Полная версия
Ускользающая тень
Здесь жарко. От стен идёт тепло. Это может значить одно из двух – либо мы очень глубоко под землёй, либо рядом проложенный лавой канал или какая-нибудь трещина, из которой валит пар. В потолке дыра с решёткой, сквозь неё проникает свет факелов. Других выходов что-то не видно. Но отверстие, закрытое прутьями, высоко. Сквозь него ничего не разглядишь.
Пытаюсь встать и резко втягиваю воздух, спина отзывается острой болью. Поняла – лучше и не пытаться. Аккуратно устраиваюсь поудобнее и слежу за остальными – вдруг ещё кто-то ко мне полезет? Нет, вроде никто не хочет. Ну и отлично.
Действие снотворного заканчивается, и в голове проясняется всё больше. Надо бы заняться медитацией чуакин, это поможет. Если б они меня подобрали, когда я была в сознании, я бы с помощью медитации могла противостоять действию любой травы. Но не могу сосредоточиться. Что-то меня тревожит, что-то очень важное. В таком состоянии медитировать невозможно.
И тут вспоминаю.
Ринн мёртв.
Рыдаю, пока не захожусь в истерике.
Дальше всё снова в тумане. Звуки как будто сквозь вату проходят. Всё вокруг мрачно, размыто, кругом чужие люди, занимающиеся непонятными делами. Чувствую себя так, будто умерла. Лучше бы действительно умерла.
Приходят гурта и приносят лестницы, один за другим заключённые вылезают из этой дыры. Я тоже лезу. Принимать сознательные решения нет сил, поэтому делаю то же, что и все.
На охранниках такие же доспехи, как и на солдатах во время битвы. Сделаны они из затвердевших выветрелых пород. Мы эту технологию так и не освоили, но метод хороший – материал получается очень лёгкий и вместе с тем прочный. Доспехи белые, с лёгким радужным отливом, и плотно облегают их тощие тела. Щитки тоже совсем узкие. На поясах тонкие мечи.
Вылезаю в коридор, и всех нас, угрожая клинком, сгоняют в толпу. Оказываемся в жаркой, тёмной пещере. Скальные породы образуют карнизы и впадины, стену опоясывает деревянный настил, на вид кажущийся ненадёжным. Наверх ведёт лестница. Тяжёлые решётки из чёрного металла обозначают входы в другие камеры – одни в полу, как наша, другие в стенах. За ними вижу людей, их пальцы сжимают прутья, на грязных лицах – отчаяние.
Бреду, словно лунатик. Ни с кем не разговариваю, и со мной никто не говорит, только охранники гурта выкрикивают приказы на ломаном эскаранском. Тот самый мужчина тоже с нами, мрачно смотрит на меня. Здоровенный, весь покрыт мускулами и жиром, уже начал лысеть, в нижней губе два кольца. Синяк у него расплылся на всю шею. Маленькие глазки злобно смотрят исподлобья.
Нас ведут по лестницам, потом по пещере, затем по широким каменным коридорам. Освещение плохое, всё кругом неухоженное, обшарпанное. Иду, опустив голову, по сторонам почти не гляжу. Проходим по мосту над помещением, где другие заключённые вертят мельничные жернова – делают хлеб из спор.
Вскоре останавливаемся перед массивной железной дверью. Один из гурта отпирает её большим ключом, и дверь распахивается. Изнутри пахнуло сухим, обжигающим воздухом, будто духовку открыли. У меня даже волосы зашевелились. Всех озаряет красным светом.
Заходим внутрь.
Кузница – царство грохота, пота и пламени. Раскалённые реки расплавленного металла, звон цепей, шум ворота, стук, невыносимая жара. Из огромных чанов выливают металл, от него валит пар и летят искры. Грязная светящаяся жидкость ползёт по траншеям, среди чёрных пятен на поверхности мелькают огненные всполохи. Мужчины в капюшонах из звериной кожи и защитных очках очищают металл и крутят колёса, по мускулистым рукам струится пот.
Меня ставят к агрегату, назначение которого мне неизвестно. Другой заключённый стоит напротив меня по другую сторону каменной траншеи. По ней льются отвратительно воняющие, пузырящиеся отходы. Траншею перегораживает двойной барьер, две тяжёлые металлические решётки. Наша работа – то поднимать их, то опускать, при этом одна рука должна двигаться вперёд, вторая назад. Ощущение, будто распиливаешь полено в двух местах одновременно. Работа однообразная и, кажется, вовсе бессмысленная. Плечи ноют, спина болит, однако продолжаю делать что велят. Не нахожу в себе силы воспротивиться, вся воля куда-то подевалась.
После первой смены рук не могу поднять. Во вторую стараюсь ещё сильнее. Эта боль нужна мне. Я хочу её почувствовать. Это наказание за то, что я выжила.
Мальчик, с которым я работаю, – представитель расы, которую мне раньше видеть не приходилось. Однако слыхала я о них предостаточно. Это один из Далёких, Дитя Солнца. Кожа темнее масла, глаза такие тёмные, что зрачки кажутся огромными. Сам маленький, худой, спутанные волосы падают на лоб. Лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Даже уши ещё не зажили. Дети Солнца отрезают мальчикам заднюю часть ушей так, что они на плавники похожи. Это у них такой обряд инициации, посвящение в мужчины.
При нормальных обстоятельствах мне было бы очень интересно. Захотелось бы расспросить его как следует, разузнать, как он тут оказался, из каких он мест, какие у них традиции. Всегда была любопытна. Потому мне и нравилось общаться с Лисс и Кастой, хотя всех остальных их нескончаемые сплетни только бесили. Но теперь мое любопытство умерло, как и все другие чувства.
Парень тоже молчит. Пару раз замечала, как он на меня смотрит, но стоит мне поднять глаза, тут же отводит взгляд. Выражение его лица разгадать не могу – то ли сочувствие, то ли опаска, то ли просто равнодушие. Но я благодарна, что он, по крайней мере, не пристаёт ко мне с разговорами.
Мы всё делаем по звону огромного колокола, который находится где-то высоко. Если колокол звенит – значит, прошло три часа. Сама того не замечая, слежу за этим звоном и подстраиваюсь под него и когда работаю, и когда отдыхаю. Даже несмотря на моё горе, стремление к порядку даёт о себе знать.
У гурта система обозначения времени такая же, как у нас, – обороты, сегменты, часы и минуты. На самом деле мы её у них и переняли. Слова у нас разные, но само разделение одинаковое. Год – это двести семьдесят два поворота, за это время мать-планета успевает один раз обойти вокруг солнца. За десять оборотов наш маленький спутник обходит мать-планету. Одна полная орбита Каллеспы – это один оборот. Треть его – сегмент, или десять часов. Оборот составляет тридцать часов, а час состоит из девяноста минут. Глубоко под поверхностью время управляется приливами – притяжением огромной матери-планеты.
Работаю, ем, сплю. Кроме кузницы, двора и зала, где мы едим в перерывах, нигде не бывала. Впрочем, обстановку я почти не замечаю. Никак не могу выйти из ступора, да и не хочу, потому что иначе боль вернётся. Поэтому просто поднимаю и опускаю заграждения, даже не замечая, что из-за моего чрезмерного усердия пареньку тоже приходится надрываться. Он не жалуется, но, даже если б и жаловался, я бы не обратила внимания. Пашу до изнеможения, наслаждаясь собственной усталостью. Как только смена заканчивается, сразу засыпаю. Думать некогда.
Проходят обороты. Сколько именно, не знаю. Другие меня избегают. Видят по глазам, что я человек пропащий.
Запоминаю имена всех двенадцати сокамерников, да и других заключённых тоже – кроме разве что мальчика. В кузнице с нами работают ещё несколько десятков человек, потом все возвращаются в свои камеры. Обращаю внимание, кто с кем разговаривает, кто с кем дружен. Почти все из Эскарана, женщин, кроме меня, нет. Одни мужчины. Ничего удивительного. Как гурта поступают с чужестранками, мне прекрасно известно.
Но попадаются и другие народы. В нашей камере сидят Дитя Солнца, хааду, ещё видела банчу и умбра и слышала, что где-то в другой части тюрьмы сидят йайин. Хааду зовут Нерейт. Он вроде как дружит – вернее, поддерживает мирные отношения – с Чарном, здоровяком, который ко мне лез, пока я была в отключке. Синяк у него на горле почти сошёл. Сейчас я его даже ненавидеть не могу.
Как-то раз просыпаюсь оттого, что кто-то плачет. Мальчик. Остальные спят, а он тихонько всхлипывает. Ещё полусонная, решаю, что это мне тоже снится, и вновь проваливаюсь в забытье. Но в следующую смену в красном свете кузницы вижу синяки на его лице и руках. На чёрной коже различить их трудно. Но я увидела.
Каждый оборот кого-то забирают. Когда приходят в очередной раз, мы все гуляем во дворе. Я в стороне от других, как и всегда. Гляжу на землю под собой, в голове ни единой мысли. Слышу крик, поднимаю глаза. Охранники скрутили какого-то мужчину, которого я не узнаю. Ещё одна группа угрожает сидящим поблизости заключённым копьями. Впрочем, нужды в этом нет. Отбивать пленника никто не осмелится.
– В следующий раз вот так же и за вами придут, сукины дети! – вопит тот. – Мы для них хуже скотины! В следующий раз придут за вами!
Все отводят глаза. Я тоже.
Забыться становится всё труднее и труднее. Спасительный туман постепенно рассеивается. Стараюсь удержать его, но ничего не выходит. Всё больше внимания обращаю на то, что происходит вокруг, начинаю прислушиваться к разговорам. В дело вступают старые инстинкты – начинаю собирать информацию, как меня и учили. Я же из Кадрового состава – шпионка, воительница, убийца. С самого детства меня обучали разведывать, сражаться, бить врага. Да, я страдала, и страдала жестоко, кто-то послабее, может, и не выдержал бы. Но теперь я начинаю приходить в себя. И с этим ничего не поделаешь.
У меня в камере есть своё место, там я сворачиваюсь в клубок на жёстком каменном полу и засыпаю. Другого спасения у меня нет. Но скоро лишаюсь и этого последнего утешения.
Впервые со дня смерти Ринна мне начинают сниться сны. Сны о моей семье.
Глава 31
Церемония выпуска была торжественным событием и проходила в большом портовом городе Бри Атка на внутреннем побережье Эскаранского океана. Я ждала её без всякой радости. Даже когда мы прибыли, продолжала надеяться, что сын передумает и откажется. Мне стыдно за то, что думала такие вещи, но притворяться счастливой можно только перед другими, а себе лгать невозможно.
И всё равно лишний шанс нарядиться упускать не следует. Лисс и Каста, конечно, потребовали, чтобы я сначала показалась им. Наряд мой они прокомментировали вежливо, но без всякого энтузиазма, потом затащили в ателье и подобрали возмутительно дорогую замену. Что-то такое чёрное с тёмно-зелёным, выгодно подчёркивающее всё, что надо подчеркнуть. Я позволила себе предаться самолюбованию перед зеркалом, а близняшки осыпали меня комплиментами. В общем, всё не так уж плохо.
Зал величественный, кремовый потолок гладкий, будто внутренняя поверхность раковины, и отделан золотом. Наклонный пол ярусами поднимается вверх, к нишам и балконам ведут изящные лесенки, гостей – целое море. В каменных садах растут разноцветные грибы и журчат ручьи.
Аристократки курсируют по всему залу, отпускают язвительные комментарии о соперницах, собирают сплетни. Скользят от группы к группе, исполняя сложный танец интриг, то заискивают, прося оказать услугу, то выказывают презрение былым союзницам. На головах замысловатые уборы, одни оделись в платья из драгоценных камней и экзотической чешуи, другие – в облегающие униформы, третьи – в специально порванную, как у бедняков, одежду. Большинство из аристократок прибегли к услугах заклинателей камня, чтобы как-то изменить свою внешность – у некоторых кожа разноцветная или с узорами, у других зрачки в форме крестиков, третьи усовершенствовали форму груди. Женщины не боятся украшать свою кожу изысканными рисунками, ведь они знают, что заклинатели легко смогут стереть их, когда мода изменится. На каждый стиль находился другой, прямо противоположный. Например, борцы за чистоту нравов отказываются украшаться, одеваются строго, во всё чёрное, и бреют головы, отчего все они кажутся облысевшими.
Даже Ринн выглядит почти респектабельно, хоть и чувствует себя неуютно. Светские приёмы не по нём. Он привёл в порядок бороду и позволил мне подобрать для него подходящий костюм. Я сжалилась и выбрала самый простой, какой нашла. Ринн не отходит от меня ни на шаг, будто боится утонуть в этом море экстравагантности. Он всегда считал аристократов чудаками и не понимал, что у них на уме. Сегодняшнее сборище только убедило его в собственной правоте.
Но меня их причуды не пугали. А вот Ринн считал, что они нарушают все приличия. Мне же всё это казалось очаровательным, однако я не позволяла этой симпатии влиять на трезвость своих суждений. К Плутархам и их кланам можно относиться как к наивным и чересчур богатым детям, но нельзя забывать, что их игры намного серьёзнее наших и ставки в них гораздо выше.
– Не видишь его? – спрашиваю мужа. Ринн был, пожалуй, выше всех.
– Они только выходят, – низким рокочущим басом произносит он в ответ.
При этих словах Ринн обнимает меня за плечи, и я тут же приникаю к нему. Не знаю, хотел ли он разделить со мной гордость за сына или успокаивал – я ведь так и не смогла избавиться от чувства вины. А может, Ринн благодарил меня за то, что не воспротивилась его решению. Впрочем, в тот момент мне было всё равно. В его руках я чувствовала себя в безопасности, его близость действовала успокаивающе.
Но долго мы так стоять не могли. Скоро пришлось спускаться на нижний ярус, к полукруглой сцене в конце зала. Большинство гостей церемония вовсе не интересует, они слишком заняты обсуждением новостей из жизни друзей и врагов. Выясняют, где у кого слабое место, чтобы знать, куда ударить, пессимистично думаю я.
Провожу Ринна сквозь ряды нарядных заговорщиков. Его рука крепко сжимает мою. Чувствую, как его ладонь стала мокрой от пота. Мой муж готов бесстрашно сразиться с двумя десятками меченосцев гурта и одержать победу, не получив даже царапины, но одна мысль о приёмах и балах наводит на него ужас. Он не любит того, чего не понимает. Ринн из тех людей, что предпочитают простые удовольствия. Он и сам простой, прямой и честный. Как раз те качества, за которые я его люблю, – не считая многих других. Что бы я ни делала в течение дня – барахталась в коварных болотах Вейского подземелья или вращалась в прекрасных и опасных кругах высшего общества, – мне всегда приятно было возвращаться домой к мужчине, который всегда говорит, что думает.
Не успели мы найти своё место, как к нам тут же подлетели Лисс и Каста. Со временем я привыкла к тому, что близнецы вытворяют со своей внешностью, и в этот раз даже не удивилась. Хотя Лисс смотрелась устрашающе – мертвенная бледность, впалая грудь, глаза цвета мутной воды и волосы, похожие на рваные тряпки. На Касту глядеть приятнее, хоть и ненамного, – округлые формы, платье цвета темноты и огня, кожа чёрная, словно уголь, волосы и глаза алые, как лава.
При виде нас Лисс приходит в неописуемый восторг и кидается ко мне с поцелуями.
– Орна, дорогая! Как мы за тебя рады! В этом платье ты просто красавица! Чудесный выбор, чудесный! Вот видишь! Скажи теперь, что у нас плохой вкус! – Лисс бросает взгляд на сестру. – Мы очень рады за Орну, правда?
– Конечно, – соглашается Каста. Она более сдержанная из близнецов, поэтому дожидается, пока Лисс немного успокоится, и чмокает меня в щеку. – Лисс мне все уши прожужжала про церемонию выпуска. Готова поспорить, она предвкушает, как сама окажется на твоём месте.
– Наглая ложь! Нет, вы послушайте, что она про меня говорит! Когда это я такое говорила? – Тут Лисс приближается ко мне и шепчет, обдав не совсем свежим дыханием: – Но что правда, то правда – как же я тебе завидую!
Я смеюсь. Близнецы наконец замечают Ринна, хором здороваются, награждают дежурными поцелуями и забывают о его присутствии. А Ринн их и вовсе почти не замечает – глаза его прикованы к сцене, на которой выстраиваются выпускники. Типичная мужская черта – они не в состоянии сосредоточиться на нескольких вещах одновременно. Меня это, если честно, всегда раздражало. А теперь он ведет себя так, будто с ним рядом и вовсе никого нет.
– Как думаешь, а вдруг мой ребёнок пойдёт служить в армию, когда вырастет? – выпаливает Лисс. Ответить я не успеваю. У Лисс вообще почти все вопросы риторические. – Надеюсь, что нет. Своего драгоценного сыночка я бы ни за что на войну не пустила. Пусть лучше будет художником, или поэтом, или скульптором, как дед Ринна!
При этих словах я мучительно смущаюсь. Есть у Лисс такая способность – не подумав, брякнуть что-нибудь неприятное и неуместное. Муж, кажется, не расслышал. Повезло. Отношения с дедом у него были отвратительные.
– Я решила – у меня будет мальчик, как у тебя, – объявляет Лисс.
– А отца спрашивать не собираешься? – уточняю я. Искоса гляжу на Касту, но та смотрит в другую сторону.
– Ах, мужчин это меньше всего волнует, – легкомысленно отзывается Лисс. – У него своих дел по горло, надо же руководить этой его… текстильной фабрикой, или как там она называется? Я ведь не напутала – у него точно текстильная фабрика?
Лисс обращается за помощью к Касте – в точных фактах она не сильна.
– Среди прочего он производит роскошные ковры, – с усталостью в голосе говорит Каста. – Для военного времени бизнес самый неподходящий, но, как ни странно, доход приносит немалый.
– Завидовать нехорошо! – надувает губки Лисс и, обращаясь ко мне, прибавляет: – Она мне ужасно завидует.
Будто я сама не знаю.
Лицо Касты принимает угрожающее выражение, и я уже приготовилась к семейной ссоре, но Лисс вовремя успевает сменить тему и начинает говорить о приближающемся бале – как жалко, что я не смогу на него прийти, ведь в это время я буду рубить врагов на куски на каком-нибудь далёком поле битвы.
Я с облегчением вздыхаю. Терпеть не могу, когда близнецы ругаются. Каждая старается перетянуть меня на свою сторону, и как раз этого я всячески стараюсь избежать. Себе дороже. С одной стороны, они мои подруги, но с другой – Лисс и Каста младшие сёстры моего хозяина, а значит, я завишу и от них тоже. Они дамы избалованные, кто знает, что им в голову взбредёт, если их обидишь? Я их, конечно, по-своему люблю, но осторожность прежде всего.
– А вот и он! – восторженно выдыхает Лисс, прервав саму себя на полуслове.
Поворачиваюсь к сцене и вижу моего сына Джея, такого красивого в офицерской форме эскаранской армии. Крепко сжимаю мускулистую руку Ринна и чувствую, что вот-вот разревусь.
Джей больше похож на меня, чем на отца. Черты лица тонкие и изящные, а не грубоватые, да и телосложения он скорее худощавого. От Ринна Джею достались большие тёмные глаза и густые чёрные волосы. Джей зачёсывает их назад и мажет маслом. С самого младенчества Джей был миниатюрным, чему я, впрочем, только радовалась. А если бы он в Ринна пошёл, даже не знаю, как бы я его родила.
Джей смотрит прямо перед собой, всем своим видом воплощая строгую воинскую дисциплину. Другие выпускники военной школы Бри Атка ведут себя точно так же – выстроились в ряд и ни шагу в сторону. На сцену вышел Военачальник, и все голоса в зале затихли.
При первых его словах стискиваю руку Ринна ещё крепче. Всё, теперь назад уже не повернёшь.
Ох, мальчик мой. Да как же я это допустила?
После церемонии подхожу к Джею, но меня опережает декан инженерного факультета из Университета Бри Атка. С сожалением в голосе поздравляет моего сына. Ринна увлекает за собой один из не слишком влиятельных членов клана Каракасса – захотел представить ему кого-то из их Кадрового состава. Мой муж фигура гораздо более заметная, чем я, потому и отдуваться ему приходится за нас двоих, пока я прячусь в уголке.
Рядом с Джеем стоит Рейта и держит его за руку. На церемонию она успела, но пришла уже в самом конце. Её задержал учитель – рассказывал про брачные ритуалы каких-то надземных существ, про которых я даже не слыхала. Заметив меня, Рейта украдкой улыбается, будто мы две заговорщицы. Нам обеим отлично известно, что, если декана не перебить, он может говорить часами.
– Массима Лейтка Орна, – произносит он. Густые брови, чёрные с проседью, лезут вверх, на морщинистый стариковский лоб. – Рад, очень рад снова вас видеть. Я как раз говорил вашему сыну – хороший мальчик, очень хороший мальчик, – что армия в его лице много приобрела, а вот университет потерял. Да-да, потеря непростительная. У вашего мальчика ума… – Тут декан постучал Джея по лбу сморщенным пальцем, сын поморщился и увернулся, а Рейта едва сдержала смех. – Такие таланты следует беречь и использовать во благо обществу. Какие замечательные машины он мог бы изготовить! Но разве можно переубедить этих юнцов? Ничего не поделаешь, мальчики стремятся на войну.
– Мы все польщены вашим лестным мнением о способностях Джея, – отвечаю я, – но он уже принял решение. Кроме того, Джей получил назначение. Срок службы – пять лет.
От одних слов сердце падает.
– Глупости! Всё, что нужно, – обратиться к нужным людям, и проблема решена!
Декан отводит меня в сторонку и достаёт из складок мантии письмо.
– Если Джей вдруг разочаруется в карьере военного, мы с радостью примем его на свой факультет. Более того, для нас это будет большая честь. А это письмо откроет перед вами все двери.
Прячу конверт в рукаве платья, стараясь, чтобы ни Джей, ни Рейта не заметили. Декан знает, что делает. Джей бы от такого предложения отказался наотрез, а я даже думать не стала. Ни малейших угрызений совести. А что, вдруг пригодится. Пять лет – долгий срок, произойти может что угодно.
Поддавшись порыву, целю декана в щеку. Ему никогда не понять, насколько я ему за это благодарна.
– Ну что вы, что вы, – усмехается он. – Я не сделал ничего особенного.
Тут подходит Рейта и, взяв декана под локоть, вежливо, но решительно уводит его прочь.
– Вы, кажется, не знакомы с моим учителем? Он преподаёт на факультете изучения поверхности. Я просто обязана вас ему представить! Знаете, на самом деле у профессий натуралиста и инженера так много общего…
Джей следит взглядом за своей девушкой, пока та не скрывается в толпе.
– Ну, что сказал декан?
– Надеется, я уговорю тебя передумать.
– Мама, пожалуйста, не начинай, – напрягается Джей.
– Не буду, – обещаю я. В который раз между нами происходит этот диалог – в сотый, в тысячный?
– И вообще, обсуждать тут нечего. Я сделал выбор. Пути назад нет.
Джей замолкает, потом снова произносит ту же фразу, глядя куда-то в пространство:
– Пути назад нет…
– Поздравляю, – говорю я. Получается как-то холодно, официально. И неискренне.
Джей прерывает раздумья и грустно смотрит на меня. По глазам видно – на самом деле Джей хочет, чтобы я его остановила, но гордость мешает признаться в этом. Ему бы хотелось, чтобы умная мама всё сделала – как в детстве. Но теперь я помочь не в силах. Как же это больно!
Джей протягивает руки, и мы обнимаемся. Чувствовать на ощупь военную форму непривычно – ткань слишком жёсткая, слишком тщательно накрахмаленная. Но под ней – тепло родного человека. На самом деле отпустить своего ребёнка невозможно. Он до сих пор мой, и теперь мне кажется, будто я его предаю.
– Обязательно пиши, – шепчу я.
– Конечно, – отвечает Джей. – Буду использовать шифр. Тогда мне никакая цензура не страшна.
Я удивлённо смеюсь. В последний раз мы пользовались шифром, когда Джей был ещё ребёнком. Это была наша тайная игра. Секрет между мамой и сыном, о котором не знал папа. Эхо из детства, которое с каждым днём становилось всё более далёким.
– Ты ведь помнишь шифр? – спрашивает Джей.
– Помню, – отвечаю я и прижимаю его к себе крепко-крепко. – Ни за что не забуду.
Позже я выскальзываю из зала на огороженный нависшей глыбой балкон, с которого виден океан. Город ярко сияет, освещаемый Домами Света, но за пределами их воздействия волны накатывают на берег в глубокой темноте. Впрочем, вдалеке подрагивают крошечные, бесплотные огоньки. Это корабли, плывущие к Мал Эйсте, Джарью или Векту. Море беспокойное, волнуемое глубоководными течениями и изменчивым ветром. Дыхание земли закачивается в каменные лёгкие с помощью гигантской системы, обеспечивающей конвекцию и давление. Хотя, как именно она работает, представляю себе очень смутно. Высоко наверху потолок гигантской пещеры озаряют созвездия фосфоресцирующих лишайников и водорослей.
Поблизости парочка эхру посылает друг дружке какие-то сигналы, меняя цвета и поднимая щупальца над водой. Наблюдаю за ними и гадаю, о чём они переговариваются, о чём думают, что значит их поведение. Есть в этих огромных, загадочных созданиях что-то романтическое. Меня восхищает их самодостаточность. Эхру живут в морях и прочих водоёмах не только Эскарана, но и других земель, однако, несмотря на безусловно высокий интеллект, не проявляют никакого желания наладить контакт с нами. Общаются только с люстричниками, обитающими на дне глубоких озёр.
Рейта рассказывала, что как-то раз наблюдала «разговор» между несколькими эхру и двумя люстричниками. Такой великолепной иллюминации она не видела ни на одном празднике. Сравниться по красоте с этим зрелищем могли бы разве что ночные всполохи над Каллеспой. Слушая Рейту, я невольно задумалась, не ошиблась ли с выбором профессии. Наверное, нужно было стать натуралисткой, как она. Но потом вспомнила, что на самом деле выбора у меня не было, потом вспомнила почему, и настроение у меня сразу испортилось.