Обратный билет. Рассказы и повесть

– Приехали!..

Я открыл глаза и тут же зажмурился от слепящего сияния фонарей.

Мы стояли в воротах пропускного пункта, и Борух что-то втолковывал на иврите ладным молодцам с короткими автоматами.

Один из них безразлично взглянул на меня и махнул рукой.

Машина плавно въехала в последний год двадцатого века.

Потянулись витрины… узорные двери… стайки детей… сутулые длиннобородые силуэты…

Бейтар-Илит.

Город правоверных хасидов.

А, может, и не хасидов.

Но очень правоверных.

Дядя Захар был закройщиком, одним из лучших в Москве. Он кроил одежду для жен больших начальников. Они приходили на примерку, оглушая нас запахом духов и пота. Дядя загонял их за китайскую ширму, откуда слышались их смешки и повизгивание.

– Мадам, не шебуршитесь! – угомонял их дядя. – Скажите лучше, где вы хотите иметь талию!

Или:

– Мадам, ваши цицкес не дают вам видеть живот!

За ширмой раздавались таинственные слова: «файдешин», «крепжоржет», «панбархат».

Иногда дамы приходили в час детских радиопередач, которые дядя Захар не пропускал. Тогда он говорил:

– Ша! Оставьте ваши майсенс! Не трусите словами!

Он делал радио громче, и мы все слушали историю о звездном мальчике с каменным сердцем.

…я так красив, я так хорош, румян, как майский день…

Дядя Захар даже хлюпал носом, переживая злоключения героев.

– Нет, вы слышали? Этот шейгец не узнает родного отца!

Я потом пару дней ходил, переполненный голосами из этой радиопостановки. Когда мне доводилось раньше Мишки прикончить обед, а он еще доскребывал свою тарелку, я тянул дребезжащим от старости голосом: «Ма-альчик! До-обрый мальчик!..». Когда это не действовало (не действовало никогда), я говорил круче – голосом торговца из «Давида Копперфильда»:

– Курри-бурри! Кости мои! Жилы мои!..

Тут уж Мишка не выдерживал и с ревом уносил свою тарелку в самый дальний угол.

Иногда мне приходилось напоминать:

– Дядя Захар! Клуб знаменитых капитанов!

Дядька бросался к репродуктору, и приятный голос пел:

 Херст! – поднимал палец дядя. В смысле: «Слушайте»! —

 За лубовь и честь! – толстым голосом кричал дядя. Испуганные дамы выскакивали из-за ширмы в одних красных трико до колен. —

После их ухода дядя застилал стол одеялом, раскладывал ткань, а сверху прозрачную бумагу и начинал колдовать над ней с куском мела в руке и сантиметром на шее.

– Нарисуем промфинплан! – говорил он загадочно.

А потом обращался ко мне, удобно устроившемуся на диване:

– Ну!..

Я уже знал: он ждет продолжения «Острова сокровищ» – книги, которую я только что прочел и начало которой успел пересказать ему.

– Так вот… – начинал я. – Этого самого Билли Бонса хватил удар. Он получил «черную метку» и с перепугу помер…

– Как, говоришь, его звали? – переспрашивал дядя.

– Билли Бонс, Я ж тебе говорил!

– Ну да… Был у нас такой Рабинович. Тот еще бандит и босяк. Взял кассу в Гайсине. Да пожадничал, сейф захотел унести. А тот с секретом был. Так рвануло, что у всего города удар был…

Дядя Захар приложил сантиметр к бумаге и стал закалывать ее булавками.

– Ну-у! – протянул он, не разжимая губ.

– Мальчик открыл сундук этого Билли Бонса. А там золотые монеты, да еще карта острова. Да не простого, а где зарыты сокровища.

– Тикать надо было! – перебил меня дядя.

– Они и хотели. Но тут вдруг заявились пираты. Самые настоящие. Мальчик с мамой еле успели спрятаться под мостом. А пираты бродили сверху, искали карту и все кричали: «Ищите! Ищите! Они здесь!»…

– Да-а… – вздохнул дядя Захар. – Так оно и бывало,… Мы прятались во ржи, а бандиты Балахновича скакали вокруг. «Запаливай!» кричали…

– Кто не спрятался, я не виноват! – подал вдруг голос двоюродный брат Яша.

Почему-то эта кричалка из детской игры в «прятки» расстроила тетю Соню.

– Смеешься! – захлюпала вдруг она.

– Я ему посмеюсь! – пригрозил дядя Захар.

Не любил он Яшку.

– Ну и что с вами было? – спросил я.

– Порубили бы нас, да конь атамана попал в щель на мосту и захромал. «Плохая примета!» – решил этот бандит и приказал своим убираться из местечка. А раввин сказал, что это его молитва помогла…

– А кто не спрятался?.. – опять встрял Яшка и почему-то посмотрел на тетю Соню.

– Я сейчас достану этого байстрюка! – снова вскипятился дядя Захар.

–  Не вздумай целоваться с Эстер! – наставлял меня Борух. – И руку не протягивай!…

– Смотреть в глаза! Говорить по-русски! – сострил я голосом «Эха Москвы».

Брат меня не понял.

– Они живут, как им нравится… Для этого они сюда и приехали…

– А тебе нравится, как они живут?

– Ай!.. – Борух только сокрушенно помотал головой. – О чем разговор! Во всем себе отказывают!..

– А как же Пуси-Муси?

– О! Пуси-Муси… Мое утешение! Такие девочки! Сокровища!..

Мой двоюродный брат Яша был сиротой. Его мама, тетя Рахиль, и двое ее детей умерли в Ленинграде от голода. А Яша выжил. Его отдали в детдом, но он сбежал. Его поймали, но он снова сбежал. Тетя Соня пожалела сына своей погибшей сестры и взяла его к себе. Яша оказался еще тем подарочком. Он не признавал ничьей власти. Учиться не хотел, работать ему еще было рано. Весь он был какой-то дерганый, видно от блокады так и не отошел. Дружил с местной шпаной, таскался с ней по Табачному проезду и по Тишинскому рынку. Шпана была не простая. В домах моих теток жили ассирийцы. Черноволосые, шумные. Их старушки с утра до вечера сидели на каменных тумбах и вытягивали нитки из мотков шерсти. Потом из этих ниток они плели шнурки. Из подвалов несло гуталином ассирийские женщины варили его из всякого вонючего барахла. Говорили даже что-то о собаках. А ассирийские мужчины с утра пораньше расходились по центральным улицам и усаживались в свои будки. «Чистим-блистим!» – кричали они на всю улицу Горького. И стучали щетками по низеньким скамеечкам для обуви. У них можно было купить и шнурки, и гуталин, и стельки. Москва была грязным городом, и работы у них хватало.

После пропажи «руки» Яшка несколько дней не появлялся. Он дружил с ассирийским мальчиком по имени Оник. Видно, и ночевал у него в подвале. Наверное, Яшу там и кормили. Потому что где-то же он должен был есть. А на тети Сонины крики в обед: «Яша! Яша!» он не откликался. А потом вдруг пришел и бросил на стол тот самый серебряный зажим.

– Нашел! – нахально заявил он. – Сами теряете, а потом на меня валите!

– А жировки? – робко спросила тетя Соня.

– Не знаю я никаких ваших жировок! – отрезал Яша.

– Постарайся у него узнать! – шепнула мне мама.

– Ну-у…

– Что «ну-у»! Если мы не найдем жировки, не видать нам нашего дома, как своих ушей!

Легко сказать. Яшка целыми днями пропадал у своих ассирийских дружков. Что они делали? «Хвейс», как говорила моя бабушка: «Я знаю?..».

Я даже читать перестал. Все ломал себе голову, как бы мне выведать у Яшки, куда он дел эти чертовы жировки.

Как то раз братец сам позвал меня, когда они всей гурьбой отправлялись на Тишинский рынок.

– Хватит бейцы крутить! – сказал он мне непонятно. – Ты уже не малявка!

Хошь, не хошь, а пришлось согласиться. Может, и правда, что-нибудь о жировках узнаю.

Какие жировки! На Тишинском рынке продавали все, кроме жировок. Ну, скажу я вам, это было что-то! Куда до него Омскому базару! Огромный и набитый всякой всячиной под завязку. Тут было все, чего не было в магазинах. Как до войны, наверное.

Мы заявились туда целым отрядом. Впереди Яшка с Оником тащили тележку, на которой стояло что-то большое, закутанное в белую тряпку. За ними вприпрыжку скакали младшие братья Оника и сестра Марта. Она была уже совсем взрослая, но, видно, это ей не очень нравилось. «Ветер в голове!» говорили про нее ворчливые старушки.

Честно скажу, на рынке нам не обрадовались.

– Сирийцы пришли!.. Опять эти черные! – загомонили бабки за прилавками. И стали торопливо накрывать свои бебехи всякими тряпками да клеенками.

– Стой здесь! – приказал мне Яшка. – Как увидишь милиционеров, кричи что есть мочи: «Милиция!». Усек?..

Сначала я честно следил за воротами. Но милиции не было, а вокруг нашей тележки крутились рыночные тетки. Что-то им там было интересно. Я потихоньку пробрался ближе.

Смотрю, а Яшка с другом Оником разворачивают то, что стояло на тележке. Оказалось, это большое зеркало в черной деревянной раме. Девушка Марта стала крутиться перед ним и поправлять платье. Потом запела что-то на своем чудном языке. В зеркале она смотрелась даже красивее, чем в жизни.

– Фигли-мигли! – подступила к зеркалу молодка в пуховом платке.

– Что хотите? – спросила она, любуясь на себя в зеркале.

– Картошку! – в один голос заявили Яшка с Оником.

– Два мешка! – твердо сказала молодка.

– Семь! – еще тверже ответили ребята.

Молодка даже руками всплеснула:

– Очумели что ль! Покорячились бы с наше, попахали бы с весны до зимы без мужиков! Картошечка-то на бабьих слезах росла!..

Так жалобно она говорила, что, будь это зеркало моим, я задаром бы его отдал. Но Оник стоял на своем:

– Семь!

– Да ему ж цены нет! – вступил Яшка. – Ручная работа!

И он ласково погладил резные загогулинки рамы.

– Креста на вас нет! – возмущалась торговка. Но от зеркала она не отходила, не давая посмотреться в него другим. Рассматривала себя то с одного бока, то с другого, улыбалась ему щекастым лицом. Бедной она не выглядела: в новеньком синем тулупчике, в валенках с галошами.

– Бери, Дарья! Не то я возьму! – вмешалась какая-то баба. – Мужик с войны вернется, глядеться в него будет!

В общем, сторговались на пяти мешках. Картошку погрузили на тележку, а сверху положили зеркало. И повезли за ворота – там у Дарьи подвода стояла.

– Где ж твоя милиция? – пристал ко мне Яшка. Как будто соскучился по ней.

– Да вот же она! – встрепенулся я и тут же что было мочи закричал:

– Милиция! Милиция!

Ну и суматоха поднялась на рынке! Все что-то прятали, а кое-кто прятался сам. Но милиционеры смотрели только на нас.

– Что везем? Куда везем?

Один из них, высокий и, наверное, самый главный, стащил с плеча винтовку. Ой, мне сразу домой захотелось! Поздно. Три милиционера уже окружали тележку и наших ребят. Тот, что пониже, считал мешки. Лицо у него было гладким и красным. Я уже знал: такие бывают у тех, кто горел в танке.