицейский.

– Да вот решили прогуляться, – негромко ответил испанец. – Вы ведь не будете возражать?

Дежурный сразу успокоился и, зевнув, проговорил:

– Конечно, прогуляйтесь. Говорят, полезно для здоровья.

– Фу, какой негостеприимный город! – воскликнул дон Кристобаль, оказавшись вне стен мрачного заведения. Лицо его нервно передёрнулось. Послышались голоса, шаги, и он посторонился, уступая дорогу нескольким прохожим, испуганно взглянувшим на него. Вынув платок, он обтёр лицо и шею, и ни следа побоев не осталось. – Здорово нам вломили. И это при том, что ничего криминального за нами не было, максимум, что мы делали, – защищались, причём совершенно не применяя физическую силу! Какого же приходится тем, кого подозревают в серьёзных правонарушениях?! А ведь среди них могут оказаться и абсолютно невиновные!

Слушая дона Кристобаля, я всё никак не мог изгнать из глаз банкноты и изящные предметы, украшенные золотом. На какую сумму там было всего? В голове не переставали мельтешить числа с большими нулями; я пытался их упорядочить, но они непременно ускользали, никак не желая приходить в соответствие с окончательным знаменателем.

– Не жалко было оставлять полицаям такое богатство? – спросил я, не вытерпев.

– Не жалко. И вы не жалейте, Аркадий. Банкноты, оказавшиеся в руках достославных полицейских, не настоящие. И золотые безделушки – тоже не более чем дурилово. Не успеют наши новые знакомцы поделить эти финтифлюшки, как те превратятся в пыль, мусор, мышиный помёт, словом, во всякую дрянь.

Глава третья. Под началом понятий

Несколько последующих дней дон Кристобаль более обстоятельно знакомился с Ольмаполем. Мы прошли рынки и рестораны, добрую половину магазинов и пивных, побывали в пошивочных и многих других мастерских, на мясных, молочных и маслодельных предприятиях, а также на крупных заводах и ГРЭС – самой мощной в стране электростанции такого типа.

Мы изучали убогую жизнь фавел и роскошную – посёлка Солнечная Долина, который в народе называли Полем Чудес и в котором проживала местная знать, то есть высокопоставленные чиновники, наиболее крупные предприниматели и бандиты. Посёлок этот стоял на берегу реки Ольма за высоким забором со шлагбаумами и охраной. С трёх сторон его окружал весёлый хвойный лес, загораживая от излишне любопытных глаз.

Побывали и в святая святых Ольмаполя – в здании городской администрации, и даже в мрачных тюремных казематах. У моего испанца была способность проникать всюду – как у знаменитого мага и ясновидца Вольфа Мессинга. В его присутствии эта способность передавалась и мне. Оба мы были неуязвимы перед, казалось бы, недремлющим оком охраны.

Нам не нужен был автобус или такси. Дон Кристобаль обладал даром телепортации, и мы мгновенно оказывались там, где хотели побывать.

Мой товарищ покупал на рынке рыбу, пойманную в Ольме, и видел, как, честно глядя ему в глаза, его обвешивают почти на четверть от каждого килограмма. А в закусочной пытаются втюхать пирожки с начинкой из тухлой телятины. В магазине одежды уговаривают купить дорогущий костюм, изготовленный из бумаги и предназначенный для усопших – при первых же каплях дождя ткань этих костюмов превращалась в подобие кисеи и расползалась на отдельные волокна.

Подобных примеров было несть числа.

Прогулявшись по колбасным цехам, дон Кристобаль убеждался, что там самым бессовестным образом вместо мяса в сосиски намешивают пищевую эмульсию, соевый белок, картофельную муку и крахмал, вкусовые добавки и красители. Эмульсия – это кожа, субпродукты, отходы мясопроизводства – всё размолотое и уваренное до состояния светло-серой кашицы с последующим окрашиванием в розовый цвет.

Или умудряются изготовить замечательную на вид колбасу вообще без использования отходов мясопроизводства, а только опять же из тщательно размолотого и уваренного гороха с увеличенной вкусовой добавкой и красителем. Мы пробовали такую колбаску. На вкус – самая что ни на есть мировецкая закуска, вполне пригодная к употреблению.

В одном из цехов колбасу изготавливали даже не из растительной массы, а… У нас глаза из орбит полезли, когда мы увидели, что её «варят» из самого настоящего картона с примесью ещё каких-то искусственных отбросов, непригодных для человека. Простолюдины, хоть и кривились, но ели этот продукт, на вкус напоминавший резину, и, наполнив желудок, чувствовали некое подобие сытости. Что потом происходило со здоровьем этих людей, одному богу известно.

Выйдя же из здания городского суда, испанец говорил: мол, смотрите, мой друг, человек стянул пару бутылок водки – ему четыре года отсидки. А украл сто миллионов баксов – фактически ничего, не считая порицания за недостаточно целесообразное расходование бюджетных фондов; максимум – небольшой условный срок или символичный домашний арест.

Незримо, словно невидимки, мы присутствовали на совещании высокопоставленных чиновников по вопросу, как лучше израсходовать огромные средства, выделенные государственной казной на защиту лесных массивов от пожаров. В итоге, на противопожарную профилактику было определено ровно столько, сколько хватило бы нескольким бомжам для скромного застолья на опушке леса, плюс отдельно – на оформление бумаг для отчёта о проделанной работе. Остальное решили кружным путём перевести на счета участников переговоров.

А спустя полчаса мы слушали, как раздувают денежные суммы, требуемые на строительство автотрассы. Стоимость дороги в результате возрастала десятикратно, асфальт же, по всей видимости, должен был сойти со щебёнки после первого же весеннего дождя.

Побывав в кабинете градоначальника, мы видели, как за миллионные откаты коммерческим структурам передавались земельные участки.

Не успели мы с доном Кристобалем переглянуться, а высший ольмапольский босс уже давал спешное указание о переводе нескольких десятков миллионов бюджетных денег нужным людям в Москву. Якобы, за участие в реставрации дома знаменитого купца и промышленника Малькова, хотя москвичи там и пальцем не шевельнули, и даже не знали, где этот дом находится.

Едва закончив с этой аферой, Федотов уже подсчитывал итоги искусственного разорения одного из строительных предприятий, отчего большая часть акций оказалась у подставного лица, дальнего родственника мэра.

А спустя час, уже после обеденного перерыва, тот же Федотов вёл разговор о передаче земли возле целебного Серенького источника у подножия Ольминских гор какой-то иногородней фирме. За сто пятьдесят миллионов. Под строительство санатория для отдыха и лечения разного сорта светских львиц. Вода там была хороша: она избавляла от ожирения, омолаживала и вызывала неистощимую волну новых сексуальных желаний.

Ещё спустя несколько минут видели, как на основе сфальсифицированного аукциона оформлялись турбазы на берегах Ольмы. На имена жён градоначальника и его ближайших заместителей. За суммы от ста двадцати до двухсот тысяч рублей. При реальной стоимости баз от тридцати до ста сорока миллионов.

– И всё же это мелочи, – сказал я, когда диорама с кабинетом мэра исчезла из глаз. – В Москве-то миллиардами ворочают!

– Не придирайтесь, Аркадий, – ответил испанец. – Не забывайте, что курочка по зёрнышку клюёт. Мы всего-то ничего наблюдали за Федотовым и то вон, сколько всего насмотрелись! Глядишь, за год миллиардик-другой и нашкрябается.

Мы скользили туда и обратно и в тот же день стали свидетелями, как в суде разваливают уголовные дела за взятки от ста тысяч до десятков миллионов.

А в следственном комитете прекращают расследования за не меньшие суммы. Нечто подобное происходило и в прокуратуре.

Не буду больше перечислять. Чиновничий мир, не уставая, трудился в поте лица своего. И не только чиновники. Почти везде, где бы мы ни были, обвешивали, обкрадывали, обманывали, выдавали туфту за качественный продукт, старались повесить лапшу на уши и кривили душой, порой предавая самых близких друзей. И это были правила деловых и прочих взаимоотношений, получившие силу от понятий, основанных на власти денег.

– Удивительно, как ещё такое общество функционирует! – негодующе говорил дон Кристобаль. – Представим себе красные кровяные тельца в организме человека или животного! Их основное назначение – поставка кислорода от лёгких всем тканям и транспортировка двуокиси углерода в обратном направлении. Кое-что кровяные тельца и сами получают в процессе жизнедеятельности. Но главное – они обеспечивают нормальное существование своего принципала. Аркадий, вам понятно, о чём я говорю? – спросил он, прерывая монолог и поворачиваясь ко мне.

– Полагаю, что вы хотите сопоставить, сравнить деятельность кровяных телец с нравами и порядками Ольмаполя.

– Совершенно верно. Представим также, что в какой-то момент тельца эти переняли правила игры ольмапольцев, то есть пренебрегли бы своей основной функцией и полностью переключились на изымание полезных продуктов у своих собратьев для удовлетворения собственных корыстных интересов. У одних это происходило бы более успешно, у других – менее. Одни бы разрастались, становились крупнее, чем это предусмотрено природой, другие – хирели и умирали. Тогда и организм в целом стал бы задыхаться от нехватки кислорода, а в его кровеносных сосудах образовались бы тромбы от некоторой части непомерно разросшихся красных телец. В конечном счёте, наступила бы гибель и организма в целом, и этих самых телец в частности. Что-то подобное происходит в масштабах Ольмаполя. Если оставить всё как есть, то его ожидает смерть или, как минимум, гангрена и тяжёлый паралич на много лет вперёд.

Глава четвёртая. Чёрт или ангел?

Ночевали мы у меня в доме по улице Амбарной, что в посёлке Тихоновка, являвшемся пригородом Ольмаполя. Достался мне этот дом от тёти Нюси, случайно встреченной женщины преклонных лет.

Как сейчас помню тот пасмурный дождливый вечер, когда я помог ей дотащить тяжёлые сумки от автобусной остановки. В благодарность она пригласила меня к себе в дом, обсушила и напоила сладким горячим чаем со сдобной булочкой. Узнав же, что я сирота, бывший детдомовец и негде мне преклонить голову, предложила переночевать у неё в отдельной комнате.

Утром тётя Нюся накормила меня сытным завтраком и сказала, чтобы я не искал больше угла, а пожил у неё.

Так я и остался у доброй старушки. Помогал по хозяйству: вскапывал и мотыжил огород, конопатил пазы в стенах, подметал и мыл полы в доме, словом, выполнял всякую работу, какую находил.

– С тобой мне хорошо, – приговаривала она, – есть хоть с кем словом перемолвиться – одну-то стены едят.

В огородных делах я фактически ничего не смыслил, но здесь мне здорово помогал сосед Иван Степаныч, старик лет шестидесяти, только что вышедший на пенсию. Он подсказывал и как правильно лук-севок сажать, и как помидоры окучивать и подвязывать, и как удобрять землю золой и компостом, и много чему ещё учил.

– Слушай меня, Аркаша, да больше спрашивай, – говорил он, – и всё у тебя будет лучше некуда. А от хозяйки твоей какой толк!? Она своё уже отработала.

Только после того, как тёти Нюси не стало, узнал я, что свой дом она завещала мне. Так у меня появилось древнее, но вполне крепкое жилище.

Дон Кристобаль поместился в задней комнате, которую когда-то занимал я, и ночные часы проводил на стареньком диване между простенком и одёжным шкафом. Впрочем, он мало спал, а может быть, не спал вовсе. Мне всё казалось, что по ночам его фантом отправляется в полёты над городом, продолжая вникать в особенности нашей бренной ольмапольской жизни.

Подтверждением тому служит хотя бы тот факт, что однажды он завёл разговор о квартире, которую мне выделили вскоре после совершеннолетия. Известно ведь, что по достижении восемнадцатилетнего возраста воспитанник детского дома должен покинуть сиротское заведение и местная власть по закону обязана выделить ему пригодное жилище.

Выделили и мне. Получив «заветный» ордер, я отправился в фавелы по указанному адресу, где и обнаружил стандартный шестнадцатиквартирный «клопятник», в котором проживал разный малоимущий люд.

Комната моя была угловой на первом этаже. Дверь в неё висела на одной петле. В окне отсутствовала нижняя половина стёкол. Потолок провис и держался на подпорке. Штукатурка на стенах обсыпалась, тут и там виднелась обрешётка, а в одном месте зияла сквозная дыра, через которую можно было просунуть руку.

Дело шло к зиме, на улицах лужи уже полностью вымерзли, а единственная батарея с разбитыми секциями валялась под окном на полу. Все четыре угла темнели испражнениями – местные обитатели использовали выделенные мне апартаменты как общественный туалет. Разве мог я обустроиться здесь, когда у меня не было ни денег на ремонт, ни достаточного жизненного и мастерового опыта?!

Если бы я в нынешнем возрасте оказался в той квартире, то, конечно, мне хватило бы ума и сноровки подготовить её к зиме.

Окно с двух сторон я заделал бы плотным картоном. Стены тоже обшил бы тем же материалом – его полно кругом и возле рынков, и во дворах продовольственных и хозяйственных магазинов. Осталось бы только для большего тепла отгородить угол и установить в нём буржуйку из толстой жести с выводом трубы в оконный проём. Дрова и разный хлам для истопки – тоже не проблема. Ну и пару стоек ещё поставил бы под потолок, чтобы соседи сверху не обрушились и не задавили. А после зимы можно было бы привести жилище в полный порядок.

Но это я сейчас бы так сделал, тогда же, вернувшись в кабинет по распределению жилплощади, я положил ордер на стол чиновнику, вручившему его мне, и пожелал этому господину остаток дней провести в подобной конуре.

– Ах ты, гадёныш! – воскликнул человек, выскакивая из-за стола. Разговор наш проходил без свидетелей, и меня можно было оскорблять по-всякому. – Ах ты, тварь горбатая! Ему квартиру, а он нос воротит. Нет тогда тебе ничего! Будешь жаться в каком-нибудь подвале, пока не сдохнешь! Вон отсюда, чтобы духу твоего не было! Сейчас вот вызову полицию, ты у меня так закукарекаешь!

Очень мне хотелось в тот момент звездануть ему промеж глаз, чтобы с копыт слетел, но, слава богу, удержался.

Несколько позже я узнал, что эту берложку выделяли ещё нескольким бездомным и до, и после меня.

– Ну-с, молодой человек, и каково ваше мнение о порядке распределения жилья в вашем славном Ольмаполе? – спросил, усмехаясь, дон Кристобаль.

– Зачем вы спрашиваете?! – вскричал я, уязвлённый упоминанием об этой норе. – Вы же читаете мысли других и знаете, чем набита моя голова.

– Да уж, знаю. И видел кое-что непосредственно на месте. Но ничего, нет худа без добра – зато сейчас вы обретаетесь в тёплом доме, под надёжной крышей над головой. А попутно получили более полное представление о чиновном мире. Что вы думаете о нём?

– Ничего хорошего.

– А в целом об ольмапольской власти?

– Она отвратительна. Поганая власть, как говаривал в «Тихом Доне» Григорий Мелехов.

– Для детдомовского воспитанника вы неплохо образованны и у вас уже имеется устоявшаяся точка зрения.

– Я много читал. И общался с крайне осведомленными людьми. Я живу под гнётом этой власти и на своей шкуре испытываю её подлый характер.

– И вы хотели бы изменить существующее положение вещей, – сказал испанец уже утвердительно, и опять же с долей усмешки.

– Больше всего на свете. Да что вы об этом! Вы же, говорю, всё знаете!

– Во-первых, не всё. Во-вторых, мне хотелось лишний раз убедиться – не ошибаюсь ли я?

Одним из любимейших занятий дона Кристобаля были пешие прогулки по улицам города.

– Когда прохаживаешься так, – говорил он, – то как бы проникаешься чувствами и настроениями пешеходов, настраиваешься на их мозговые импульсы, несущие в себе электромагнитные флюксоиды.

– Ну и как они вам?

– Что именно?

– Ну, эти… импульсы.

– Они указывают на плохое душевное состояние обитателей города. В значительной степени люди разобщены, замкнуты, враждебно настроены друг к другу и нередко готовы к агрессивным действиям. Опасный, очень опасный настрой. Причём заряды агрессии продолжают накапливаться. Это может закончиться взрывом, бунтом – бессмысленным и беспощадным.

Обычно эти прогулки были ничем не примечательны, но однажды дон Кристобаль показал себя во всей красе.

Мы шли по Тенистой улице, и я сказал ему, мол, раз ваше общество в параллельном пространстве в своём развитии ушло далеко вперёд, значит, оно обладает большей и более достоверной информацией. Так вот, как там у вас считается, есть Бог на белом свете или нет?

– А вы, молодой человек, что думаете по поводу существования этой высшей инстанции?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что Он есть и всё сплошь и рядом создано по Его воле, а другой раз… Особенно, когда вижу безобразия, творящиеся кругом.

– Ну хорошо. Как в Библии сказано: Бог создал человека по образу и подобию Своему. Так ведь?

– Именно так, – подтвердил я. К тому времени я был знаком и с Ветхим, и Новым Заветом.

– По образу и подобию – не означает, что Бог выглядит как обычный рядовой человек. В этом-то в параллельной реальности убедились. Однако и параллельное общество тоже не многое знает о нём. Одно только и вам, и нам точно известно – это то, что Бог велик и всемогущ. Однако, насколько всемогущ?

Дон Кристобаль проводил мефистофельским взглядом роскошный лимузин со златовласой дамой за рулём, выглядевшей правительницей великого государства.

– Вам хорошо известно, каково строение атома. Это ядро, вокруг которого вращаются электроны. Подобным образом устроена и солнечная система. В центре ядро, то есть Солнце, а вокруг него вращаются планеты, тоже как бы своего рода электроны. Вот, в нашем разумении, какова разница в силе и возможностях у человека и Бога! Возможности человека, условно говоря, – на уровне атома, а возможности Бога – на уровне Солнечной системы. Как написано в Новом Завете, возлюби Господа Бога всем сердцем своим, всею душою своею, всем разумением своим. Вот так мы о нём и разумеем. А полного представления о Создателе не дано получить никому из разумных существ, созданных им. Ибо тогда они должны были бы сравняться с самим Творцом, но для этого у них кишка очень и очень даже тонка.