Ночь сурка

– Здоров, здоров. Засвидетельствуешь, а как же! – сказал Иван, подталкивая его. – Давай приходи в себя, и за стол.

– Может, хотите переодеться? – сказала Елена. – Я провожу… Паша, в какую комнату?

– Пошли, – бросил дядя Паша. – Сам провожу. Ты Любу позови, скажи, в пустую крайнюю. Пусть принесет чего надо.

– Не надо в крайнюю! – воскликнул Иван. – Там привидения. Он будет со мной. Мы в одной. Сам провожу. Пошли, Федя!

– Интересный мужик, – сказал Дим, когда они вышли.

– Красавчик! – перебила Зоя. – А Елена-то наша как завибрировала! Надеется, болезная.

– А где Наташка? – вдруг спросил Дим. – Пора бы им вернуться. Или случилось непоправимое?

Они переглянулись. Дим вскочил…

…В мастерской горели два неярких боковых светильника. Холод был как на псарне. Рубан сидел в кресле в расстегнутой дубленке, надетой на полосатый черно-зеленый махровый халат, нечесаный, заросший седой щетиной. Окна на веранду были раскрыты, под окном намело сугроб. С одной стороны от него сидела на табурете Наташа-Барби, держала его за руку; с другой, на полу – Нора. Поодаль стоял Артур. Нора поднялась Диме навстречу, завиляла хвостом, ткнулась головой в колени.

– Отец, ты как? – спросил он. – Не простудишься?

– О, сынок! Вспомнил про старого папу, пришел. Спасибо, сынок. Если даже и простужусь, кого это трогает.

– Дима, я тут спросила Леонарда Константиновича, сказала, что мы все выпили. Он сказал, дядя Паша даст, – сказала Наташа-Барби.

Дим вытаращил глаза.

– Леонард Константинович сказал, что распорядится, – с нажимом повторила Наташа-Барби, смотря на него в упор, словно намекая на что-то. – Леонарду Константиновичу уже лучше…

Дим недоуменно уставился на девушку.

– В глотках пересохло? – спросил Рубан.

– Знаешь, если ты рассчитывал, что народ будет пить чай, то… сам понимаешь.

– Не идиот, не рассчитывал. Надо было взять у Паши.

– Так он же не дает!

– Неужели выжрали весь погреб? – удивился Рубан. – Однако. Искали?

– Где? Марго не знает.

– Надо было съездить в поселок.

– Так пытались же! – вырвалось у Дима.

Наташа-Барби схватила его за руку и сказала:

– Пытались, но дорогу завалило.

Она покачала головой, и тут до Дима наконец дошло: они не решились сказать отцу про журналиста! Он взглянул на Артура – тот пожал плечами.

– Леонард Константинович, я принесу вам поужинать.

– Спасибо, девочка. – Рубан погладил Наташу-Барби по щеке.

– Отец, тут еще один гость заявился на ночь глядя, – сказал Дим. – Говорит, ты пригласил.

– Я пригласил? Никого я не приглашал. Кто таков?

– Какой-то философ. В смысле, профессор философии. Друг нашего Ивана.

– Профессор философии? – недоуменно переспросил Рубан. – Какой к черту… – Он запнулся, подумал и сказал: – Точно, пригласил. Профессора философии… да! А кому не нравится, не держу, скатертью дорога. Где он?

– Переодевается. Иван забрал его к себе в комнату.

– Выйти разве на люди… – Рубан задумался, пожевал губами.

– Я могу привести его сюда, – сказал Дим, поймав взгляд Наташи-Барби.

– Ладно, уговорили. Засиделся я чего-то… Выйду! – решил Рубан. – Позови Пашу!

Наташа-Барби поднялась.

– Вы что, не сказали ему про журналиста? – спросил Дим в коридоре.

– Мы собирались, но Леонард Константинович выглядит неважно, – сказал Артур. – Подумали, что надо подождать до завтра, может, что-то прояснится.

– До завтра? Он увидит, что его нет за столом… Надо сегодня! Придумали, что соврать?

– Никто не ожидал нового гостя, – сказала Наташа-Барби. – Нехорошо получилось.

– Идиотская ситуация! Что теперь делать?

– Придется сказать.

– Слушай, тут такое дело… ты нравишься отцу, – шепотом сказал Дим, оглянувшись на Артура. – Может, поговоришь? Ты же видела, как он со мной. А тебе не откажет, даст.

– Это ваши дела, Дим, не хочу вмешиваться.

– Наташка, ты чего? Мы ж на нуле!

– Нет.

– Ну и дура.

Наташа не ответила; лицо ее сохраняло спокойное и мягкое выражение – похоже, она нисколько не обиделась…

…Рубан принял нового гостя в мастерской. Он был чисто выбрит и причесан, вместо халата на нем были джинсы и синий свитер.

– Федор Андреевич? – Он поднялся навстречу Алексееву. Бородатый коричневый терьер осторожно подошел к гостю, обнюхал. – Нора, фу! – сказал хозяин.

– Можно Федор. Добрый вечер, Леонард Константинович. Привет, Нора! – Он потрепал собаку по голове.

– Рад, рад. Весьма. Как вы добрались?

– С трудом, два раза терял дорогу. Все завалено снегом, после Зареченска уже не чистят.

– Места здесь глухие. Почистят, конечно, но не сразу. Бывали у нас раньше?

– Бывал. В студенческие времена в Ладанке был молодежный лагерь.

– Уже нет. Запустение, сорная трава, павильоны растащены. Тишина первозданная.

– Помню, речка была…

– Была и есть. Зорянка. Спасибо, что приехали, Федор. Я, признаться, сомневался. – Он встал с кресла, на цыпочках подошел к двери и распахнул ее настежь. Выглянул, убедился, что в коридоре никого нет. Пробормотал: – Никогда не знаешь… Кузнецов сказал, пришлю толкового парня, бывшего оперативника. Можешь ему довериться. Сегодня поговорить не получится, давайте завтра с утреца. А сейчас поужинаем, обзнакомимся, посидим у камина.

– Хорошо, Леонард Константинович. Что вы скажете своим?

– Что ты посредник в сделке, хотят, мол, купить две мои работы… а у тебя связи, ты надежная фигура. Без имен. Напускай туману, у нас любят теории заговора. В смысле, сплетни… хлебом не корми. Как там Леня Кузнецов? Он рассказывал, как мы познакомились?

– Без деталей.

– Мою жену Лиду сбила на машине какая-то пьяная сволочь, два с половиной года назад, двадцатого августа… как сейчас помню. Позвонили мне, так и так. Нужно приехать в морг при городской больнице… а я ничего не соображаю! Вел дело Кузнецов, виновного так и не нашли. Лида… мы хорошо жили, а тут вдруг такое. Я не мог поверить, что вот так запросто можно лишить человека жизни… запил, как водится. Марго – четвертая. Вы уже познакомились?

– Меня представили. Это ваши друзья?

– Миша Барский – мой ученик, способный художник, парень хороший, но какой-то… все не в радость, все не так, мечется, а чего хочет – самому неведомо. Ему бы в пустынь, чтобы никого кругом, и жить в пещере. Рисовать мамонтов. Привез какую-то безмозглую диву, цапаются все время. Ну, да у него вечно проблемы с женщинами, мягкий очень, они ему на голову садятся. Дима – мой бездарный сын, с очередной девушкой Наташей. Шалопай! А она хороша… особенно по утрам. – Он ухмыльнулся. – Сам увидишь. Подруга Марго Елена – ядовитая особа, но забавная, стихи читает и поет под гитару. Иван Денисенко…

– Ивана я знаю.

– Прекрасный мастер, но депрессивный, хотя по виду не скажешь. Еще Лиза и Паша, служба, так сказать, почти члены семьи. Теперь ты… философа у нас еще не было. Добро пожаловать! Ничего, что я на «ты»?

Федор кивнул.

– Я тут немного расклеился, накатило… Хорошо, что приехал. Места здесь сказочные. Я люблю, а они носы воротят, им город подавай. Всякие россказни ходят…

– Россказни?

– Да болтают всякое, места тут необжитые, старики вымирают, новые не приживаются. Это прамир, Федор. Кусок древнего мира, который дожил до наших дней. Тут такие реликты сохранились… не поверишь! Гигантские папоротники, хвощи! А сосны! Каменные бабы стоят под холмами, говорят, сторожат от чужих. Скифские, пять тысяч лет. Марго, дуреха, их боится. Что с них взять, городские, от чистого воздуха в обморок падают. Я-то думал, на лыжах пойдем, в лес, костерок… как в добрые старые времена. Мясцо пожарим, да на морозе горяченькое, с пылу с жару под водочку… Куда там! Сидят по норам, пьют. Вылакали весь погреб. Я Паше приказал: не давать! Энзэ на праздник. Пусть в поселок едут. Ну, ради тебя распечатаем, так и быть. Скучно мне, понимаешь? Силы есть, замыслы, а люди вокруг не те! Единомышленников нет, я как мамонт, понимаешь? Тоже реликт. Вроде хвоща или каменной бабы, потому и прижился тут. Суетные людишки, поговорить не с кем. Надоели. Одна радость – журналист Андрей, книгу пишет про меня. И Нора, любимая девочка. – Собака, заслышав свое имя, испустила протяжный вздох и замолотила хвостом. – Хорошая девочка, умница! – Рубан погладил ее по голове. – Книга! Какая там книга! Ему в блогах только писать на их новоязе… «алень», «иксперд», «превед медвед»… Что это, Федя? Вывернутое чувство юмора или элементарная безграмотность, прикрытая фиговым листком оригинальности? – Федор улыбнулся, вспомнив своих учней. – Но парень хороший, без вывертов. А эти недоделанные гении уже вот где! – Он резанул себя ребром ладони по горлу. – Достали. – Он помолчал немного и сказал: – Ладно, ты меня, старика, не слушай. Разнюнился… самому противно. Хорошо, что приехал. Пойдем на лыжах завтра?

Не успел Федор ответить, как в дверь постучали, и вошла тонкая высокая, сильно накрашенная женщина в длинном черном открытом платье; короткие белые волосы ее стояли торчком, тяжелые серебряные серьги с кораллами мели голые плечи. Федор встал.

– Моя любимая жена и верная подруга Марго! – объявил Рубан. – Ручку, королева! – Он схватил руку жены, прижался губами. – Красотка, правда? Дорогая, это мой старинный приятель Федор Алексеев.

Федор улыбнулся:

– Наслышан. Очень приятно. Мой друг Леша Добродеев много рассказывал о вас.

– Лешка? Представляю себе! – фыркнула Марго. – Пошли, господа! Все ждут.

И они пошли…

Глава 4

В доме мертвеца…

Рубана встретили аплодисментами, стоя. Он махнул рукой – полно, но заметно было, что доволен. Поместился во главе стола; глянул царственно. Гости потянулись к столу, стали шумно рассаживаться. Марго уселась напротив супруга, через стол.

Рубан постучал ножом по бокалу.

– Тишина, друзья! Прекрасный вечер, Новый год, первозданная природа… жить да радоваться. Гости в доме, огонь в камине, стол накрыт… больше и желать нечего! Спасибо, что уважили старика. Вот, новый гость пожаловал, философ! Федор Алексеев, профессор философии. Расскажет про смысл жизни. Расскажешь, Федор?

Федор улыбнулся:

– Расскажу.

– А давайте лучше диспут, – сказал Миша. – Или семинар. И чтоб оценки обязательно.

– Согласна! – воскликнула Зоя. – Хочу про смысл жизни!

– Твоей? – уронил Миша.

– Ты думаешь, в твоей больше смысла, чем в моей? – парировала Зоя.

Рубан снова постучал ножом по бокалу.

– Вы не подеритесь, ребята, у вас же медовый месяц, как я понял. Смысла вообще нет ни в чем, кроме творчества и любви. Федор, согласен?

– Согласен, Леонард Константинович.

– Браво! – захлопала в ладоши Елена. – Я всегда догадывалась.

– Насчет творчества согласен, – сказал Иван. – А любовь – допинг для творчества, а не смысл жизни.

– Допинг? Любовь, по-твоему, допинг? – взвилась Марго. – Да ради любви идут на подвиг!

– Или на подлость, – добавила Елена.

– Значит, любовь – допинг для подвига, только и всего, – подытожил Иван. – Или для подлости. Допинг, а не смысл! Приправа.

– Виагра! – хихикнул Дим.

– Ладно, господа. Кому для подвига, кому для подлости, зависит от мировоззрения и нравственности персонажа, – сказал Рубан. – Насчет виагры – хорошо сказано, сынок. А о какой любви, собственно, речь? К человеку или к чему другому? К деньгам, к славе, а? Миша, как по-твоему?

– У меня творчество не связано ни с чем, кроме моей фантазии и моего эго. Любовь, страсть, восторг… не мое. Тем более виагра.

– Ну и зря, – заметила Зоя.

– Однако в жены мы выбираем красивых женщин, а не первых попавшихся, – вмешался Иван.

Миша пожал плечами:

– Эффектных, я бы сказал. С кем не стыдно показаться на люди.

– Неудивительно, что ты не женат! – фыркнула Зоя. – Что, Мишенька, не идет никто?

– Зато ты нарасхват! – съязвила Марго. – Сколько раз замужем? И каждый раз приличный куш при разводе.

– Ты вроде тоже не первая, – сказала Зоя. – Какая по счету? Пятая?

Рубан сиял, переводя взгляд с одной на другую – перепалка доставляла ему живейшее удовольствие.

– Девочки, брэк! – сказал он наконец, снова постучав по бокалу. – Федор, что вы о них скажете как философ?

– Люди с чувством юмора, я бы сказал.

– Слова не философа, а дипломата. Молодец. А теперь вернемся к нашим баранам. В смысле, хочу представить тебе моих гостей. Рядом с тобой мой наследник, сын Дмитрий, с подругой Наташей. Ивана ты знаешь, он у нас в миноре после развода. Артур и Стелла, мои дорогие гости… – Он вдруг замолчал, обвел взглядом присутствующих и спросил: – А где журналист?

Молчание было ему ответом.

– Где Андрей? – повторил Рубан. – Куда вы подевали журналиста?

– Отец, он уехал, – сказал Дим после паузы.

– Уехал? Куда?

– В поселок. Поехал затовариться…

– Леонард Константинович, мы не хотели вас беспокоить, – вступила своим нежным голоском Наташа-Барби. – Андрей уехал вчера вечером и не вернулся. Мы… в смысле, мужчины и дядя Паша искали его всю ночь, нашли перевернутый джип, а сегодня с полицией и собаками… Его нигде нет, он исчез.

– Исчез?! – загремел Рубан, поднимаясь. – Что значит исчез? Почему не сказали? Что за конспирация? Миша!

– Рубан, не кричи! – Марго тоже повысила голос. – Вчера он уехал за пойлом, слетел вниз на повороте… на твоей машине, между прочим. Ты не говорил, что дал ему джип.

– Почему молчали?! Почему ни одна… – он запнулся, – не пришла и не доложила?

– Мы думали, он появится, – пробормотал Иван. – Какой-то сюр, честное слово…

– Отец, мы искали с полицией и собаками, люди из поселка были… его нигде нет.

– Что значит нет?! Куда же он девался? Взят живым?

– В машине кровь, – сказал Артур. – Ударился он крепко.

– Тут полно диких собак, – сказала Марго. – Могли утащить…

– И вы так спокойно тут сидите?! – рявкнул Рубан, хватаясь за спинку кресла. – И рассуждаете, что его разорвали собаки? И жратва вам в глотку лезет? Стадо!

– А что мы можем? – закричала Марго. – Не ори!

– Пошли вон! Все! – Рубан вдруг пошатнулся, оперся руками в стол… Лицо его мгновенно посерело и усохло, он рванул на груди свитер, со всхлипом втянул в себя воздух и тяжело осел в кресло; голова запрокинулась, глаза закрылись. Он был без сознания.

– Надо положить на диван! – взвизгнула Зоя.

Дим вскочил, бросился к Рубану:

– Отец! Наташка, сделай что-нибудь!

Наташа-Барби взяла руку Рубана. Нора вдруг тонко завыла, подняв кверху морду.

– Не трогай! – закричала Марго. – Если инфаркт, нельзя трогать!

– Надо «Скорую»… – прошептала Стелла и перекрестилась.

– Позови Пашу! – приказал Миша, и Марго выскочила из гостиной.

Дядя Паша явился через пару минут и взял командование на себя:

– Открыть окно! Переносим на диван. Аккуратне́е, аккуратне́е, ложим все разом. На него находит… сейчас пройдет. Подушку убери, голову ровно! Мокрое полотенце на лоб! Лиза!

Лиза, прибежавшая следом за ним, засуетилась вокруг с мокрым полотенцем, укрыла скульптора пледом…

– Идите к себе, – сказал дядя Паша. – Потом позову, перенесем в мастерскую.

– Жрать охота… – пробормотал Иван. – Слава богу, живой, а то у меня душа в пятки ушла. Пошли, Федя, ко мне, пообщаемся. И принять за спасение надо.

– Может, привезти врача из поселка? – спросил Федор.

– Не надо, – сказал дядя Паша. – Завтра позовем ведьму, она знает, что делать.

Федор взглянул вопросительно.

– Местная бабка, – поспешил Иван, – травница. Здесь этого добра навалом. А врачей нет. Махровое язычество, Федя. Как говорит Мэтр – прамир. Городскому человеку категорически противопоказан. – Ивану от пережитого страха хотелось болтать. – Прямо гора с плеч! Я уже думал, кранты. Тут юбилей, а у меня перед глазами некролог: не дожил. Жирным шрифтом. Пошли, Федя.

– Что случилось с журналистом? – спросил Федор.

Они вернулись в комнату Ивана. Федор достал бутылку «Абсолюта» и коробку жесткого и наперченного копченого мяса.

– Класс! – обрадовался Иван. – Сейчас снимем стресс. Господи, как я рад, Федя, что ты приехал! Понятия не имел, что вы знакомы. Общество так себе, не мог отказать Мэтру. Но огляделся… даже рад, здесь фантастический мир! Такие виды, доложу я тебе! А потом пошел снег, все закрыл. Сидим по норам, вечером собираемся в гостиной. Мишку терпеть не могу за понты. Вечно недоволен, смотрит мимо тебя, цены себе не сложит. А Зоя хороша! На хрен он ей нужен, не пойму. Еще Елена… эта вообще! Актриса. Подруга Марго. А Марго… ты рассмотрел ее? Ядовитый цветок… этот, дурман! Мэтра на старости потянуло на малолеток, у них разница чуть не в полвека. Отлил из гипса, а она раскрасила – сидит у камина как живая, кто не в курсе, слабость в коленках. Мэтр называет ее Маской, а тусовка – Марго-дубль или Идолом. Еще сын Дим, постарше мачехи будет. Этот, как я понимаю, заявился разжиться баблом, невредный малый, свойский. А вот Наташа хороша! Мы ее Барби…

– Иван, что с журналистом? – перебил Федор.

– Да хрен его знает! Ты же слышал – исчез. Тут вообще какая-то чертовщина творится… я, правда, не верю, хотя… – Он ненадолго задумался, махнул рукой. – Мы облазили все, с концами. Никаких следов. Конечно, надо было сказать Мэтру, да никто не посмел. Не поверишь, у меня аж спина взмокла!

– Куда же он делся?

– Говорю же: никто не знает. – Иван мельком взглянул на окно. – Дядя Паша – старожил, и тот ни хрена не понимает. А Мэтр что-то знает… видел, как его повело? Неспроста! То-то и оно. – Иван прищелкнул языком. – А ведь чужой человек, без году неделя знакомы. У Мэтра слабость к этому парню, все заметили.

– Как его зовут?

– Андрей Сотник. Журналист, пишет книгу про Мэтра. Подошел к старику чуть не на улице, представился, восхищаюсь, говорит, хочу книгу про вас написать. Мэтр и поплыл. Любит прогибы старик. А кто не любит? Как философ, Федя, скажи, кто не любит? А по виду не скажешь, что был хоть раз в музее, но чувак вполне симпатичный, физия радостная, из себя качок. Елена называет его футболистом.

– Комнату обыскали? – спросил Федор.

– А как же! Толпой шарились. Ни документов, ни журналистского удостоверения… ничего. Ни мобилы, ни планшета. Может, у него с собой, а где он… – Иван развел руками и посмотрел на потолок. – Я позвонил Леше Добродееву, кто таков, мол. Он ни сном ни духом, но пообещал разузнать. Правда, пол и стены не простукивали. Может, тайник?

Федор пожал плечами.

– Что он собой представляет?

– Я же говорю, здоровый лось лет тридцати, на лыжах единственный бегал, хоть и не дурак вмазать. Анекдоты пацанские травит. Свойский, одним словом, без понтов. Нормальный чувак, мне нравился.

– А что ты сам думаешь?

– Я не верю в пришельцев, – Иван шлепнул ладонью по столу и снова покосился на окно. – Лично я думаю, он очнулся и пополз куда-нибудь… а может, встал и пошел. От удара голова перестала работать, вот и зашел не туда. Тут колодцы всякие древние, может, провалился. Если бы не снег, мы бы его нашли, а так… черт его знает! Все засыпано. Вообще идиотская история, не знаешь, что и думать. Ладно, Федя, давай за спасение журналиста. Живьем или души.

Федор кивнул. Они выпили

– Кто такой… Артур, кажется? – спросил Федор.

– Адвокат, ведет дела Мэтра. С супругой Стеллой… вот уж серая мышь! Перепуганная, не в своей тарелке. Не ее компания, даже жалко девочку. А Наташа-Барби, – Иван понизил голос до восторженного шепота, – каждое утро занимается йогой на снегу… без ничего, представляешь? Почти без ничего! – Иван хлопнул себя по груди. – Сложена… ммм… богиня! – Иван чмокнул кончики пальцев. – Сидит в лотосе, глаза закрыты, тело коричневое от загара, так и блестит на солнце. Или стоит на одной ноге! Тут пару дней солнце было. Я как увидел, охренел, поверишь? Схватил камеру и… А Димка тюфяк, ни рыба ни мясо. Бедная девка. Работает в младшей группе в детском садике, представляешь? Характер ангельский. Повезло детишкам! – Иван захихикал. – Мэтр слюни пускает… смотрит на нее, аж расплывается весь. Давай, Федя, за женщин!

– Как допинг? – спросил Федор.

– Один черт! Допинг, не допинг… Что мы без них! Нет ничего красивее женского тела, Федя, это я тебе как профи. Взять хотя бы Наташу-Барби… я тут задумал новую серию, кодовое название «Статика» или «Паноптикум»… потом додумаю. Женщины и Маска, и чтобы непонятно, кто живой, а кто гипсовый, представляешь? Неподвижные, в странных позах, раскрашенные… Наташа-Барби вообще сидит на снегу. Помнишь стеклянных кукол, Федя? Как мы щелкнули этого изувера, а?[1]

– Помню.

– Поехали! – Иван поднял стакан. – За женщин!

…Они пили за жизнь, за встречу, за Мэтра, снова за журналиста и снова за женщин. Одной бутылкой не обошлось, и Иван достал из загашника другую.

Угомонились около трех. Иван пошел провожать Федора, и они долго пытались вспомнить, где его комната. Потом Иван сообразил, что они квартируют вместе, что Лиза принесла постельное белье, сложила на стуле и наказала постелить гостю на диване.

…Вырвал Федора из еще хрупкого сна жуткий придушенный вопль. Он рывком сел, прислушиваясь. Вопль повторился, доносился он словно из подвала. Федор толкнул в плечо Ивана. Тот сонно забормотал:

– Что? Что, Федя? Утро?

– Кто-то кричит, – шепотом сказал Федор. – Слышишь?

Вопль повторился на какой-то особенно высокой ноте, резко оборвавшись.

– Это петух, сволочь, орет, – пробормотал Иван. – Я тоже как услышал, чуть не офигел! Вурдалак, а не петух… где-то в поселке, далеко… спи!

Федор вернулся на свой диван. Петух проорал еще раз, потом ему ответили другие. Они надсадно орали, хрипло, вразнобой – Федор представил себе петушиный хор – с десяток красно-зелено-синих петухов с открытыми клювами, с жесткими когтистыми лапами, хлопающих крыльями, вопящих на весь мир, приветствуя рассвет и солнце. И запевалу, того, кто заорал первым – самого красного, громадного, как… феникс! Он невольно взглянул на окно – за окном была ночь. Не приветствуя, подумал Федор, а предвещая. Предвещая день и солнце…

Глава 5

Доверительная беседа

На верху головы есть лотос,                                 светящийсясобственным светом. С него струитсяпрохладный нектар, исцеляющий                                все болезни.Тот, кто считал его лепестки,говорит, что их тысяча.Нектар этот – жизненная сила.Р. Минаев. На верху головы есть лотос…

…Иван растолкал Федора около восьми.

– Иван… что случилось? – спросонья спросил Федор.

Вчера они хорошо пообщались. Иван многословно рассказывал о творческих задумках, поминутно убеждая Федора, что он единственный человек, который его понимает. Федор устал до чертиков, но послать Ивана после подобных откровений, смахивающих на шантаж, и пойти спать, постеснялся. Шантаж лестью – страшная штука! А потом проснулись петухи…

– Вставай! А то пропустишь шоу! Давай, Федя, одевайся!

В коридоре он сунул Федору первый попавшийся тулуп с вешалки и потащил во двор. Привел к веранде за домом, прилепленной к мастерской. Тут уже торчали Артур и дядя Паша. Дядя Паша делал вид, что чистит дорожку. Артур любовался восходящим солнцем.

– Смотри, Федя! Только ради этого стоило сюда ехать!

На лице его было написано упоение и восторг, руки сжимали фотокамеру. На деревянном полу заснеженной веранды на циновке сидела в позе лотоса Наташа-Барби в белом купальнике. Глаза ее были закрыты. Безмятежное лицо, узел волос на макушке. Загорелая, неподвижная, как статуэтка, в первых белых лучах ледяного солнца.

– Это же охренеть! Ну? Это же… совершенство!

– Да, сильно, – сказал Федор. – Удивительно, что она не мерзнет.

– Йогам все равно. Ты думаешь, Мэтр торчит в мастерской просто так? Нет, Федя, не просто так. Необыкновенная девушка! Красотка! Повезло Диму, а ведь дурак-дураком.

Они стояли перед верандой, во все глаза уставившись на девушку. Иван клацал камерой. Федор испытывал чувство некой сюрреальности – полуобнаженная девушка и снег казались порождением чьей-то изощренной и странной фантазии.

– Как, по-твоему, Федя, йога – это мировоззрение или физкультура? – спросил Иван шепотом.

Федор не ответил…

* * *

– Садись, Федор. Как устроился?

Рубан полулежал на диване, обложенный подушками; был он бледен, на щеках пробилась седая щетина, что вкупе со спутанными волосами придавало ему вид несколько диковатый. Курил сигару. Синий вонючий шлейф дыма тянулся к открытому окну. В мастерской стоял страшный холод.

– Прекрасно, Леонард Константинович. Спасибо. Вы как?

– Нормально. Давление дает о себе знать. Тебе спасибо. Если честно, не ожидал. Поделился с Кузнецовым, а он возьми да скажи: пришлю тебе, мол, толкового человека, он разберется. Из наших, бывший опер, ныне философ. Вот это финт! Из оперо́в да в философы. Я особь любопытная, навел справки, и оказалось, что ты, Федор, личность в городе известная, и у нас много общих знакомых. И все закатывают глаза и говорят с придыханием: «О, Федор Алексеев! Ах, Федор Алексеев!» Окончил юридический и философский, работал оперативником, потом следователем, потом ушел на преподавательскую работу. Такая занимательная биография. Можешь объяснить мне, что общего между оперативной работой и философией?