Ветви Ихуа

Александр Соловьёв

Ветви Ихуа

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Человек – это будущее человека.

Франсис Понж

Часть первая

Шедар

1

Когда на подходе зима, все силы общины брошены на заготовку мяса. Мясо – это жизнь. В леднике уже деревенеет сотня зайцев, полтора десятка косуль и даже один килун-недоросток, забитый Юмами, но для шестидесяти четырех бигемов этого недостаточно. Перед «жертвенными» Мерло Джикер огласил, что не хватает около трехсот пятидесяти фунтов. В пересчете на туши это четыре косули или пять десятков зайцев. Нехватку надо восполнить до первого снега, а снег – чхарь бы его пожрал! – может выпасть уже через две-три недели.

Сигурд готов охотиться даже днем. Его крышка – прозрачный купол-защита – искусно переделана из двух албовских. Крышка ничуть не сковывает движения, даже самые умопомрачительные, на какие способен ловий Сигурд. Однажды он охотился после восхода солнца. Мир казался сверкающей бездной, глаза жгло от яркого света, но в тот раз он воротился в убежище с двумя упитанными косулями. За нарушение правил Мерло осыпал его бранью, но Сигурд приволок гору мяса, а тот, кто приносит мясо, – герой, и ему все прощается.

Каждый день Сигурд канючит у Мерло, чтобы он разрешил охотиться дополнительно в счет зимней работы. Всякий раз, когда истекает срок охоты, Сигурд чувствует, что есть силы еще на три-четыре приличных скачка. Охота Сигурду по душе – он любит травлю и убийство. Его девиз: «Айда!» Всем сердцем ненавидит он сидеть в мастерской шахты, кроить тряпье, чинить прогнившее отопительное оборудование или детали генератора. Да только вождь упрям. Он всегда артачится, когда замечает, что Сигурд норовит поступить не по правилам. Потому Сигурд вынужден охотиться только по графику.

Но каждую охоту, захлебываясь слюной азарта, он заходит все дальше и дальше на север – туда, где скал меньше и лес гуще. Он рыскает в поисках килуньего следа, ему надо все задачи одним ударом решить. Во-первых, завалив килуна, он станет героем и заработает много браги. Во-вторых, запасов мяса хватит на всю зиму – для всех. Даже на прожорливую белоголовую суку, что месяц назад приволок один из Джикеров – Мохнатый Толстяк Уилл.

Чужачка покоя не дает. Правила таковы, что ежели ты берешь себе в рабыни суку, то до тех пор, покуда не сдохнет либо сам не прикончишь, тебе придется по часу в день выполнять дополнительные взыскные работы. А как по-другому лишний рот содержать?

Но суки едят много. Никак не меньше, чем бигемки. Видал Сигурд, с какой жадностью рабыня объедки со стола уминала. Он не имел обычая особо задумываться, это его природе претило, но в тот раз он мозгами пораскинул и рассудил, что съедает она – будь здоров, а час лишней работы, которую сделает нерасторопный Уилл, не шибко привнесет в общее дело накопления жратвы и материалов. Потому Сигурду не нравилось, что Уилл приволок в шахту эту лупоглазую уродку. А что, как она колдунья?

Но сам Уилл, похоже, был всем доволен. Он и не думал прогонять или убивать рабыню, и за колдунью ее не считал, а только то и делал, что дрюкал днем и ночью. Недаром говорят: суки дело свое знают, в постели они половчее бигемок.

Да только ему, самому неистовому охотнику, плевать на то, что там эти блудливые суки в своих вонючих постелях вытворяют. Сигурд ненавидит их, как и всех албов, за длинные белые патлы, болотные глаза, бледную, как рыбий пузырь, кожу и тонкую кость. За то, что подлые албы мать его прикончили.

Впрочем, и рыжих плечистых бигемок он любовью не особо жалует, так что нечасто с ними заговаривает. Сигурд вообще не любитель трепаться. Ярость его гложет – и это даже не какое-то там чувство, ведь чувства, вроде голода или хандры, приходят и уходят. Ярость – одна из сторон его чудовищной силы: она никогда не исчезает, она внутри спрятана, питает дюжее тело, она позволяет по ущельям носиться с быстротой ветра и взбираться на скалы с ловкостью хищника. Он знает это и доволен собой, – он чует собственную силу и видит свои отражения повсюду: ненавистью блещут его маленькие, близко посаженные глаза, и ненавистью насыщено его горячее дыханье.

Как-то раз Сигурд заявил дяде Огину, что хотел бы, чтобы чужачка валила куда-нибудь из ихней шахты. Дядя сказал, что где-то на юге, за морем, живут смешанные общины, что так оно, якобы, даже легче. При всей любви к дяде Сигурд счел это брехней – не меньшей, чем существование Пустых Земель, над которыми будто бы не летают демоны. Тогда Сигурд обратился к Мерло: пускай колдунью прикончат, не то он сам это сделает. Мерло нахмурил бледные – почти как у албов – брови и ответил, что она вовсе не колдунья, и что до тех пор, пока Уилл будет правила соблюдать, только он один и сможет решать ее судьбу.

«Ну, ты… вождь!» – Сигурд злобно засмеялся ему в лицо и ушел.

Вот уже сто семь лет, как железяки не суют лапы в природную шахту на плато Шедара: щелевидный вход в нее прячется на дне воронки, среди валунов и кустарников. Изрядная глубина защищает жителей подземелья от глаз небесных врагов, что взирают на землю сквозь кроны деревьев. Пар от обогрева в зимнюю стужу не валит вверх, он рассеивается в боковые щели.

Сто семь лет обитают здесь бигемы: они умело маскируются, путают следы, избегают дневной охоты и соблюдают Всеобщий Закон Территории.

Болтают, что первыми сюда забрались предки Мерло Джикера, пришедшие с восточных холмов, что будто бы они обнаружили на дне шахты несколько десятков бигемовских скелетов да ржавый хлам. Кое-что удалось починить, остальное соорудили из того, что с собой приволокли, и, хоть в новых лесах не так-то легко обжиться, переселенцы оказались опытны и освоились в два счета.

Говорят, что на тех землях, где в убежищах отыскивают скелеты, чистка уже завершена, и жить можно смело, – само собой, ежели бигемовские правила соблюдать. Но ходят, однако, и другие слухи: будто там, где железяки надумывают стройки затевать, бывают нежданные налеты даже на зачищенные убежища.

В общине три семейства: сорока два Джикера, двадцать Юмов и два Дзендзеля – сам Сигурд и его дядя.

Дядя Огин – единственный человек в мире, за кого Сигурд готов броситься в драку со стаей волчищ, с медведем, а то и с железякой, а горный массив Шедар с его скалами, пещерами, шахтами, сосновым и буковым лесом для Сигурда – все мироздание.

Мать Сигурда уже двенадцать лет как погибла во время одного из албовских набегов. В те времена их скромная община состояла из шестерых Дзендзелей и пятерых Ченов. Из одиннадцати в живых осталось трое. Огин увел Сигурда и его маленькую сестру Кару задним ходом и через несколько недель скитаний им троим пофартило прибиться к Джикерам. В сравнении с Джикерами Дзендзели были неотесанными, зато от природы крепкими и выносливыми.

Кара умерла три года назад, так и не родив своего ребенка, зачатого от одного из Юмов. Через полгода этот Юм – высокий зеленоглазый парень по имени Гатт – погиб во время парной охоты с Сигурдом, и один только Сигурд знал, что на самом деле случилось.

Сигурд умел ненавидеть, умел помнить прошлое, но вот чего он не умел, так это о чем-либо жалеть.

– Вставай, – трясет за плечо дядя Огин.

Сигурд разлепляет веки. Плечистый горбатый силуэт маячит над ним на фоне серого купола пещеры, покрытого натеками. В закоулке Дзендзелей нет своей лампы, но освещения, которое проникает из среднего штрека, хватает, чтобы свободно ориентироваться и даже всякие бытовые дела делать.

«С кем охочусь? Тьфу, дерьмо! С Обезьяной Своном!»

Сигурд садится, с кряхтением вычесывает на пояснице спиногрыза.

– Шибко дрыхнешь, – ворчит дядя Огин. – О, Спаро великодухствующий, помоги растолкать лежебочище. – Эти слова он повторяет всякий раз, как будит племянника, вот уж двенадцать лет, что он Сигурду за отца и мать приходится.

– Завалю килуна, – отзывается Сигурд и на ноги вскакивает.

Два прыжка – и он уже у проема, что ведет к отхожему месту. Проскальзывает в расщелину, пробегает по узкому проходу и останавливается на краю пропасти – как раз под маленькой лампочкой, прицепленной к своду в трех футах над головой. Помочившись в темную гулкую бездну, бросается обратно.

– Дядя Огин! Слышь? Нынче килуна завалю! Во как!

Сигурд гогочет, сотрясается от злобного смеха, – вспыхивают маленькие глазки дяди Огина, спрятанные под выступающими надбровными дугами.

– Гляди мне, Сижику… – Дядя Огин хватает племянника за плечи. – Ежели станешь к Северной Черте бегать, то таво… старому Джикеру пожалуюсь, пущай в твоем черепке балабанку-то прибавит, чтоб ты не энто…

– Чего не энто? Он и так, небось, прибавил, – бурчит Сигурд, освобождаясь от цепких дядиных рук и яростно почесывая у себя под ошейником. – Не знал? Так вот, прибавил. Башку теперь сносит – хана…

– О, Спаро… – удрученно вздыхает дядя Огин.

Сигурд снова гогочет, хватает со столика кувшин с водой: три глотка – и пуст. Ставит на место, причмокивает.

– Что за дела, дядь Огин? Дрыхни давай. Слышь… говорю тебе, с килуном ворочусь. Узнаешь.

Насильно уложив дядю в постель, он притискивается к нему – так они всякий раз делают перед выходом на верхняк, кроме тех случаев, когда вместе охотятся.

– Не бегал бы к Северной Черте, Сижику, – шепотом уговаривает дядя Огин.

Сигурд отвечает ухмылкой, натягивает до бровей вязаную шапку и, схватив крышку, бросается в штрек.

Не по душе ему, конечно, когда дядя недоволен. По большому счету мог бы и пообещать, что не подойдет близко к Северной Черте, да только врать Сигурд не умеет, особенно дяде: больно уж к нему привязан.

Ладно. Первым делом – в кухню, ужинать. От одной только мысли рот слюной наполняется.

Деревянные бочки разят остротой. Это в них брага дозревает. Ух, до чего же приятно этот запах ноздри щиплет.

На столе для охотников еще пусто.

– Где жрать? – спрашивает Сигурд у стряпухи Дины нарочито грубым тоном.

Он всегда приходит на пять минут раньше, и бабы каждый раз не успевают подать.

– Шибко ты хош, – недовольно, но с боязнью ворчит скуластая Дина.

Сигурд ухмыляется. Он удовлетворен: любит, когда его боятся.

Дина спешно рубит на широкой доске печеное мясо и зелень. На секунду оборачивается, открывает рот – точно хочет что-то сказать, но раздумывает и снова прячет маленькую рыжую голову за сутулой спиной.

Сигурд прислоняет крышку к серой стене, валится на скамью. Упирает локти в столешницу, почесывает бороду, ждет, мрачно разглядывая Дину из-под бровей.

Сколько ей лет, этой сгорбленной, плешивой грымзе? – ворочается мысль. – Сколько? Тридцать? А может, сорок пять? У нее двое пацанов, двое маленьких рыжих Джикеров. Их беречь надо, уму-разуму учить, кормить – до тех пор, покуда не вырастут… Помнится, однажды они чем-то захворали, и Дина вместо того, чтобы еду готовить или одежду починять, сидела над ними, выхаживала… Нет! Надо было дать природе самой решить, жить джикерятам либо подохнуть.

Сигурда это раздражало. Сам он сроду не хворал – во всяком случае, не помнил за собой такого. День-другой – и любая рана на нем сама собой затягивалась, а коли небольшая, то и за несколько часов. Бигемы – они ведь не албы мягкотелые, негоже им на мелкие царапины и болячки внимание обращать. Белобрысые – так те даже снадобья из трав готовят, колдуны поганые. В тот раз, когда джикерята хворали, Мерло где-то разжился настоями. Дина дала их детям, и те встали на ноги. Сигурду это не нравилось: ежели бы подохли – то и поделом.

Мать говорила, вот когда ему шестнадцать стукнет, тогда он непременно должен себе одну из вызревших девок взять.

Девок у бигемов рождалось вдвое меньше, чем пацанов, но пацаны, вырастая и превращаясь в мужиков, гибли куда чаще. Когда наступал половозрелый возраст, парням приходилось состязаться за право обладать девкой. Тупое это дело – из-за баб морды друг другу квасить, из-за тварей этих! – так считал Сигурд. Плечистые, сутулые, с толстыми ляжками, маленькими черепками, покрытыми редкой рыжей щетиной, лысеющие раньше мужиков…

Когда решалось, кому достанется Кара, сестра Сигурда, за нее бились Красавчик Гатт, Обезьяна Свон (оба из рода Юмов) и толстый, неповоротливый, обросший густой шерстью Уилл. С самого начала никто не сомневался, что исход поединка будет в пользу Гатта: на ту пору он был самым сильным в общине. Поединок длился несколько секунд, красавчик Гатт одолел соперников, почти не напрягаясь. Кара ушла с ним в один из закоулков Юмов.

Сигурд скрежетал зубами, крошил в руках камни, он ненавидел Гатта, забравшего сестру, ненавидел всю общину и ее правила, но пришлось смириться.

Через год Кара умерла: беременность ее погубила, а вернее, сучий сын Гатт, и он за это поплатился.

Потом, когда подросла тощая, жилистая Джус, за нее должны были драться Свон, Уилл и достигший совершеннолетия Сигурд. Сигурд сказал, что Джус ему без надобности. Тогда Свон, побив рохлю Уилла, взял ее себе. Толстяк Уилл долгое время оставался один, а месяц назад привел эту заблудившуюся суку.

Теперь у всех молодых охотников есть жены. Только у Сигурда никого нет. И не надо! – считал он.

Дина поставила перед ним мятое блюдо с горой нарубленного мяса и валом зелени вокруг.

Сигурд знал, что все слопает и все равно останется голоден.

– Здорово живешь, громила! – это Обезьяна Свон. Он бухнулся напротив.

«Завалю килуна, а тебя, зараза, пусть чхарь пожрет», – подумал Сигурд и, опустив голову, зачавкал.

Того килуна-недоростка, что ныне в леднике лежал, три недели назад забил в лесу Свон на пару со своим старшим братом Флаем. Теперь оба – герои.

Из-за этого Сигурд не находил себе места, особенно в те минуты, когда две эти рожи – Свон и Флай – на глаза попадались.

– Кушай, Свон, – ласково сказала Дина, ставя на стол еще одно блюдо.

– Хех… зайка… ишь, откормился! – Свон, которого Обезьяной прозвали за большие, поросшие шерстью уши, расплылся в простодушной улыбке. Он с жадностью впился зубами в брызжущий жиром кусок.

– Чтоб он тебе поперек стал, – буркнул Сигурд.

– Злой ты, – сказала Дина и отошла.

Бежать! – Сигурд в мыслях уже мчал по склону горы.

Всегда у него как-то не ладилось с парной охотой, даже в те редкие разы, когда пытался все по правилам делать. «Плечо товарища» – об этом то и дело талдычил Мерло. Сигурду начхать.

В охоте он – медведь. Сам загонял жертву, валил ее, душил, задирал… Ежели вдвоем, так это уже не герой, считал он.

Мощные челюсти охотников двигались скоро, и через несколько минут подносы оказались пусты.

– Славно… – похвалил Свон, звучно отрыгнул и, вытерши руки об штаны, накинул на плечи подрамник. – Дина, завяжи.

Сигурд всегда делал это сам. Ни разу еще никакая баба не помогала ему надевать крышку. Еще чего! Крышка – знак доблести. У кого она была, у того и право наверх вылезать. Крышка – доспех воина. Негоже, чтоб бабы его своими руками мацали.

Весь верхняк захвачен демонами-железяками – подлыми тварями, посланцами чхаря. Злобный чхарь – пять сотен лет назад он прикончил прежнего бога, захватил землю и небо и поставил железяк на стражу своего гнусного порядка. Дядя Огин говаривал, что до этого бигемы и албы якобы вкупе жили, – да только все это, конечно, байки.

Крышки придумали албы три века назад, когда пожируха спала, и люди стали понемногу из нор вылазить. Демоны сидели в тех штуковинах, что по небу ползали, и прямо оттуда бигемов по каким-то особым лучам отыскивали: лучи эти, вроде как, мозги испускают. Без крышек, стало быть, нельзя свободно по земле гулять.

Летают демоны над землей и день, и ночь, чтоб им сдохнуть. Заметят хоть одного человечка – и давай местность прочесывать туда-сюда, и карают нещадно, вытравливают, выжигают, выцарапывают, – камня на камне от людских убежищ не оставят. Так что крышки для охотников – спасение, они их невидимыми делают для тех небесных тварей.

Жаль только, что это белобрысые албы, а не бигемы крышки придумали, ну да ничего не поделать: надо смиряться с этим досадным фактом.

– Сверим часы, громила? – предложил Свон. – На моих – двадцать три да еще пятнадцать. А свои-то еще не кокнул?

Сигурд глянул только для виду. Наручные часы ничего для него не значили. Доверял он тем часам, что в голове: чутью.

Сигурд рывком накинул на плечи раму крышки, закрепил. Двумя резкими поворотами туловища надежность проверил.

– Ну че, ты, Обезьяна… айда? – покосился на Свона, с презрением ухмыльнулся: пусть, мол, и не думает, что он – Сигурд Дзендзель – его к себе в пару берет.

– Давай, громила, – не моргнув, ответил Свон.

Они поднялись разом, молча вышли из-за стола и пошагали в центральный штрек, оттуда – к порогам. В закоулках Джикеров засмеялось дитя – там еще не спали.

Они обогнули натечную колонну, прошли мимо пещеры Мерло. Сигурду почудилось, что вождь наблюдал за ними из темноты. Смотри, смотри, старый хрыч…

«С килуном ворочусь!» – сказал про себя Сигурд.

Не входя в скачок, перемахнули через круглую глыбу: она вздымалась перед первым порогом. Тут, на первом пороге пришлось, как всегда, поднапрячься. Несколько десятков футов отвесной стены одолели на одном дыхании. Оказавшись наверху, растерли ладони, стряхивая цепняк (по-умному зараза эта гипертонусом зовется: из-за нее, бывает, руки-ноги так сводит – аж глаза на лоб лезут).

Дальше, вперед, вверх… Следующие два порога ниже первого. Без труда одолев их, Сигурд и Свон подступили к отвесному стволу. Он состоял из цепи расщелин и узких колодцев протяженностью в шестьсот футов.

Этот путь Сигурд мог преодолеть за сорок три секунды. Он чемпион общины по отвесному бегу, и никто еще не побил его рекорд. Свон уступал ему почти на полминуты. И сегодня Сигурд решил, что не мешало бы показать Обезьяне его место.

Вперед, к небу, к просторам, в леса… Бежать!

Войдя в скачок, он включил наручный светильник и первым бросился вверх.

Ночь распростерла над верхним платом Шедара свои черные крылья. Небо беззвездно. Природа на стороне охотников: слои облаков прятали их от ненавистных демонов.

Сигурд стоял на краю огромной воронки. В темноте он видел отменно. Звездного света, просочившегося сквозь толщу облаков, достаточно, чтобы силуэты валунов и низкорослых кустарников окрасились серым.

Со стороны моря слабым потоком дул ветер. Плавно колыхались стебли сухой травы. Сигурд весь превратился в слух. Уши улавливали шорохи, долетавшие из горловины шахты. То мчался из нутра горы на верхняк, сигая с выступа на выступ, Свон. Вот он выскочил из разинутой пасти колодца в самом центре воронки и к Сигурду, железяка ему в печенку.

Свон застыл на месте в трех шагах от Сигурда, перевел дух, несколькими движениями стряхнул цепняк и начал растирать ладони: куда теперь?

– Задождит, – заметил шепотом. – Айда в Тисово.

Таки он идиот, этот Свон. В Тисовом ущелье килунов не бывает. Килуны все на севере.

– Шуруй, куда хош, – отозвался Сигурд.

Бежать!

На ум пришли слова одного из «жертвенных»: «Ветер – дыханье, камни – глаза, воздух – душа, земля – мое тело…»

А куда бежать? Ясное дело, не в Тисово. На север надо, к Черте. Чтобы туда пройти, необходимо крюк сделать. Сначала – вперед, на юг. Затем – на Вертукаль: то бишь, сперва вправо, к расщелине, а по ней – вниз, на нижнее плато.

– Слышь, Обезьяна? Ты это… шуруй, куда надумал, в Тисово. – Сигурд умерил суровость, задумчиво посмотрел на застывшую улыбку Свона. – А я – тудой…

Не говоря больше ни слова, он слетел с места, помчался по вздымающемуся на юго-запад плато, едва касаясь ногами твердой почвы. Главное, чтобы Свон следом не увязался.

Ветер ударил в лобовую пластину крышки. На бегу Сигурд перепрыгивал через мелкие воронки – ими все плато усеяно.

Бежал как обычно – кривокосом. Бигемы намеренно кривокосом бегали, чтобы тропы не оставались.

Через несколько минут Сигурд был на краю обрыва. Внизу отвесная стена в полторы тысячи футов. Отсюда открывался вид на долину реки Антары. За ней уже начинались отроги западных гор – там жили белобрысые. Раньше там жил Сигурд с матерью, сестрой и дядей Огином.

Сигурд свернул, перебрался через три больших валуна и спрыгнул на широкую ровную площадку – она заканчивалась расщелиной. Отсюда шел вниз крутой каменистый склон, по нему змеились, обрываясь то там, то здесь, гладкие русла дождевых ручьев.

Вот она – Вертукаль. Ежели пойдет ливень, склон превратится в водопад, – потому Свон и предложил идти на восток, в Тисовое ущелье.

Нет, о дожде Сигурд не беспокоится. Он входит в скачок и с разбегу бросается вниз.

Тысячи раз он слетал по Вертукали. Каждая ложбинка и всякий выступ ему знакомы, нет надобности думать о них: ноги сами находят ступени, руки знают, когда и за что ухватиться, чтобы не проскочить поворот и в пропасть не ухнуть.

Не проходит и трех минут, как он оказывается на широком лежневом выступе, простирающемся вдоль стены. Не давая себе времени на отдых, Сигурд мчится на север.

Отсюда выступ расширяется, превращаясь в нижнее плато. Слева гребнем отрога, поросшим деревьями, он спускается к реке.

Сворачивать рано. Эта часть леса бедна живностью. Здесь водятся только мелкие грызуны да ящерицы.

Стена уходит вправо, впереди открывается равнина – просторная, местами всхолмленная, поросшая можжевельником и небольшими группами сосен. Поодаль заросли густеют. Там плато идет под уклон, постепенно обрастая густым сосновым лесом.

Добежав до леса, Сигурд останавливается в зарослях: нужна передышка. Он прислушивается, принюхивается…

На ветру постанывают верхушки деревьев. Вдалеке вскрикивает птица. Какая-то мелкая тварь копошится под мягким хвойным ковром.

«Ветер – дыханье… земля – мое тело…» – звучит в голове…

Сигурд постоял несколько минут и снова отправился в путь. Крался тихо, не спеша, огибая стволы сосен, мало-помалу сворачивая к западу. Слева, за зарослями, в сотне футов отсюда, равнина уходила вниз – сперва полого, затем круто, местами едва ли не отвесно. Впереди – годящееся место для спуска. Там, внизу, – долина и два ущелья, все Антарским лесом покрыто, семь миль до Северной Черты.

Сегодня Сигурд не собирался туда идти. Он миновал спуск и через полчаса достиг конца плато, пробрался по гребню и оказался на краю обрыва. Слева, из-за деревьев серела скалистым боком гора Антара. Сигурд свернул и вскоре дошел до невысокого спуска. Сойдя вниз, попал в северный буково-дубовый лес.

В его распоряжении участок полторы квадратных мили. Дальше – Черта.

Ежели подступить слишком близко, сторож в ошейнике очнется и станет по мозгам балабанить, – голова вмиг резью-грызью наполнится, и будет ее на части гомон разламывать, в глазах вспышки заблещут.

До того, как Мерло проклятую балабанку прибавил, еще куда ни шло, можно было запросто приблизиться к Северной Черте вплотную, порой пересечь ее и углубиться в запретную зону на пару миль – к небольшому заболоченному озерцу, возле которого водились килуны.

Теперь атака на мозг начиналась футов за восемьсот до Черты, а с каждой пройденной сотней шагов усиливалась, превращаясь в бешеный штурм. Долбаные правила общины!

Ухо ловит шорохи. Чавканье, хрюканье, взвизгивание и уханье килунов ни с чем не спутаешь. Это не килуны. Это ветер шумит в ветвях.

Сигурд движется на север. Сознание сосредоточено, только краешек разума мусолит мысль о дяде Огине: он будет горд, ежели удастся притащить желанную добычу.

Снова шорохи. Где-то ворочается, зарываясь в листву, косуля. Сигурд быстро и бесшумно перемещается вбок, уходя с подветренной стороны. Косуля остается слева, до нее шагов двести. Надо осторожно обойти ее и подобраться ближе, чем на сто футов. Этого будет достаточно, чтобы догнать ее в считанные секунды. Обычно животное успевает вскочить и сделать не больше трех прыжков, как Сигурд накрывает его сверху.

Сигурд зол на косулю. Ему нужен килун, но и косулей поступиться нельзя. Косуля – она тоже мясо. Однако, охотясь на нее, он всполошит зверье, обитающее в округе.

Ближе, чем на сто футов. А потом убьет ее голыми руками.

Сигурд замедляет шаг, рыскает взглядом: где след? Чем дальше в лиственный лес, тем толще слой перегнившей листвы, а в нем то там, то сям – проклятые сухие ветки: громко хрустят, ежели наступить. Мягко прыгая с камня на камень, Сигурд углубляется в чащу. Чувства сами собой угасают.

По надобности на секунду-другую он велит мышцам мощью налиться и вновь расслабиться. Удлиняет прыжки, хватается руками за толстые ветви буков, пролетает над поваленными деревьями и не выдает себя ни единым шорохом.