Не мешайте палачу

– Конечно, не видел, – быстро произнес мужчина постарше. – Мы в Самаре не были, ему показалось.

– Ага, мы местные, – подтвердил второй.

– Ну вот и я о том же. Говорю ему, чтоб лечился, а он ни в какую. Думает, я хочу его в дурдом запихнуть. Думает, мне его деньги нужны. А зачем мне? У меня своих миллионов выше крыши, не знаю, куда их девать. Кстати, дружочек, – она полезла в сумку, вытащила кошелек и протянула младшему купюру, – пойди-ка принеси мне выпить. Сдачу можешь оставить себе за хлопоты. Возьми мартини, только смотри, не сухой, а «бьянко». Не перепутай, детка.

– Пашка – это ваш муж? – осторожно полюбопытствовал старший.

– Объелся груш, – фыркнула Настя.

Ответ был пошлым, но в данной ситуации единственно правильным. Ни да, ни нет – понимай как хочешь.

– И давно он у вас такой подозрительный?

– А черт его знает, – она сделала выразительный жест рукой. – Я его два года не видела, он срок мотал. Только вчера освободился. Слушай, отец, а птенчик у тебя миленький. Воспитанный такой, вежливый. Я б ему отдалась, пожалуй. Сколько ему лет?

– Двадцать шесть.

– У-у-у, – разочарованно протянула она, – для меня староват. Я думала, ему лет девятнадцать-двадцать. Старше двадцати мне уже не годится.

– А вам самой-то сколько? – не сдержал усмешку ее собеседник.

– Много, отец. Почти столько же, сколько тебе. Тебе ведь под сорок, верно? Вот и мне столько же.

«Птенчик» вернулся и поставил перед ней стакан с напитком. Настя отхлебнула и скорчила удовлетворенную мину.

– То, что надо. Спасибо, детка. Короче, ребята, я на вас полагаюсь. Если он опять начнет зудеть, я вместе с ним к вам подойду, вы уж подтвердите, что ему привиделось, лады? А то он мне своей манией преследования всю плешь проел.

– Конечно, – закивали оба. – Подтвердим, не сомневайтесь.

Павел все не возвращался, и Настя начала нервничать. У нее больше не было повода задерживаться за их столиком, но, пока они с ней разговаривали, она по крайней мере могла быть уверена, что они не кинутся его искать.

– Слушай, дружочек, – обратилась она к «птенчику», – а тебе сколько лет? Правда, что ли, двадцать шесть?

Он в изумлении уставился на нее, потом перевел взгляд на старшего компаньона.

– Наша гостья сказала, что ты ей очень нравишься, только вот возраст твой ее смущает.

– Между прочим, гостью зовут Анастасия, – вставила Настя. – А тебя, детка? Давай уж познакомимся ради такого случая.

– Ради какого случая? – тупо переспросил тот.

– Ради выигрыша в тысячу долларов. Так как тебя зовут-то?

– Сережа, – растерянно произнес он, запинаясь. – А его – Коля.

– А про него я не спрашивала, – ласково сказала она. – Куда ж ты, птенчик, поперед старших-то лезешь, а? Он уже большой, сам свое имя скажет, если захочет или если я спрошу.

Она все-таки втянула их в разговор, изображала вульгарную, не особенно трезвую и слегка сумасшедшую бабу, гладила Сережу по руке и похабно подмигивала Николаю, таскала сигареты из их пачки и внутренним метрономом отсчитывала минуты. Где Павел? Почему его нет так долго?

Она почувствовала, что ее собеседники, преодолев первую оторопь, сумели перестроиться и теперь пытаются получить ответ на вопрос: кто она такая? Она подбрасывала им информацию, не имеющую ничего общего с действительностью, старалась изо всех сил окончательно заморочить им голову, не давая прервать разговор и ощутить нарочитость ее присутствия за их столиком. Наконец в проеме двери появился Павел.

– О! – Она тут же отдернула пальцы от ладони «птенчика» Сережи. – Пашка явился. Все, ребята, счастливо. Приятно было познакомиться.

На Павла было страшно смотреть. Казалось, он даже двигался с неимоверным трудом.

– Что, совсем плохо? – обеспокоенно спросила она.

Он кивнул.

– Уходим?

– Да, наверное, так будет лучше.

Они даже не стали возвращаться к своему столику, где стояла чашка с недопитым кофе и стакан с остатками мартини. Подошли к вешалке, взяли куртки и вышли на улицу.

– Мы можем взять машину? – спросил Сауляк каким-то сдавленным голосом.

– Конечно. Они за нами гнаться не будут. Они вообще постараются теперь держаться от нас подальше и близко не подходить.

Настя подошла к краю тротуара и подняла руку. Через пару минут возле них притормозила машина.

– В аэропорт, – сказала она, наклоняясь к опустившемуся стеклу.

– Сколько?

– Сколько скажешь. Я не местная, тарифов не знаю.

– Пятьдесят «зеленых».

– Хорошо.

Она села впереди, рядом с водителем, Сауляк устроился сзади. Всю дорогу они ехали молча. Так же молча вышли из машины, подошли к гостинице и поднялись на свой этаж. И, только оказавшись в номере, Настя дала себе волю.

– Может быть, пора заканчивать эти детские игры? – зло спросила она, глядя, как Павел негнущимися пальцами пытается справиться с застежкой на своей куртке. – Что с вами происходит, Павел Дмитриевич? Я должна довезти вас до Москвы, а вы того и гляди концы отдадите прямо у меня на руках. Почему вы не хотите мне сказать, чем вы больны и как вам помочь, если вам станет хуже?

Его взгляд снова убегал от нее. Он так и не начал смотреть ей в глаза, даже в те минуты, когда разговаривал вполне дружелюбно. Наконец ему удалось справиться с застежкой, он разделся и не говоря ни слова лег на кровать.

– Или вы немедленно скажете мне, в чем дело, или я вызываю «неотложку». Мне вовсе не улыбается перспектива привезти в Москву ваш хладный труп.

– Не беспокойтесь, – тихо сказал он, не открывая глаз, – со мной ничего не случится. Скоро все пройдет. У меня уже ничего не болит.

– А что болело?

– Ничего. Я же сказал: не беспокойтесь. Все будет нормально, я вам обещаю.

– Что-то слабо верится, – откликнулась она уже спокойнее. – Вам правда уже лучше? Не обманываете?

– Нет.

Было уже совсем поздно, пора было ложиться спать, но Насте почему-то казалось, что, как только она погасит свет, с Павлом непременно что-нибудь случится. Она сняла сапоги и свитер и забралась под одеяло в джинсах и в майке.

– Почему вы не выключили свет? – спросил он.

– Чтобы видеть вас. По крайней мере, я не пропущу момент, когда вам станет хуже.

– Не станет, я же вам сказал. Выключайте свет и спите. Вам надо отдохнуть.

– Ах ты Боже мой, какая забота, – буркнула она, закутываясь в одеяло.

– Выключите свет. Пожалуйста, – попросил он.

Было в его тоне что-то такое, что заставило Настю послушно встать и щелкнуть выключателем. Теперь комната освещалась только светом фонарей и прожекторов, горящих на улице и аэродроме. Заснешь тут, пожалуй, с раздражением подумала она. Самолеты ревут прямо над головой, а на соседней кровати – тяжело больной человек. Обстановочка для здорового отдыха самая что ни на есть подходящая.

Павел лежал так тихо, что Настя постепенно стала успокаиваться. Когда у человека что-то болит, он обычно не может лежать неподвижно, крутится с боку на бок, пытаясь найти положение, в котором боль будет не так ощущаться. Ей удалось немного расслабиться, и поскольку она понимала, что заснуть в таком грохоте все равно не сможет, то попыталась хотя бы мысли привести в порядок. Она методично, минуту за минутой мысленно проживала минувший день, вспоминая каждое слово Павла, каждый его жест, каждый взгляд. Что нового и ценного она сумела узнать о нем сегодня?

– Настя, – донеслось до нее с соседней кровати.

Она подпрыгнула как ужаленная. За двое суток он впервые назвал ее по имени. Видно, совсем его припекло. Знать бы только, что именно.

– Да, я здесь, – откликнулась она так же тихо.

– Ты не спишь?

– Нет.

– Посиди со мной.

Уже и на «ты»! Эк вас разобрало, Павел Дмитриевич. Что же с тобой происходит, хотелось бы знать.

Настя торопливо откинула одеяло и села на край его кровати. Ледяные пальцы коснулись ее ладони.

– Тебе холодно? – заботливо спросила она. – Почему ты не укроешься одеялом?

– Не надо, все нормально. Просто посиди со мной.

– Хорошо, конечно.

Она легко сжала его пальцы, но уже через секунду Павел высвободил их из ее руки. Минуты шли, Настя начала мерзнуть, но не смела пошевелиться. Она совершенно не понимала, что происходит, но знала точно, что нельзя нарушать то хрупкое равновесие доверия-отчуждения, которое вдруг воцарилось между ними.

– Будь я проклят, если я когда-нибудь обижу тебя, – внезапно произнес Павел громко и отчетливо.

Настя с трудом сдержалась, чтобы ничего не сказать в ответ. Только нашла в темноте его руку и легко погладила холодные пальцы.

– Ложись, – сказал он уже тише. – Не обращай на меня внимания, я несу всякий бред. Ложись.

Она молча встала и перешла на свою кровать. До самого утра он больше не произнес ни слова.

* * *

Около восьми утра ожил и захрипел стоящий на шкафу радиоприемник, подключенный к трансляционной сети аэропорта.

– Внимание! Пассажиров рейса 726, следующего по маршруту Самара – Екатеринбург, просят пройти в здание аэропорта на регистрацию. Повторяю. Начинается регистрация билетов и оформление багажа пассажиров, следующих рейсом 726 Самара – Екатеринбург. Вылет рейса в десять часов пятьдесят минут.

Они быстро вскочили и начали собираться.

– Как вы думаете, у меня есть время принять душ? – спросил Павел.

Ого, опять на «вы». Застеснялся собственной слабости, проявленной вчера вечером? Это бывает. Что ж, решила Настя, не будем упираться, пойдем у него на поводу.

– Вполне, – разрешила она. – Минут двадцать в вашем распоряжении.

Он прошел в ванную, но дверь опять не запер. Вышел он минут через пятнадцать, чисто выбритый, и выглядел более чем удовлетворительно. Во всяком случае, глядя на него, никто не сказал бы, что накануне этот человек перенес сильный приступ какой-то болезни.

Дальше все пошло на удивление гладко. Самолет действительно вылетел из Уральска в одиннадцать часов, а около половины второго они уже получили новые паспорта и билеты на рейс Екатеринбург – Волгоград. Поздно вечером, поднявшись на борт самолета, который должен был доставить их из Волгограда в Москву, Настя немного перевела дыхание: кажется, все идет без сбоев. Вокруг не было ни одного знакомого лица, даже Короткова не видно. Это правильно, Сауляк не должен сомневаться в том, что им удалось оторваться, а ведь Юру она выдавала за одного из преследователей.

– Ну вот, Павел Дмитриевич, – сказала она, когда стюардесса объявила, что самолет пошел на посадку, – осталось последнее усилие – и все закончится.

– Нас будут встречать в аэропорту?

– Боюсь, что нет. Мне придется довезти вас до места самой.

– Уже ночь, транспорт не ходит. Или за два года вы в Москве эту проблему решили?

– В аэропорту должна быть машина на стоянке.

– Может быть, вы хотя бы теперь скажете мне, к кому вы меня везете?

– Не могу, – она покачала головой. – А вдруг вам это не понравится? Сбежите еще. Обидно же, когда после стольких мытарств я вас потеряю на последних метрах дистанции. Доедем – сами увидите. По крайней мере, вы можете быть уверены в том, что этот человек не вынашивает гнусный замысел избавиться от вас, иначе он не стал бы пытаться помешать тем, кто хочет это сделать. Так что на ближайшую перспективу жизнь вам гарантирована.

– Очень обнадеживающе, – усмехнулся он. – Дайте руку.

– Зачем? – удивилась она. – Гадать будете?

– Помогу вам. Вы же плохо переносите снижение.

– Откуда вы знаете?

– Это очень заметно. Мы же не в первый раз летим с вами в самолете. Давайте руку, не бойтесь.

Настя послушно протянула ему руку. Пальцы у Павла оказались на этот раз теплыми. Он двумя руками ощупал ее кисть, нашел какую-то точку и сильно нажал. В первый момент Настя вздрогнула от боли, но уже в следующую секунду почувствовала, что дурнота стала отступать. Сауляк не выпускал ее руку из своих ладоней, и она с удивлением поняла, что его странные манипуляции дают хороший эффект. Даже тяжесть, давящая на уши, прошла. Она прикрыла глаза и расслабленно откинулась на спинку кресла. Руки и ноги налились тяжестью, она не спала уже третью ночь подряд и теперь ощутила это в полную силу. Дремота сковала ее, стало тепло и спокойно, и Насте захотелось, чтобы это никогда не кончалось. Так и сидела бы в кресле, согревшаяся, спокойная и расслабленная, и не беспокоилась ни о чем…

– Подъем, – услышала она голос Павла у себя над ухом. – Мы прилетели.

– Господи! – испугалась она. – Я что, уснула?

– Еще как. Даже стонали во сне.

– Но хотя бы не разговаривала?

– Разговаривали. И выболтали мне все свои секреты.

Настя понимала, что он шутит, но лицо его при этом было на удивление серьезным и даже каким-то сердитым. Черт возьми, она ухитрилась уснуть, находясь в нескольких сантиметрах от источника повышенной опасности, которым не без оснований считала своего попутчика! Ничего себе! Непростительно.

Пассажиры уже выходили на трап, а у нее не было сил подняться. Павел тоже не вставал, по-прежнему держа ее за руку. Она заставила себя встряхнуться.

– Пошли, – решительно сказала Настя, вставая с кресла.

На стоянке возле здания аэропорта она нашла машину, которую сама же поставила сюда несколько дней назад. Слава Богу, в эти дни в столице стояла мягкая погода без сильных морозов, и автомобиль удалось открыть и завести без особых мучений.

Ехали молча. Настю грызло неприятное чувство, что ее использовали как пешку в чьей-то игре. Ведь она так и не смогла выяснить, что представляет собой этот Павел Сауляк и кто и зачем за ним гонялся. Правда, такое задание перед ней и не ставили. Генерал Минаев прекрасно знал это и без нее, а ее, Анастасию Каменскую, просто использовал втемную, как дармовую рабочую силу, воспользовавшись личной дружбой с одним из руководителей МВД и попросив его организовать вывоз Сауляка из Самары и доставку его в Москву.

В три часа ночи шоссе, соединяющее аэропорт с городом, было пустынным. После поста ГАИ ей нужно было проехать мимо автобусной остановки, и через триста метров их должна ждать машина. Так и есть, вот она, «Мерседес», стоит с включенными огнями. Настя притормозила и тихонько подкатилась вплотную к «Мерседесу». Из темноты ей навстречу шагнул человек и открыл дверь с той стороны, где сидел Павел.

– Выходите, Павел Дмитриевич, – сказал он.

Тот не пошевелился, даже голову не повернул.

– Настя, – произнес Сауляк негромко.

Это был второй раз, когда он назвал ее по имени.

– Да?

– Спасибо вам.

– Не за что. Я старалась.

– Не забывайте то, что я вам говорил. До свидания.

– До свидания, Павел.

Он вышел, аккуратно закрыв дверь, и пошел к «Мерседесу», но, сделав несколько шагов, внезапно остановился. Насте показалось, что он хочет сказать что-то еще. Она быстро открыла дверь и выскочила из машины. Их разделяло каких-нибудь три метра. В темноте ей плохо было видно выражение его лица, но одно она знала точно – он смотрел ей в глаза. И снова ее окатило жаркой волной, она почувствовала себя мягкой и податливой, как плавящийся воск.

Сауляк слегка кивнул ей, потом резко повернулся и сел в машину. Хлопнули дверцы, заурчал двигатель, «Мерседес» быстро набрал скорость и скрылся из виду.

Настя села за руль, но никак не могла заставить себя начать движение. Она чувствовала себя совершенно обессиленной.

Часть II

Операция «Стелла»

Глава 5

Антон Андреевич Минаев привез Павла к себе на дачу. Дом у него был теплым, любовно обустроенным и удобным, сам Антон Андреевич с удовольствием жил бы в нем круглый год, если бы не жена и дочка, которым больше нравилась городская квартира и которые были в общем-то равнодушны к прелестям загородной жизни.

– Вы, наверное, устали и хотите отдохнуть, – сказал Минаев гостю, отперев дом и включив отопление. – Располагайтесь, не смотрите, что здесь холодно, через час станет жарко. А разговоры отложим на потом.

– Я предпочел бы поговорить прямо сейчас, – сухо ответил Сауляк. – Лучше сразу прояснить ситуацию. Не исключено, что вам не захочется предлагать мне свое гостеприимство.

– Что ж, если вы настаиваете… – развел руками Минаев, в глубине души обрадовавшись. Действительно, лучше объясниться сразу и снять груз с плеч. – Тогда я поставлю чай, разговор нам с вами предстоит долгий.

Он заварил свежий крепкий чай, поставил на стол сахар, варенье и вазочку с конфетами, нарезал сыр и хлеб, которые предусмотрительно привез с собой: гость с дороги наверняка голоден.

– Вы меня знаете? – спросил он Павла, когда с приготовлениями было покончено.

– Вы – полковник Минаев, если не ошибаюсь. Или уже генерал?

– Генерал, – подтвердил Антон Андреевич. – И вы, наверное, знаете, что я много лет работал с Булатниковым, дослужился до его заместителя.

– Да, – кивнул Сауляк. – Я знаю.

– Тогда вы должны понимать две вещи. Первое: я знаю, кто вы и чем занимались. И второе: мне небезразличны обстоятельства гибели Булатникова, и я хочу в них разобраться. Для этого мне нужны вы, Павел Дмитриевич. Скажу больше: я подозреваю, что те, кто убрал Владимира Васильевича, приложили руку и к тому, чтобы лишить вас свободы, упрятать в зону, навесив вам срок.

– Тут вы ошибаетесь, – едва заметно усмехнулся Павел. – В зоне я оказался вполне самостоятельно, по собственной вине и по собственному желанию.

– И чего же было больше, вины или желания?

– Одно вытекало из другого.

– Понятно, – задумчиво протянул Минаев. – Это несколько меняет дело. Но, впрочем, не кардинально.

Тут генерал покривил душой. Он очень рассчитывал на то, что сможет пробудить в Павле жажду отомстить тем, кто его засадил. Но коль об этом речь не идет, то все меняется, и очень сильно. Захочет ли Сауляк разбираться с теми, кто убил Булатникова? Вряд ли. Если бы у него такое желание было, он не стал бы прятаться в зону, а вместо этого выкопал бы из земли топор войны и разобрался бы с противником. Но он этого не сделал, и очень, очень маловероятно, что спустя два года ему, Минаеву, удастся разжечь огонь мщения. Эмоции, даже самые праведные, имеют неприятное обыкновение остывать.

– Какое задание Булатникова вы выполняли перед тем, как он погиб?

– Вы же прекрасно знаете, что я вам этого не скажу, – спокойно ответил Сауляк.

– Но вы не можете не понимать, что его убийц надо искать среди тех, с кем был связан Владимир Васильевич в последнее время перед смертью. Вы отказываетесь помогать мне?

– Считайте, что так. Булатников был связан с великим множеством сильных и влиятельных людей, и любой из них мог организовать его смерть. Ваша затея бессмысленна и бесперспективна.

– Я так не считаю, – горячо возразил генерал. – Я много лет работал с Булатниковым, и я просто обязан узнать правду о его смерти и восстановить справедливость. Это мой долг, понимаете? Долг ученика, сотрудника, помощника.

Павел молчал, не спеша прихлебывая ароматный горячий чай. Он не притронулся к еде, только положил в чашку немного варенья. Генерал подумал, что если нельзя зацепить его на жажде отомстить, то можно попытаться сыграть на страхе. А если и это не получится, то в запасе остается еще чувство благодарности. Но Минаев должен во что бы то ни стало заставить Сауляка сотрудничать с ним. Для того чтобы осуществить то, что он задумал, ему нужен Павел и никто другой. Никто, кроме Павла, этого сделать не сможет.

– Вы знаете, почему я организовал вашу охрану? – спросил он.

– Догадываюсь. Кроме женщины, которую вы прислали, около меня крутились еще четверо. Кстати, кто они?

– Вы ставите меня в сложное положение, Павел Дмитриевич, – тонко улыбнулся Минаев. – Я, безусловно, раскрою вам все карты, если мы с вами будем сотрудничать. Но если вы безразличны к судьбе Булатникова и не хотите мне помогать, то я просто не имею права рассказывать вам все. У меня ведь тоже есть свои профессиональные секреты.

– Вашим секретам цена невелика. И без того понятно, что люди, которым Булатников оказывал услуги, теперь боятся огласки. У Владимира Васильевича была обширная агентура, но определенного рода задания он поручал только мне. Вот я им и понадобился, чтобы не болтал лишнего. Даже странно, что их оказалось так немного. У ворот колонии, которую я покинул, могло собраться пол-России, я бы не удивился. Если вы не хотите сказать мне, кто конкретно заинтересовался моей персоной, – не надо, не говорите. Для меня от этого мало что меняется. Все равно я буду знать, что кто-то меня преследует, а кто именно – не суть важно, потому что меры безопасности будут одними и теми же.

– Значит, вы совсем не боитесь?

– Почему, боюсь. Но это не означает, что я от страха кинусь рассказывать вам о делах Владимира Васильевича. Вы были его заместителем и учеником, и вы должны и без моих рассказов знать достаточно много. А если вы чего-то не знаете – значит, этого хотел Булатников. Вы знаете ровно столько, сколько он позволил вам знать, и нарушать его волю я не хочу.

– Я мог бы предоставить вам безопасное убежище, – заметил Минаев.

– Спасибо. Чем я должен буду за это заплатить?

– Помогите мне найти убийц Булатникова. Павел Дмитриевич, поверьте, для меня это важно, очень важно. Здесь нет никакой политики, это чисто человеческое. И потом, я не хотел вам говорить, но… Видите ли, кое-что я действительно знаю. Вероятно, Владимир Васильевич скрывал от меня какие-то факты и обстоятельства, но уверяю вас, очень немногие. Я знаю, чем занимались конкретно вы и ваша группа, которую вы курировали. Может быть, повторяю, я знаю не обо всех ваших заданиях, но даже того, что мне известно, вполне достаточно, чтобы доставить вам кучу неприятностей. Я не собираюсь этого делать, я не хочу умышленно причинять вам зло, но, если вы откажетесь помогать мне, боюсь, я буду вынужден предать огласке кое-какие факты. Повторяю, не для того, чтобы навредить лично вам, а для того только, чтобы уничтожить тех, на чьей совести жизнь Булатникова.

– Элегантный шантаж? Это не делает вам чести, генерал.

– А мне наплевать на мою честь, майор. Да-да, я знаю, кем вы были до того, как стали агентом Булатникова. И знаю, что в те времена, когда вы носили майорские погоны, у вас была другая фамилия. И знаю, при каких обстоятельствах вы лишились звания и должности. Так вот, майор, мне наплевать на мою честь, если я вынужден буду жить с сознанием того, что убийцы моего учителя, друга и командира ходят на свободе. Вам понятно? Само это обстоятельство уже не делает мне чести. Я офицер и мужчина, если эти слова вообще что-то вам говорят.

– Тогда я вынужден констатировать, что вы лжете, Антон Андреевич. Если вы знаете обо мне так много, то вы непременно должны знать, кто убил Булатникова. Я не верю в то, что вы этого не знаете.

Минаев умолк, сосредоточенно размешивая ложечкой сахар в чашке. Потом поднял на Сауляка глаза, которые стали почему-то темными и бездонными.

– Да, Павел Дмитриевич, я лгал. Я знаю, кто это сделал. И я хочу, чтобы вы помогли мне уничтожить этих людей. Видите, я раскрыл перед вами все карты. Я хочу не просто стереть этих людей с лица земли, я хочу, чтобы имя их было покрыто несмываемым позором.

– Я понял вас, – кивнул Павел. – Но я не разделяю ваших чувств. Антон Андреевич, давайте будем говорить правду хотя бы сами себе, если мы не можем сказать ее другим. То, что делал генерал Булатников, то, что делали я и мои люди по его указаниям, преступно, и это еще мягко сказано. Нас всех нужно было расстрелять за то, что мы делали. И вас заодно, потому что вы знали об этом и молчали. А теперь вы хотите покарать людей за то деяние, которое сам Булатников совершал неоднократно. Ему, выходит, можно, а им – нет? Двойной счет, двойная мораль? Для вас Владимир Васильевич – командир, друг и учитель. Но для огромного числа людей он – обыкновенный убийца и подонок. Поэтому если вы хотите мстить за его смерть, то это должно остаться вашим сугубо личным делом. Вы не имеете права привлекать к этому делу кого бы то ни было и не имеете права ни от кого требовать помощи.

– Даже от вас?

– Даже от меня.

– Неужели у вас не осталось ни капли теплого чувства к нему? Никогда не поверю.

– Мне не нужно, чтобы вы мне верили. Я вам благодарен за то, что вы прислали человека, который не дал мне сдохнуть в первые же часы пребывания на свободе и довез меня живым до Москвы. Я знаю, что вы потратили на это немалые деньги. Еще раз повторяю, я вам благодарен. Но не требуйте от меня большего.

– Что вы за упрямец! – в сердцах воскликнул Минаев.

Этот Сауляк прямо из рук выскальзывал. А генерал так на него надеялся! Если Павел не поможет, то не поможет никто. И уговорить его нужно во что бы то ни стало.

– Поймите же, – горячо продолжал генерал, – все разговоры про чистые руки – это сказочки для пионеров. Вы сами были кадровым офицером, вы служили в нашем ведомстве, и вы должны отдавать себе отчет, что существует множество целей и задач, решение которых подразумевает различные нарушения морали и этики. Оперативная работа вся с ног до головы вымазана дерьмом, так было, есть и будет. Вы не имеете права упрекать Владимира Васильевича, меня и себя самого в том, что нашими действиями нарушались какие-то нормы и кому-то причинялся вред. Это неизбежно, потому что цель этого требовала. Что толку от того, что вы сейчас начнете рвать на себе волосы и каяться в совершенных грехах? Жизнь этим не изменить. Генерал Булатников совершал все эти поступки во имя социально-одобряемой цели, а те, кто его убил, сделали это из своих собственных шкурных интересов. Неужели вы не видите разницу?