Конец земной истории

Монах рассматривал Лику, с увлечением рассуждавшую о том, кто из ее близких убийца, и удивлялся. Этот ребенок, похоже, даже не понимал, насколько чудовищные вещи он говорит. Легкость, с какой Лика выкладывала незнакомому человеку подробности причудливых семейных отношений, ее фантазии и полет мысли – все это рождало в нем чувство оторопи, и ему пришло в голову, что не только отец семейства живет в условном мире театра, но и эта маленькая наивная девочка чувствует себя в жизни как на сцене и постоянно играет роль. То особы в летах, умудренной житейским опытом, то циничной продвинутой старлетки. Все как бы понарошку, в параллельной реальности, в кривом зеркале. Дездемона…

– Чего же ты хочешь от меня? – повторил он.

– У меня есть план!

– Интересно послушать.

– Вы придете к нам и посмотрите на всех свежим взглядом, и тогда, может, поймете, кто есть кто. Как вам?

– В качестве кого?

– Ну… – Она окинула его испытующим взглядом. – …Хотя бы в качестве моего бойфренда. – Она даже не покраснела.

– Я?! В качестве бойфренда? – поперхнулся Монах. Она ставила его в тупик своей непредсказуемостью, незрелостью и попросту глупостью. Или это было что-то другое? Наивность? А чем, спрашивается, глупость отличается от наивности? Глупость – навсегда, наивность проходит со временем… возможно. Как-то так. Эта девчонка не имела ни малейшего понятия о приличиях и социальных табу, о том, что можно и чего нельзя. Под вывеской: что хочу, то и ворочу. Дитя природы. Держать язык за зубами она тоже не умела. Даже речь ее – речь взрослого образованного человека, а не молодежный сленг – всякие словечки проскакивали лишь изредка, – была странной и никак не вязалась с обликом этого существа. Она смотрела на него в упор, и Монах понял, что эта дурацкая идея пришла ей в голову явно не сию минуту.

– А что? – удивилась она. – У нас дома запросто. Кто чей бойфренд – личное дело каждого, никто не лезет. Представляю себе физию Лариски! – Она захихикала и шлепнула ладошками по столу. – Она старая дева, а у меня бойфренд! Хотите, скажем, что вы мой жених?

– Упаси боже! – вырвалось у Монаха.

– Понимаете, я их всех знаю, и это мешает восприятию – то все они кажутся убийцами, то никто, – сказала она, состроив серьезную мордочку. – Не вижу! А вы с вашим опытом путешественника, психолога и математика сразу их… вычислите!

Монах вспомнил свой сайт и почувствовал, как загорелись скулы. Издевается, дрянная девчонка? Но она смотрела на него честными глазами пай-девочки из хорошей семьи. А может, Дездемона просто не ее роль, подумал он. Ей бы Фигаро играть… или клоуна.

– Я подумаю, – сказал Монах.

– Может, вы меня боитесь? – спросила нахалка, ухмыляясь, и Монаху показалось, что глаза ее сверкнули зеленым ведьмовским блеском.

«А были ли убийства?» – подумал он запоздало.

Глава 5

Детективный союз толстых и красивых любителей пива

…И вот событие грянуло! В смысле, произошло наконец. Так звезды встали. Два титана, два больших человека, опытный путешественник-психолог Олег Монахов и Алексей Добродеев, надежда и опора отечественной журналистики, встретились на явочной квартире, образно выражаясь – в почти семейном баре «Тутси», где за барной стойкой, как в разноцветном аквариуме, плавает неторопливой солидной рыбой хозяин заведения, он же бармен, Митрич – человек, суровый на вид, но сентиментальный в душе.

С чувством ностальгии, в ожидании тепла и дружбы, Монах переступил родной порог. Митрич оторвал взгляд от полируемого стакана и просиял:

– Олежка! Родной! Я уже и не чаял… исчез, пропал, никто ничего толком, даже Леша Добродеев. Вернулся, разбойник! – Голос его прервался, и он часто заморгал.

– Как ты, Митрич? – спросил Монах, в свою очередь чувствуя комок в горле.

Митрич махнул рукой:

– Все пучком, Олег, скрипим помаленьку. Что нам сделается! Ты сам-то как? Надолго? Может, хватит романтики? Может, бросишь якорь в родной гавани? Поставишь шхуну на прикол? – Митрич, как мы уже знаем, был сентиментален, любил говорить о море, хотя моряком никогда не был, а был, наоборот, сухопутной крысой.

– Может, и хватит, Митрич, может, и брошу. Не знаю пока. А у тебя тут, похоже, без перемен, что есть удивительно при нашей нестабильной жизни. Ты, Митрич, и есть та спокойная родная гавань, куда стремятся корабли.

– Спасибо на добром слове, Олежка. Перемены есть, как же без перемен. Вот телевизор новый, стойка. – Он с гордостью погладил поверхность стойки ладонью. – Хорошая девушка поет по пятницам и субботам, не попсу, а романсы. Люди специально приходят послушать. Стараемся. А как твой бизнес? «Зеленый лист», кажется?

– Бизнес пучком, Митрич. Меня не было полтора года и ничего. Отряд не заметил потери бойца. Иду по городу – ни одной знакомой рожи! Куда они все подевались? Студенты, коллеги, знакомые женщины, наконец? Раньше отбоя не было, а теперь… – Он махнул рукой. – Вот в чем вопрос, Митрич.

Митрич покивал и сказал:

– И все-таки она вертится, Олежка. Я, Леша Добродеев – мы твои друзья. Тут у нас убийство произошло недавно, так мы с Лешей часа два сидели, вспоминали, как вы с ним вычислили маньяка, и Леша сказал, что пишет про тебя книжку. Так что отряд заметил, очень даже, ты не думай.

– Спасибо, Митрич. Леши еще нет?

– Алеша звонил… да вот же он! – воскликнул Митрич, простирая руки к журналисту Алексею Добродееву, который картинно застыл на пороге.

– Христофорыч! – воззвал Добродеев. – Живой! Не ждал, боялся даже думать, а Митрич сказал, что ты вообще не вернешься! Ушел в дацан к далай-ламам, ходишь в оранжевой хламиде под черным зонтиком, четки перебираешь.

Они обнялись, затопали на месте, громко хлопая друг друга по плечам. Митрич снова прослезился и сделал вид, что ему в глаз попала соринка.

– Была у меня такая мыслишка, – признался Монах. – Тишина, покой, заснеженные пики, мысли о великом, но… не срослось! Оказалось, не готов ни морально, ни физически. Веришь, Митрич, твое пиво по ночам снилось! Как сижу я с Лешей за нашим столиком в углу, обсуждаем текущий момент, а ты в бабочке уже несешь пивко и фирмовые бутерброды с копченой колбаской и маринованным огурчиком. Поверите, слюной захлебывался. Слаб аз есмь, признаю и печалуюсь.

– Я сейчас! – встрепенулся Митрич. – Садитесь, ребята!

Они уселись. Добродеев молча рассматривал Монаха.

– Что? – спросил тот наконец.

– Не верю, что ты вернулся. Насовсем или как?

– Вернулся. Не знаю пока. Думаю, насовсем. Ну, разве что буду выскакивать на пару месяцев глотнуть свежего воздуха. Надумал вот купить квартиру.

– У меня есть классный брокер, – обрадовался Добродеев. – Не вопрос. Слушай, Христофорыч, а ты действительно жил в монастыре? Я иногда позванивал Жорику, он держал меня в курсе.

– Жил рядом с монастырем, в Гималаях. Неделю.

– У них что, гостиница там?

– Гостиница – громко сказано. Маленькие бедные гостинички, называются лоджии. Общая комната с «буржуйкой» на первом этаже, на втором – номера-люкс, с позволения сказать. Холод собачий. Кроватей нет, пустые деревянные нары – спишь в спальнике. Если много народу, то прямо на полу. В окнах не стекла, а одно название, дует безбожно. Зато видны розовые заснеженные пики. На рассвете открыл глаза и… нет слов! Снизошло! И понимаешь, что жизнь внизу – суета-сует и всяческая суета. Там тусуются бродяги и романтики со всего мира – братство, понимаешь? Люди без возраста. Все друг друга знают, помнят, радуются. От разреженного воздуха вечная эйфория. Посиделки до утра, байки на интернациональном новоязе, понятном всем, гогот, совместные трапезы, тут же сколачиваются группы по разным маршрутам. Романы завязываются… Леша, ты не поверишь, но это входит в кровь.

– Завидую, Христофорыч. Завидую и чувствую себя серым обывателем. Лам видел?

– Конечно! В монастырь можно зайти даже во время службы. Народ приветливый, смирный, все улыбается да кланяется. Кстати, подарок! – Он вынул из кармана два пакетика пергаментной бумаги, протянул один Добродееву. – А это нашему Митричу. – Он отложил второй в сторону.

– Что это? – Добродеев с любопытством развернул пакетик и вытащил крошечный желтый вымпел с черными характерными иероглифами непали.

– Мантра. Заклинание. Как у нас говорят, привязка на удачу, здоровье и деньги.

– Спасибо, Христофорыч. Это вешается на шею или как?

– Можно на шею, можно прицепить в машине или дома на стенку. Действует везде одинаково. На здоровье.

– Неужели все полтора года там?

– Нет, там я был три месяца. Остальное время я был один. Восходил на хребты и спускался в долины. Потом Алтай. Костерок, речка, лес шумит. И ни телефона тебе, ни Интернета, ни ящика – так же, как тысячу лет назад. Пять тысяч. Сто… Понимаешь? И зверье непуганое вокруг.

– Ты, Христофорыч, последний романтик, – вздохнул Добродеев.

– Таких, как я, много, Леша. Просто народ не ходит по тем дорожкам. Кафешки, горячая вода, сериалы, крыша над головой, дружбаны – как отказаться? А там одиночество, но ты его не ощущаешь, некогда, потому что нужно рыбу поймать или дичь отстрелить, насобирать ветки для костра, сварить уху, поискать ягод, приготовить постель, посидеть вечером у огня, заварить чай на листьях и ягодах – вот день и прошел. Сидишь, смотришь в огонь и думаешь, думаешь… Думается там замечательно. И спится замечательно. Звезды над головой, иногда филин ухнет, эхо прокатится по верхушкам. И депрессий там не бывает. А рассветы какие! Ты, Леша, хоть раз просыпался на рассвете в лесу?

– Знаешь, Христофорыч, меня эта романтика как-то никогда особенно не привлекала, да и змей боюсь.

– Много потерял. Представь себе: ни ветерка, все застыло между ночью и ранью, только вода по камням журчит. Умываешься, аж зубы леденеют. Ухнешь в речку, вынырнешь и – на ту сторону! Потом обратно. Выскакиваешь – зуб на зуб не попадает, но свеж, бодр и оптимистичен. Разотрешься до красноты и кофейку горячего, и кусок мяса зубами рвешь. Не смог от кофе отказаться – увы, слаб человек, Леша. Ну да красивые слабости украшают жизнь.

– Давай вместе, – Добродеев сглотнул. – Переживем зиму – и на волю. Возьмешь?

Монах кивнул.

– А то жизнь проходит, погрязли в мелочовке, копаемся в дерьме… Напиши, Христофорыч, я напечатаю. Путевые заметки.

– Я подумаю. Ты, говорят, книгу пишешь?

– Пишу. Тебе там не икалось? Ты у меня главный герой.

– Дашь почитать. Кстати, у меня к тебе вопрос, Леша. Помню, у тебя были связи… Около двух недель назад, а точнее, двенадцатого октября, была убита женщина, в прошлом судья. Ты что-нибудь знаешь? Убийство действительно имело место?

– Знаю, Христофорыч. Имело. Ее звали Нина Владимировна Сидакова, судья в прошлом, давно на пенсии. Жила себе спокойно, никому не мешала, обеспеченная вдова, по слухам, очень активная женщина – и бегала, и в проруби купалась, и на курорты летала по два раза в год.

– Понятно. Что-нибудь уже известно?

– Христофорыч, откуда такой интерес? – удивился журналист. – Не успел вернуться, как… В чем дело?

– Расскажу, Леша. Помнишь мой сайт?

– «Бюро случайных находок»? Трудно забыть. Незабываемый сайт. И что?

– А то, что не успел я вернуться, полез в почту, а там предложение встретиться от женщины по имени Лика. Как будто она только того и ждала, чтобы я вернулся.

– И что?

– А то. Мы с ней встретились, и она мне выложила про убийство. Убитая женщина – ее тетка, оказывается. За три недели до убийства погибла другая женщина из семьи, жена отца Лики – Нора. Разбилась на машине. Лика совсем девчонка, причем без царя в голове, и я засомневался… – Монах замялся. – Я допускал, что она сочиняет. Попросту врет.

– Зачем?

– Зачем-то. Играет роль.

– Хороши игрушки! А что за семья? Я тут многих знаю.

– Отец семейства Роман Владимирович Левицкий, очень немолодой…

– Левицкий? – воскликнул журналист. – Знаю, конечно. Это наша городская знаменитость. Был у нас в театре главным режиссером, потом уехал за границу на несколько лет, потом вернулся… Давненько я о нем не слышал. Как он?

– Пишет мемуары, почти не выходит из дома по причине почтенного возраста и хворей. Жертва – его старшая сестра, с которой он много лет не поддерживал отношений. У него трое детей – Лика, младшая, будущая актриса, та, что написала мне – без царя в голове. Старшая – Лариса, которая не поддерживает отношений с отцом, и брат, журналист-неудачник.

– Ленька Левицкий! Да какой он журналист, недоразумение сплошное. Убитая его тетка?

– Да. А женщина, что разбилась, – жена Левицкого, то есть их мачеха. Намного моложе старого Левицкого. Все друг друга терпеть не могут, никто ни с кем не общается, а тут еще эти смерти. Леонид постоянно на мели, ожидает наследства, тянет из отца на жизнь. Старшая, Лариса, – адвокат, характер нордический. Младшая… та самая – отдельный разговор, очень странная особа, доложу я тебе. Семнадцати лет от роду, но врет, что двадцать, и все время играет роль. Кроме того, на голубом глазу вытаскивает из шкафа все семейные скелеты и приводит всякие порочащие подробности…

– А чего она хочет?

– Она считает, что должно произойти еще одно убийство, и просит вмешаться.

– Откуда она знает?

– Знаешь, что такое дедукция?

– Ну… выводы от общего к частному. Все люди смертны, Сократ – человек, значит, смертен… как-то так.

– Вот так примерно Лика и рассуждает. Убивают членов семьи, они все члены семьи, значит, их тоже… это самое.

– Глупости! Смерть мачехи, скорее всего, случайность.

– Скорее всего. Грубо говоря, вероятность пятьдесят на пятьдесят, но с каждым новым убийством кого-то из семьи вероятность того, что это случайность, уменьшается. Согласен?

– В общем… согласен. То есть ты думаешь, что… что ты думаешь, Христофорыч?

– Не знаю, Леша. Мало информации. Может, ты по своим каналам… – Монах выразительно посмотрел на журналиста.

– Что именно?

– Сначала по тетке. Было ли ограбление, следы взлома, кого подозревают, угрозы, телефонные звонки… словом, все, что у них есть.

– Кое-что я уже знаю, – сказал Добродеев. – Она получила несколько почтовых открыток без текста и обратного адреса, там был только год… не помню точно, восемьдесят какой-то. Не то второй, не то третий. Версия… одна из версий – месть за вынесенный когда-то приговор. Они собираются перелопатить архивы и подобрать подходящие кандидатуры на роль убийцы.

– Восьмидесятые? Давненько. С какого перепугу убийца так долго тянул?

– Мало ли, всякие бывают обстоятельства. Может, кто-то из семьи осужденного…

– Бывают всякие, – покивал Монах. – Кто-то из семьи, говоришь? Прямо вендетта, как-то не по-нашенски, Леша, мы люди незлобивые, так долго ждать не будем. Узна́ешь?

Добродеев кивнул.

– И о гибели этой женщины, жены Левицкого. Ее звали Нора, она была актрисой. Откуда возвращалась – дело было на загородном шоссе, поздно вечером, они живут за городом; что с машиной, ну, там, неисправность… не знаю. Все, что выявила экспертиза, как-то так. Все, что сможешь. И еще. Что представляет собой Посадовка в данный момент? Во времена моей юности это был занюханный пригород, мы туда с Жориком ходили драться с местными пацанами и купаться в пруду. Помнишь Жорика?

– Конечно, помню! Как он?

– Нормально. Крутится.

– А бизнес? Никто больше не наезжал?

– С тех пор никто. Бизнес в порядке. Леша, Левицкие живут в Посадовке, потому и спросил. Меня пригласили к ним в гости.

– Посадовка сейчас почти город. Западная часть не изменилась, а в восточной лет десять назад стали селиться денежные мешки, там не дома, а замки с заборами по три метра. Экология хорошая, речка чистая, лес. Цены на землю подскочили в десятки раз. В какой части они живут?

– Понятия не имеют. Лика пригласила меня на день рождения матери.

– Матери? Но ты же сказал…

– Она уже двенадцать лет как умерла, Леша, но семья отмечает день ее рождения – пятнадцатого ноября, – традиция такая. Это единственный случай, когда они собираются вместе. Дом, думаю, в «старой» части, так как ему чуть не сотня лет. Деньги у них водятся, но они не олигархи, как я понимаю. Отцу отстегивают роялти за спектакли, которые до сих пор идут, он и сыну на жизнь подкидывает.

– Пойдешь?

– Еще не решил. Понимаешь, история какая-то сомнительная, да и Лика – девчонка ушлая, с фантазией, не знаю, что задумала.

– Ты думаешь, она в чем-то замешана?

– Вряд ли, но от нее можно ожидать чего угодно.

– Ты действительно веришь, что произойдет еще одно убийство?

– Я не знаю. Не удивился бы, если бы оказалось, что ей что-то известно.

– Почему же она не сказала?

– Трудно сказать, что у нее в голове. Она все время играет роль, притворяется, смотрит наивными глазами и выкладывает такие подробности о семье, что невольно думаешь – притворяется или действительно глупа? Возможно, она знает что-то, но поскольку речь идет о семье, то боится, потому и позвала на помощь. Это наводит на мысль, что поделиться ей больше не с кем.

– Чем она занимается? Учится?

– Учится в театральной студии, будущая актриса.

Добродеев рассмеялся.

– Знаю я эту братию! Игра, экзальтация, чем слабее и бесталаннее, тем больше фанаберии. Семнадцать лет, совсем девчонка… Конечно, играет.

– Отец – известный режиссер, а что, если и ей тоже охота примерить лавры великого режиссера? И поставить спектакль на семейном празднике? Ты меня знаешь, Леша, я вижу людей насквозь, а что она такое – не понял.

– Там нечего понимать, Христофорыч. Нет там ничего – что видишь, то и есть. А ты ищешь двойное дно. Вот что значит привычка долго сидеть и думать, глядя в костер. В жизни все проще. Девчонка она и есть девчонка, вспомни себя в семнадцать. Тоже напускали на себя, делали вид, всякие понты пацанские…

– Ты думаешь?

– Уверен. Познакомь нас, интересно было бы взглянуть.

– Ладно, как-нибудь при случае. Может, ты прав, Леша, не приходилось как-то сталкиваться с современными малолетками.

– Только не нужно их переоценивать. Что, охота ввязаться?

Монах задумался. Пропустил бороду через пальцы и сказал:

– Засиделся я в лесу, Леша. Можно бы и ввязаться. Иначе, зачем сайт? Предложил помощь и в кусты? Посмотрим. Мы вместе?

– Не вопрос. Как в знаменитой пиратской песне… спина спиной у мачты против тысячи вдвоем. Эх, Христофорыч, если бы ты знал, как мне тебя не хватало! – Добродеев дрогнул толстыми щеками. – Ладно, к черту лирику! Давай, друг мой, примем за наш Детективный союз толстых и красивых любителей пива! А потом за твое возвращение. А потом за бизнес. Дел непочатый край! Когда нужна информация?

– Чем раньше, тем лучше. Все, что сможешь, Леша. Спектакль назначен на послезавтра на шесть вечера. Я должен прибыть во всеоружии.

Глава 6

Знакомые все лица, а также Монах

Монах достиг пределов Посадовки, поплутав, несмотря на кривой план, начертанный рукой Лики, нашел наконец дом тринадцать по улице Цветочной и полез из машины. Открыл ворота, придавил кирпичом и въехал во двор. Запарковался у дома рядом с другими машинами. «Бьюик», с кровью вырванный у Жорика с заверениями беречь, не лихачить, «а то знаю я тебя», и ничего, кроме минералки, не пить, предмет его любви и гордости, выглядел солидно и достойно рядом с «Мерседесом», «Хондой» и «Лендровером», стоящими тут же. Жорик очень переживал и вознамерился было ехать с Монахом, но Монах его отговорил.

Он высадился из «Бьюика», пискнул пультом и зашагал к дому. Дом – несуразное, с асимметричными темными крыльями мрачное двухэтажное сооружение под островерхой черепичной крышей, красной когда-то, а сейчас изрядно потускневшей, покрытой серо-зеленым мхом, – имел на себе налет готики и смотрелся настоящим родовым гнездом. Почти все окна были освещены, из трубы валил дым – топили камин, понял Монах. Трава была покрыта побуревшими листьями, на длинных клумбах вдоль дорожки торчали полумертвые растения с полумертвыми цветками, схваченные первыми заморозками. За домом угадывался сад; запахи каминного дыма, мокрой земли и поникшей зелени смешивались в острый, неприятный носу коктейль, наводивший на печальные мысли об угасании, тлении и смерти. Монах оглянулся – соседних домов не было видно, участок по периметру беспорядочно зарос кустами малины, как он определил, и еще какими-то, возможно жасмином или сиренью. Одичавший сад, запредельная тягучая тишина, сизый рыхлый туман, наползающий из сумеречных закоулков… Монах поежился. Даже освещенные окна не добавляли картине оптимизма.

Ступеньки, а потом и крыльцо затрещали под его солидным весом. Он поправил галстук-бабочку, хотя под бородой все равно не видно, внушительно кашлянул и надавил на кнопку старинного медного звонка. Вздрогнул от скрежещущего звука и оглянулся…

Он не услышал шагов и невольно отступил от распахнувшейся двери. На пороге стояла высокая тонкая женщина и смотрела вопросительно. Свет падал из-за ее спины, и вокруг головы светился нимб.

– Добрый вечер, – сказал Монах. – Я Монахов.

– Прошу! – Она посторонилась, и Монах вошел в большую темноватую прихожую.

Женщина была безликой, что немедленно бросалось в глаза. Невыразительное лицо, бледное и бесстрастное, гладко зачесанные светлые волосы, узел на затылке. Темное платье и туфли на низких каблуках. Нитка жемчуга. Образцовая экономка из буржуазного дома средней руки.

Она повернулась и пошла вперед. Монах последовал за ней. Из глубины дома слышались голоса, смех, звяканье посуды. Он появился на пороге гостиной, и голоса смолкли. Он стоял на пороге – большой, внушительный, в темно-сером костюме, с окладистой бородой и перехваченными кожаным шнурком волосами. Люди за столом молча рассматривали Монаха. Он пробасил: «Добрый вечер, господа!» Ответили ему вразнобой. Он обежал взглядом всю компанию, выхватывая тех, кого узнал по описанию Лики. Во главе сидел полный седой старик в черном, на голове его красовался красный шутовской колпак с бубенчиками, а в левом ухе – серебряная сережка – видимо, отец семейства, культовый режиссер Роман Левицкий; напротив, через стол, – молодая женщина со строгим лицом учительницы, не иначе старшая дочь Лариса. Монах задержал на ней взгляд – она ответила ему жестким и вызывающим взглядом. По правую руку от хозяина сидел молодцеватый старик с седыми усами и стрижкой ежиком – доктор? По левую – немолодая, сильно накрашенная дама с густыми бровями и пышной прической, рядом с ней Лика, затем молодая красивая женщина с недовольным лицом. «Ирина!» – вспомнил он. Рядом с ней – молодой человек с коротким носом и пухлыми детскими губами, похожий на старика, видимо, журналист-неудачник Леонид Левицкий. По левую руку от него еще одна женщина, красивая и пышная – не иначе, Алиса. Пару, сидевшую к нему спиной, разглядеть он не сумел – они не повернулись.

Лика выпрыгнула из-за стола, бросилась к Монаху. Схватила за руку, чмокнула в щеку и объявила:

– Мой друг Олег Монахов! Прошу любить и жаловать! – И драматическим шепотом на ухо, встав на цыпочки: – Молодец, что пришел! Я так соскучилась!

Монах, давший себе слово не реагировать на нахальную девчонку, тем не менее оторопел. Ирина недовольно фыркнула. Лариса продолжала неодобрительно рассматривать его в упор.

– Лика, кто это? – произнесла она резко.

– Мой друг! – вызывающе заявила Лика. – Олег, это моя семья! Моя любимая сплоченная крепкая семья! Мой папочка Роман Владимирович! – Она махнула рукой в сторону полного старика в колпаке. – Доктор Владимир Семенович, старейший друг нашей семьи. Это Элла Николаевна, подруга мамочки, заслуженная актриса.

Немолодая дама помахала Монаху пальчиками, вздернула густую бровь и сказала низким прокуренным басом:

– Привет! Обожаю крупных мужчин! А то теперь одни глистоперые остались, прости господи, смотреть не на что.

Была она сильно накрашена, как уже упоминалось, и наряжена в открытое красное платье с обилием сверкающих не то бижу, не то подлинных самоцветов, что требовало изрядной смелости из-за дряблой старческой кожи, усыпанной пигментными пятнами. В ней были порода и стать: прямая спина, вызывающий взгляд черных глаз, смоляные брови, и голову она держала высоко – сказывалась сценическая выучка. Она с ухмылкой смотрела на Монаха, и тот почувствовал, как загорелись уши. Назвать ее старухой не повернулся бы язык. Монах недолго думая подмигнул ей. Она сложила губы для поцелуя и громко чмокнула. Лика хихикнула.

Старый Левицкий погрозил пальцем:

– Элла, оставь мальчика в покое! Знаете, Олег, на ее счету штабеля разбитых сердец, держите ухо востро, не попадитесь. А как она поет цыганские романсы! Слезу из камня вышибает, извините за банальность. Продолжай, дитя мое.

– Это моя старшая сестра Лариса, – сказала Лика с гримаской. – Самая умная и успешная в семье. Кругом положительная, но незамужем, что удивительно. – Лариса шевельнулась протестующе, но промолчала. – Брат Леня, известный писатель, с супругой и подругой супруги Алисой. Почти классик. Ирочка, Алиса, встаньте, девочки, покажитесь во всей красе. А это Виталий и Екатерина, близкие верные друзья незамужней сестры Ларисы…