Севернее Вавилона

Севернее Вавилона

Товарищ Эхо

© Товарищ Эхо, 2021

ISBN 978-5-4496-1236-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Севернее Вавилона

[återvända]

Мы – молодые – стремимся к своимРазлукам, к своимРазочарованиям, к своим расставаниямНа расстоянии, навсегда – этоСатори, прозрение, обостренное пониманиеЖизни, которое больше никогда-никогдаНе вернётся: в чехарде и бредовостиКаждого нового возраста, в одежде,Бывшей когда-то «на вырост», в образеМыслей, заимствованных из великихКниг, в самом течении текста, казавшемсяВечным; в старых фильмах, говоривших намСтоль многое, и в музыке, которая могла быИзменить весь мир (но не продаться).Мы с удивлением читали стихи и истории;Мы с удивлением узнавалиСюжеты, тела, губы, друг друга.По мановению наших рук мир менялся, менялся,Превращаясь в великое путешествие,Не ведавшее о границах.Это первый вздох юности, этоМолодые побеги травы летом – нежно-зеленой,Это долгие ночи на безымянных речныхБерегах, пьяных от звёзд, от луны —Глухие чащи душ неудержимых, жестоких,Прекрасных в собственном Я и Я,В эгоистичном желании пить воды любви иДарить воду свободы… и мосты над моей головойВсе также серы, прекрасны, вольны;И каждая арка каждого нового городаВедёт обратно в детство, к жёлтымЛучам тысячи солнц, под которымиТвои волосы пахнут травойИ дождями.

[bort]

Человек выходит изтюрьмысвоего: города, эго, гонора, —и хочет рассказать себе жеисторию Леса.Он ищет любви(каждый ищет любви),своей юности, истины, чтобылишить веса,лишитьабсолютной силысвой собственный ад.чтобыразучитьсялгать.Он встречает волшебных существ по дороге.И каждое из них – дорого,и каждое – дорога.Которой он не способен идти.Пока в его глупом и черном сердцеесть яд Я и есть яд Ты.Местоименияразделения.Человекидет по асфальту вдольрусла реки.Или великого множества рек.Это все не имеет смыла,если молчать без умысла,но из глупости…облаков не пастив неба свинцовой пасти…если хотя бы однаждыспастиот безысходного пусто…каждого. любого.кого?

[lika åskväder]

Дурак мастерски умеет терять:Друзей, время, небремяНе то, чтобы правды… нелжи.Веру и верность:В каждую мира душиЧасть живую.Не живу яВ ответах, лишенных вопросаБез голосаТвоего/своего. Чужого (хуже отброса,Вне каждого космоса).Неверно считана роль:Причинять не мир, боль.Но пока дни идут —Деревья растут,Равные грозам.

[guds fågel]

К северу от ВавилонаВ ожидании весныМы наблюдаем сныО путевых столбах Сиона…К северу от ВавилонаМоя душа ищет огня,И осень – точно время Оно.Её колокола глаголом жгут меня.Тем тени мы, страшащиеся звона:Любовники, бродяги, звонари.Блуждающие севернее Вавилона.Растратившие дар Зори.Ты – женственная мудрость Джа,Есть тысяча имён, ни на одно из нихНе отзывается твоя душа,Мой тайный безымянный проводник,Не оставляющий ни следа снегу.Так тело есть души икона,И я его желаю слепо.Застывший к северу от Вавилона.

[fisk]

Рыбы хранят во рту свой самый громкий крик,Дождь напевает песни высушенной травы;Сбежавшему из сети он – спутник и проводникПо ту сторону географий, где водятся тигры и львы.Если хочешь сменить реальность – спроси у воды.Мы громоздим свои города из бетона и сора у переправы;Наращиваем панцирь и жир, ждём или Ирия, или беды,Но всегда под крылом навязанной кем-то правды.И остаёмся на месте, даже когда спешим.В этом иллюзия заполнения телом пространства,В этом близки мы воздуху, хотя сами, скорее, дым,Сотворяющий ложь в своем эфемерном танце.О смысле можешь спросить у снежного льва,Что приходит на смену осенней лани.В первый день года заявится он туда,Куда прошлогоднего снега осколки упали.

[spegeln]

Мы спускаемся во вселенную через двери озёр.Постояльцы, едва знакомые друг с другом.Мы – чёрные дыры, ошибки пространства,Расплачивающиеся за жестокость,За выбор, возможно, ноСделанный кем-то ещё, не нами,Но сделанный нами, а не кем-то ещё.В этом: моя война, мой Вавилон, моё время,Мой безысходный ад, отделённый пустыней ЛетыОт детей, исчезающих точкой росы заГоризонтом. От детей, знающих о свободеМного больше отцов и матерей,Остающихся здесь – в котловане,Где за точкой рассвета приходят шумерские львы,Сеять новые души в пространства, лишенные света.

[vi ringer]

мы выпиваем жизнь как женщину,ненасытные и зацикленные на собственном эгоизме —крохотные человечки на ладони вселенной.непостижимо огромной, безмерной.мы называем это любовью.мы берём без остатка, подзываем по имени,забываем, подменяем смыслы и вещи,меняем: географию, зимы и лета, лица,тёплую плоть, которой касаться.мы называем это памятью.мы повторяем: мысли, поступки,смыслы, идеи, чужие идеи, чужие жизни,их вариации в тысячекратном себя-отражении:пейте, смотрите, не возвращайтесь.мы называем это жизнью.мы удаляем: жизни и жизни, море и сушу,лес и пространство, воздух и воду.дети за нами приходят в пустыню,преумножая её многократно.мы называем это заботой.

[til ljuset]

Если ты всё ещё излучаешь светПрежде войны, преждеНе бойни без смысла, но боли,Которой не разделитьНикогда и ни с кем – ни с единымЖивым существом не став болью, неСтав самому больным и болящим; и еслиВсё ещё ты продолжаешь помнить о том,Что единым и целым был, есть и будешьС миром вовне и внутри, чтоКаждый – космос, что каждый – звезда иВсе башни твоего Вавилона говорятНа языках разделения прежде всего неСнаружи, где язык, речь и тело,Но внутри, в твоем разуме-сердце:То разделение, что пролегает междуСпособностью со-творить и делиться,Постигая возможность добра возводитьСвои башни без навязанной лжи о гордыне,Чтобы вырастить бога, и сердце, и душуОт корня (я и я – целым) иОтвержением мира, как цели взросления,Станет не большим, чем в полденьТень на ладони,Которой на миг прикрываешь глаза, различаяНеумышленный бриз горизонта.Я проходит насквозь зеркала,Возвращаясь к местоимениям детства.

[vapen]

Нельзя победить Вавилон оружием Вавилона,Ты ошибся, да, бро, когда требовал равной долиСтрадания за страдания, талиона, ты ошибся,Машина работает иначе, их стены не вечны, телаИх не вечны, но идеи, да, бро, идеи живут много дольше:И ненависть может стать вечной, но вечнойМожет стать и любовь, хотя чаще кажется, чтоНедостойны они ни любви, ни открытых объятий, чтоОружие побеждает оружие только силой и гневом.Мир не требует столько крови, сколько каждыйСпособен пролить, мир нуждается в воле, мирНуждается в силе, обернувшейся к жизни: смертьПридёт и без нас. Я смотрю в твои Книги, да, бро,Я читаю слова и слова, уничтоженные переводом иЛожью. Из них каждое устремится к забвению.Ты не прав, говоря о любви и прощенииДля одних и о боли, ставшей другим приговором.Над погостом однажды вырастет лес, из асфальтаПроклюнется семя. Я запомню лишь свет, от тебяИсходивший, я запомню тепло от пожаров.В этой лютой ошибке все мы сестры и братья, пусть дажеКто-то жестоко ошибся. Однажды.

[från rötterna till grenarna]

Осень – это всегда нежность солнца,Свинцовые капли облачным детям в ладони,Чтоб напоить жажду травы, чтобыИголки пальцев сосновых прохладой полнить.Я говорю с тобой на языке дыма, мой мальчик,Мы – пыль земли, ее кости и корни.В небо врастаем намертво прошлыми именами,За звёзды цепляясь великой кроной.От корня к свету: в забвении Я и Я,В ветоши, сотканной из коры и вчерашних наречий,К вершине взбирается древняя жизнь твоя.И листья падают ей навстречу.

[frön]

рыжая кровь солнца ржавымикаплямипо твоейподсолнуховой дорожке(мысли гигантов вовне,параллельных нам,проклевываются в полдень,разбегаются морщинками, трещинками,неочевидным смешком – стрекотомцик-цикады) —следи их тени, шагающиенад крышами,в полое небои снова: ржавая кровь солнца рыжимвысыпала в плоскости…кисти, косточкипродолжали линии стебля,риза/ризома и тот,кто упускает из виду сам голос —голточно колос-оксухонький, пущенный по ветруневозвратимой стрелойтам, где порез – в прорези облакомсеетрожь

[till själen]

Я не знаю своих корней, я неЧувствую своей кроны/ под деревомЦвета пепла лежат мои прошлогодние тени;Над пеплом цвета дерева – радуга тела даром.Эти крылья в твоих ладонях согреты;Я не знал, что в каждом из нас больше от насекомого, чемОт ангела: я никогда не следовал заветам слепо.Я никогда не следовал заветам.И не было меня ни к прошлым зимам, ни к прошлым вёснам.Река, забыв источник, не умеет себя заполнить.Я мог бы оказаться продолженьем твоих песен.И памяти твоей. Если бы ты умела помнить.

[jordens fåglar]

Неба мясопо живому вспаханосолнечного плуга жаром раскалённым,И тонкие, тёплыешрамы стянутыстежками облачными, бесформенными.Обездушенным телом я —тот же шрамна бетонной щеке города.Обыденный междусотен и тысяч рансвоим человекоподобием.А глаза – застылые,прозрачней стекла —привычно следили птиц механику,Царапая злоплоскость воздуха, крыла,впиваясь в тела птичьи, такие маленькие.И на землю падаликомочки тёплые:капли дождя ли, частицы падали.Но живые всё ещё…такие робкие,как сердца ребячьи, в перья спрятанные.

[konstruktioner. skog.]

Лис в лис, лес – в лес;Земля и губы, запахи, грибы(С окраины деревья отступают, обнажаяКорней систему, угол дома, рынок,Где продаётся всё и вся, включая нас,Где – недостаток горизонта).Я складывает вечер как конструктор,Скрывая лица, руки, листья.Труху в ладонях.Луну в сети высоковольтных линий.Забитый прошлым годом водосток.Мы – полые внутри.Мы замираем к ночи, тени, тени,Впадающие, словно реки, в бездну,Полную глаз, впитавших небо,Уже не дети, но ещё не ветер.Пыльца, стремящаяся на восход.

[höst]

Листва кирпичного цвета,Кирпич застывших ветвей великановНа окраине города/леса;Отсюда человек начинает свой долгий,Начинает беспечный свой путьВ космосС его необъятной листвою созвездий.Мир слишком молод.Человек слишком стар.Слишком стар, наконец, поумнеть.Он проговаривает вселенную скороговоркой:Быстрее-быстрее, всё то,Что способен увидеть.Только глаз егоВсё слабеет. Слабеет.Близорукий, умеющий забыватьОблетает город листвойИ становится гол и прозрачен.И листва его глазОбращаетсяК небу.

[betong raga]

Бетон цепко держит наши корни:Молодые стебли не дают всхода,Сплетаются с землёй в агонии,Спекаясь как песок в стекло к восходу.Правдивые, мы связаны одним обетом,Данным лжецам, скреплённым их же словом;Оставь нам жажды оказаться светом,И для кого-то стать верой и кровом.Так дай нам воли жить во имя жизниИ вопреки, отравленным войной.Мы несмышлённы, отдаёмся в тризне,Что эхо над вселенной тишиной.

[i slutet av snön]

Меж пустырей высоковольтных линий,В пространствах заблудившихся звонковЕщё звучит ругань Эринний,За мною следующих сворой гончих псов.Расколотив заветные скрижали,Апис-пророк баюкает луну.Я-прошлое мечтает о начале;И вожделенье ставит мне в вину.Безумны все: и смертные и боги;Петр скрипит в замочной скважине ключами,Но некого впустить. И путаются строкиБлокнота жизни с прожитыми адресами.Мира душа бессмертию завещана —Царица Савская, блудница и святая,В конце всегда приходит женщина.И лютый холод отступает.

[hålrum]

вещи не имеют границВ каждом продолжении звука – точки,Которых не спрятать:Непостижимые поля тишиныОт корня дыхания у мундштукаДо оросительных системТвоих сообщающихся сосудов,Несущих воды жизни,несущих все то, что мы называемЛюбовь/Алхимиятвоего вдоха (когда яслежу движения диафрагмы,Тишайшую слаженностьмышц-всякая алая буква голоса —нота, стремящаяся в бесконечность)Всякое прикосновение – знак.Хмурый заумник читал:Every man/And_woman_Is A starтак и питай своей свободойжажды

[i en värld utan synd]

мир на х..ю вертится.в этом его планида.однажды он-таки сверзитсяв зубатую бездну аида.а пока мы забьем его порыпрокрастинацией и кастрацией.ты лети, мой пылающий скорый,на догматы забив гравитации.ты лети, мой пылающий скорый,над равниной конца без и края.я – всего лишь ребенок, которыйсо вселенной в несмертье играет.пусть на иглах кощеев покоятсячьи-то всячества и одиночества.на х..ю вся вселенная вертится,прославляя моё скоморошество.мы от детства отняли кусочекясноглазой несмысленной ереси,одиноко звенит колокольчики христосы бродят по вереску.одиноко звенит колокольчик,и христосы бредут одинокие,укрывая в куцых котомочкахсвои помыслы свято-убогие.промеж космоса и бесконечностив полинявшей заношенной ветошипобирается не человечество,непутевые юные нетиши:только небо над нами неспешноес леденцами цветными планетными.мы – безгрешные и потешные,остаёмся бесплотными, вечными.

[…min kloka Jah…]

Мой мудрый Джа отступает на север,Где снежный лев бережёт подснежный вереск.И белые пчёлы дают свой белый мёд.Где над головою – солнце, а под ногами лёд.Тиран всегда глуп. И помыслом, и скелетом.Подлец связан подлостью, праведник – обетом:Человечность – безумие, оболганное наветом.Но ценности большей нет в мирах: том и этом.Нудные говорят в сети: stay wise,Чтобы успеть получить именной аусвайс…Если не в рай, то в его преддверие,Их слова влекут за собой недоверие.Я ищу твои нити, норна, промеж ангельских, бесьих.И живу в Вавилонах на правах пёсьих.Сиречь, вне закона, пока закон в руках мрази,Но анархия духа всегда – в экстазе.Мы постигаем мир и разрушаем его стены;Ненависть – это всего лишь вопрос веры.Что до любви, то она – повсюду.Человек был свободен и свят, и я – буду.

[oneLove]

Ты можешь:Раскрашивать автобусы,Вышивать крестиком,Разгадывать сигналы,посылаемые спутниками,Быть ветром иКаждымЕго вестником.Верить седобородому безликомуИ его мультикам…Ты можешь:Говорить на инопланетном наречии,Транслировать мысли с изнанкиСобственного черепа – божку любому…Зверии ли, человечии-Блага в том много,Да разобрать некому.Ты можешь бытьКруглым, квадратным, многомерным,Просто быть вне качестваИ егоПричины,Разделять жребии и просторечия,Заблуждений всячество,Свойственных любой женщине,Любому мужчине.Только здесь – весть, —На межи, междуКопотью,Между огнёмЛюбой из войн и каждымЕё пожарищем:Жизнь – это гигантский тестНа вселенскую любовь.И она для нас для всехОдна.Пока ещё.

[Jah välsigna]

На улицах одиночества, в душных переулкахМолчаливых добродетелей, в садахВсех радостей земных, закатанных в асфальт,В молчании нечаянном и в ласке,Которую – дарить, как дарит женщинаВлюблённому, как пробуждает первый, легкийВетра вздох – над городом, на крышах мира —Свят человек; и свят, и светелВ безумии и в безоружии своих,Когда на север устремляются все реки,Когда все птицы, точно феникс, восстают из прахаИ пепла городов, оставленных на карте мираСледом: от гусеницы танка, сапога,Глубокой колеи орудий, чьих имён(Доисторических чудовищ) не упомнить.Когда космическая пыльВ моих ладонях снежнотает,И трубы над заводами поют о скорыхВесны, спешащих к сонным полустанкамДалекой, безымянной целины,Не вписанной в прогон цивилизаций.И имя нашим жизням – миг;И этот миг – юдоль прощения.

Курительная трубка Че Гевары

[Santiago de Cuba]

Я – маленький Иисусв костюме кубинского партизана,убитого в 1953-м, ровно за месяц доокончания боевых действий у Сантьяго-де-Куба.У меня есть брат, у меня есть сестра,мать, отец, дед и бабка… они простили меня,благословили меня, забыли меня,на пустой площади. Когда-то. Должно быть, в прошлом.Мне остались: берет и звезда,башмаки (что не так уж и мало)борода, сигара, винтовка…кубинская, стреляющая холостыми,и только в воздух, громкий и зимний, злой,пересыпанный революцией и снегом.Снегом чужой земли, снегом, похожим на пепелснегом, похожим на смех, на собачий лай и песоки на все забытые вещи разом.конечно же, у меня есть тихая армия, спящая в коридоре,перо птицы, гвоздь ржавый в заборе,чад паровоза и железной дороги долгие мили,дырявый карман и носок, и песок для часов, и секундная стрелка.Паровой механизм приводит ее в движение по кругу…И я должен идти за ней следом, но я раненв самое сердце. Пулей навылет.Я лежу на земле, и чужой снег засыпает мое лицои мое лицо засыпает в нем: сначала глаза, после – губы,щеки потом, брови и нос. Медленное дыханиеотделяется и взлетает в небо,высоко-высоко, к самым звездам, туда,где души (им несть числа) воздушных шаров ивоздушных змеевзажигают вечерние звезды.И тогда приходишь ты. У тебя тысячи лиц,и две тысячи рук, и две тысячи ног,в слепящем мерцании звездтвоя поступь легка и свободна.я не сразу тебя узнаюне то мертвыми, не то спящими своими глазами.Не могу разобрать черт лица, язык, температурутела. Каждого твоего прикосновения. Только помню,все еще помню, насколькоони были нежны. Твою спину помню,обнаженную, плечи, лопатки, твои ладони,прикрывшие голую грудь.Не лицо…

[bön]

За точкой зимы – время выбора верной ничьей,Скользких ступеней к проруби в северной части неба,Звонко забытой на столике связки ключей,Птиц, не дождавшихся осени, тёплого хлеба…Так и стоит на подоконнике мой сухостой,Старые склянки над дверью от ветра гудят соль-диезом.Город весел с лица, но внтури он привычно пустой,Блуждает по пустырям от кольца до подъезда.И если однажды, Джа, мы, вдруг, не вернемся домой,Да не упрётся наш путь ни в холодный бетон, ни в яму.Хочу видеть звезды в твоих глазах над своей головой,Пока скорый поезд бежит сквозь леса по нирвану.Пока сквозь асфальт и снега прорастает твоя трава,Вцепляясь корнями в подошвы спешащего века.Поэзия требует жертвы – заключить всё в слова,Но в них не удержать ни любви, ни её человека.

[tornet i Babel ligger i ditt huvud]

Вопрос не в том что есть острова солнца,И есть острова луны…Вопрос в самом наличии факта войны(Без очевидного конца)Между языками внутренней Монголии, Вавилона.И в том, что глуп сам царь, как и его корона,В повинной заблудившиеся голове.Катящийся без тела по траве.Мы больше искажения, чем смыслыИ так же резво скачут наши мысли,Как пульс вселенной аритмии:Куда идём, откуда, кто такие? —И Джа смеётся над большой потехой(И как ты взглянешь на неё без смеха?):Наш разум – языков смешение,И перевод неведом для мышления.Так и живём: бежав к созвездьям безъязыким,Царь мира потерял свою корону.Москва все больше кажется мне Вавилоном,а Кингстон – древней базиликой.

[penny för himlen]

Но однажды ты начинаешь ненавидеть:Людей вокруг, за то, чтоОни именно такие, какие есть, а неДругие, такие… непохожие на самихСебя, живых, открытых, юных;Взрослых из прошлого заТо, что они построили этот мирТаким, какой он есть, не другим…За то, что они навязали тебе правилаДурной игры, построенной на лжи и насилии,На контроле, вечном Контроле иПодчинении… игры, которая никогда не былаТвоей, на которую ты – сам – никогдаНе давал согласия; самого себя, за то,Что ты не сумел, как тебе кажется,Устоять вне границ и шаблонов, заТо, что однажды поддался и допустилКамень – первый, десятый, а послеБез счёта. За то, что идущие рядомГотовят – обычно – свой личный фашизмНе со зла, но во имя идеи великой Свободы. ИТогда появляется тот, ктоНе бог, и не дьявол, но – внутренний бес, ангелВсех бездн и разломов, всего твоегоНаносного дерьма. Он говорит:Подчинись/возненавидь без остатка —Плоть от плоти Контроля, толькоВ ненависти и насилии сила и правоСильного – подавлять. Только вНенависти есть возможностьДиктовать свои правила миру, ломатьТерриторию, создавая новые стены,Но по собственной мерке.Внутренний голос молчит о возможностиВеликой любви – чёрного солнца всех нищих,Великий любви, разрушающей стены иЖизни во лжи и молчании. И ВеликойНадежды, такприходящей – прежде чемПридут за тобоюСоглядатаи и вертухаиМинистерства любви земной.

[David och Bathsheba]

Рождаются пророки из греха:Цепочка умысла невосполнимаИ безвозвратна; я видел алчность,Из мудрости рожденную, я виделПохоть, в целомудрия одеждах.Мы называли вещи чужими именами —Перехитрить и успокоить самих себя:Создать реальность лжи и сделать еёПравдой?И правдой вымостить дорогу к новой лжи.О верности Версавия расскажет,О благородстве – каждый новый царь.Все песни мира – о любви.Юность наивна, подла зрелость…Чей голос напевает песню,Что делает тебя рабом?И нет ли в общем хореСлова твоего?Заветы изменяют смыслы, мыслиЛожатся в русла пропаганды:Война как состояние ума,И волю замещает подчинение.Сам человек смешон, нелеп и страшен.Но все же ведает любовь.

[fältposter]

Я – звездный гриб, пылья птица.Собиратели лунной радуги всматриваются в мои лица,В каждую пару глаз, наблюдавших твои планеты.Я знал, зачем появился на свет, но забыл об этом.Богоматерь всех мертвых на границах барыжила хмурым.И ходила по обе стороны тени с чёртом сутулым.Я не разбирался в именах зверя ни в его личинах,Но считал поголовье лжи и искал смыслы в её причинах.Старый скорый исчезает за трещиной горизонта…Оставаться здесь нет никакого резона.Если мерить реальность по контурам, всё одно – выйдет зона,С какой ты к ней ни сунешься меркой. Ризома.Если искать исхода – то из Вавилона рынка, чинно…Даже если он – в твоей голове, и нет никакой причиныВерить мифу вообще… с его духом, отцом, сыном.Разрушай границы, чтобы не стать скотиной.

[sovande gräs raga]

Эти растущие стены & шагающие машины &Улицы, лишенные улыбок. И ты,Чёрная Алиса, девочка-мадонна, баюкающая бога, крохуВ трогательном костюме белого кролика: когда над городомВстаёт красное фаллическое солнце и огромные,Важные взрослые проблемы накапливаются по ту сторонуЭкрана/аквариума, не вмещающегося в божию норку &Выпадают из: карманов прохожих, газетных заметок, страницКниг, которых никто никогда не читает, которые тыСобираешь на заднем дворе старого дома – музеяТишины. Равнодушие кутается в шерстяной шарф, пальтоИ опаздывает на автобус, в нём дремлютСумасшествие и порядок. Город взрослых ничуть не похожНа город детей. Здесь так много невыполненныхОбещаний, недосказанных слов, неутопий умышленного чистогана.Кроха бог не умеет проснутьсяИз кошмара навязанной виртуальности. Но и ты, Алиса,Не умеешь уснуть, ты видишь:Отступающие берега Лапуты, пламенеющий Ирий, гору Сен-Мишель, повергающего драконов,Сторожащих детские сны. И парит над землёйСестра-Хаос, и смеётся над сумасшедшим тираном,Возомнившим себя хозяином мира.Она видит, как из его искусственной плоти и кости вырастает траваИ становится полем,И даёт урожай.И тогда он – впервые – становится пользой, становится благом.Через сотню лет после собственной смерти.Смотри,Алиса,Не закрывай глаза.

[kärlek]

В тебе есть место для любви, какНа черно-белой фотографии, какВ городе ветра, когда бог говоритС человеком на языках, когдаЯзвы большого города поражают реки,И проплешины алого мяса пожираютЛес, когда мы слишком грубо входимВ тело земли, слишком жадно жрёмЕе плоть, и птицы над нами запоминаютКаждое наше имя, каждое слово, иТело, точно олово, плавится в солнечныхПальцах. Всё, что ты слышишь – слова оЛюбви.

[tingen]

ВещиОстаются к телу человека,Вещие,К душе обнаженной,Точно знакомыеСызмальства игрушкиНавроде пупса старого,Пса облезлого,Погремушки,Деревянной лошадки:Отсюда, от окна чердачного,яИграл со звёздами в прятки,Узнавал дело богово,Почитал жизнь,Верил, да, убого,Но ведь верил, Джа,В то, что мир есть душа.И она —Женщина, и онаМне сестра:Любовь, как царица Савская, какЭрика Баду,Как великая планетнаяИгра…И в бредуЗрелостиПобеждали мелочи,Разбегались трещины – тем