Израильская литература в калейдоскопе (сборник)

Раз почувствовал, как все слова улетучиваются из его головы. Он никак не ожидал этого. Свое собственное неприятие гомосексуализма он всегда старался скрыть, так как не желал прослыть нетерпимым и невежественным. И он задал несколько вопросов по сути дела, пытаясь сохранить на лице непроницаемое выражение. Через пару минут он направился в уборную и проглотил там таблетку.

Ионатан взобрался на Раза, который поднял его в воздух, вызвав у малыша беззубую улыбку. У его племянника были светлые вьющиеся волосы, как у детей на рекламе подгузников, и натуральный запах грудного младенца. Это происходило в пятницу в полдень: Раз был приглашен к сестре на обед. Где-то слушали диск рок-группы Radiohead.

– Ты вставила этому Динскому, а? – спросил Раз с гордостью младшего брата.

– Знаешь, я сделала, что смогла, – ответила Ияра, и выражение ее лица сказало все. – Мама, наконец, отстала от тебя, нет? После твоего повышения и при дружеском отношении к тебе Аарона она уже не должна интересоваться даже новой девушкой, чтобы и без того быть довольной тобой…

Ияра, как и ее брат, ненавидела предпочтительное отношение к себе матери и всегда хотела, чтобы мать вела себя с ними одинаково. Они говорили об этом открыто, и Уди, ее муж, который стал хорошим другом Раза, был знаком с системой их семейных отношений наилучшим образом.

– Пришло время получить от нее немного кредита вместо кислой физиономии, – сказал он громко и заключил свои слова, с силой хлопнув его по плечу.

Поддержка, которую Раз получил от сестры и зятя, только добавила ему ощущения эйфории, которое он испытывал с тех пор, как начал принимать таблетки. Он чувствовал, что порой то тут, то там совершал ошибки и что были случаи, когда он поступал слишком опрометчиво, но он все время говорил себе, что выбор в его руках и он всего лишь человек, который ошибается, как всякий другой. С другой стороны, Раз также чувствовал, что он меняется. Дело было не только в том, что он избавился от определенных эмоций, но и в его характере, который формировался в течение многих лет и оставался уже долгое время неизменным, а теперь начал меняться кардинальным образом. Он чувствовал, что превращается в другого человека и что не властен над этим. В итоге, анализируя сложившуюся картину, он до сего времени оставался доволен своим выбором.

Последовательность его мыслей была прервана телефонным разговором с Широй. Она рассталась с Алексом, была очень грустна и хотела увидеть Раза как можно скорее. Если бы в свое время он не проглотил таблетку, он бы все бросил и помчался к ней, но так как он видел в ней сейчас хорошего друга и не более того, то приехал только через час. Шира открыла ему дверь, одетая в тренировочный костюм, и крепко обняла его. Она вскипятила воду, и теперь они сидели за чашкой кофе и восстанавливали события. Алекс слишком сосредоточен на себе самом, он не романтик и только берет, ничего не давая, у него слишком много претензий к ней, и вообще они пришли к выводу, что они совершенно разные люди. Этим утром все закончилось некрасивой ссорой, и Алекс уже успел упаковать немалую часть своих вещей. Шира не выглядела особо грустной. Она казалась умиротворенной и спокойной. Раз также увидел на ее лице знакомый намек, но в намеках не было нужды, так как она быстро перешла к главному.

– Что ты скажешь, не попытаться ли нам вернуться к прежнему? – спросила она, и глаза ее раскрылись, как у теленка. Как будто они расстались при совершенно других обстоятельствах, как будто она не была с другим всего лишь несколько часов назад. Раз был ошеломлен. Он не брал в расчет такую возможность, когда покончил с чувствами к ней. Он молча вглядывался в лицо любви всей своей жизни, но это молчание не могло длиться вечно. В голове всплыло “I wish I was bullet proof…” группы Radiohead с обеда у сестры.

– Не знаю. Я должен подумать.

– О чем тут думать, сладкий мой? – спросила она и положила руку на его бедро. – Ты знаешь, что я никогда не любила никого так, как любила тебя? Знаешь, как я злилась на себя и говорила себе, что Алекс не стоит этого и что я совершила огромную ошибку? Только сейчас я поняла, что все еще люблю тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Раз хотел сказать ей “да”. Во всяком случае он знал, что должен был хотеть. В тот момент он не чувствовал ничего, кроме замешательства. Он не мог вернуть свои чувства к ней и знал это. Она была слишком важна для него как друг и как человек, чтобы напрасно обнадежить ее и вернуться к прежним отношениям, но без любви. На мгновение в его мозгу мелькнула мысль растолочь ей таблетку платомицина в кофе и разрешить таким образом проблему для них обоих. Однако уже через минуту он отбросил этот вариант и понял, что не может играть роль Б-га: достаточно того, что он себя вовлек в эту неприятную историю.

– Это не так просто, – сказал он наконец и не захотел больше ничего добавить. Он придумал какой-то предлог, обнял ее и уехал домой.

После бессонной ночи Раз надеялся, что рутинный рабочий день прояснит его позицию и он сможет подумать о разрешении проблемной ситуации с Широй. Именно в тот день он понял, насколько ненавидели его на работе и что отчуждение по отношению к нему достигло крайней степени. Внезапно до него дошло: он понял, что его друзья не перестали обедать вместе – его просто больше не приглашали. Люди, которые были с ним с самого начала его пути, избегали смотреть ему в глаза. Иные отдалились от него и лишь надеялись, что он сам вскоре покинет их компанию. Новым сотрудникам в рамках ознакомления с местом работы, так он понял, с самого начала рассказывали о нем нелицеприятные вещи. Единственными людьми, не видевшими в нем врага, были Аарон и непосредственный начальник Раза, но с ними он все еще не ощущал свое положение стабильным и обнадеживающим.

Мысли о раскаянии не оставляли его в течение всего дня. Со стороны Раз, казалось, выполнял работу, как обычно, но внутренне он находился на пороге срыва. Он был не в состоянии хоть минуту усидеть на месте спокойно и все время находил себе дела даже в периоды затишья днем. Он знал, что действие таблетки необратимо, и все-таки поехал повидаться с Габи. На вывеске в заброшенном районе корявым почерком было добавлено два слова, и теперь она гласила: «Здесь уже не продают платомицин».

«Ты никогда не думал серьезно о сути явлений, – сказал он сам себе. – Уже много лет тебе говорили об этом – в школе, в армии, на работе, мама, отец, Ияра, Уди, друзья. Ты торопишься с выводами и принятием решений без попытки проанализировать и обдумать план действий. Верно, это происходит спонтанно и указывает на то, что ты идешь на поводу у эмоций и делаешь обычно то, что тебе диктуют чувства, а это, в свою очередь, говорит о том, что ты все время совершаешь ошибки. Так вот: пришло время, когда ты сделал ошибку, в которой действительно раскаешься, или даже несколько таких ошибок». Он принялся анализировать события путем сравнения, используя воображаемые весы, которые мысленно установил в голове. Он продвинулся на работе, и его экономическое положение улучшилось. С другой стороны, он обидел Эфрат и после этого не допустил даже возможности испытать угрызения совести. Он больше никогда не будет сердиться на мать. Так он почти не обидит ее, но до каких пор это естественно – скрываться под маской перед одним из самых близких тебе людей и не быть самим собой? Может быть иногда нужно немного рассердиться? Чтобы точно знали, каково тебе? Он дал Ставу возможность поделиться самым сокровенным, и это был плюс. Лучший из случаев, когда он решил воспользоваться таблеткой. Он заметно изменился. Был растерян, как будто не узнавал себя, и нужно было время, чтобы освоиться с этим. Он был не в состоянии предвидеть своих шагов, и это было смешно. А что хуже всего – он потерял Ширу и поставил крест на жизни, о которой мечтал, – жизни с Широй, которая в его грезах всегда была неотъемлемой частью такой жизни. Отрицательная чаша весов пошла книзу так резко, что все соображения, положенные на положительную чашу, взлетели в воздух, прочь с весов.

Раз вглядывался в зеркало и не узнавал себя – он выглядел слабым и хилым, глаза – словно не закрывались несколько месяцев, плечи опущены, несколько седых волос добавилось с утра. В досаде он безуспешно пытался их выдернуть. Изменившись внутренне, он изменился и внешне. Он подумал о Шире, любви своей жизни, которую так хотел полюбить снова, но напрасно старался воскресить в себе это чувство. Он страстно желал вновь испытать ту физическую боль, которую ощущал, когда она была далека от него, чтобы знать, что он неравнодушен к ней. Владение своими чувствами превратилось в нечто рационалистическое – он вбил себе в голову, что именно этого он должен хотеть, потому что без чувства он не знал этого с достоверностью. Он не хотел больше встречаться с женщинами и искать другую любовь. Такую, как Шира, он больше не сможет найти. Свою реальную возможность он упустил. В отчаянии Раз пнул ногой мусорную корзинку в ванной комнате. Он злился на себя, но ему было трудно сосредоточиться на самокритичных мыслях, из-за того что он избавился от ненависти к самому себе, когда увольнял Эфрат, а в других ситуациях покончил с иными чувствами, которые заставляли его проверять себя зрелым и объективным образом. Он глубоко страдал, хотел вернуться назад во времени и отказаться от таблеток. Раз вынул маленький пластиковый флакон из сумки и собрался выкинуть его из окна или высыпать все его содержимое в уборной, но почувствовал, что сделать это не в силах. Чувствовал, что пристрастился и неспособен порвать с платомицином несмотря на то, что знает, как он вредит ему. Он не мог смириться с мыслью, что это средство больше не будет находиться в его распоряжении, боялся рискнуть. Он был бессилен и не знал, что делать.

Дело № 934213315. Царствие небесное. Против ангела Габриэля.

– Опять ты со своими глупостями, Габи? – воскликнул Всевышний.

Ангел Габриэль потупил взгляд, опустил голову и переступал с ноги на ногу.

– Прости.

– Что прости? Ты что, обычный человек в Судный день? Таких вещей не делают без моего разрешения! Это дерзкий и наглый проступок против правил. Именно в то время, когда в твоем поведении стала проявляться тенденция к улучшению. Я подумал, что подобные твои выходки остались в прошлом.

– Прости меня, Высокочтимый. Я не мог удержаться.

– Ты ангел, Габи. Ты знаешь, что я ожидаю от тебя большего, – Всевышний вперил в него небесный взгляд, полный гнева. – Ты и сам должен быть разочарован своим поведением. Как тебе вообще удалось проникнуть вниз так надолго, чтобы я не обратил на это внимание?

– Тебя отвлекла война в Ираке, Господин мира. – И добавил в попытке смягчить:

– Я успел побыть там всего один час, Господи, это не было серьезной провинностью.

– Зачем ты сделал это, Габи? – спросил Б-г несмотря на то, что отлично знал ответ.

– Я хотел помочь ему. Я не знал, что это разрастется до таких размеров. Я не мог совладать со всем этим.

Всевышний не был удовлетворен. Он продолжал сверлить Габи взглядом, вызывающим у того муки и чувство вины.

– Я хотел еще больше возвеличить Твое имя и показать ему, как он мал напротив Твоего безграничного могущества и что ему нельзя пытаться властвовать над вещами, над которыми он не должен властвовать, – еще раз попытался оправдаться Габи.

– Лесть тебе здесь не поможет. И кроме того, он должен управлять эмоциями или хотя бы попытаться. Есть даже заповедь, в которой говорится об этом. Просто он не должен делать это с твоей помощью, непропорциональной и поднесенной ему на тарелочке с голубой каемочкой.

Габи заламывал пальцы и избегал взгляда Всевышнего. Б-г заглянул в записи предыдущих судов и поднял молоток.

– Я присуждаю тебя к 70 – ти годам на облаке номер 51513402. Я хочу, чтобы ты был ангелом-хранителем Пэрис Хилтон. Это пока. До завтрашнего утра я найду еще множество людей, за которыми поручу тебе присматривать, и со временем добавлю еще.

Протестовать Габи не мог. Он понимал, что заслужил это. Без какого бы то ни было скрытого умысла подсластить пилюлю, прежде чем начать нести наказание, он высказал последнее предложение:

– Ты хочешь, чтобы я вернул положение к первоначальному, Высокочтимый?

– М-м-м… нет. Он получил по заслугам.

Маленькое примечание по поводу выбора названия “платомицин”. Окончание в нем – это окончание, распространенное в названиях лекарств. Начальная часть – от слова “плато”. Платон – греческий философ, с именем которого связывают понятие “платоническая любовь”.

Хаим Нахман Бялик

Как велика…

О как велика, как бездонна тоскаНа столь изобильной, открытой земле,Земле, отдающей нам все, но покаПокоя не можем найти мы нигде.От нас ничего земля не утаит,Напротив, для нас все готовит,Но, как ишаков, здесь нас поработит,Безжалостно в сети заловит.Не даст утомленной душе, что болит,Мгновения для наслажденияИ сердце уставшее не утолитСпокойствием уединения,Чтоб там оглядеться, хоть миг отдохнутьИ плод труда благословить,Что служит нам платой за пройденный путь,Надежду дает там прожить.Но нет ни единого здесь уголка,Чтоб душу связать с ним надежно,И где хоть одно из чувств навернякаНайти свою гавань в нем сможет;Где колышек свой мы с надеждой вобьем,Устойчивый, прочный, надежный,И скажем: “Искали – нашли здесь свой дом,Спокойно прожить мы в нем сможем!”Приветствие “Мир тебе!” не прозвучит,Не будет в том месте никто тебе рад,И камни внизу, и вверху небесаНад твоей головой отстраненно молчат.Как каплю бесследно поглотит река,Затеряемся мы в миллионной толпе…О как велика, как безмерна тоскаНа столь изобильной, открытой земле!

На исходе дня

Между тучами огня и кровиОпустилось солнце к самой кромке моря,Пробиваются лучи его сквозь тучи,Словно копья армии могучей.Оросило воздух чистым светом,Одарило чащи огненным приветомИ над рощами сиянье разлило,Воды рек расплавленным огнем зажгло,Золотом холма вершину затопилоИ колосья в поле светом окропило,И, склонившись, с уходящим днем простилось,И, живое, в устье бездны опустилось.И тогда весь мир объяла тьма —Ночь идет, спускается с холма.Легкий ветерок впорхнул, подул и отступил,И поцеловал меня, и тайну мне открыл,Он прошелестел: “Наивный, слушай же меня.Как луч света на исходе дня,Мальчик милый, молодости дниМигом улетят, как птицы, и они.Здесь все мерзко, гнусно, безобразно,Есть другой мир: весь он словно праздник,Луч благословенный, светлый уголок,Солнце – справедливость в нем, свобода – ветерок.Там и для тебя, и для себя нашел я место —Встань, сын мой, и воспарим, и полетим мы вместе!Нет, не здесь успокоенье, улетай отсюда… ”Почему же сердцу моему так худо?Кто же, сердце, на тебя набросил тайно такТень, тьму вечности и Б-жий мрак?Отчего сердито ты и чем удручено —Есть пространство Б-жие, но тесно для тебя оно.Или, может, мочи больше нетНаблюдать, как тьма одолевает свет?Что же это за мечта и что за больНа исходе дня приходят исподвольИ доверчивое сердце в плен берут,К краю моря и к пределам вечности влекут?

Динь-дон

Динь-дон – и нет ее, динь-дон – она ушла,Динь-дон – и все в своей котомке унесла.Любимая, зачем же так поспешно ты ушлаИ сердцу моему сказать и половины не дала?Как жаль! Ведь раньше времени разлука наступила,И с уст моих еще не сорвалось то слово, что там было,То слово, что вынашивал я в сердце месяцами,И вот оно готово, но еще не сказано устами.Вдруг ты сказала мне: “Прощай, мой дорогой!” —Щелчок кнута, шум колеса – и нет тебя со мной.Лишь пыль взметнулась – ты летишь, ты далеко,Уже с зеленой рощей поравнялась ты легко,И, словно крылья аиста, среди ее ветвейМелькают крылья белые косыночки твоей.И вот уж из-за рощи, по ту сторону путиНасмешкой голос колокольчика звенит:Динь-дон – и нет ее, динь-дон – она ушла.Динь-дон – и все в своей котомке унесла.

Варда Резиаль Визельтир

Жребий Ксантиппы

(Из сборника «Первые рассказы» под редакцией Рут Барли)

Все поколения ненавидели Ксантиппу, злую жену Сократа. Слово «Ксантиппа» превратилось в синоним склочной, требовательной супруги, которая не понимает своего мужа и преследует его.

Однако пытался ли кто-нибудь подумать о ситуации с точки зрения самой той злой женщины? Представьте себе, что чувствовала Ксантиппа, когда ее супруг гулял на рыночной площади, останавливая молодых людей для беседы и задавал им «сократовские» вопросы. В то время, как ее дети играли, босые и грязные, просили конфету или мороженое – а ее кошелек был пуст.

Легко догадаться, что Ксантиппу весьма раздражало, что ее муж не приносит домой хлеб, не заботится о детях, а посвящает свое время чужим людям. Можно предположить, что, когда Сократ возвращался домой, эта женщина устраивала ему скандал, почему он не разговаривает с ней и со своими детьми? Почему он не учит их читать? Почему он предпочитает диалог с чужими беседе со своими домочадцами? В то время, когда весь мир восхищался Сократом, который готов был выпить стакан яда, у Ксантиппы была веская причина выходить из себя от непреодолимого гнева – что это: просто так, человек идет и превращает свою жену во вдову и своих детей – в сирот? Как, он покидает этот мир, не посвятив семье ни единой мысли? Если бы жена и дети были хоть немного важнее для него, быть может, он все-таки воспользовался бы возможностью спасти свою жизнь?

Почему мы снова вспоминаем о Ксантиппе? Мы и сегодня сталкиваемся с ней снова и снова как с «женой художника», «женой мыслителя», друзья которого в достаточной мере ненавидят ее и видят в ней препятствие для его духовного прогресса. Она досаждает его поклонницам. Ее главный грех в том, что она существует! Она не в состоянии понять, почему он должен множество раз влюбляться (в других), находиться массу времени вне дома или отсутствовать «по делам».

В большинстве случаев – она женщина, которая с горечью вынуждена решать одна все проблемы по содержанию семьи, ведению домашнего хозяйства и денежному вопросу. Общество ждет от нее, чтобы она принесла себя в жертву. Поэтому неудивительно, что она превращается в горькое создание.

Судьба Ксантиппы ожидает многих женщин, бывших когда-то очаровательными цветками и вышедших замуж с закрытыми глазами за мыслителей и гениев. Эти женщины достойны немного большего понимания и теплого отношения.

Орли Кастель-Блюм

(От переводчика:

В ее рассказах реальность переплетается с фантазией, вдруг происходит абсурдный поворот в реальном событии. Как будто это происходит во сне. Часто финал рассказа не ясен, и читатель волен поразмыслить над концом самостоятельно. И еще мне кажется, что большинство ее рассказов об одиночестве среди людей.)

Сценарист и действительность

(Из сборника «Новый рассказ»)

Некий довольно известный в своем кругу сценарист, который обычно писал сценарии получасовых фильмов, задумал написать классический сценарий, широкое эпическое полотно. Он полагал, что это будет фильм часа на три, да еще и на иврите, что примерно соответствует шести часам на английском языке или долгим девяти часам на одном из диалектов какой-нибудь деревни в далекой Финляндии.

Он чувствовал в себе потенциал для создания такого полотна, чувствовал, что это должно быть нечто из прошлых лет, как подобает эпосу. Можно и желательно вернуться хотя бы лет на восемьдесят назад, ведь смотреть эпос на современный сюжет – скучно, а сценарист не хотел скуки, он жаждал дышать полной грудью и дать возможность так же дышать и другим.

Будучи израильтянином, обладателем израильского удостоверения личности, законного и со всеми указанными в нем точными сведениями, сценарист обратился к событиям из жизни своего народа, еврейского народа, разумеется. Блеснувшая практическая идея привела его к началу текущего столетия[2], к первым дням сионистского заселения Палестины. Он хотел сделать что-то, связанное с этим движением, монументальное полотно о нем, о женщинах и мужчинах в одеждах того времени, но разговаривающих обыкновенно, хотя и слишком много. Ему захотелось поведать о первых днях еврейского ишува[3], написать о группе людей с высокими идеалами, описать то, о чем читают в брошюрах: любовь, ненависть, страсти, разгоревшиеся в период осуществления идеалов пионеров заселения. Сообразуясь со своим ощущением реальности, сценарист понимал, что должен взять две семьи и привести А из семьи А к браку с Б из семьи Б и на пути к нему ввести в сюжет все коллизии, какие только можно втиснуть в три часа. Он знал, что началом его фильма будет знакомство двух детей на корабле, а закончится он свадьбой. У него возникла идея: незадолго до свадьбы, они делают это в амбаре, в поселении Реховот. Помимо этого у него были намечены очень общие сюжетные линии, пока лишь пунктирные, но он знал, что наполнит весь свой материал хорошими диалогами, остроумными и исключительно достоверными. Он чувствовал, что сможет! Сценарист прочитал множество книг о начальном периоде заселения, как говорится, перелопатил материал. Набрасывал заметки, открывал и закрывал папки, в которых он собирал детали и заносил мысли в виде тезисов для нужд нелегкого начального этапа построения образов.

И вот тогда-то случилась очень неприятная вещь.

Сценарист забыл загасить сигарету, и с этого момента все развивалось стремительно. Он забыл о горящей сигарете и отправился к морю, а когда вернулся, обнаружил пожарных, занимающихся его домом. Он стоял на улице Буграшов, всматривался в глубину одной из маленьких улочек, на которой жил, и думал о своих материалах, обо всех материалах, которые с усердием собирал в течение полугода, о пожираемых огнем заметках и планах, которые набрасывал для образов главных героев.

Невозможно описать, какую ярость, какую обиду почувствовал сценарист перед лицом реальности. И хотя именно он не погасил сигарету, хотя это была его небрежность, однако, подумал он, не было таким уж преувеличением ожидать, чтобы эта сигарета сама погасла внутри пепельницы, а не упала назад и не подожгла бумаги на столе. Он подумал, что это нахальство со стороны сигареты, что она не дождалась его и не догорела немного медленнее, в то время как он плавал себе в море. Он подумал, что это в высшей степени безобразие – безразличие этой сигареты после того, что именно он зажег ее и дал ей жизнь, – так уничтожить его эпос, все записи и стрелки, которыми он обозначил, кто кого ненавидит и что мешает вследствие этого одному прийти к другому, и как он стремился привести зрителя к катарсису, продвигаясь к эмоциональной развязке в конце.

Сценарист приблизился к своему покрытому сажей дому машинальным шагом человека, который пытается освоиться с мыслью, что шесть месяцев работы пропали даром и что даже шестьдесят месяцев не вернут ему его первоначального варианта. Непонятно, замечали ли его люди на улице или нет. Или да. Неясно. И когда он вплотную подошел к трехэтажному дому, он внезапно впал в беспамятство. Он забыл, где живет. Ему никак не удавалось вспомнить, живет ли он на правой стороне или на левой. Это называют «black out». Он видел закопченные лица начавших выходить пожарных в касках и пластмассовые жалюзи, расплавившиеся от жара, но все еще не мог вспомнить. Лишь увидев четырех человек, выносивших из его подъезда два трупа, он понял, что с его сценарием ничего не произошло, и в силу этого ничего не случилось и с его набросками образов, и со стрелками, указывающими, кто кого любит, ничего не произошло, и что лишь это реальность.

Сценарист, который не знал, где ему спрятаться

(Из сборника «Новый рассказ»)

Некий сценарист откликнулся на просьбу знаменитого продюсера разработать для сценария появившуюся у него идею. Причиной этого шага были родственные связи между ними и кругленькая денежная сумма, которой наделил его продюсер. И вот суть идеи, которую согласился развить сценарист:

Две женщины, одна из периода времени а (продюсер сам не мог сказать толком, какого), а другая из периода в (это «наше» время, как сказал он), встречаются в какой-то точке времени периода с (продюсер не знал, что это за время с) для достижения общей цели xyz. Между обеими женщинами, пришедшими из двух разных периодов времени, на пути к цели xyz завязывается «замечательная дружба». В конце, после того как они спасают q, u и w от смерти и других катастроф, которым те предпочли бы смерть, обе женщины возвращаются каждая в свое время и продолжают вести обычный образ жизни вплоть до дня смерти, который, по словам продюсера, будет последним кадром фильма: эта умирает, и та умирает, и так все заканчивается. Продюсер считал, что идея разрушить временной барьер очень удачна, и после того, как сценарист закончил работу, продюсер еще больше помешался на сценарии и решил снять по нему фильм, а вот с этим сценарист просил повременить.