Послание потомкам

В 8 часов утра приходила продавщица и открывала дверь. Все оживали. И тут народ напирал толпой, пробиваясь в узкий проём двери. У всех были номерки на руках, значит место в очереди гарантировано, но никто никому не верил, все одурели от холода, недосыпа и бесконечного ожидания, и люди рвались – быстрее попасть в тепло и получить свой хлеб. Кругом шум, ругань, давка, детский плач: кого-то придавили, на кого-то наступили. В это время приходила машина с хлебом. Магазин заполнял острый запах свежего и ещё тёплого хлеба. Этот запах возбуждал толпу голодных людей, и одновременно успокаивал – хлеб будет, стояли не зря. Желудок от запаха тёплого хлеба сжимался и урчал не только у меня.

Пока машину разгружали, очередь устанавливалась по номерам. В толпе всегда находился какой-нибудь активист, который следил за порядком, за разгрузкой хлеба и за тем, чтобы весь привезённый хлеб был продан людям, т.к. хлеба хватало не всем. Тем, кто пришёл позже, надо было ждать следующей машины неизвестно сколько. Одна машина развозила хлеб по всем булочным города. Она была древняя, и потому часто выходила из строя, но другой не было, – не так давно, закончилась война. По нашим номеркам нам давали буханку чёрного хлеба и калач. Батонов у нас не пекли. И мы, счастливые и усталые, не спеша брели домой. По дороге я тихонько отщипывала калач и с упоением проглатывала тёплые и душистые кусочки. Бабушка делала вид, что не замечает моей хитрости. Хлеба нам хватало на 2 дня. А потом снова….

В 1949 году я пошла в школу и за хлебом уже не ходила, а с 1950 года давали уже по 2 буханки в руки, и бабушка ходила в очередь одна. Вообще очереди были всегда и везде. Как говорится, очередь длиною в жизнь. Стояли даже у закрытых магазинов, ждали, может «выбросят» что-нибудь съестное или просто полезное. Самые тяжёлые послевоенные годы: 1946, 1947 и 1948. Нам удалось их пережить – бабушка нас сохранила.

Что она только не придумывала, чтобы накормить нас. Из овса она варила неаппетитное на вид, но довольно сытное блюдо – овсяный кисель. Она заливала промытый овёс водой, заквашивала его, потом перемалывала, процеживала, и варила с помощью крахмала как обычный кисель. Только вместо сахара добавляла соль, которая тоже тогда была в дефиците. А если в этот кисель добавляли хоть чайную ложку подсолнечного масла – пальчики оближешь, особенно, с голодухи. Выручал нас и жмых, который привозили для лошадей, им ведь приходилось много и тяжело работать, поэтому о них заботились. Они с нами делились, хоть и против своей воли. Жевали мы и гудрон, мы его называли вар, как теперь жуют жвачку. Это позволяло на время обмануть голодный желудок.

По карточкам нам давали мелкую, меньше кильки, сушёную и очень солёную рыбёшку – снетки. Бабушка добавляла её в щи вместо соли. Иногда удавалось стащить пару штучек этих снетков и, запихнув в рот, долго сосать их до полного размягчения, ощущая вкус рыбы. Люди даже сочинили частушку: « Щи горячие, да со снеточками, а слёзы катятся да ручеёчками». Представьте – капустный суп с солёной рыбой, но мы не считались гурманами, ели что дадут, разносолами мы в тот период жизни избалованы не были. Задача состояла в том, чтобы заполнить хоть часть желудка чем угодно, лишь бы он не был совсем пустым, и не вызывал слабости и головокружения.

***

В 1949 году задумала моя бабуленька завести кур. Она долго собирала денежки на инкубаторных цыплят. Мы с нею отстояли бесконечную очередь и купили почти мешок комбикорма для будущих кур. С большим трудом притащила бабушка домой этот мешок. Ведь расстояние от дома до базара и обратно было немалым, и пройти его с больными ногами и без груза было трудно, а ведь этот треклятый мешок был тяжёлым, а к концу пути казался ей ещё раз в 5 тяжелее. И вот, наконец, она купила 18 цыпляток. Она их холила и лелеяла, носила то в дом, то на солнышко. Цыплята подрастали и начали оперяться. Но однажды утром меня разбудили громкие рыдания с причитаниями. Выскочив на улицу, я увидела бабуленьку в великом горе: в сарае лежали в рядок все 18 цыплят, задушенные хорьком. Я обнимала бабушку, пытаясь её успокоить, но она была безутешна.

А, потом и у меня случилось горе: на Пасху бабушка купила пяток яиц, стакан молока и 2 стакана муки. 4 яйца она покрасила луковым пером, которое она собирала целый год, одно забила в тесто и в духовке испекла плюшки. Утром, вернувшись из церкви, бабушка дала всем по одному крашеному яйцу и плюшке. Плюшку я тут же проглотила, а с яйцом пошла на улицу. Я держала яйцо, как драгоценность, такое гладкое, тёмно-красное, мне не хотелось с ним расставаться, и я не решалась его съесть, до этого дня мне не приходилось есть варёные яйца, да и жареные тоже. И тут я увидела, что у завалинки собрались ребятишки с нашего двора. Они, оказывается, катали яйца с деревянного лотка с бортиками. Катали по очереди, пока одно из яиц не разбивалось. Тот, чьё яйцо разбилось, проигрывал, и его яйцо доставалось победителю. Мне не хотелось расставаться со своим яйцом, ведь я его даже не попробовала, но азарт и желание получить 2 яйца вместо одного взяли верх.

С замиранием сердца я подошла к лотку, ребята расступились и начали меня поддразнивать, особенно те, что проиграли. И я решилась. Яйцо покатилось, следом за ним другое, послышался хруст треснувшего яйца, и я с ужасом осознала, что это МОЁ ЯЙЦО! Я проиграла. На ватных ногах я отошла от завалинки, ещё не до конца поверив, что у меня нет больше яйца, которое я ждала так долго. Голова моя кружилась, слёзы жгли глаза, в груди застрял ком, который не давал дышать. Домой пойти я не могла – бабушка всё сразу узнает и моей глупости не простит. Но как я раскаивалась в своём поступке! В тот день я получила прививку от всяких азартных игр, я не понимала как, но была уверена, что меня обманули. И это было настоящее горе. Хотя… поплакала в сторонке, да и успокоилась – не это теряли, и к яйцам я вообще не привыкла – их в нашем рационе просто не было. Зато на нашем столе всегда была квашеная капуста.